Помоги проекту - поделись книгой:
Жидкая масса, колыхавшаяся у моих ног, внезапно изменила цвет, ослепив меня, из горла моего вырвались бессвязные хриплые звуки, которым лишь позже суждено было обрести точный смысл: «Аиль! Море голубое!»
Долгожданная метаморфоза наконец свершилась. Отныне на Земле возникли вода и воздух. А над этим новорожденным морем клонилось к закату Солнце, окрашенное сейчас в совершенно необычные, куда более яркие цвета. И меня не оставляло желание почти бессмысленно кричать:
— Аиль, смотри, какое оно красное, это Солнце! Аиль, оно красное!
Наступила ночь. Но и тьма теперь была совсем иной. Я бежал по равнине, ища Аиль, и при виде все новых чудес бессвязно кричал:
— Аиль, звезды желтые! Аиль, Аиль!
Я не нашел ее ни в ту ночь, ни в последующие дни и ночи. Вокруг мир щедро рождал все новые краски, розовые облака собирались в фиолетовые тучи, и из них выпрыгивали золотистые молнии, после гроз широко раскинувшиеся радуги являли нам невиданные цвета и оттенки в самых причудливых сочетаниях. В это же самое время начал свое победное шествие по Земле и хлорофилл; мох и папоротники зазеленели в долинах, изборожденных бурными потоками. Наконец-то земной пейзаж стал достойным фоном для красоты Аиль, но самой Аиль нигде не было! А без нее все это великолепие красок казалось мне бесполезным, лишенным смысла…
Я ходил по Земле, не узнавая некогда серых, бесцветных предметов, каждый раз поражаясь, что, оказывается, огонь — красный, лед — белый, небо — лазурное, почва — бурая, что рубины — рубинового цвета, бирюза — бирюзового, а изумруды — изумрудного. Ну а Аиль? Как я ни напрягал воображение, я все же не мог вообразить себе, какой она предстанет перед моими глазами.
Я снова очутился в саду, среди менгиров, но теперь в нем зеленели деревья и травы; в струящихся фонтанах плавали красные, золотистые, иссиня-стальные рыбки. Подружки Аиль по-прежнему бегали на лужайке, перекидывая друг другу разноцветный шар. Но как они изменились! Одна из них стала белокожей блондинкой, другая — смуглолицей брюнеткой, третья — шатенкой с розовой кожей, а четвертая — рыжей, с лицом, усыпанным очаровательными веснушками.
— Где Аиль? — крикнул я им. — Где она? Что с ней! Почему она не с вами?
Губы подружек были красными, зубы — белыми, а язык и десны — розовыми. Розоватыми были и соски грудей. А глаза у одних были зеленые, как аквамарин, у других — черные, как вишни, или карие.
— Ах… Аиль, — ответили они. — Она куда-то исчезла… А куда — не знаем, — и они снова принялись за игру.
Я пытался вообразить себе цвет волос и кожи Аиль, но мне это никак не удавалось; так в поисках возлюбленной я обыскал всю поверхность Земли.
«Раз ее нет наверху, то, может быть, она прячется в недрах?» — подумал я и, как только поблизости произошло землетрясение, спустился в пропасть и постепенно добрался до самого чрева Земли.
— Аиль! Аиль! — звал я во мраке. — Аиль! Выйди и посмотри, какая наверху красота!
Охрипнув от крика, я умолк. И в ту же секунду до меня донесся тихий, спокойный голос Аиль:
— Тсс… Я здесь. Зачем ты так кричишь? Что тебе нужно?
Я ровным счетом ничего не видел.
— Аиль! Идем со мной! Ты знаешь, наверху такая…
— Мне не нравится наверху.
— Но прежде ты сама…
— То было прежде. А теперь все по-другому. Началась эта неразбериха красок…
— Нет, это было лишь на миг, просто освещение изменилось. Помнишь, как тогда с метеоритом, — солгал я. — А теперь все уже прошло и стало, как прежде. Идем же, не бойся.
«Когда она поднимется, — думал я, — то после секундного замешательства привыкнет к обилию цветов и красок; ей самой понравится, и она поймет, что я лгал ради ее же блага».
— Ты говоришь правду?
— Зачем мне врать? Идем, я отведу тебя.
— Нет. Ты иди вперед, а я пойду следом.
— Но ведь мне не терпится снова тебя увидеть.
— Ты увидишь меня, только если я сама захочу. Ступай вперед и не оборачивайся.
Подземные толчки прокладывали нам путь. Каменные пласты раздвигались перед нами, как пластинки веера, мы пробирались вперед через расщелины. Я слышал за собой легкую поступь Аиль. Еще один толчок — и мы вышли к самой поверхности. Я бежал по базальтовым и гранитным ступеням, и они мелькали, словно страницы книги, которые вы быстро перелистываете. Уже показался пролом, который должен был вывести нас наружу, уже видна была освещенная Солнцем зеленая поверхность Земли, уже пробивались нам навстречу лучи света. Сейчас, сейчас я увижу, как заиграют краски на лице Аиль…
Я обернулся. Я услышал ее крик, она отпрянула назад, во мрак; мои ослепленные светом глаза ничего не увидели. Потом раздался грохот обвала, заглушив все остальные звуки, и в тот же миг между мною и Аиль опустилась вертикальная каменная стена, разделившая нас.
— Аиль! Где ты? Скорей пробирайся сюда, пока скала еще не осела до конца!
Я бежал вдоль стены, ища хоть какое-нибудь отверстие, но серая гладкая поверхность тянулась без единой трещины. В этом месте после землетрясения образовалась огромная горная цепь. Я очутился у самого выхода на поверхность, Аиль же осталась за каменной стеной, пленницей земных недр.
— Аиль, где ты? Аиль! Почему ты не по эту сторону?
Мой взгляд бродил по расстилавшемуся у моих ног ландшафту. И вдруг все эти светло-зеленые луга с только что распустившимися алыми маками, эти желтые поля, полосками тянувшиеся по бурым склонам холмов, сбегавших к морю, искрившемуся голубыми бликами, — все это показалось мне банальной, фальшивой и аляповатой декорацией, которая до того не подходила ко всему облику Аиль, не отвечала ее представлению о мире, о красоте, что я понял: ей никогда не будет и не может быть места «по эту сторону». Но в то же время я с болью и ужасом понял и другое: я-то сам остался «по эту сторону» и уже никогда не сумею обойтись без серебряных и золотистых бликов, без этих перистых облаков, что из голубых становятся розовыми, без этих зеленых листиков, желтеющих каждую осень. И тогда мне стало ясно, что мир, столь совершенный для Аиль, навсегда погиб и я даже не смогу теперь вообразить его себе — ведь не осталось ничего, что хоть отдаленно напоминало бы мне о нем, ничего, кроме этой холодной стены из серого камня.
Игры без конца*
⠀⠀ ⠀⠀
— Я был ребенком, но уже это улавливал, — рассказывал Qfwfq. — Атомы водорода я знал наперечет, и, стоило выскочить новому, я сразу это понимал. Во времена моего детства забавляться нам во всей вселенной было больше нечем, и мы только и делали, что в них играли, — я и мой ровесник по имени Pfwfp.
Что за игра у нас была? Сказать легко. Так как пространство было искривленным, мы гоняли вдоль этой кривой атомы, словно бильярдные шары, и кто пошлет свой дальше, побеждал. Делая удар, необходимо было хорошо рассчитывать и силу его, и траекторию, уметь использовать поля — и тяготения, и магнитные, — иначе шарик сходил с трассы и с соревнования снимался.
Правила были все те же: своим атомом ты мог ударить по другому своему и запустить его вперед, а мог убрать с пути атом противника. Конечно, мы старались ударять не слишком сильно, так как столкновение двух атомов водорода могло привести к образованию одного атома дейтерия и даже гелия, и тогда, во-первых, для игры они были потеряны, а во-вторых, если один из двух принадлежал противнику, ты должен был ему его восполнить.
Свойства искривленного пространства вам известны: шарик катится и катится и вдруг в один прекрасный миг пускается вниз по склону и удаляется настолько, что его уж не поймать. Поэтому в ходе игры количество участвовавших в состязании атомов все время уменьшалось, и кто первым остался бы совсем без них, тот потерпел бы поражение.
И вот как раз в решающий момент стали появляться новые, которые, конечно, от видавших виды очень отличались: они были чистые, блестящие, свежайшие и влажные, как от росы. Мы изменили правила: решили, что отныне каждый новый атом будет стоить трех старых и все новые, по мере их образования, мы будем делить поровну.
Так мы и играли, и нам не наскучивало, так как каждый раз, когда у нас случались новые атомы, казалось: мы играем самую первую партию в какую-то новую игру.
Со временем игра стала какой-то вялой. Новых атомов уже не попадалось, заменять утраченные было нечем, и наши броски стали слабыми и нерешительными, оттого что мы боялись потерять и те немногие элементы, что оставались у нас для соревнования в этом скудном, малосодержательном пространстве.
Изменился и Pfwfp: он отвлекался, отлучался, отсутствовал, когда был его ход, мне приходилось звать его, а он не отвечал и появлялся только через полчаса.
— Ну что такое, твоя очередь! Или ты больше не играешь?
— Отстань, играю, сейчас сделаю бросок.
— Если ты теперь сам по себе, то, может, прекратим игру?
— Проигрываешь, вот и завелся.
И правда, мои атомы закончились, тогда как у Pfwfp каким-то образом всегда имелся запасной. Без новых атомов, которые можно было б поделить, надеяться поправить дело я не мог.
Как только Pfwfp вновь удалился, я на цыпочках последовал за ним. Пока я его видел, он, казалось, бродил рассеянно, насвистывая; но, чуть только оказавшись за пределами моего поля зрения, поспешал через пространство в сосредоточенной манере тех, у кого имеется вполне определенный план. И каким бы ни был этот план, — как вы увидите, план надувательства, — я не замедлил его раскрыть: Pfwfp знал все места, где образовывались новые атомы, наведывался туда иногда, ловил их, свежесформированные, и прятал. Потому ему всегда и было что бросать!
Но прежде чем ввести новые атомы в игру, этот плут-рецидивист гримировал их под старые, потирая шкурку электронов, пока она не делалась потрепанной и матовой, чтобы я думал, будто этот атом у него уже давно и он случайно обнаружил его у себя в кармане.
Это еще не все: я быстренько прикинул, сколько атомов успело побывать в игре, и выяснилось: это только малая часть тех, которые он украл и спрятал. Создавал склад водорода? Зачем? Что было у него на уме? Я заподозрил, что Pfwfp хотел создать себе свою вселенную — новехонькую, «с иголочки».
С того момента я не знал покоя: надо было расквитаться с ним. Я мог бы поступить, как он: теперь, когда я знал места, оказываться там на несколько минут раньше его и перехватывать новорожденные атомы! Но это было б слишком просто. Я хотел поймать его в ловушку, достойную его коварства. Первым делом я стал создавать фальшивые атомы: в то время как он посвятил всего себя своим предательским налетам, я в укромном уголке толок, дозировал, скреплял весь находившийся в моем распоряжении материал. На самом деле его было очень мало, — фотоэлектрическое излучение, опилки магнитных полей, потерянные по пути нейтрино, — но, скатывая шарики и смачивая их слюной, я смог соединить все это вместе. В общем, приготовил некие корпускулы, по поводу которых, если приглядеться, было ясно, что никакой это не водород и не другой приличный элемент, но тот, кто, как Pfwfp, на бегу хватал их и украдкою совал себе в карман, мог счесть их настоящим свежесотворенным водородом.
Пока он ничего еще не подозревал, я двинулся его маршрутом впереди него. Я хорошо запомнил все места.
Пространство изогнуто везде, но в некоторых точках — больше, чем в других: там пустота образует своего рода излучины, бухты или ниши. В этих самых нишах раз в четверть миллиарда лет с негромким звоном и возникает, как жемчужина меж створок устрицы, сияющий атом водорода. Проносясь мимо него, я клал его в карман, а на том месте оставлял фальшивый. Pfwfp ничего не замечал: алчный, ненасытный, он наполнял себе карманы этим мусором, тогда как я накапливал сокровища, выношенные в лоне вселенной.
Наши партии теперь складывались по-иному: я все время запускал новые атомы, притом успешно, тогда как у Pfwfp все завершалось неудачей. Он трижды пробовал бросать, и трижды атом рассыпался, словно раздавленный пространством. Теперь Pfwfp искал любой предлог, чтобы расстроить партию.
— Давай же! — наседал я. — А не сделаешь бросок — будешь считаться проигравшим.
А он:
— Нет, когда атом разрушается, засчитывается ничья и начинается новая партия. — Это правило он выдумал буквально на ходу.
Я не давал ему покоя — скакал вокруг, запрыгивал ему на плечи, напевал:
— Ну, хватит, — промолвил Pfwfp, — давай сменим игру.
— Идет! — сказал я. — Почему бы нам не позапускать галактики?
— Галактики? — Pfwfp вдруг просиял от удовольствия. — Согласен! Только у тебя ведь… у тебя же нет галактики!
— Есть, есть!
— И у меня!
— Ну так давай! Кто выше?
И все новые атомы, которые были у меня припрятаны, я метнул в пространство. Сначала они вроде бы рассеялись, потом сгустились в этакое легкое облачко, оно стало расти, расти, внутри его образовались раскаленные сгустки, которые вращались и вращались, в конце концов образовав спираль из новеньких созвездий, и та, вертясь и выпуская струю, устремилась в противоположную сторону, а я за ней, держа ее за хвост. Теперь не я своею волей заставлял лететь галактику — галактика влекла меня, висевшего у нее на хвосте. Иначе говоря, ни верха больше не было, ни низа, только расширявшееся пространство, и посреди него — галактика, и она тоже расширялась, а я, подвешенный к ней, строил рожи Pfwfp, от которого нас отделяли уже тысячи световых лет.
Когда я сделал первый ход, Pfwfp скорее извлек всю свою добычу и запустил ее уверенным жестом того, кто ожидает, что на небе развернет свои витки бескрайняя галактика. Увы! Только трескучее излучение, беспорядочное мерцание, и вдруг все затухло.
— И все? — крикнул я Pfwfp, который, весь позеленев от гнева, грозился позади:
— Ну, погоди у меня, чертов Qfwfq!
Но мы с моей галактикой тем временем летели среди тысяч других галактик, и моей, которая была новее всех, завидовал весь небосвод — так она буквально обжигала своим юным водородом, ребяческим бериллием, младенцем-углеродом. Зрелые галактики пускались наутек, надутые от зависти, а мы надменно гарцевали прочь от них — таких тяжеловесных, старомодных. Так убегая друг от друга, мы пересекали все более разреженные и пустынные пространства, но постепенно в пустоте вновь стали появляться тут и там как бы размытые брызги света. Это были множественные новые галактики, образовавшиеся из едва возникшего вещества, — еще новее, чем моя. Вскоре пространство стало насыщенным, обильным, словно виноградник перед сбором урожая, и мы летели друг от друга прочь, — моя галактика от более юных и от пожилых, а юные и старшие — от нас. Но только попадали мы в пустые небеса, те снова наполнялись, и так далее.
Во время одного из таких заполнений пустоты вдруг слышу:
— Ну, теперь-то я с тобою поквитаюсь, предатель Qfwfq! — И я увидел, как за нами мчится свежеиспеченная галактика, а на конце ее спирали, выкрикивая в мой адрес оскорбления и угрозы, — старый мой товарищ по играм Pfwfp.
Началось преследование. Там, где пространство изгибалось вверх, галактика Pfwfp, молодая и проворная, оказывалась в выигрыше, но на спуске преимущество вновь получала более тяжеловесная — моя.
Секрет погонь известен: все зависит от манеры преодоления поворотов. Галактика Pfwfp имела склонность срезать углы, моя, напротив, — огибать снаружи. В результате мы в конце концов оказались за границами пространства, a Pfwfp — у нас на хвосте. Мы продолжали гонку так, как это делают в подобных случаях, — по мере продвижения создавая пространство перед нами.
То есть передо мной было ничто, а позади — противная физиономия преследовавшего меня Pfwfp, — и там, и там малоприятная картина. Но все-таки я предпочел смотреть вперед, и что увидел? Pfwfp, которого мой взгляд только что оставил позади, несется на своей галактике прямо передо мной.
— О! — крикнул я. — Ну вот, настал и мой черед гоняться за тобой!
— Как это?! — воскликнул Pfwfp, не знаю даже, сзади или впереди меня. — Преследую тебя я!
Я оборачиваюсь: Pfwfp, как прежде, неотступно движется за мной. Я снова поворачиваюсь вперед — и вижу, как он удирает, демонстрируя мне спину. Но, присмотревшись, замечаю, что перед его галактикой — еще одна, моя, поскольку на ней — я, которого ни с кем не спутать даже со спины. Я обернулся к Pfwfp, преследовавшему меня, и, напрягая зрение, рассмотрел, что за его галактикою следует другая — моя, и на ней я, собственной персоной, оборачивающийся в этот миг назад.
И так за каждым Qfwfq был Pfwfp, а за Pfwfp — Qfwfq, и каждый Pfwfp преследовал Qfwfq и был преследуем им, и наоборот. Расстояния между нами становились то чуть больше, то чуть меньше, но теперь было понятно: не догнать ни первому второго, ни второму первого. В догонялки играть совершенно расхотелось — мы были уже не дети, но делать теперь больше было нечего.
Водяной дядюшка*
⠀⠀ ⠀⠀
— Теперь уже было очевидно, что времена воды миновали, — вспоминал старый Qfwfq. — Тех, кто не боялся сделать решительный шаг, становилось все больше, и не было семьи, хоть один из членов которой не обитал бы на земле, не рассказывал бы поразительные истории о суше, о широком поле деятельности, открывавшемся там, и не призывал бы родственников последовать хорошему примеру. Теперь уже никому не приходило в голову останавливать молодых рыб, когда они хлопали плавниками по илистому берегу, пробуя, могут ли плавники служить им лапами, как служили самым способным из рыбьего племени. Но именно в те времена все отчетливее проявлялись различия между нами: у некоторых семей на сушу переселились еще прадеды, и молодежь своими повадками напоминала уже даже не земноводных, а пресмыкающихся. Встречались, однако, и такие, что не только по-прежнему оставались рыбами, но и становились ими в большей степени, нежели это было некогда принято.
Должен сказать, что наше семейство в полном составе, с дедами и бабками во главе, гоняло по побережью, будто мы отродясь не знали другого призвания. Если бы не упрямство старого Нба Нга, которому я приходился внучатым племянником, нас бы давно уже ничто не связывало с водным миром.
Да, у нас был дядя-рыба, родной брат моей бабушки по отцу, урожденной Челаканти-Девонской. Челаканти-Девонские — я имею в виду их пресноводную ветвь — доводились нам… Впрочем, не стоит распространяться о степени родства, тем более что никто в этом деде все равно как следует не разбирается. Так вот, этот самый дядюшка жил на мелководье среди ила и корней первобытных хвойных деревьев, в той части лагуны, где родились все наши старики. Он никогда не покидал тех мест: в любое время года достаточно было подойти по топкому грунту поближе к воде, пока под лапами не захлюпает жижа, чтобы увидеть внизу, в нескольких пядях от берега, столбик пузырьков, которые пускал дядя, отдуваясь по-стариковски, или облачко ила, поднятое его острой мордой, ковырявшей дно скорее по привычке, чем в поисках какой-нибудь добычи.
— Дядюшка Нба Нга! Мы пришли навестить вас! Вы нас ждали? — кричали мы, ударяя по воде лапами и хвостами, чтобы привлечь его внимание. — Мы принесли вам новых насекомых, которые водятся в наших краях! Дядюшка Нба Нга! Вы когда-нибудь видели таких крупных тараканов? Попробуйте, они вам придутся по вкусу…
— Можете скормить им, этим вонючим тараканам, свои паршивые бородавки! — Ответ старика неизменно звучал в подобном тоне, а то и еще грубее: он всегда нас так встречал, но мы не обращали на это внимания, зная, что он быстро отойдет, сменит гнев на милость, примет подарки и с ним можно будет разговаривать.
— Какие такие бородавки, дядюшка Нба Нга? Когда это вы видели на нас хоть одну бородавку?
Историю с бородавками, этот предрассудок, выдумали старые рыбы, считавшие, будто у нас от нового образа жизни высыпали по всему телу бородавки, выделяющие жидкость; так оно и было, но только у жаб, с которыми мы не имели ничего общего; напротив, кожа у нас была гладкая и чистая, рыбам такая и во сне не снилась, и дядюшка превосходно это знал, однако упорно сдабривал свои речи подобными выдумками, верный предрассудкам, с которыми он вырос.
Мы навещали старика раз в год, всем семейством. Судьба разбросала нас по материку, и каждый такой визит давал нам возможность собраться вместе, обменяться новостями и съедобными насекомыми, обсудить нерешенные имущественные и деловые вопросы.
Дядюшка принимал живое участие во всех наших разговорах, даже когда речь шла о делах, от которых его отделяли многие километры суши, таких, например, как распределение зон охоты на стрекоз, и становился на сторону того или иного из нас, исходя при этом из собственных представлений, — а они у него всегда были рыбьими:
Поделиться книгой: