Конкистадор поневоле

Священник говорил и говорил, но Семен уже отключился, заставив голову взяться за обработку информации. Надо же, оказывается, прием "добрый" и "злой" следователи известен уже в эти времена. Ничто не ново под этими небесами. Похоже, священник, отложивший в сторону миску и аккуратно вытерший рот, да еще и говорящий практически без акцента, рассчитывает, что пленный, устрашенный "злым", перед "добрым" запоет, так та Шахерезада. И, надо сказать, на какого-нибудь местного увальня, телевизором и интернетом не искушенного, такое должно было подействовать. Интересно, кстати, откуда этот кадр в рясе? Впрочем, неважно.

Вставать было тяжело, но Семен заставил себя подняться на ноги. Почему? Да потому, что стоило хотя бы попытаться выбраться отсюда. Иначе из него сделают отбивную, но вытрясут все секреты генштаба, даже те, о которых он представления не имел. А потом не поверят и затопчут окончательно. Или поверят, но все равно хлопнут. За ненужностью. А раз так...

Священник, стоявший слишком близко и не ожидавший от избитого, да еще и со связанными руками пленного резких телодвижений, попал под раздачу вне очереди. Бить головой далеко не так легко, как это показывают в боевиках, но уж если умеешь это делать... Семен умел, и в результате, потеряв равновесие, священник сделал два неверных шага назад, споткнулся о лавку и, перевернув ее, с грохотом рухнул на пол. Сверху ему на макушку с глухим стуком грохнулась его собственная миска, которую он, падая, зацепил рукой. Все это Семен отметил краем сознания, потому что сейчас было уже не до того - гетман вскочил, демонстрируя завидную реакцию, и уже тянул руку к сабле. Хорошо еще, перед трапезой он положил ее не на свою лавку, а на соседнюю, о которую споткнулся поверженный монах. И в результате оружие оказалось на полу, а это, в свою очередь, давало секунду форы. Гетман же умел мордовать безоружных, вполне возможно, и рубиться умел знатно, однако японско-китайскому бою ногами его явно никогда не учили. Будь на ногах сапоги - тут бы его история, возможно, и закончилась, но и босиком получилось неплохо. Во всяком случае, в угол гетман летел красиво, и полки на себя обрушил с грохотом.

Руки, по-прежнему связанные за спиной, мешали, но окно, распахнутое настежь, к счастью, позволяло выбраться без проблем даже крупному по местным меркам Семену. Наружу он вывалился, правда, мешком, но ничего себе не сломал и даже почти не ушибся. И в этот момент его увидели.

- Пся крев!..

Что этот поляк здесь делал, Семен не знал и знать не хотел. Подсечь ноги, вбить крик в глотку вместе с зубами... Поздно, поздно! Когда надо, местные вояки умели реагировать с завидным проворством. Во двор ввалился один, получил ногой по гениталиям и сложился, второй - и вылетел обратно, а потом третий, четвертый, десятый. И последнее, что чувствовал Семен перед тем, как провалиться в спасительное небытие, это десяток ног, с чувством обрабатывающих его по всем частям тела.

Очнулся Семен от холода. Колотило так, что зуб на зуб не попадал. А еще он решил, что ослеп. Во всяком случае, перед глазами стояла полная, совершенная темнота, и лишь через несколько минут Семен понял - дело не в глазах, просто вокруг глухая ночь. Стало быть, несколько часов провалялся, не меньше. Все тело болело так, будто на нем оттанцевал "Лебединое озеро" груженный камнями слон. В общем, вывод следовал однозначный - даже когда Семен потерял сознание, пинали его долго и с чувством. Но аккуратно пинали - опять ничего не сломано, хотя ребра и помяты. Дышать больно, но терпимо. Только голова болит аж до тошноты, сотрясенье мозга ему, как минимум, обеспечили.

Защитная реакция организма - штука хитрая и непредсказуемая. То ли блокируя неприятные ощущения в пострадавшей голове, то ли отвлекаясь от ноющей боли в мышцах, мозг непроизвольно начал анализировать все, что происходило сегодня. Не так и много случилось, надо сказать, так что на-гора результат он выдал быстро. И осознав сделанные выводы, Семен и впрямь отвлекся от сиюминутных проблем. Было из-за чего.

По всему выходило, что убить его должны были как минимум трижды. В первый раз - когда он потерял автомат и, вместо того, чтобы достать нормальное оружие, принялся геройствовать с колюще-рубящими железками. Один против шестерых - и все они имели огнестрел. Изрешетили бы его походя, и делу конец. Однако полезли в рукопашную. Зачем? Семен не видел смысла в их поведении. Впрочем, можно списать нелогичности на шляхетскую спесь и врожденный дебилизм. Ну и на то еще, что они не ожидали нарваться на противника с такой серьезной подготовкой, как у него. Так что - случайность, принимается. А дальше?

Тот умник, который все же справился с Семеном. Кто он, кстати, и откуда? Впрочем, неважно. Здесь кого только нет. Итальянец, француз, испанец - там всюду были сильные фехтовальные школы, как дуэльные, так и прикладные, хорошо приспособленные для боя толпа на толпу. Семен не льстил себе, он был и остался хорошо натасканным любителем. Против человека, с детства учившегося убивать и закрепляющего уроки в реальном бою, шансы выстоять минимальны. А Семен к началу схватки оказался разгорячен боем и потерял всякую осторожность. Результат закономерен. И возникает вопрос: почему он еще жив?

В бою на длинномерном оружии убить противника легче, чем взять его живьем. Особенно если противник не полный лох, а силен и кусач. Соответственно, и напрягаться с пленением будут, только имея на то веские основания. Ну да ладно, может, совпадение, и противник ему попался из тех, что играют в благородство. Или обет дурацкий на нем висит. Вроде как у Стругацких, где непобедимый дон Румата не имел права никого убивать. Так что совпадение, принимается. Но потом-то, потом!

Когда он бежал от их недоделанного гетмана, его должны были убить при любых раскладах. Конечно, отоварить до потери сознания не ожидающих такой прыти от связанного и избитого пленника самоуверенных мерзавцев не так и сложно. Разумеется, требуется некоторая доля везения, но, в общем и целом, ничего запредельного. Завалить случайно встреченного на пути солдата, самого обычного, особыми талантами не блистающего, тоже реально. Но затем ввалилась толпа, и они знали, что творится что-то не то. Соответственно, были при оружии и готовы пустить его в ход. А значит, что? Значит, махнул бы первый же поляк саблей, и на том одиссея бравого хроноразведчика могла бы считаться законченной по причине выбивания главного героя из числа живых. Однако никто оружия в ход не пустил, предпочли завалить возмутителя спокойствия голыми руками, пускай и ценой некоторого вреда для собственного организма. И снова - почему?

Да и когда его, Семена, били, обработку вели явно с расчетом не причинить организму жертвы серьезного вреда. Что гетман, который бил умело и больно, но притом неопасно, что потом озверевшие придурки. Эти, конечно, могли перестараться на голом энтузиазме, но не специально. Иначе затоптали бы, сволочи, и делу конец, к бабке не ходи.

Итак, Что мы имеем? Один раз - случайность, два - совпадение, три - правило. И из этого анализа вытекала одна очень интересная мысль. Проще говоря, тому, кто за всем этим стоит, Семен нужен был живым. Морально сломленным - возможно, но обязательно живым. И тут же появлялась куча вопросов, главными из которых были "кому?" и "зачем?". Ну и приятный бонус - за жизнь можно пока не опасаться. Правда, остаться живым не значит остаться здоровым, и данное обстоятельство тоже следовало иметь в виду.

Эх, будь свободны руки - можно было бы попытаться устроить полякам КВН и танцы с саблями. Вот только мечты - это всего лишь мечты. Семен уже не чувствовал кисти рук, и это наводило на весьма печальные размышления. А главное, не мог понять, где веревки, чтобы попытаться хотя бы перетереть их. Оставалось только ждать и представлять себе, какой фарш сделает из обидчиков, если... нет, когда освободится. Именно "когда", ведь надежда умирает последней.

На фоне этих вяло текущих мыслей Семен даже не заметил, как впал в странное оцепенение. Не сон, не потеря сознания - он все видел, чувствовал, осознавал, но время текло, как желе, в голове медленно крутились одни и те же картинки. Премерзейшее, кстати, ощущение, но выйти из него никак не удавалось, да Семен и не пытался - сил не было. И потому, когда его тряхнули за плечо, это подействовало на него, как удар шокера.

Рот открылся будто бы сам собою, но сказать все, что думает по поводу тех, кто за ним пришел, Семен не успел. Жесткая ладонь предусмотрительно зажала ему рот, и знакомый голос прошипел в ухо:

- Тихо! Тихо, придурок, не ори. Понял? Кивни.

- Сам придурок, - зло пропыхтел в ответ Семен. - Перестань слюнями в ухо брызгать.

Лейтенант чуть слышно хохотнул, потом ловко, в одно движение, разрезал веревку на запястьях. Семен шевельнул руками - и едва не взвыл, но лейтенант вновь зажал ему рот. Болело... Страшно болело. Все же как бы грамотно его не связывали, проторчать больше половины суток в такой позе со стянутыми руками врагу не пожелаешь. А лейтенант тем временем пластал веревку на ногах.

- Ничего, сейчас пройдет, - он быстро и умело принялся растирать Семену кисти. - Оживешь. Ты не кричи, главное.

- Не дождетесь. Как ты меня нашел?

- А я тебя и не терял. Даже твою баталию, когда ты с голой пяткой на шашку полез, наблюдал. Просто собачьей вахты ждал, а то больно много народу по улицам ползало. Ну а как угомонились - так я и пришел.

- А часовые?

- Какие часовые?

Голос лейтенанта был так безмятежен, что Семен легко представил за ней улыбку в сто зубов и глаза, выражением напоминающие акульи. Действительно, какие часовые, если милосердие лейтенанта выражается исключительно в остроте лезвия. И, кстати, руки все же начали повиноваться, хотя ощущения при этом были непередаваемые. Ноги, правда, отходили быстрее, ну да они и в связанном состоянии находились относительно недолго.

Короткий укол в предплечье... Семен удивленно посмотрел на командира:

- Это что такое было?

- Лекарство. Сейчас тебе станет полегче.

И верно, помогло, причем быстро. Правда, не до конца, но все равно, хотя бы на ноги удалось встать. Правда, долбанулся головой о низкий, закопченный потолок бани, но сдержался, пообещав себе все припомнить виновникам всех его бед. И, кстати, легкость мыслей в голове появилась неимоверная, видать, побочное действие лекарств. Но времени разбираться что и как еже не оставалось, пора было сваливать.

Когда мысленно ругающийся последними словами Семен и поддерживающий его лейтенант выбрались из бани (петли даже не скрипнули, страшно подумать, сколько масла на них вылили), ночь уже подходила к своему краю, и непроглядная темнота сменилась мутными, но все же несколько более проницаемыми для взгляда сумерками, щедро сдобренными туманом. В воздухе, липком и влажном, гасли звуки шагов. А потом из этого сумрака выступила бесформенная серая фигура и махнула рукой - пошли, мол. Лейтенант без раздумий двинулся в указанном направлении, но Семен резко остановился и помотал головой.

- Ты чего? - голос лейтенанта звучал донельзя удивленно.

- Оружие. И кое с кем поквитаться очень надо.

- Идиот, - голос лейтенанта прозвучал невероятно устало. - Какое оружие? Валим, пока эти козлы не проснулись.

Семен уже готов был согласиться, умом понимая правоту командира, но фигура в сером внезапно кивнула, как показалось ему, понимающе, и, махнув рукой в другую сторону, решительно двинулась вперед. Оставалось только следовать за ней и не показывать виду, что он слышит все те слова, которыми лейтенант его благословляет.

Знакомый дом. До боли знакомый, у Семена разом заныли все многочисленные синяки. Толстый поляк, забив огромный болт на устав караульной службы, дремлет у входа. Семен только сейчас сообразил, что у него при себе нет никакого оружия, но прежде чем успел что-то предпринять, их проводник качнулся вперед. Именно так, качнулся, другой термин к этому удивительно законченному движению подобрать было сложно. И скрывающий очертания фигуры балахон странным образом только подчеркивал это. Миг - и проводник уже прошел мимо поляка. Удивительно, тот вроде бы продолжал сидеть, даже позы не поменял, но его фигура не имела более ничего общего с жизнью. А так все как было, разве что ворот немного потемнел. В какой момент был нанесен удар, откуда проводник извлек и куда спрятал нож, Семен так и не разглядел. И, надо признать, способности их молчаливого спутника производили впечатление.

Эта дверь открывалась куда шумнее, чем в бане, однако легкий скрип никого в городе не встревожил. Дерево неплохо поглощает звук... В сенях, исполняющих роль караулки и освещенных немилосердно коптящим масляным светильником, обнаружился здоровенный детина, который успел проснуться и даже потянуться за оружием. А еще он открыл рот, чтобы закричать. Разумеется, предаваться столь паскудным занятиям ему никто не позволил. Лейтенант ловко обогнул Семена и тут же отправил обладателя не в меру четкого сна в лучший из миров. Получилось не хуже, чем у проводника, а может даже и лучше. Во всяком случае, деталей нанесения удара Семен даже не рассмотрел. Оставалось лишь вздохнуть завистливо да посетовать мысленно на убогость собственной подготовки.

Гетман обнаружился через три двери и еще одного убитого часового. Храпел, зараза, так, что Семен мысленно посочувствовал его жене. Неудивительно, что он не слышал приближающуюся смерть, и открыл глаза лишь когда в рот ему начали запихивать кляп из его же собственной портянки.

- Тихо, - голос лейтенанта был настолько приторным, что Семен посочувствовал пленному. С таким голосом только смертные приговоры зачитывать. - Я задаю вопросы - ты шепотом отвечаешь. Или красиво запоешь, - нож лейтенанта чуть сместился и чувствительно, даже сквозь одеяло, ткнул гетмана пониже пояса. - Не разочаруй меня, дружок.

Причиндалы гетману были дороги. Не иначе как память... Во всяком случае, запираться он не пытался. Увы, знал этот певчий птах совсем немного, куда меньше, чем положено бы командиру, что наводило на определенные мысли в отношении его реальных возможностей и полномочий. Тем не менее, кое-что он все-таки рассказал, пищу для размышления подкинул.

Итак, главным действующим лицом в тандеме, допрашивавшем недавно Семена, был вовсе не он. Гетман играл роль силового обеспечения, но не более того. А вот монах (все-таки монах!), посланец ордена иезуитов, несмотря на мирный и затрапезный вид, как раз и являлся мозгом их предприятия. Гетман имел власть над своими людьми, а монах - над гетманом.

Нельзя сказать, что последнему такое очень уж нравилось - скорее, наоборот. Еще недавно он был де-факто никому не подчиняющимся командиром большого наемного отряда, усиленного небольшим отрядом регулярной кавалерии, тех самых ангеловидных крыльеносцев. Регуляры, впрочем, были малочисленны, прекрасно это осознавали и в вопросы командования не лезли, что было весьма умно с их стороны. Так вот, гетман был фактически сам по себе и, хотя формально подчинялся польскому командованию, реально относился к его распоряжениям со стойким пофигизмом. Захочу - выполню приказ, не захочу - не выполню, и ничего вы мне за это не сделаете. Учитывая, что при этом он каждый раз ухитрялся сберечь людей и заполучить какую-никакую, а добычу, такой подход к делу себя оправдывал. И, кстати, гетманом он, мелкий шляхтич, провозгласил сам себя, подчиненные его поддержали. А что? В ситуации, когда огромная страна находится в состоянии безвластия, а ее армия превратилась непонятно во что, любой командир пары сотен копий может провозгласить себя хоть императором. Если же у тебя под началом вдесятеро больше народу, то это и вовсе можно считать заявкой на основание собственной династии. Так что таких вот гетманов по территории Руси мотался сейчас не один десяток, и это считалось нормальным. Данный конкретный индивидуум, кстати, смотрел на расклады со здоровым житейским цинизмом и намерен был грабить до упора, а затем или присоединиться к победителям, или драпать куда подальше, как уж карта ляжет. В общем, вполне разумные в его положении стратегия с тактикой.

Все изменилось, когда появился иезуит, посланник Святого Престола. Вообще, может статься, лучшим выходом было бы удавить его втихую, пока никто не видит, да и делу конец. Поляки конечно, ревностные католики, и слово Папы для них важно и значимо, но уже не настолько, чтобы разрешить собой помыкать. Однако иезуит знал, чем можно наступить на горло любому наемнику, и сделал это, не колеблясь. Так что гетману оставалось лишь скрипеть зубами да выполнять его распоряжения, еще и делая вид при этом, что подчиняется с радостью. А сапог, которым давил его проклятый монах, назывался просто - деньги.

Да-да, именно деньги - они, как известно, правят миром, и наемники тут не исключение. Это у рядового солдата невеликие сбережения помещаются в кошеле или, если повезло хорошенько пограбить, в мешке. А вот у командира все куда сложнее. Ему ведь не только "Вперед!" проорать надо и атаку возглавить. Хочешь, не хочешь, а должен ты и о жаловании своим людям думать, и о пропитании, и еще о миллионе незаметных глазу мелочей. Ну и о том, конечно, чтобы, случись нужда, сваливать не с пустыми руками. Да и доходы у него совсем другого уровня. И та наличность, что возится с собой - это так, мелочь на текущие расходы, основное же лежит в банках, на счетах, благо пройдохи-финансисты уже успели развернуть свою сеть на всю Европу.

Банковские сейфы - штука надежная. Вот только есть один нюанс. Тот, кто их контролирует, имеет над своими вкладчиками власть, которая не снилась даже королям. И для гетмана было шоком, когда выяснилось, что именно тот банк, в котором он держал свои деньги, контролировал Ватикан. И теперь ему надо было с иезуита пылинки сдувать и слушаться, как мать родную. Правда, и платили неплохо - святоши умели считать деньги, но когда надо не скупились в тратах.

Нельзя сказать, что задачи, которые они давали, были очень уж обременительными. Можно сказать, наоборот - расположиться в этом районе, по возможности исключить контакты с местными и ждать. Чего ждать, правда, не совсем понятно. На вопросы иезуит не отвечал, когда отшучивался, когда отмалчивался, а когда и жестко рубил в стиле "вам платят не за вопросы". И так продолжалось три с лишним месяца, а недавно все завертелось. Вначале иезуит взял людей, отправился куда-то в лес... Дело, видать, жарким вышло, монах вернулся один, злой, как собака. Ну а когда узнали, что в деревне появились странные чужаки... Как узнали? Да просто. Все тот же иезуит постарался, организовав за время вынужденного бездействия настоящую агентурную сеть. В любой окрестной деревне имелось по два-три человека, работающих на него.

Остальное было делом техники. Организовать атаку, захватить деревеньку штурмом. Это с городом такой подход вряд ли прошел бы, все же двух тысяч человек для штурма маловато, а деревню - почему бы и нет? Ну и скрутили одного чужака, если конкретно, Семена. Только вот допросить не успели.

В принципе, на этом рассказ и закончился. Негусто, откровенно говоря, хотя картинка получилась стройная. Интересно, каким образом в деле оказался замешан Святой Престол, но тут ожидать от наемника каких-то достоверных сведений не приходилось. Оставалось поинтересоваться, где разместился монах и куда задевали трофейное оружие, после чего гетмана приласкали по голове рукоятью пистолета, надолго погрузив в нирвану. Тот даже не протестовал, булькнул что-то грозное, но малоубедительное. А и куда ему деваться? Семен хотел вообще отрезать пленному башку, мстительность была ему не чужда, но лейтенант только рукой махнул. В результате на картах судьбы гетману выпала жизнь, а его гости, покинув дом, вошли в соседний. Тот самый, кстати, где всего сутки как ночевали.

Улица по-прежнему оставалась пустынной, хотя стало заметно светлее. Ничего удивительного, победители спят, а побежденные боятся нос высунуть. Никем не замеченные, Семен с лейтенантом перешли через улицу. Проводник куда-то исчез - принимать участие в штурме дома он не собирался. Ну, его право. Семен поудобней перехватил реквизированную у гетмана саблю и двинулся первым. В конце концов, личную неприязнь еще никто не отменял.

Этот дом не охраняли. Здесь не было часовых, никто не сидел за дверями. Однако, как только они вошли, вспыхнул свет. Неяркий, не режущий глаз - просто какое-то в меру вонючее масло в плошке. Потом во второй, в третьей. Не электрический фонарь, разумеется, но тоже вполне приличное освещение.

- Я, признаться, ожидал, что вы придете раньше...

Иезуит говорил по-русски очень чисто. Если в прошлый раз Семену было как-то не до оценки качества речи, то сейчас он подумал, что такого, как этот умник, встретив на улице, примешь за русского. Есть маленькие неправильности в речи, но на уровне "сами мы не местные", в смысле, из другого города-региона. Хорошие кадры на службе Ватикана, ничего не скажешь.

- А я не торопился, - ухмыльнулся лейтенант. Пока Семен думал, он уже занял удобную позицию и держал иезуита под прицелом. Массивный и несуразный на вид глушитель придавал его словам дополнительный вес. Впрочем, на священника это впечатления не произвело.

- Ваше право, - голос звучал спокойно и отстраненно. Таким тоном молитву бы читать, со смиренным видом четки перебирая. - За этим пришли?

Кивок в угол, где обнаружилось снаряжение и оружие, сдернутое с пленного. Однако куда большее внимание Семена привлек тот факт, что на столе, прижатый крепкой рукой монаха, лежал пистолет. Его собственный потертый АПС, и иезуит, похоже, неплохо знал, как им пользоваться.

- За этим, за этим, - голос лейтенанта звучал напряженно. - А еще с тобой поговорить охота.

- А мне не очень. Гетмана, - это слово иезуит выплюнул с непередаваемой иронией, - вы разговорили, как я и предполагал. Теперь моя очередь спрашивать.

Семен никак не мог понять, что же ему кажется странным, настолько, что аж внутри все переворачивается, и только сейчас сообразил. Речь монаха. Русский был ему не родной, и говорил он на нем вполне по-современному. Такая речь вполне подходила для человека конца двадцатого, начала двадцать первого века, их современника, но никак не для монаха эпохи позднего Возрождения. И это настораживало куда сильнее умения непонятного святоши пользоваться современным оружием. Семен мог поклясться, что лейтенант заметил все это куда раньше него, однако голос командира звучал по-прежнему ровно:

- Думаете, сумеете нас разговорить?

- Это несложно.

Возмущенный, хотя и приглушенный вопль раздался с улицы. Судя по тембру, крикуну слегка сжимали горло. Пять секунд спустя дверь открылась, и на пороге появился очередной поляк. Высокий, ширококостный и явно очень сильный. Во всяком случае, их проводника он держал одной рукой, и не испытывал от этого каких-либо неудобств.

- Спасибо, Йозеф. Побудь пока здесь. И... положи это вон там.

Говорил он, естественно, по-польски, и Семену оставалось лишь мысленно поблагодарить инструкторов Базы, вбивших ему в голову, так, на всякий случай, основы этого языка. Впрочем, такой разницы между языками, как в своем времени, он не заметил, здесь поляка, случись нужда, можно было понять и не владея языком. Пускай с пятого на десятое, но можно - видать, не так еще разошлись языки, как спустя четыреста лет.

Йозеф, между тем, кивнул, толчком отправил бесчувственное тело проводника в угол и замер, привалившись к стене и скрестив широкие, словно лопаты, руки на груди. То, что здесь находятся двое вооруженных и недружелюбно настроенных людей его, по-видимому, совершенно не волновало.

- Итак, на чем мы остановились? - иезуит поморщился, задумчиво шевельнув бровями. В неверном свете его молодое еще лицо казалось сморщенной маской какого-то демона. - Ах, да, на разговорах. Видите ли, хотите вы, не хотите, а разговаривать все равно придется. Дом окружен, вас не выпустят, поэтому выбирайте: или мы договариваемся по-хорошему, или вы все равно будете говорить, только после неприятной процедуры...

Закончить он не успел. Лейтенант без предупреждения шевельнул стволом своего пистолета, и монах, демонстрируя завидную реакцию, рыбкой прыгнул в угол. Кашляющий звук выстрела - и одна из плошек с маслом разлетелась вдребезги. Горящий ручеек хлынул на пол.

Йозеф двинулся вперед, мгновенно перейдя из полусонного состояния в боевое. Семен стоял ближе и первым попал под удар. Грабки у Йозефа работали что надо. Было дело, Семена как-то конь лягнул, так у поляка получилось куда лучше. Впечатляющие ощущения. Сначала сильнейший даже не удар, толчок в грудь, миг полета, а потом спина и затылок с размаху встречаются с бревнами и ощущения такие, что врагу не пожелаешь. Однако сознания Семен не потерял и сумел рассмотреть финал побоища.

Те доли секунды, которые он выиграл для лейтенанта, позволили тому развернуться. А вот выстрелить лейтенант уже не успевал, только уклониться. Что он сделал после этого, Семен уже не разглядел, видел только результат. Йозефа будто подбросило и перевернуло. Ноги в когда-то щегольских, а сейчас изрядно стоптанных сапогах чиркнули по потолку, оставив на нем грязные полосы, а потом вся эта туша с грохотом обрушилась на пол. Хрустнула, проламываясь, доска.

Поразительно, но после такого падения Йозеф еще попытался встать. Кто другой лежал бы тихонечко в надежде, что не заметят и забудут, а этот довольно бодро, пускай и хватаясь за стенку, попытался вернуть себе вертикальное положение. И это ему почти удалось, вот только лейтенант не собирался играть в благородство. Пистолет в его руках вновь кашлянул, и поляк осел мертвой грудой мяса и костей. И только в этот момент со стороны иезуита прогремел первый выстрел.

Лейтенанту невероятно повезло, причем дважды. Во-первых, монах стрелял в корпус, надежно прикрытый бронежилетом, не переводя оружие на автоматический огонь. Два десятка пуль порвали бы кого угодно, с большой степенью вероятности поразив незащищенные конечности и голову, а так - только одна и только в корпус. Ну и, во-вторых, лейтенант как раз разворачивался, активно смещаясь. В результате пуля ударила вскользь. От прямого удара выпущенной практически в упор бронебойной пули бронежилет, кевлар, усиленный керамическими пластинами, мог и не спасти. Ну а сейчас лейтенант лишь грохнулся на пол, перекатился в сторону и пальнул в ответ.

Разница между любителем и профессионалом заключается еще и в том, что последние могут эффективно действовать в самых разных условиях. Иезуит был, по меркам будущего, самым что ни на есть махровым любителем, пускай и неплохо (ох, интересно, кто его учил) натасканным. Лейтенанта, хотя он об этом и не распространялся, готовила держава. Надо ли говорить, что его пуля нашла цель куда вернее, и монах буквально вывалился из-за тяжелой деревянной лавки, зажимая простреленное плечо. Взвыл он лишь через секунду, зато так, что оглохнуть было можно.

- ...твою ж мать...

В принципе, это было все, что Семен расслышал, отлепляясь, наконец, от бревен и тихонечко сползая на пол. Однако полежать и хоть немного прийти в себя ему не дали. Точнее, иезуит, матерящийся на куче языков одновременно, помешать Семену уже никак не мог, зато сноровисто вяжущий ему руки лейтенант хорошо поставленным командным голосом рыкнул:

- Живой? Тогда бегом к оружию!

Дисциплина взяла верх над желанием заползти в норку и прилечь. Осознание того, что сейчас здесь будет толпа народу, пришло несколько позже, как раз к моменту, когда Семен на четвереньках (встать сил не было) добрался до своих вещей. Надежную тяжесть автомата он ощутил в руках как раз в тот момент, когда дверь с грохотом распахнулась, и тут же, рефлекторно, пустил оружие в ход.

Кто там первым пытался вломиться в дом, Семен так и не узнал. Смельчака попросту снесло. Вслед ему полетела, кувыркаясь, граната, и лейтенант, каким-то чудом успевающий везде, успел захлопнуть и наглухо заклинить дверь прежде, чем она взорвалась. Очень, надо сказать, вовремя.

Не таким уж и сильным взрывом дом тряхнуло, казалось, от фундамента до конька крыши. В комнате, правда, взрыв казался безобидным хлопком, но уши заложило сразу же. В дверь словно рота гигантских комаров постучала, но толстые доски остановили осколки. А вот тем, кто оказался по другую сторону, пришлось куда хуже. Во всяком случае, вопли, матерные, а потому в переводе не нуждающиеся, нездоровое бульканье и стоны, на которые Станиславский, будь он здесь, наверняка радостно завопил бы "Верю!", доносились совершенно отчетливо.

Семен, хоть и взбодренный происходящим, все еще не мог полноценно двигаться. Нет, он теперь, конечно, мог поспорить в скорости с беременной улиткой, зато сонная муха, несомненно, все еще имела неплохие шансы обогнать его в забеге. Однако лейтенант управлялся за двоих. Туда, сюда, пара выстрелов в одно окно, еще одну гранату в другое, попутно объяснив начавшему было шевелиться иезуиту, что самые лучшие наручники - это прикладом по башке...

Словом, благодаря принятым мерам уже через пару минут все затихло. Поляки вместе со своими товарищами из таких же варварских европейских окраин, испытав на себе действие современного оружия, лезть больше не решались. Вместо этого они, воспользовавшись естественными укрытиями, принялись шмалять по окнам из своих мушкетов.

Отличие такого обстрела от киношных перестрелок, которые Семену не раз приходилось видеть по телевизору, было заметно сразу. Если в более цивилизованные времена вооруженные автоматическим оружием стрелки старались не столько даже попасть, сколько задавить противника огнем, заставить залечь, не дать высунуться, то здесь все выглядело куда более степенно. Мушкеты не отличались скорострельностью, да и за порох и свинец наемники платили из собственного кармана. В результате темп стрельбы был невысоким, зато пули летели неожиданно точно, то и дело вышибая щепки из потолка и противоположных от окон стен. Перемещаться по комнате сейчас можно было разве что ползком.

- Ну, что скажешь? - лейтенант повернул к Семену оскаленную в улыбке харю. - Весело?

- Угу, - Семен, пытаясь не обращать на боль в спине, натягивал бронежилет. - Я бы лучше с кружкой пива повеселился.

- То ли еще будет, - "оптимистично" ободрил его лейтенант. - Что думаешь?

- Выбираться надо, долго не продержимся. Их тут до хрена. Просто патронов не хватит.

- Это как стрелять, - и, словно в подтверждение своих слов, лейтенант на секунду высунулся и дал короткую очередь. Вопль и сочная ругань с той стороны подтвердили, что патроны он истратил не зря, а сразу несколько пуль, шумно расщепив бревна, продемонстрировали - поляки очень злы. - Лично меня больше волнует, что они могут одновременно попереть со всех сторон. Дверь подорвать не так и сложно. Тогда просто задавят.

- Ты это еще погромче скажи - авось услышат твою идею, - мрачно посоветовал Семен. - Будто нам без того проблем не хватает.

- Не услышат, - зло хохотнул лейтенант и отправил в окно гостинцем чугунный кругляш гранаты. Грохнуло, воплей стало еще больше, но выстрелы почти прекратились. - А услышат - им же хуже.

Почему хуже, Семен так и не спросил, хотя так и подмывало. До сих пор лейтенант оказывался прав - значит, и сейчас знает, что говорит. А командир между тем подобрался к иезуиту, посмотрел на него и хмыкнул:

- Как считаешь, если его склонить к сотрудничеству, это нам поможет?

- Почему нет? - двигаться все еще было неловко и болезненно, что злило до невероятности, но Семен терпел и старался не показывать виду. - Если он их денежный мешок и, случись что с ним, гетман и его люди потеряют все накопления, то они с него пылинки сдувать должны.

- Вот и хорошо, вот и славненько, - промурлыкал лейтенант с улыбкой доброго людоеда. От бархатистого тембра его голоса Семену на миг стало не по себе. - Держи окна, а я с ним сейчас за жизнь потолкую.

Как он собирается общаться с человеком, находящимся без сознания, Семен не вполне понимал, но приказы не обсуждают. Семен перебрался к окну, осторожно выглянул, дал короткую очередь по неосторожно высунувшему голову наемнику. Не попал, конечно, но воинственный пыл охладил. Потом совсем рядом шлепнула в бревно тяжелая пуля - кто-то из наемников неплохо стрелял. Пришлось заняться этим хреновым Чингачгуком, благо место выстрела удалось засечь. Пара очередей, кто-то упал - тот или нет неясно, но выстрелов из тех кустов пока больше не было.

Между тем сзади раздался вопль - похоже, лейтенант привел пленного в чувство каким-то простым и незамысловатым способом. Затем раздался его спокойный голос:

- Ну, чего ты орешь, как резаный? Я ведь тебя пока не убиваю, а если договоримся и вовсе живым отпущу. И даже, если будешь себя хорошо вести, небитым. Ну, почти. Скажи-ка мне, ты себя любишь? Что киваешь? Любишь? Это хорошо, онанист ты наш доморощенный. А скажи-ка, мил человек...

Что там лейтенант хотел услышать, для Семена осталось тайной. Просто стало не до того - поляки снова принялись шмалять из своих дур, которые впору не в руках носить, а на линкорах устанавливать. Может, хотели все же на штурм пойти, может, еще что - Семен не стал разбираться, просто охладил их пыл несколькими выстрелами и бросив очередную гранату. Все снова затихло.

- Он согласен, - нарушил опустившуюся на них тишину лейтенант. - Очень жить любит, скотина.

- Это хорошо, это радует.

- Именно. Ну-ка, подвинься, - с этими словами лейтенант приблизился и аккуратно, держась у стеночки, чтобы кто-нибудь не увидел да не начал сдуру палить, заорал на скверном польском: - Эй вы, там, мы сейчас выйдем, и если хоть кто-то из вас дернется, мы вашему святоше голову открутим!

Ответили ему эмоционально, и, хоть и непереводимо, но вполне понятно. Тем не менее, возникшая вслед за этим короткая перебранка закончилась полной и безоговорочной победой лейтенанта. Точнее, она была прервана гневным рыком гетмана - его голос оказался весьма узнаваем и на общем фоне выделялся, как удар кузнечного молота среди барабанной дроби. Словом, явился, наконец, самый главный, и принялся наводить порядок. А с одним человеком, привыкшим, вдобавок, принимать решения, договориться куда проще, чем с толпой недалеких приложений к мушкету.

Переговоры были недолгими - видать, наемники и впрямь были в иезуите заинтересованы до дрожи в пятках. Их согласились выпустить, отошли в сторону, и все это - под честное слово! Сильно людей припекло, раз на все согласны. Ну, им же хуже.