Отцы-основатели

Роберт Блох

ОТЦЫ-ОСНОВАТЕЛИ

Ранним утром, 4 июля 1776 года Томас Джефферсон выглянул в пустой Индепенденс-холл и закричал:

— Айда, ребята! Горизонт чист!

Когда он вошел в большую комнату, за ним проследовал Джон Хэнкок, нервно пыхтевший сигаретой.

— Тэкс, — цыкнул зубом Джефферсон. — Курило свое брось, о'кей? Хочешь нас всех запалить, сморчок?

— Прости, дружбан. — Хэнкок огляделся, потом обратился к человеку, шедшему сразу за ним: — Выкинь, а? Кругом — ни одной завалящей пепельницы. И зачем мы только вообще сюда приперлись. Нунцио?

Третий нахмурился.

— Не называй меня «Нунцио», — бросил он. — Чарльз Томсон я, усек?

— Без базара, Чак.

— Чарльз! — Третий двинул Хэнкока по ребрам. — Поправь парик! А то выглядишь, как девка, что в мамкины шмотки вырядилась…

Джон Хэнкок пожал плечами.

— Ну а ты что хотел? Ни покурить, ни присесть нормально — эти панталоны, боюсь, по шву разойдутся, если я в них сесть попробую.

Томас Джефферсон повернулся к ним:

— Сидеть не дам, — сообщил он. — С вас всего-то две вещи — росписи и рты на замке. А говорит пусть Бен — сечете?

— Бен?

— Бенджамин Франклин, чмо, — бросил Томас Джефферсон.

— Кто-то сказал мое имя? — Низенький лысеющий толстяк вбежал к ним, поправляя на ходу пенсне с квадратными линзами, сползающее с переносицы.

— Чего ты так долго? — спросил Джефферсон. — Шухер какой?

— Никакого шухера, — ответил Франклин. — Все путём. Я просто заплутал тут слегка. Из-за этого мудацкого пенсне. Оно мне тень на плетень наводит. Я и забыл, что нужно его носить.

— А нужно ли? — усомнился Джефферсон.

— А вдруг кто-то что-то заподозрит? — Франклин оглядел товарищей поверх краев пенсне. — Скорее всего, и так что-то заподозрят — если ты не будешь делать то, что я тебе говорить буду. — Его взгляд скользнул по голым стенам комнаты. — Так, который час?

Томас Джефферсон закатал оборки на рукаве и глянул на наручные часы.

— Полвосьмого, — объявил он.

— Уверен?

— Перед нашим отбытием — сверился по радио.

— Ну, тут-то ты можешь забыть о радио. До него еще много лет. И сними-ка эти часы — в карман спрячь. За такие вещички мы можем здорово поплатиться. Проблемы могут быть, сечешь?

— Проблемы… — Джон Хэнкок возвел очи горе. — У меня их и так — хоть отбавляй! Взять хоть эти туфли. Они мне не по ноге — жмут, заразы!

— Так, надел — носи с честью и рта не разевай, — приказал ему Бенджамин Франклин. — Хорошо бы было, чтоб ты побрился, босота. Хорошенькое дельце — президент Континентального Конгресса явится на историческую встречу небритый…

— Ну забыл я, и что? Была б у меня бритва с собой — так ее тут даже воткнуть негде!

— Ладно, уже без разницы. Главное — сидим тихо и держим в уме, кто мы на самом деле. Мистер Джефферсон, у вас Декларация с собой?

Никто не ответил.

Франклин встал вплотную к высокому детине в парике:

— Джефферсон, это я к тебе обращаюсь.

— Забыл, — застенчиво улыбнулся детина.

— Смотри, впредь-то не забывай. Так где бумага?

— Здесь, у меня в кармане.

— Так, доставай. Мы должны сразу тут подписать, до чьего-либо прихода. Я рассчитываю, что они начнут собираться к восьми, не позднее.

— К восьми? — Джефферсон вздохнул. — Ты что, хочешь сказать, что они тут так рано начинают работать?

— Наши друзья в задней комнате выглядели так, будто всю ночь работали, — напомнил ему Франклин.

— У них что, нет профсоюзных часов?

— Нет, и ты это сейчас не говорил. — Франклин серьезно оглядел спутников. — Это касается всех вас. Следите за своими языками. Промах мы себе позволить не можем.

— Тоже мне новость. — Чарльз Томсон взял пергамент у Джефферсона и развернул.

— Осторожней с ним, — предупредил Франклин.

— Расслабься, а? Я просто хочу посмотреть. Я таких штук никогда не видел. — Он взглянул на рукопись с любопытством. — Нет, ты только зацени этот почерк. Побуквенно выводил, что ли. — Разложив Декларацию на столе, он принялся читать, бормоча слова вслух.

— «Когда в ходе человеческих событий является необходимость для одного народа порвать политические связи, соединявшие его с другим, и занять между земными державами отдельное и равноправное положение, на что ему предоставляется право самой природой и ее Творцом, то уважение к мнениям людей требует, чтобы он изложил причины, побуждающие его к такому отделению…» — мать моя, что это за шифр? Почему эти ребята не пишут на обычном английском?

— Неважно. — Бен Франклин забрал у него свиток и подошел к столу. — Я собираюсь пересмотреть ее прямо сейчас. — Он порылся в ящике, находя свежий пергамент и гусиное перо. — Почерк скопировать, боюсь, не смогу, но вот от Конгресса отбрехаться сумею. Скажу им, что Джефферсон вносил последние изменения в спешке. Кстати, про спешку будет чистая правда.

Он склонился над пустым пергаментом, еще раз пробежал глазами оригинальную декларацию.

— Нужно сохранить стиль, — произнес он. — Очень нужно. Но самое главное — добавить новые положения в конце. Так, все молчат, никто мне не мешает. Мы — на самой важной стадии плана, улавливаете?

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь царапаньем пера Бенджамина Франклина.

Джефферсон глядел ему через плечо, кивая время от времени.

— Не забудь оговорить ту часть, где сказано, что я временно смогу рулить, — сказал он. — И упомяни про казначейство.

Франклин нетерпеливо кивнул.

— Все сделаю. Не возбухай попусту.

— Как думаешь, они подпишут?

— Конечно, подпишут. У них и выбора-то нет. Сразу же после той части, где сказано, что мы теперь независимое свободное государство, идет положение о временном правительстве. Это, кстати, тебе нужно было бы по-хорошему написать.

— Ну ладно, как скажешь.

Франклин закончил, откинулся на спинку кресла, ткнул в грудь Джефферсона пером.

— Кашляни, — приказал он.

Джефферсон кашлянул.

— Еще раз. Громче.

— Чего ради?

— У тебя ларингит, — пояснил Франклин. — Запущенный случай. Поэтому ты и молчишь. Если кто-то что-то у тебя спросит — просто кашляй. Идет?

— Идет. Я все равно не хочу ни с кем болтать.

Франклин глянул на Хэнкока и Томсона.

— Вы, двое — подписываете и мотаете удочки. Когда прибудет вся кодла, вы идете за кулисы. Я вам приплету какую-нибудь отмазку — это меньший риск, чем если кто-то вас прижмет и станет допытываться. Понятно?

Двое мужчин кивнули. Франклин протянул им гусиное перо:

— Вот. Вы, двое, должны подписать ее в первую очередь.

Хэнкок поставил размашистую подпись. Уступил место Томсону.

— Помни, ты — секретарь, — напутствовал того Франклин. Томсон робко обмакнул перо в чернила. — В чем дело, перо тебе неудобное?

— Конечно, неудобное, — ответил Томсон. — И эти шмотки меня сейчас доконают. И никто из нас не знает, как надо говорить. Нам это не сойдет с рук, Мыслитель. Мы наделаем ошибок.

Бенджамин Франклин встал.

— Мы сделаем историю, — заявил он. — Просто следуй моим приказам — и все будет в порядке. — Он замер и поднял руку. — Выражаясь бессмертными словами самого Бенджамина Франклина — ну, то есть меня, — мы либо доболтаемся до единого мнения, либо будем поодиночке болтаться на виселице.

В Филадельфии они долго болтались вместе — Сэмми, Нунцио, Мэш и Мыслитель Коцвинкл. Они фальшивомонетили, занимались мелким рэкетом, но в основном — мошенничали на ставках.

Дела вообще пошли на лад, когда к ним подключился Мыслитель — он был настоящий дока по стряпыванию темных дел, со степенью, офисом и всем прочим. А самое забавное в нем было то, что у него имелась всамделишная регулярная юридическая практика, и он мог хорошо нажиться, не рискуя попасться на нарушении закона.

Но он работал с ними — так уж была устроена его душа.

— Объясняется все просто, — говорил он им. — Я не гордый. Согласен взяться за то, что само в руки идет. Супер-эго у меня нет. — Смолвил как Боженька — в этом был весь Мыслитель Коцвинкл.

Хотя, в конце концов, именно из-за него они угодили в переплет. В начале все было хорошо. С его адвокатской конторой в качестве прикрытия не составляло труда выходить на крупную рыбу — не мелкоставочный рабочий класс, но серьезные игроки-воротилы. Их он направлял к Сэмми, Нунцио или Мэшу, и они обрабатывали клиентуру по высшему классу.

Это приносило деньги. Большие деньги — такие, что им впору самим было становиться крупными рыбами. Комбинируя умную игру с разумным жульем, они могли бросить вызов самому Микки Тарантино. И они бросили — кто бы не рискнул? На проверенных лошадках — все должно было пройти тип-топ, но почему-то не прошло, и они подсели на долг в двадцать тысяч.

Микки Тарантино знай себе улыбался, но улыбка сползла с его рожи, когда Сэмми пошел к нему и сказал, что им нужно время на то, чтобы выплатить долг.

— Какого черта? — спросил Микки. — Вы, ребята, по уши в клиентах. Все богатые лошки бегут к вам делать ставочки.

— Но с каждой ставочки — да по прибавочке, — сознался Сэмми. — У нас ведь куча внештатных сотрудников, у которых тоже своя доля. Нерадивые жокеи, вандалы, «рыжие» — все тоже хотят есть. А мы хотим не просто есть, а жрать от пуза. Тут не накопишь. Извини, но прямо сейчас денег нет. Надо как-то достать.

— Вот именно, — сообщил сухо Микки Тарантино. — Даю срок до завтрашнего утра. Мне без разницы, где вы возьмете бабки — хоть на Поле Чудес вырастите, — но к завтрашнему утру они должны быть у меня на столе.

Сэмми ничего не осталось, как только вернуться в офис Мыслителя Коцвинкла и поведать горячие в прямом смысле слова новости.

У Мыслителя тоже нашлось известие.

— Не только Микки Тарантино думает, что мы зажрались. Дядя Сэм держит руку на нашем пульсе. Введен какой-то новый налог на контору. Повышенный.

— Повышенный! — взвыл Сэмми. — Шикарно! Микки Тарантино припер спереди, налоговики — сзади. Что делать-то?

— Я предлагаю потрясти наших клиентов, — ответил Мыслитель. — Найти какого-нибудь проштрафившегося вкладчика и попросить нас проспонсировать.

Сэмми вызвал Нунцио и Мэша, и они пошли трясти. Вечером весь их бедный улов лег на стол в конторе.

— Три тысячи! — фыркнул Сэмми. — Три жалких куска!

— Это что, все? — Мыслитель был удивлен. — Я думал, побольше выйдет.

— Конечно, должно было выйти побольше. Если считать оправдания, обещания и закладки. Но вот — все, что есть по факту. Три жалких куска.

— Как насчет Коббета? — спросил Мыслитель.

— Профессора Коббета? Он под тобой же сейчас, да?

Мыслитель кивнул. Профессор Коббет был у него на личном счету.

— Сколько он задолжал? — принялся выяснять Сэмми.

— Что-то в районе восьмерки.

— Восемь и три будет одиннадцать. Негусто. Но, быть может, если внесем их быстро, Тарантино даст отсрочку по остальному.

— Ну тогда руки в ноги — и к Коббету, — предложил Мэш. — Пойдем и посмотрим, чем он сможет нас обеспечить.

И они все погрузились в машину Сэмми и покатили к старику Коббету. Профессор был человек с чудачествами, жил один и ценил азартную игру. Мыслителя он сердечно приветствовал на крыльце своего большого дома — едва ли не как друга. Правда, вся его сердечность поблекла, когда из машины показались Сэмми, Мэш и Нунцио — и совсем сошла на нет, когда он узнал, с какой целью Мыслитель явился.