Помоги проекту - поделись книгой:
— Ох и стерва! Ай да Верка, ай да цыганское дитё!
— У-ух, баба!.. Ну и баба!
Более всех хлопал в ладоши и громче всех орал смазливый малый — некий Артур из красильного цеха. Усы колечками, галстук бабочкой, волосы блестят, в пробор уложены, громадные запонки на манжетах, стекляшка в галстучной булавке…
— Вер-ка-а!.. — орал он, красный, потный, лоснящийся. — Покажи выходку, Вер-ка-а! Выходку дай!..
И Верка отчаянно вскрикивала, шла «мелким бесом», постукивая каблучками, откинувшись, отбросив назад руки, как крылья… Была она изрядно пьяной и, когда Артур схватил ее за руку и потянул, пошла, хохоча, за ним.
— Вон она… — ворчала старуха, — пошла, шалая… тьфу! Блудница… Еще в церковь ходит… Срам…
Проходя мимо плакавшей девчонки, Вера приостановилась и хлопнула ее по спине:
— Брось, Маришка, слезы лить. Подумаешь, невинности ее Фомин лишил… ай-ай-ай… Одну тебя, что ли… сколько тут его крестниц… делов-то… А куда бы ты ее девала, невинность-то свою? На базар снесла?
Артур потянул Верку за руку, и она пошла, напевая «жестокий» романс.
Гармонист все наяривал, Пьяное веселье продолжалось.
Дети просыпались, хныкали, плакали. Их тут было превеликое множество и всех возрастов. Они лежали вместе с матерями, в тесноте, на грязных нарах, укрытые тряпьем.
Под лестницей, куда Артур затащил Верку, в полутьме слышался хриплый шепот:
— …Ну чего ты… чего ты… давай погреемся… да не царапайся, дура…
И Веркин смех.
— Лапы убери, ирод. Пусти…
Падал снег. Пустынно было на улицах Пресни в этот ночной час. Слышалась колотушка сторожа, где-то вдали завывал пес.
Черные барашковые шапки и башлыки городовых были залеплены снегом. Они шли не в одиночку, как обычно, а по три человека, оглядываясь тревожно. У женской казармы тройка задержалась, прислушалась к безобразным, пьяным крикам, к взвизгиваниям гармошки.
Старший снял ледышку с усов и сказал:
— Тут порядок…
И они пошли дальше.
Оправляя кофту, из-под лестницы вышла Вера, а за ней — Артур. Он трогал пальцами скулу у глаза и ворчал:
— Ей-богу, карточку испортила… Вот же идиотка… Хуже кошки… — Он достал из кармана газету, оторвал кусочек аккуратным квадратиком и подал Вере:
— На, залепи…
Вера послюнявила бумажку и, смеясь, заклеила Артурову скулу. Потом схватила его под руку, повисла на руке.
— Кавалер, а кавалер, проводи домой…
И они шли по переулкам Пресни… Падал снег. Вера прижималась к Артуру. Время от времени, оторвав ноги от земли, она повисала на его руке и хохотала при этом отчаянно.
На Вере была старенькая вытертая плюшевая кофта, платок откинут с головы назад, и снег падал на ее волосы. Артур же был одет в пальтишко с бархатным воротничком. Котелок нелепо торчал у него на голове.
Падал, падал, падал снег. Большие нанесло на улицах сугробы. Дома были покрыты огромными белыми шапками.
— …Как же ты живешь с ним, с твоим дурачком?
— Не говори, Артур. Другой раз проснусь — думаю: что же я свою женскую долю загубила?
— Конечно, разве это мужчина? Его соплей перешибешь…
— Веришь, Артур, смотрит он на меня как пес, а мне что он, что стена. Вот как я живу, Артурчик, мой амурчик… Сейчас он хоть домой редко заходит. С работы прямо к своим…
В глазах у Артура вспыхнул огонек. Артур насторожился, но спрашивать ни о чем не стал.
— …закатится на всю ночь, а я разлягусь, раскинусь на лежанке… Хорошо, думаю, пускай они хоть всех царей поскидают, мне-то наплевать, а немилого рядом нет… На днях — прямо умора — пришел, цветок мне принес. Легли спать. «Вера, а Вера», — говорит. Ну, думаю, сейчас царапаться придется. «Чего тебе?» — говорю. А он: «Ты, Верочка, никогда не думала, отчего это одни люди бедные, а другие богатые?»
— Ну, и откуда же они берутся, богатые и бедные? — спросил Артур.
— А я и не слушала, спала, — смеясь, ответила Вера, — он говорит, говорит, а я сплю… Ой, Артурчик-амурчик, мы и до дому дошли. Уже и ложиться нечего — в три смена… прощай…
Артур полез в карман, достал монетку, поднес к глазу, удостоверился — какая — и подал Вере.
— Бери, Верка. Пряников, что ли, купишь… чего-нибудь там…
Вера взяла монету, поглядела:
— Пятиалтынный… — сказала как-то медленно, — спасибо…
Попробовала монету на зуб.
— Настоящая… — так же медленно сказала, да вдруг как шмякнет эту монету прямо в морду Артуру. — На! Жри!
И расхохоталась.
— Ой, уморил! Пятиалтынный!.. Уморил! Да я, может, все сто рублев стою!.. Ах ты, сукин кот… да я тебе не так всю рожу раскровяню…
И Вера действительно бросилась на Артура. Тот не успел податься назад, и Верины ногти процарапали Артурову физиономию сверху донизу.
— Да ты… да ты… сумасшедшая… Люди, караул!..
— Двигай, зараза, пока цел! — кричала Вера. — Беги, не то зашибу до смерти…
И Артур, схватив на лету свой котелок, бросился бежать со всех ног. Он несся вниз, по переулку, а Вера задумчиво глядела вслед.
Вдруг ночную тишину прорезал свисток, другой, третий. Послышался конский топот. Переливались, перекликались свистки. По улице, в которую упирался переулок, проскакал отряд жандармов, послышались выстрелы.
Вера стояла, прислушивалась.
Быстро шел Матвей, держа в руке ведерко с клеем, на той же руке он нес девочку. Она уткнулась в плечо отца и сладко спала.
Ночь все еще длилась. Матвей расклеивал листовки, стучал в окна бараков, вызывал нужного человека и шепотом:
— Велено передать, завтра в двенадцать начинаем. Митинг на Большой кухне…
Торопливо шел дальше. Доставал листовку, наклеивал то на стену, то на афишную тумбу.
Снова будил кого-то и передавал ему известие о завтрашнем дне.
И где-то по другим улочкам Пресни — всюду поспешно шли гонцы, расклеивали листовки и передавали приказ Московского Совета — бастовать. Загорался свет в окнах, вставали люди, будили соседей. Поднималась рабочая Пресня.
А Матвей все шел и шел торопливо дальше — от дома к дому, от барака к бараку.
Только наклеил он очередную листовку, смачно прилепив ее прямо на царский манифест, который начинался словами: «Мы, Николай вторый…», только отошел за угол, как раздался окрик:
— Стой!..
Из-за противоположного угла показались городовые. Их было трое. Матвей успел отбросить ведерко с клеем и оказался прямо перед ними. Бежать было невозможно.
— Что за фигура? Кто такой? Куда в ночь собрался?..
Старшой был классическим городовым — хоть памятник с него лепи: грозный, бровастый, большеусый — страж порядка!
— Отвечай, когда начальство спрашивает, — толкнул Матвея в бок ножнами сабли другой страж.
— Забрать его? — спросил третий.
Матвей казался испуганным до того, что не мог вразумительно отвечать. Он бормотал только:
— То есть я… ваша милость… хотел…
— Ну, чего трясешься, не съем, — снизошел старшой, — говори толком — куда бежал?
— …ваша милость… в околоток… ребенок… девочка вот захворала… горит…
— Гм… — произнес старшой и взглянул на Надю. Она проснулась и ответила ему взглядом своих ясных глаз.
— А в околотке-то сейчас никого и нету… — подозрительно высказался второй страж.
— И правда. Господина фельдшера ведь нету в околотке…
— Они как явятся — господин фершал, а мы с дочкой уже тут, у двери дожидаемся…
— Ну иди, черт с тобой. Иди.
Свернув за угол, Матвей бросился бежать со всех ног.
Между тем городовые, отпустив его, через десяток шагов обнаружили валяющееся на земле ведерко, из которого все еще потихоньку выливался клей, и свежую листовку, наклеенную прямо на царский манифест.
— Провел, подлец! — освирепел старшой. — А ну, давайте за ним! И с пустыми руками не возвращаться!
Бросились в погоню городовые, вырывая наганы из кобуры, засвистели в свистки.
Старшой злобно отдирал листовку, а с нею вместе нечаянно отодрал и кусок царева манифеста. Оторвал и испуганно оглянулся. Нет, вроде бы никто не видел.
А Матвей, прижимая к себе Надюшку, бежал и бежал, петляя, ныряя в подворотни проходных дворов. Свистки переливались отчаянно где-то вдали.
Утром Вера входила в полутемную церковь. Шла ранняя обедня. Множество женщин, молодых и старых, усердно молились, клали земные поклоны. Горели свечи в светильниках перед образами. Маслянистый туман стоял в воздухе.
Регент, позевывая, дирижировал полдюжиной певчих на клиросе. Священник с дьяконом правили службу.
Вера купила свечечку, понесла к образу Богородицы, зажгла, поставила.
Молитва Веры была особая, отдельная от всех. Она стала, на колени и, глядя на Богородицу, державшую на руках младенца, зашептала. Глубокая вера отражалась в ее глазах, губы шевелились беззвучно. Вера крестилась редко — не так, как другие женщины, механически обмахивающие себя крестом, но всякий раз ее крестное знамение было полно чувства и значения.
Посмотрев на Веру, заглянув в ее глаза, невозможно было усомниться в искренности, в глубине ее религиозности.
Вошла в церковь толстая, неповоротливая Глаша. Наспех перекрестившись, она отыскала взглядом Веру, приблизилась к подружке, что-то шепнула на ухо.
Куда исчезло мгновенно Верино религиозное настроение! В глазах заискрилось озорство, забегали смешинки. Поднявшись, она вышла вместе с подругой, оставив за собой песнопения и дым ладана.
Невдалеке от церкви, на улице несколько рабочих окружили Артура. Доносился смех, восклицания.
Артур казался ослепительным, как всегда — в котелке, при галстуке, в пальто с бархатным воротничком. Но его физиономия была залеплена несколькими «пластырями» из полосок газетной бумаги. Молодой рабочий водил пальцем по строчкам и старался прочесть текст, оттиснутый на этих «пластырях». Это доставляло большую радость остальным.
Артур пытался выйти из окружения, но ребята стояли плотным кольцом.
— …«если вы хотите иметь роскошный бюст»… — читал парень, — «выписывайте пилюли доктора Питу».
Ребята ржали. А парень читал дальше:
— …«удалось задержать международного авантюриста, который совершил наглое ограбление банка…»
— Эй, Артур, это не ты, часом, банк ограбил?
— «Триппер вылечиваю травами в две недели…» — прочел парень, и тут веселье достигло высшей степени.
Артура подталкивали, шептали ему что-то на ухо, снимали с него и снова напяливали котелок.
Раздался фабричный гудок, и ребята, смеясь, пошли по направлению к проходной.
Артур заметил Веру, стоявшую с Глашей на его пути, метнул в нее ненавидящий взгляд и прошел мимо.
Поделиться книгой: