Помоги проекту - поделись книгой:
Мама так и не дала о себе знать. Единственное, что удалось раскопать: ее правда арестовали и бабушка умерла от сердечного приступа через два дня после этого. Разведал, рискнув сразу после поступления съездить в Харьков. Целый день чувствовал себя шпионом во вражеском тылу, вел себя крайне осторожно и, коротко переговорив с соседкой, которую заодно удивил внезапным появлением, раздобыл нужную информацию. Быстро убежал — очень не понравился соседкин взгляд. С тех пор в родной город попал уже в августе прошлого, сорок третьего года, когда из него окончательно выбивали немцев. Не удержался, прошелся по своей улице, даже попытался отыскать кого-то из знакомых. Живых никого не нашел.
Как ранили тут, под Сатановым, как после госпиталя мобилизовали в милицию — отдельная история.
Сейчас, сидя под прикрытием старых стен, Андрей Левченко в который раз прокручивал в голове собственную тайну, чтобы оценить уровень личной опасности. До этих пор он считал себя оборотнем — во всех смыслах этого слова. Настоящая, приглушенная за десять с лишком лет натура проявлялась не так часто. Но в капитане Сомове он разглядел охотника за такими оборотнями. Заядлый особист запросто повесил на врагов советской власти жертв нападений диких зверей. Потому начнет проверять всех и вся вокруг себя. Сегодня у Левченко вырвалось то «повстанцы», и острый взгляд Сомова, спровоцированный этим словом, зацепил.
Похожие человеческие типы Андрей уже успел изучить. Годы двойной жизни научили его тонко чувствовать запах жареного. Если особист забудет о
Ну а там — как в сказке: чем дальше, тем интереснее.
Сомову нужен враг. Вряд ли один. Желательно разоблачить кого-то из своих, объявив оборотнем. В отдаленной перспективе он, Андрей Левченко, выглядел, как ни крути, подходящим кандидатом.
Согласившись с самим собой, что не имеет на счет нового начальника поселкового отдела НКВД никаких иллюзий, Андрей успокоился. Так случалось, когда четко понимал, где враг и как он выглядит. Так что, решив в дальнейшем внимательнее следить за словами и эмоциями, Левченко вышел из башни, оседлал мотоцикл и отправился домой.
У Полины Стефановны были гости.
Точнее — гостья.
Напротив библиотекарши за круглым столом на гнутых снизу ножках сидела худощавая, коротко, почти под мальчика стриженная женщина в очках. Внимание привлекала оправа: на фоне поношенных жакета и юбки воспринималась как что-то чужеродное, самой только формой будто бы подчеркивая инаковость обладательницы. Библиотекарша тоже носила очки, круглые, со шнурком вместо левой дужки, чуть треснутые. Зная, как это может восприниматься посторонними, Полина Стефановна старалась надевать их, лишь когда требовалось сосредоточиться. Поэтому библиотечные формуляры заполняла щурясь. Но, раскладывая карты, как вот сейчас перед гостьей, всегда вооружала глаза. В отличие от нее очки на носу пришедшей были забраны в черепаховую оправу, старинные и добротные, они придавали своей обладательнице одновременно солидности, неприступности, заметного чувства стиля и достоинства.
Она будто бы отгораживалась от мира этими стеклышками.
Когда Андрей увидел жену Сомова впервые, почему-то сравнил именно эти строгие добротные очки с крепостной стеной. За которой Лариса Сомова ищет защиты.
— Добрый вечер.
— Здравствуйте.
Вежливо поздоровавшись, Лариса поднялась, кивнула хозяйке:
— Наверное, побегу, Стефановна.
— Я не все вам объяснила, Лариса Васильевна…
По ее голосу Левченко почувствовал — не особо хочет удержать гостью. Появление квартиранта, наверное, помешало их разговору.
— Спасибо, я все поняла. В другой раз. Я еще зайду, вот найду время.
— Приходите, Ларисочка. Не так часто встречаешь человека, с которым можно поговорить просто так. А то давайте ужинать, чаю.
— У меня Юра дома. Мы с ним тоже собираемся ужинать. И вообще… болеет он.
— Так вы его к Нещерету. С ним и в область не надо, вы же знаете, как нам тут повезло.
Это была чистая правда. Местный доктор Антон Саввич Нещерет, который из-за катастрофической нехватки кадров и лечил, и заведовал больницей, оказался специалистом широкого профиля. Имея в штате лишь нескольких санитарок и медсестер, он вполне справлялся с нагрузкой дореволюционного земского врача. В область больных отправлял в крайних случаях, когда не имел под рукой всего необходимого. Сатановцы без тени шутки считали Нещерета целителем, чьими руками водит Бог.
Лариса одернула юбку.
— Зачем такого важного человека дергать из-за больного мальчишеского горла… Были в Каменце недавно, с мороженым переборщил. Не каждый день дети теперь лакомятся, война. А с вами, Андрей, все хорошо? Вам к товарищу Нещерету не нужно?
— С какого перепугу?
— Слышала, вы нынче были героем. Не ранили вас?
— От меня пули отскакивают. Если я их зубами не поймаю, — хотел пошутить, но увидел — не выходит, отмахнулся: — О героизме… не люблю. Да, бои местного значения. С этим придется жить еще долго.
— К сожалению, — вздохнула Лариса. — Знать бы сколько. Сводку слышали сегодня?
— Не до того. А что, хорошие новости?
— Белоруссию освободили. Наши войска на подступах к Бухаресту. Это если коротко.
— А у нас тут, уважаемые женщины, свои новости, — развел руками Андрей. — Так как, Лариса Васильевна, может, таки по чайку ударим?
— Ударять нужно по врагу. — Молодая женщина улыбнулась одними губами, поправила очки. — Пойду, пойду. Надо кормить своих мужчин. Вы в курсе, Андрей, когда там мой домой собирается?
— Начальство. Только он знает. Так, может, подкинуть?
— Пройдусь пешком. Я не боюсь оборотней, — губы растянулись шире, глаза не смеялись.
Попрощавшись, Лариса Сомова накинула темно-красную, явно трофейную шаль, и двери за ней закрылись.
— Строгая, — кивнул Левченко ей вслед. — Ох, бедная эта детвора, такая учительница им попалась, да еще и по математике.
— Вы о чем?
— Всегда боялся математики, — пояснил Андрей. — А вы, Стефановна, не успокоитесь никак. Все гороскопы, пасьянсы, другое мракобесие, — сказал беззлобно, не осуждал, не ругал, пытался шутить. — И что такое секретное вы тут обсуждали, что мне нельзя слушать? Я же вижу, что прервал ваш интересный разговор.
Сняв свои поломанные очки, Полина Стефановна протерла глаза двумя пальцами.
— Мне почему-то кажется, Андрей, что вам можно доверить чужие секреты. Потому что точно так же кажется, что имеете собственные, разве нет?
— С вашими способностями, Стефановна, вы бы могли легко разгадать все мои страшные тайны.
— Некоторых лучше не знать, — поучительно произнесла хозяйка. — Лариса пришла ко мне сама. Кто-то сказал ей, будто бы библиотекарша что-то может увидеть… Пророчество, всякое такое. Ничего я не умею, это все сплетни, вы же должны были давно убедиться, Андрей. Тем не менее она пришла.
— Чего хочет? — Спрашивая, Левченко снимал портупею.
— Узнать, жив ли ее муж.
— О! Так спросила бы у меня! Видел капитана Сомова где-то пару часов назад, живым и здоровым.
Полина Стефановна снова нацепила очки, теперь взглянула на Левченко сквозь стеклышки. Руки тем временем ловко собирали разложенные на голой поверхности стола карты.
— Я недаром о тайнах обмолвилась, Андрей. Она в браке с
— Нет. — Левченко почему-то не слишком удивился. — Что она хотела услышать от вас?
— Жив ли Игорь.
— И?
— Я сказала — жив.
Левченко хмыкнул:
— А вы того… точно это знаете? Потому что как-то до сих пор…
— У меня в роду есть цыганская кровь, если это что-то да значит. — Библиотекарша спрятала колоду в боковой карман старой серой вязаной кофты. — Но даже если бы не было, я сообщила бы женщине то, что она очень хочет услышать о том, кого до сих пор считает
Как на кровь ни полагайся, а проверить надо, решил Левченко. Самому интересно стало, жив ли Игорь Вовк…
Глава вторая
Узники Глухой Вильвы
1
Сломанный нос почти не болел.
Правильнее было бы сказать — Игорь Вовк просто привык к боли. Когда его наконец выпустили из БУРа — барака усиленного режима — в зону, боль от ударов сапог вертухаев еще напоминала о себе. Очухавшись, Игорь осторожно ощупал себя и убедился: повезло, ребра, кажется, целы. Руки-ноги тоже. Голова не кружилась и колокола в ней больше не звонили. Хотя Вовк понимал: от такого сильного и безжалостного удара автоматным прикладом без сотрясения мозга, пусть и средней тяжести, вряд ли обошлось. В сухом остатке — сбитый набок нос, но это пустяки.
Могли бы и расстрелять.
Смеркалось. Бригады зэков только что привезли с работ, уже прошла перекличка, и все разошлись по баракам. Игорь переступил порог своего нового «дома». Придется называть его так, ведь пять ближайших лет заключенный Вовк Игорь Михайлович проведет здесь.
Разве что со временем переведут в другой лагерный пункт, подальше от людей и поближе к холодному Северу.
Это будет зависеть от доброй или злой воли капитана Виктора Сомова.
Судьбу Вовка решил он, организовав донос и закрутив дело. Игорь до сих пор удивлялся, насколько тесен может быть мир, который свел двух врагов детства среди большой войны в одном полку. Старший лейтенант Вовк командовал саперной ротой, капитана Сомова перебросили на особый отдел. Не являясь сторонником сложных конспирологических схем, Игорь уже тогда, когда ему приказали сдать оружие и объявили арестованным, подумал, глядя на довольное лицо Сомова: «Я так и знал». Конечно, было обвинение, на допросах он все опровергал. Но раз, засучив рукава, за дело взялся такой опытный мастер, Вовк не оставил для себя никаких шансов.
Следствие велось быстро, как того требуют законы военного времени. Заранее понимая, что проиграет, и что процесс установления истины лишь формальность, и военно-полевой суд в ближайшее время может признать его врагом народа, Игорь все равно пытался сопротивляться. Это уже принцип.
Как-то в детстве четверо босяков во главе с Витькой Сомовым загнали его в глухой киевский двор, чтобы объяснить, кто в районе хозяин. Вариантов вырваться невредимым у Игоря не было. Сомов вырос на улице, среди городской шпаны, имел друзей и покровителей среди взрослых уголовников. В четырнадцать лет из Витьки начал складываться довольно серьезный уличный боец. И Вовк со своей музыкальной школой достойным соперником для него не был.
Тем не менее Сомову нравилось травить Игоря не одному, а небольшой стаей. Называл это охотой, всякий раз заявляя: плохой волк из зайца. Раздражителем на самом деле оказалась фамилия: если бы не она, худощавого, болезненного на вид мальчика со скрипичным футляром никто бы не трогал. Но Сомов почему-то завелся.
Родители Игоря переехали из Полтавы в Киев, где он пошел в новую школу. На горе Игоря, он оказался в одном классе с Витькой Сомовым, который с первого же дня взялся за новенького.
До того случая все во дворе ограничивалось дразнилками, шелобанами, подножками, плевками и синяками. Нежелание постоянно быть битым заставило Игоря освоить науку выживания, и убегать от неприятностей парень наловчился довольно скоро. Витька травил новичка не каждый день, в зависимости от настроения, и, бывало, неделями не обращал на Вовка внимания. Но стоило ему получить очередную двойку, за которую дома отец устраивал ему беспощадный нагоняй, как накопленная злость немедленно вымещалась на привычном уже объекте. Такие ситуации Игорь со временем тоже научился предусматривать.
Ситуация ухудшилась, когда у него проснулась симпатия к однокласснице Ларисе Белецкой.
Девочка не оттолкнула новичка. Наоборот, гордо отшивая окружающих хулиганов, эта холодная барышня с длинными волосами внезапно сдружилась с дохляком — так называл объект своих издевательств Сомов. И, как только увидел обоих на улице под ручку, тут же дал понять Игорю, чем недруг отличается от лютого врага.
Там, в глухом дворе на Рейтарской, подростку стало ясно — решается его судьба. От Ларисы отказываться он не собирался. Надежды победить — никакой. Но парень, зажатый в угол, поставил футляр к стене, закрыл его собой и стал отчаянно защищаться. Вначале просто не хотел сдаваться без боя, только отбивался, не атаковал. Но в разгаре короткой стычки будто что-то подсказало схватить кусок кирпича, неумело замахнуться и сильно засадить Витьке в лоб, пустив кровь. Тот сначала удивился. Потом взбесился. И уже через несколько минут этот самый обломок в его руке разбивал пальцы на правой руке «наглеца» Игоря, а потом — скрипку у него на глазах.
У врачей для родителей Игоря было две новости. Первая — хорошая: пальцы срастутся, калекой не останется, с кем не бывает, дети.
Вторая — плохая: об уроках музыки придется забыть. Впрочем, трагедией это стало разве что для папы с мамой: Вовк-старший закончил консерваторию по классу рояля, мама была скрипачкой. Наследственными задатками мальчик обладал, но ходил в музыкальную школу скорее из уважения к родителям, чем вынашивая мечту стать великим маэстро. Так что попытка сопротивления грубой силе внезапно принесла пользу: сама собой отпала потребность осваивать неинтересную, хотя наверняка полезную музыкальную науку.
Заниматься стрельбой и боксом сыну музыкантов тоже не очень хотелось. Но и убегать от Сомова с компанией надоело. Разбитая же скрипка и искалеченная рука имели для Витьки плачевные последствия. Потому что отец Игоря привлек каких-то киевских родственников, и те сделали все возможное, чтобы малолетнего хулигана взяли на милицейский учет. Сомов неделю не появлялся в школе, а когда пришел, обходил врага десятой дорогой, разве что зыркал хищно, в глазах ничего хорошего не читалось. Лариса неизвестно от кого узнала и поведала Игорю по большому секрету: отец после визита милиционера так отходил сына, что тот сутки не вставал с кровати, а остальные дни не решался выйти из дому — должны были зажить синяки и шишки.
Однако Вовк догадывался: пауза будет недолгой, и решил действовать на опережение. Вот почему он вступил в ОСОАВИАХИМ[3], где настойчиво учился стрелять, заодно — прыгать с парашютом, и начал ходить на бокс, где ему как-то в запале впервые сломали нос. Родители ойкали, подключили знакомых хирургов, лицо привели почти в первозданный вид, после чего Лариса сказала: Игорь абсолютно перестал напоминать ей капитана Артура Грея. На что услышала в ответ: ты как была Ассоль[4], так ею и останешься.
Изменения, которые произошли с главным врагом, мимо внимания Сомова пройти не могли. Но он выжидал, вопреки своей злобной натуре, долго. Крышку сорвало, когда Витька увидел, как Лариса поцеловала Игоря в щеку, совсем тогда еще невинно, по-дружески. На следующий день Витька встретил его по дороге домой. Стояло бабье лето, но настроение у Вовка было совсем не осеннее — он проводил Ларису после кино и летел обратно на весенних крыльях счастья: она не
То был вечер двойного крещения: любовного и боевого. Игорь никогда не думал, что сможет ударить первым. Просто ударил, коротко замахнувшись. Боксерского опыта он еще не приобрел, уличные драки не обтесали, потому что все, что было до сих пор, — лишь игрушки. Но удар вышел неожиданно удачным — Сомов не упал, но пошатнулся, схватившись рукой за челюсть.
Второго удара не понадобилось. Игорь, не понимая, для чего это делает, завопил на всю улицу, будто бы подбадривая самого себя криком, налетел на врага, толкнул двумя руками изо всех сил. Витька упал, сильно ударившись копчиком о тротуар. А победитель не стоял руки в боки, озирая поле битвы, — припустил прочь, очень надеясь, что за ним не погонятся.
Ничего.
С тех пор враги старались по возможности не замечать друг друга. Конечно, случались еще какие-то короткие стычки, нужные Сомову для дополнительного самоутверждения и напоминания: вместе на одной территории не ужиться, так будет всегда.
Однако после школы пути их кардинально разошлись. Живя в одном городе, молодые люди наверняка знали, кто чем занимается: Игорь учился на инженера, Виктора взяли в НКВД. Кто бы мог подумать, что пересекутся на войне и их встреча станет для Вовка фатальной…
Он сопротивлялся на следствии. Но все изменил разговор с Сомовым. Вышел он коротким, конкретным и максимально наполненным содержанием. Капитан предложил уговор: признание в обмен на помощь его семье, Ларисе и Юре, их малолетнему сыну.
— Твои станут не семьей погибшего офицера, а членами семьи врага народа, — говорил Виктор. — Последствия тебе известны, дорогой ты мой друг юности. Признаёшься, подписываешь — и я делаю все, чтобы ты получил пять лет курорта, по законам военного времени. Будешь дышать свежим воздухом где-нибудь за Уралом. Там места красивые. Соликамск, давние каторжные традиции. Река Глухая Вильва, когда еще побываешь… Все равно без права переписки. Но я обеспечу Лару, возьму под опеку и защиту. Голодными холодными не будут. Где твои, в эвакуации, кажется? Я их найду, возможности есть. Только записочку напиши, будто последнее письмо. А я передам. Так как, что решаешь, отец семейства?
Конечно, большого выбора у Вовка не было. Договор с дьяволом он заключил. А дальше — Сомов или что-то знал, или угадал, или правда обладал достаточно большими, как для обычного начальника особого отдела мотострелкового полка, возможностями и полномочиями — все случилось как он и говорил. Игоря разжаловали, дали обещанные пять лет за анекдоты про товарища Сталина, которые он якобы рассказывал личному составу. И очень скоро телячий вагон вез свежеиспеченного зэка не куда-то, а действительно за Урал, в Соликамск, в лагерный пункт, недалеко от которого таки протекала речка Глухая Вильва.
Игорь как раз приближался к своему бараку, когда резкий окрик ударил, будто нагайкой по ребрам. Услышал не присвоенный в лагере личный номер, его окликнули по фамилии.
Ни один подобный окрик ничего хорошего не предвещает. Вовк невольно, кляня себя, втянул голову в плечи, обернулся.
В нескольких шагах стоял, перекатываясь с пятки на носок, молоденький капитан из оперативной части. Это он допрашивал Игоря после того, как тот пришел в себя в БУРе.
— Как здоровье, Вовк? Череп не болит?
— Вашими молитвами.
— Бога нет, Вовк. Религия — опиум для народа. А если Бог тебе все же нужен — валяй. Кругом, шагом марш! В гости к Богу, сам вызывает. Заодно и познакомитесь.
Вот она — ирония судьбы.
Фамилия кума — начальника оперативной части отдельного лагерного пункта номер восемь — была Божич. И кума очень веселило, когда заключенные между собой называли его Богом.
2
— Осужденный Вовк Игорь Николаевич, одна тысяча девятьсот шестнадцатый год. Статья 58–10.
— Сядь.
Божич кивнул на табурет напротив своего стола. Сам только удобнее устроился на стуле с высокой выгнутой спинкой. Игорь удивился, откуда тут, в лагере, такая роскошная мебель. Тем более что сам стул контрастировал с убожеством обстановки: кроме стола — обшарпанный сейф, еще одна лавка в углу, рядом — железная печка-буржуйка, труба выведена через окно на улицу. А на стене — портрет Сталина.
Со стороны могло сложиться впечатление: он является логичным продолжением туловища хозяина кабинета. Или портрет нарочно так повесили, или он случайно разместился над головой Божича — кто знает. Но в определенные моменты казалось: вот он, настоящий лик начальника оперативной части.
Поделиться книгой: