Помоги проекту - поделись книгой:
— Мы не ускользнем друг от друга, — суммировала Нина и направилась в музыкальный отсек, потешно покачивая бедрами.
Наверное, готовилась к очередному танцевальному марафону — самому популярному развлечению на Луне. А может быть, услышала в женской информационной программе, что мужики сходят с ума от такой походки. Не на Луне, дорогая, только не на Луне. Здесь слишком много работы, у сотрудников нет времени обращать внимание на такие примитивные приемы обольщения.
Проглотив без аппетита предложенную в столовой еду, Зимин вернулся в каюту и почувствовал себя бесконечно несчастным. Словно бесповоротно закончился большой и важный этап его жизни, и начался другой, еще более значительный. Ему захотелось обдумать свое житье-бытье. Составить, хотя бы приблизительно, собственное мнение о плюсах и минусах пребывания на Луне.
Работа помогала перебороть даже самые неприятные психологические кризисы. Зимин достал из сейфа личные дела пациентов. Разные это были люди. С некоторыми из них было бы приятно побеседовать в хорошем настроении, так как заранее было известно, что ничего плохого от них ждать не следует. Разговоры с другими предназначались для того, чтобы развеяться в минуты грусти и добавить немного оптимизма. Попадались и настоящие умники, долгие беседы с которыми давали пищу уму, тренировали интеллект. Зимин решил, что сейчас ему нужен именно такой собеседник. Он выбрал Кукушкина.
На Земле Кукушкин успешно занимался политической аналитикой. В Коллегии по нормализации посчитали его деятельность не то чтобы вредной, а не своевременной. Так он попал на Луну. Специализировался Кукушкин на мечте о возрождении имперской формы правления, искренне считая, что империя — наилучшим образом подходит для общества бессмертных людей. Он мог часами говорить о достоинствах данного устройства государства.
Иногда это было интересно. Но сначала его следовало напоить какао с молоком.
— Послушайте, Кукушкин, — сказал Зимин, стараясь, чтобы его слова прозвучали по возможности сурово. — Вы обдумали мои предложения по демократизации вашего проекта устройства государства будущего?
Кукушкин промокнул платочком влажные после какао губы и ринулся в теоретический бой.
— Напротив, доктор… Всем разумным людям известны основные достоинства империи: подданные чувствуют себя единым целым с народом, они горды от ощущения принадлежности к огромному победоносному организму могучего государства; развиваются науки, искусства и ремесла; храбрый воин может рассчитывать, что в один удачный день он достигнет самого высокого положения в обществе, невзирая на свое незавидное происхождение. Остальные люди защищены от внутренней вражды и внешних угроз.
— Вам нравится быть подданным императора?
— Да.
— И именно поэтому отказываете людям в праве на бессмертие?
Кукушкин угрюмо насупился и замолчал. Злые глаза и перекошенные губы лучше слов подтверждали правоту Зимина. Бессмертные люди плохо вписывались в схему правильной империи. Способность долгие годы сохранять работоспособность и жажду власти неминуемо вступит в явное противоречие с кланово-иерархической структурой империи. Люди не готовы вечно пребывать в униженном состоянии. Об этом не следовало забывать и выпускать из внимания. Немедленно вспомнилось: «Я был на слишком низкой ступени иерархической лестницы, чтобы мне могла нравиться вся система». Зимин был абсолютно уверен, что Коллегия ни под каким видом не допустит распространения имперских настроений.
— В империи людям будет интереснее жить, — сказал Кукушкин.
— Почему это?
— Современная жизнь больше не способна развиваться. Электротехническая зависимость требует предельной централизации управления. В будущем общество должно быть Державным и Планетарным. Иначе гибель. Ресурсов хватит только при условии сильной власти и сохранении классовых различий. Это не всем понравится, но потом народ привыкнет.
Зимин непроизвольно кивнул. Все правильно, таких людей следует изолировать на Луне. Ему было понятно, что никакие, даже самые разумные и неопровержимые, слова не изменят предвзятого отношения Кукушкина к бессмертию и политике Коллегии.
Потом Кукушкин отправился на вахту, а Зимин остался сидеть за своим рабочим столом, не в силах подняться. Так иногда бывало после разговоров с особо несговорчивыми пациентами. Их логика оказывалась настолько необычной и хитроумной, что для того, чтобы разгромить ее, полезно было подумать. Вот и сейчас Зимин принялся обдумывать слова Кукушкина.
Про недостаток ресурсов и зависимость людей от таких привычных удобств, как электричество, Интернет, теперь и от таблеток бессмертия — это Кукушкин ловко ввернул. Трудно не согласиться с ним, что центральное управление обязательно потребуется. В чем же главное противоречие представлений Кукушкина с теорией развития общества, реализуемой Коллегией? Зимин задумался было, но вовремя сообразил, что не его ума это дело.
Излишне говорить о том, что доверял Зимин господину Горскому безгранично. Он ни на минуту не сомневался, что поступил правильно, честно рассказав начальнику о болезненных проблемах с зеркалами. Ему ли было не знать, что эксперимент, о котором постоянно говорит Горский, обязательно будет успешным, если только не помешает вдруг какой-нибудь неучтенный фактор. Его психическая болезнь, например.
Господин Горский представлялся Зимину человеком выдающимся во всех смыслах. Заслуженно назначенный начальником, он не только профессионально безупречен, но и наделен незаурядным умом. Зимин не удивится, если однажды господин Горский станет президентом. Умение влиять на настроение толпы, которого никто отрицать не может, выдавало в нем не только здравомыслящего и хитроумного человека, но и перспективного политика. Нет сомнений в том, что господина Горского ожидает славное будущее. Зимину страстно захотелось остаться в его команде, когда тот пойдет на свои первые выборы. Дело представлялось перспективным. Кстати, это был еще один повод довериться господину Горскому. Зимин надеялся, что тот обязательно вспомнит о нем в момент своего возвышения, признает полезность и поступит по высшей справедливости. А там, глядишь, и практическое бессмертие будет окончательно внедрено. Вот когда люди поймут, что самое главное, что осталось в их жизни — возможность пользоваться социальным лифтом. Почему не позаботиться об этом прямо сейчас? Зимину хотелось немного — получить какую-нибудь не сложную, не слишком хлопотную работенку, которая бы требовала минимальных усилий, но обеспечивала безбедное существование. А что такого? Разве он один такой? Было бы грехом не воспользоваться, раз уж появилась такая возможность.
О будущем возвышении было приятно помечтать. Но сначала, естественно, следовало разобраться со своим здоровьем. Хорошо бы достать каких-нибудь полезных таблеток, чтобы чувствовать себя увереннее.
Известно, что у каждого благонадежного гражданина, есть собственный внутренний цензор, которому он доверяет контролировать собственные мысли и поступки, почему бы ни признать в таком случае и полезность внутреннего задержания на тридцать суток для выяснения обстоятельств? Зимин так и поступил: сделал над собой усилие и произвел внутреннее задержание. Для того, чтобы основательно и без лишней спешки установить свою личность.
И вот, превозмогая страх, Зимин уставился в зеркало. Пристальное разглядывание собственного отражения особого удовольствия не доставило. Не потому, конечно, что он ожидал увидеть в зеркале писаного красавца или гордого, уверенного в себе человека, а вместо этого обнаружил смешно шмыгающего носом перепуганного субъекта. Вовсе нет. Никогда Зимин не питал излишних иллюзий относительно своей внешности. Не красавец. Особой потребности в сексуальной неотразимости он не испытывал и в молодости. Да и желания поиграть в дона Жуана за собой никогда не замечал. В этом смысле он был не заводной. Его честолюбие — а Зимин, вне всяких сомнений, был человеком честолюбивым — направлено было в разумное русло. Он изо всех сил старался поддерживать динамическое равновесие с окружающим миром, то есть пытался оставаться самим собой в любой ситуации и при любых обстоятельствах. Как говорится, сохранял лицо. На большее, собственно, и не рассчитывал. Кстати, стараний для достижения равновесия необходимо прикладывать ничуть не меньше, чем карьеристу, из последних сил стремящемуся вверх по служебной лестнице, а может быть и больше. И все-таки собственная самобытность, в той форме, как он ее для себя определял, для него всегда стояла на первом месте, даже если мешала заслуженному продвижению по службе. Такой уж он был человек. У всех есть недостатки.
Медленно тянулись минуты, Зимин изводился у зеркала и вдруг с ужасом понял, что от его хваленой самобытности не остается и следа. Будто бы он рыба, которую какие-то проходимцы поймали на крючок, и теперь водят кругами, готовясь выдернуть на берег. Его отражение выглядело на удивление гадким. Мелкие, почти незаметные искажения такого привычного облика привели к катастрофическому результату. Излишне прищуренные глаза располагались заметно ближе к переносице, чем ему обычно казалось, и, окруженные темными кругами, выглядели удивительно маленькими и злобными, а потому взгляд получился нарочито жестким, можно даже сказать — беспощадным. А еще четко обозначенные опущенные вниз уголки рта смотрелись слишком сурово, даже угрожающе, никогда прежде Зимину не приходило в голову, что в минуты сосредоточенности он до безобразия похож на вульгарного киношного вампира. А дальше больше: лоб был открыт сверх меры, словно волосы были подстрижены короче обычного. Скулы словно бы расширились и стали, как бы это выразиться, мощнее, что ли. Такого эффекта можно достичь, только если постоянно тренировать челюсти, пережевывая за день килограммы жвачки. И так далее, и тому подобное. Множество отличий, которые могут быть заметны только владельцу, привели к неожиданному и неутешительному результату. Зимин и представить себе не мог, до чего отвратительно выглядит его рожа при определенном освещении. Да что там говорить — такое лицо могло принадлежать не просто жестокому человеку, от такой рожи не отказался бы настоящий подонок. А что, смотрелся бы убедительно.
Трудно описать переполох, охвативший Зимина. Он считал, что проблемы его позади. Но не отпустило его проклятое наваждение, не вылечил его господин Горский. Что поделаешь, пришлось опять идти к нему за советом. Просить у него таблетки было стыдно, однако, с другой стороны, к кому еще обращаться? Зимин не сомневался, что у господина Горского с медикаментами нет проблем. Для поддержания на станции здорового психологического климата нужна была масса таблеток и микстур.
Во второй раз рассказывать о своих проблемах Зимину было легче. Однако подробное описание перенесенных у зеркала переживаний вызвало у господина Горского лишь слабую улыбку, словно Зимин рассказал ему абстрактный анекдот.
— Что же мне с тобой делать? Завязывать тебе надо с работой. Ты перетрудился, с энтузиастами такое бывает. Ничего страшного. Излишнее трудолюбие иногда мешает человеку сосредоточиться.
— В каком смысле? — не понял Зимин.
— Отдохнуть тебе надо. Три дня отдыха, как минимум. Потом поговорим.
— Спасибо, господин Горский!
Если не обращать внимания на проблемы с зеркалами, к пребыванию на лунной станции Зимин привык быстро. Новую работу можно было рассматривать как повышение по службе. Он чувствовал, что справляется со своими обязанностями. Это придавало уверенности и оптимизма. Помогал полезный опыт допросов, приобретенный за время недолгой службы координатором. Хотя задачи перед ним стояли совсем другие. Теперь ему не нужно было выявлять врагов, он должен был вести с ними разъяснительную работу, рассказывать о преимуществах бессмертия, склонять на сторону прогресса. Не всегда это было легко сделать. Слишком уж хитрые нарушители доставлялись сюда, на Луну, для перевоспитания.
Пациенты Зимина были людьми, как правило, тихими, склонными к размышлениям. По их внешнему виду очень трудно было предположить, что они преступники. Скорее это были больные люди. Им требовалось лечение. И все-таки Зимин не сомневался, что учреждение, в котором ему приходится работать, именно тюрьма.
Однажды он прямо спросил об этом Горского. Тот удивился и ответил уклончиво.
— Какая странная мысль! Ты, Зимин заблуждаешься. Мы занимаемся наукой, а не травлей инакомыслящих. Это обычная лаборатория психофизики. На Луне ее разместили, исходя из практических соображений. Для этого были свои причины, обсуждать которые не только запрещено служебной инструкцией, но и бессмысленно, потому что для неспециалиста чрезмерное погружение в тонкие профессиональные детали не содержит полезной информации.
— И допросы, которые я провожу, всего лишь часть научного процесса?
— Ну да.
— Но допрашивают обычно заключенных! Вы хотите сказать, что я занимаюсь всего лишь социологическими опросами?
Горский задумался, неприятно ухмыльнулся.
— Опросы? Нет, конечно, тебе, наверное, правильнее считать свою работу допросами.
— Получаются, что мои пациенты заключенные?
— Разве они ограничены в передвижениях? Их кормят объедками или содержат в камерах? Приставляют к ним охрану?
— Согласен, они свободно передвигаются по станции. Но, с другой стороны, как они смогут сбежать с Луны?
— И все-таки очень странно, что ты считаешь своих пациентов преступниками, — с искренним удивлением сказал Горский. — Должен сказать, что все они прибыли на Луну добровольно.
— Кроме меня!
— Ты — особый случай.
— Почему?
— Очень умный.
Если бы Зимину сказал это кто-то другой, а не господин Горский, он посчитал бы это оскорблением, насмешкой. Но глупо было приписывать господину Горскому низкие чувства. Зимин попробовал интерпретировать эти слова по-другому, благоприятным для себя способом. Будто бы он настолько замечательный специалист, что без него научная программа психофизиков потерпит неизбежный крах. В этом была доля правды. Зимин уже несколько раз сталкивался с тем, что господин Горский имеет весьма слабое представление о технике допросов. Вот для чего он им нужен, — для практической работы с пациентами.
— Ты иногда бываешь с ними очень строг.
— С кем?
— С пациентами, которых допрашиваешь.
— Скорее наоборот.
— Вот даже как.
— Вы бы послушали, какие хитроумные доводы против бессмертия они придумывают. Изощренные, колкие и ехидные. Они, мои пациенты, практически все настроены против Коллегии. Мне трудно не считать их врагами.
— Как ты сам относишься к бессмертию?
— Ничего оригинального в голову не приходит. Самое величайшее достижение разума за всю долгую историю человечества. До сих пор люди были заложниками смерти и о таком даре могли только мечтать.
— Сам-то уже оформил заявку на таблетки?
— Не помню. Вроде бы нет.
— А что так?
— Времени не хватает. Дела, заботы. Не хватает сил заниматься личными проблемами.
— Вот это зря. О себе никогда не следует забывать. Надо проследить, чтобы ты после работы восстанавливал силы, как того требует трудовое законодательство. То, что ты не таскаешь ящики, не значит, что не нужно отдыхать. Моральная усталость, она бывает ужаснее физической.
— Спасибо, конечно. Но что-то страшновато, боюсь надолго один оставаться. Я ведь зеркала снял, а теперь новая напасть. Сижу в каюте и думаю: «Вот здесь зеркало висело». И весь кошмар повторяется. Лучше я поработаю. Для меня удачный допрос — лучший отдых. Люблю с людьми на отвлеченные темы поговорить. Забываю на время о своих болячках.
— Ну, смотри… Не переусердствуй.
— Иногда мне становится их жалко. Взрослые люди, а ведут себя как дети. Я имею на это право?
— Конечно! Первая хорошая новость за месяц!
Как-то все получилось на удивление плоховато. Там, на Земле, Горскому почему-то казалось, что очистить Зимину голову от наслоений ложной памяти будет нетрудно. Он привык считать, что разум предназначен для того, чтобы выбирать из множества возможностей наиболее логичную и простую. А поскольку реальность всегда логичнее, чем самая тщательно проработанная мистификация, то мозг обязательно отбросит искусственные вставки и вернется в первоначальное состояние. Кстати, и Зимин втолковывал ему это часами. Он поверил. Собственно, именно полная уверенность в неизбежности подобного восстановления и послужила основанием для того, чтобы начать эксперимент с глубокой ложной памятью. Горский не сомневался в правильности теоретических расчетов Зимина. И не смог представить, что все выйдет так коряво.
Однако теория оказалась неверной. Ложная и базовая памяти непонятным образом переплелись, вытеснив реальные воспоминания и заменив их подделкой. Разум отдавал преимущество искусственным построениям. Это был важный научный результат — впредь следовало отказаться от веры в то, что работа мозга основана на чистой логике. Жалко, что это научное открытие не могло помочь Зимину вернуть базовую память.
А с этим возникли проблемы. То ли ложная память плохо легла и не смогла полностью заместить реальные ощущения, то ли современная психофизика пока еще недостаточно хорошо разобралась с основополагающими принципами работы человеческого сознания.
Горский рассчитывал, что с помощью тонких доводок ему удастся свести к минимуму возникшее раздвоение личности друга. Но ничего путного не вышло. Зимин увяз в выдуманном мире. Первоначальное предположение, что через две недели базовая личность полностью вытеснит ложную память, оказалось ошибочным. Теперь срочно требовалось отыскать неординарный ход, который бы позволил очистить сознание Зимина от искусственных наслоений. У Горского больше не было права на ошибку. Отныне любая неудача с исправлением ложной памяти грозила окончательно уничтожить личность Зимина.
Но, как назло, ничего путного придумать Горский так и не сумел. Только здесь, на Луне, он понял, как важна была для него помощь друга. В конце концов, так сложилось, что они привыкли работать вместе. И теперь Горскому не хватало компетентного собеседника, с которым можно было бы обсудить возникшие трудности. Сколько раз они помогали друг другу находить выход из, казалось бы, безнадежных ситуаций. Две головы всегда лучше одной, тем более, сейчас, когда эксперимент явно вышел из-под контроля. Но Зимин помочь не мог, он сам нуждался в помощи. Оставалось надеяться только на невообразимое чудо или на счастливый случай.
В дверь постучали. Аккуратно, но настойчиво. Горский удивился, он никого не ждал. Открыл. На пороге стояла симпатичная женщина. Красивой назвать ее было трудно, что-то неуловимо неправильное было в ее облике, точнее, непривычное. Но то, что она умела производить на мужчин впечатление, не вызывало сомнения. Она была не из тех, кого легко забыть.
Наверное, Горский рассматривал нежданную гостью чуть дольше, чем позволяют приличия, потому что на устах женщины появилась приятная улыбка. Она почувствовала, что привлекла его внимание, и это ей понравилось.
— Здравствуйте, — сказал Горский. — Чем могу быть полезен?
— Хочу с вами поговорить.
— О чем?
— О вашем друге Зимине.
— Вот как. А позвольте узнать, кто вы? И откуда знаете Зимина? — Еще на Земле, при подготовке к работе на Луне, Горский лично проверил личные дела персонала и удостоверился, что знакомых людей там не будет.
— Я — Нина Вернон, партнерша Корнея, доставшаяся ему по жребию.
Ничего более поразительного Горскому до сих пор не приходилось слышать. Какая-то тарабарская белиберда. Партнерши по жребию распределялись на лунной станции только в ложной памяти Зимина, это был всего лишь один из составляющих эмоциональных элементов выдуманной ими истории. Они, помнится, от души потешались, когда прописывали этот смешной нюанс в начальные условия эксперимента. На самом деле, конечно, никаких партнерш не существовало, и быть не могло. Это было лишь ложное воспоминание, некая мысленная заплата, моделирующая искусственную среду обитания. Впрочем, Зимин что-то такое рассказывал о Нине Вернон, которая неожиданно заняла важное место в его лунной жизни, но Горский и подумать не мог, что однажды в его дверь постучится настоящая живая женщина. Он не сомневался, что пока еще способен отличать реальность от выдумки. Но факт внезапной материализации придуманной девицы ему не понравился. Предстоящее взаимопроникновение миров представлялось ему настоящей катастрофой.
Поделиться книгой: