Помоги проекту - поделись книгой:
Отношения Эдуарда I с Аквитанией были тесными, и он также принимал непосредственное участие в испанских делах. Действительно, отец передал ему номинальный суверенитет над герцогством в день его десятилетия, а в 1254 году, в возрасте пятнадцати лет, отправил его в Кастилию, где 13 октября в Бургосе он был посвящен в рыцари и женился на дочери Альфонсо X, Элеоноре. Он трижды возвращался в Бордо — в 1260, 1261 и 1262 годах. Во время своего более длительного пребывания в Аквитании в 1273–1274 годах Эдуард I смог лично убедиться в сложности ситуации и опасности конфронтации с королем Франции. В отсутствие короля-герцога герцогство управлялось сенешалем, который осуществлял судебную и политическую власть, а финансы зависели от коннетабля Бордо. Местное дворянство было беспокойным и, пользуясь расстоянием отделявшим его от герцога, обычно находившегося в Англии, и его сюзереном, королем Франции, обычно находившегося в Иль-де-Франс, вело себя почти независимо, играя на возможности апелляции к Лондону и Парижу.
В 1273 году Эдуард столкнулся с типичным случаем: Гастон виконт Беарнский отказался приехать и принести ему оммаж в Сен-Севере. Король вторгся в его владения. Затем Гастон взывает к справедливости короля Франции и перед Парижским парламентом обвиняет Эдуарда в измене и ложном суждении. На этот раз дело удалось уладить путем переговоров, но оно стало хорошей иллюстрацией риска возникновения войны в этом неспокойном герцогстве, где права, обычаи и вотчины были неразрывно переплетены. В сентябре 1277 года в Сен-Севере Эдуард попросил 90 присутствующих сеньоров перечислить свои обязательства перед герцогом. Никто из них не смог этого сделать. В Лектуре он созвал своих вассалов; никто не явился, потому что они проживали в пограничной зоне, и не знали, кому они обязаны подчиняться. Эдуард, стремясь внести ясность, начал масштабную операцию по инвентаризации прав и обязанностей каждого. Ему быстро пришлось отказаться от этой затеи, ошеломленному массой незапамятных и несовместимых обычаев, которые обнаружили его следователи. Например: семья обязана приготовить еду для короля и десяти рыцарей, включая говядину, свинину, мясо птицы, лук и цветную капусту; если один из членов семьи — рыцарь, он должен подавать еду в красных башмаках и серебряных шпорах. Другой случай: сеньор должен прийти с королем к дубу с телегой, полной дров, запряженной двумя волами без хвостов; он должен поджечь дерево и пусть оно горит, пока оба вола не смогут убежать. Эдуард отказался от своего плана. В Лиможе он столкнулся с неповиновением местной виконтессы, которая утверждала, что она зависит только от короля Франции. Дело передали на рассмотрение в Парижский парламент, который, как и ожидалось, вынес решение в пользу виконтессы. Эдуард не стал настаивать и вернулся в Англию.
Он оставил вместо себя сенешаля Люка де Тани, которого в 1278 году сменил Жан де Грайи. Их администрация постоянно сталкивалась с проблемами, которые приводили к обращениям в Парижский парламент: неурядицы в Базасе, Даксе, Бордо, связанные с выборами мэра; дело о наследовании Бигорра в 1283 году, в которое были вовлечены Констанция Беарнская и королева Жанна Наваррская, которая в итоге одержала победу. Во всех этих конфликтах Эдуард проявлял терпение и дух примирения, удивительные для такого импульсивного и жестокого человека. Очевидно, что он отказывался вступать в прямую конфронтацию с французским королем. Когда в 1274 году умер король Генрих I Наваррский, английский двор задумал заключить брак между его дочерью Жанной и сыном Эдуарда Генрихом. В конце концов, Жанна была обручена с Филиппом Французским, а Эдуард ничего не возразил. Его брат, Эдмунд Ланкастер, женился на вдове Генриха I, Бланке. В следующем году, когда отношения между королем Альфонсо Кастильским и Филиппом III становятся напряженными, Эдуард оказывается в затруднительном положении: Альфонсо — его тесть и просит его о помощи, но Филипп — его сюзерен, и он должен ему служить под страхом быть объявленным клятвопреступником. Он дает понять Альфонсо, что ничего не может для него сделать. В итоге война не состоялась. В 1279 году Эдуард снова уступил в разногласиях с Филиппом III по поводу Сентонжа, Ажене и Керси, которые французский король должен был передать ему по Парижскому договору 1259 года. После переговоров в Амьене было достигнуто соглашение: Филипп III уступил юг Сентонжа и Ажене. Эдуард уступил Керси в 1286 году в обмен на ренту в 3.000 ливров в год. В том же 1279 году жена Эдуарда, королева Элеонора, унаследовала графство Понтье на Сомме и принесла оммаж Филиппу III за эту территорию, которая могла стать новым источником трений между двумя королями. В 1281 году администрация Капетингов заявила протест, поскольку хартии, составленные в аквитанской Гаскони, были датированы годами правления Эдуарда; последний снова уступил: хартии также были датированы годами правления Филиппа.
Затем последовал Арагонский крестовый поход 1285 года, который снова поставил Эдуарда в неудобное положение. Педро III обратился к нему за помощью. Он ответил, что связан с королем Франции оммажем, хотя и не желает принимать участие в войне. Филипп III попросил его исполнить свой вассальный долг и, как герцога Аквитании, присоединиться к его армии с контингентом аквитанских сеньоров. Но Эдуард запротестовал и отложил свое прибытие. Весной 1285 года было решено передать эту проблему на рассмотрение франко-английской комиссии. Английские делегаты отправились в путь в мае 1285 года, но было слишком поздно. Армия ушла, а 5 ноября умер Филипп III, что поставило Эдуарда в затруднительное положение. Последний, только рад был уйти от ответственности, и не собирался причинять неприятностей новому молодому королю Франции Филиппу IV, которому в итоге очень повезло в его несчастье: ни один европейский государь не угрожал королевству Франции, что позволило ему совершенно спокойно утвердить свою власть.
Эдуард был настолько гибким, даже благодушным, с Капетингами с 1272 года, только потому, что у него были другие заботы, которые не позволяли ему приступить к крупным начинаниям во Франции. С 1276 года он столкнулся с валлийской проблемой. Принц Уэльский Лливелин ап Грифид отказался от вассальной зависимости. В 1277 году король Англии впервые вторгся в сердце полуострова Уэльс. Вторая экспедиция состоялась в 1282 году, она была более масштабной и мобилизовала значительные ресурсы: феодальную армию, включающую всех крупных вассалов, и большое количество наемников. Король даже прибегнул к помощи войск из Гаскони: 40 рыцарей, 120 других всадников, 1300 пехотинцев. В общей сложности английская армия составляла почти 10.000 человек.
Кампания 1282–1283 гг. в суровой, горной стране, с противостоящими дикими и разрозненными отрядами валлийцев, была очень дорогостоящей и отягощала ресурсы короля Англии, который мобилизовал все свои владения: в Ирландии, Понтье, Гаскони, как и в Англии, были реквизированы припасы для войск. Война была выиграна, и Эдуард, разъяренный сопротивлением валлийцев, подверг их лидеров варварскому обращению: голова Лливелина годами гнила на конце пики в лондонском Тауэре; принца Давида протащили по улицам привязанного к лошадям, вскрыли заживо, выпотрошили и четвертовали. Чтобы контролировать регион, король начал строить сеть огромных крепостей на северо-западном побережье Уэльса: Флинт, Руддлан, Буилт, Конвей, Харлех, Карнарвон, а затем Бомарис. Громады этих замков, построенных по проектам Якова де Сен-Жорж вдохновленного последними инновациями в военной архитектуре, до сих пор стоят как свидетельство колоссальной деятельности Эдуарда I.
Все это обошлось в колоссальную для ограниченных ресурсов феодального правительства сумму: 23.000 фунтов стерлингов за войну 1277 года, 120.000 фунтов стерлингов за войну 1282–1283 годов. При обычных годовых доходах в 19.000 фунтов, плюс 8.000 фунтов таможенных сборов, королевский бюджет не справлялся с расходами. Обращение к займам было неизбежным — у итальянских банкиров, особенно у Риккарди, которые участвовали в адовом цикле кредитования королей: давали все больше и больше в долг, чтобы иметь возможность надеяться на возврат предыдущих займов. Но даже этого было недостаточно. В 1278 году евреи и ювелиры королевства были арестованы под предлогом того, что они обрезали деньги и занимались ростовщичеством. Их имущество было конфисковано, и проведены казни. В 1279 году чеканка была переделана, немного уменьшив долю драгоценного металла: 243 пенни на фунт серебра вместо 240, что позволило королю взимать плату за чеканку и увеличить количество выпускаемых монет. Филипп Красивый мог бы вскоре задуматься над этим примером.
Процветающее и мирное королевство Франция
5 октября 1285 года, когда его отец только что умер, молодому королю Филиппу Красивому нечего было бояться своих ближайших соседей, и особенно Эдуарда I, который был не в состоянии предпринять что-либо против Капетингов, даже если бы захотел. Более того, у Филиппа было много преимуществ. Никто не оспаривал его легитимность: со времен Гуго Капета у всех королей династии был сын-преемник, и передача власти происходила автоматически. Таким образом, он оказался во главе самого могущественного, самого густонаселенного, самого процветающего и самого престижного королевства в христианском мире. Королевство Франция имело площадь около 420.000 км², 24.000 церковных приходов, 16 миллионов жителей, и имело более или менее естественные границы: Мёз, Сона, Рона и Пиренеи, что придавало ему внушительный и компактный вид, даже если детализация границ была еще не до конца ясна. Это было процветающее королевство, по критериям того времени: более века не было ни крупных внутренних войн, ни крупных эпидемий, ни голода, ни климатических катастроф. Начиная с XII века, численность населения неуклонно росла, и сейчас страна была переполнена людьми, даже слишком переполнена для производственных возможностей того времени. Плотность населения достигает 100, а в некоторых регионах даже 150 человек на квадратный километр, а сельская местность перенаселена. Все земли, представляющие какую-либо сельскохозяйственную ценность, были использованы, и, несмотря на относительное улучшение системы земледелия, наблюдался отток сельского населения в растущие города, которые простирались далеко за пределы своего старого пояса стен. В условиях длительного мира оборонительные сооружения этих городов потеряли всякое значение, горожане активно осваивали пространства за стенами, создавая новые пригороды. Париж с его 200.000 жителей, безусловно, является крупнейшим городом Европы, финансовым, ремесленным, коммерческим и культурным центром, не имеющим себе равных. На севере, в текстильных центрах Фландрии, где развивался промышленный и торговый капитализм, были огромные скопления рабочих, работавших с английской шерстью и экспортировавших свои ткани через ярмарки в Шампани, в Труа, Ланьи, Баре, Провене, где итальянские банкиры практиковали обмен денег и кредитование.
Конечно, были признаки будущих проблем, но никто в то время не мог интерпретировать их как таковые. В сельской местности сеньоры начали испытывать трудности: ограниченный доход сеньории, такой как ценз, постепенно терял свою ценность по мере роста цен; резерв, традиционно находившийся в прямой аренде, требовал привлечения дорогостоящей рабочей силы, поскольку крепостное право сокращалось, а заработная плата росла еще быстрее, чем цены продажи урожая. Все чаще сеньор, расходы на жизнь и снаряжение которого постоянно росли, прибегал к арендному хозяйству и издольщикам. В городах социальные отношения стали напряженными, особенно в северных текстильных центрах. Богатые купцы монополизировали ратуши и муниципальные функции и навязывали более жесткие условия ремесленникам, которые со своей стороны организовывались и даже начали восставать, начиная с 1280 года: бунты в Руане в 1281 году и в Аррасе в 1285 году. Традиционные торговые пути были нарушены: ярмарки в Шампани начали приходить в упадок, их все чаще обходили стороной. Торговля между Фландрией и Италией выиграла от открытия перевалов Сен-Готтард, Симплон и Бреннер, а также морского пути через Гибралтар и Португалию: первый генуэзский караван прибыл в Брюгге в 1277 году. Вся экономика региона Шампань оказалась под угрозой, несмотря на то, что ярмарки продолжали играть важную финансовую роль. Но эти проблемы не меняли общего ощущения процветания.
В культурном и политическом отношении королевство представляет собой настоящую мозаику, что не оказывало серьезного влияния на его сплоченность, укрепленную тремя веками капетингской монархии, отмеченную медленным, терпеливым, упрямым укреплением власти королевской администрации. Обычаи и языки в королевстве были чрезвычайно разнообразны. Хронист Гийом Гиар упоминает нормандский, пикардский и фламандский языки, но и в
Эта феодальная структура, которая долгое время ограничивала королевскую власть из-за своей слабости, теперь становится элементом силы. Действительно, королевский домен Капетингов, т. е. территории, непосредственно управляемые королем, охватывал не только треть королевства, поскольку к Иль-де-Франсу, Нормандии, Орлеану, Берри, Пуату и большей части Лангедока теперь добавилась Шампань королевы Жанны. Но, кроме того, все большие фьефы, кроме двух, находились в руках членов семьи Капетингов или их родственников, таких как Карл I Анжуйский, двоюродный дед Филиппа, граф Анжу, Мэна и Прованса, чьи территории перешли в 1285 году к его сыну Карлу II и его дочери Маргарите (Мэн и Анжу); или как Роберт II, граф Артуа, другой великий дядя, внук Людовика VIII. Другие — более дальние родственники, но абсолютно преданные, такие как герцог Бургундский Роберт, потомок Роберта Благочестивого, и граф Бретани Иоанн I, который мирно и благоразумно правил своим графством уже почти полвека. Будучи сыном Пьера де Дрё, правнука Людовика VI Толстого, он без проблем подчинялся королю.
Единственными двумя великими вассалами, не принадлежавшими к семье, были Эдуард I, герцог Аквитанский, который, как мы только что убедились, не имел агрессивных намерений, и Ги де Дампьер, граф Фландрии с 1278 года. Этот плодовитый шестидесятилетний старик, у которого было восемь детей от первой жены, Матильды де Бетюн, и еще восемь от второй, Изабеллы де Люксембург, на которой он женился в 1264 году, был тестем большинства герцогов и графов региона. Он был единственным, кто мог оказаться опасным для Филиппа. Будучи внуком латинского императора Константинополя Балдуина IX через его мать Маргариту Константинопольскую, он обладал внушительной сетью союзов и вассалов. Более того, часть его графства Фландрия не входила в состав королевства Франция: имперская Фландрия и область Четырех Бальяжей в устье Шельды находились в составе Священной Римской империи. Наконец, экономическая мощь Фландрии с ее суконными городами — Гентом, Ипром, Брюгге и Лиллем — придавала ей исключительный демографический и политический вес и делала ее обязательным союзником Англии, единственного поставщика шерсти. Лондон располагал весьма эффективными средствами давления, как показал недавний кризис 1273–1274 годов: после спора о налогах король Англии издал указ об эмбарго на экспорт шерсти во Фландрию. Фламандские корабли и их грузы были конфискованы. Безработные ремесленники во фламандских городах находились на грани восстания, а доходы купцов стремительно упали. Начались переговоры. Лондон, однако, не мог злоупотреблять этим оружием, поскольку налоги на экспорт шерсти являлись основным источником дохода короны. Они сдавались в аренду итальянским банкирам, которые были кредиторами короля и погашали таким образом выданные кредиты, а излишки поступали в королевскую казну. Экономическая заинтересованность короля Англии и графа Фландрии могла в конечном итоге создать проблемы для короля Франции, который был зажат между Аквитанией и Фландрией. Филипп Красивый вскоре испытал это на себе.
Но в октябре 1285 года ему нечего было бояться: Ги де Дампьер вел себя как верный вассал Филиппа III и намеревался оставаться таковым с его сыном, в то время как Эдуард I был занят своими финансовыми и валлийскими проблемами. Молодой Филипп IV Красивый должен был воспользоваться этим, чтобы выпутаться из арагонской авантюры.
II.
Демонтаж прошлого
(1285–1291)
Внезапно став королем, в результате неожиданной смерти сорокалетнего отца, Филипп IV не стал задерживаться в Перпиньяне. Оставив остатки армии под руководством короля Майорки, он отправился в Париж во главе траурного кортежа. Его путь, как и все передвижения этого короля, известен в деталях благодаря замечательному исследованию в двух томах
Через Каркассон, Безье и Монпелье Филипп прибыл в Ним 27 октября. Затем, пересекая Севенны, он 31 октября достиг Ле-Пюи и продолжил свой путь через Исуар, Монферран, Эгюперсе, Сен-Пурсен, Бурж (14 ноября), Сен-Бенуа-сюр-Луар, Лоррис, Монтаржи и прибыл в Париж 1 декабря. Этот путь, "
По прибытии в Париж Филипп получил приветствие от имени университета в лице Эгидия Римского. Его первой задачей было присутствовать на похоронах отца в королевской усыпальнице аббатства Сен-Дени, что стало поводом для первого арбитража: конгрегация доминиканцев Парижа попросили у Филиппа сердце умершего короля, чтобы поместить его в своей часовне. Влияние монахов-доминиканцев было велико в королевском окружении, и он согласился на эту просьбу. Аббат Сен-Дени выступил с протестом, аргументируя это волей покойного короля: он хотел получить все тело для аббатства, его поддержали папский легат и богословы. Побуждаемый своим духовником, король отказал им: сердце будет храниться у доминиканцев. Филипп достойно похоронит своего отца. Надгробное изваяние созданное в конце века Жаном Аррасским, является одним из самых замечательных в средневековой веренице скульптур. Отдав таким образом последние почести останкам Филиппа III, 3 декабря новый государь вернулся в Париж, а затем отправился в Санлис, где провел Рождество.
Коронация 6 января 1286 года
Следующим обязательным шагом была еще одна официальная и непременная церемония — коронация. О важности этого ритуала говорит тот факт, что на его организацию не было потрачено ни одной лишней минуты: подготовка, хотя и значительная, была завершена к началу января 1286 года. Филипп выехал из Санлиса 27 декабря и через Пьерфон (29 декабря), Ферте-Милон (30 января), Суассон (1 и 2 января) прибыл 5 января в Реймс, где только что было завершено строительство собора. Он отправился в архиепископский дворец, где провел ночь. На следующий день, в воскресенье 6 января, он был разбужен до рассвета и занял свое место в промерзшем соборе, пока было еще темно, в час престольного праздника. Церемония скоро должна была начаться.
Значение коронации в сознании современников, всех присутствующих и самого короля невозможно переоценить, поскольку она делала его буквально священной фигурой, связанной таинством с богом и, таким образом, наделяла его сверхъестественным, сверхчеловеческим характером. Мощный символизм обряда, уходящий корнями в чудесное и чудодейственное, оставляет глубокий след в психологии государя, который чаще всего является подростком или очень молодым человеком, очень набожным и впечатлительным, который переживал единственную коронацию в своей жизни: свою собственную, поскольку он был слишком молод, чтобы помнить коронацию своего отца (Филиппу было три года в 1271 году). Молодой человек, уже полностью осознавший свою ответственность и проникшийся чувством долга, каким был Филипп IV, не мог не отнестись к обязательствам, связанным с коронацией, очень серьезно. Продуманный и непоколебимый характер решений его правления во многом обязан тому, что он считает себя подлинно наделенным властью, исходящей непосредственно от Бога.
Коронация, как и положено, вводила в игру все, что являлось священным во французской монархической идеологии, а древность традиции придавала ей престиж, который делал ее недоступной для рациональной критики, даже если бы все ее элементы были прослежены до реальных исторических корней. Предполагается, что Реймс, было местом, где Хлодвиг был крещен святым Ремигием в конце пятого века, и помазан на царство священным елеем, принесенным прямо с небес голубем в драгоценном сосуде. Драгоценная жидкость, уровень которой в сосуде оставался неизменным на протяжении восьми веков, хранился в аббатстве Сен-Реми, откуда ее забирали в утро коронации. Присутствовали необходимые для коронации регалии: орифламма (знамя) с геральдическими лилиями, скипетр, корона и, со времен Святого Людовика, десница правосудия, также чудесным образом упавшая с небес и символизировавшая главенство короля в качестве верховного судьи — это важнейшая обязанность, которую Филипп, вдохновленный своим дедом, принял близко к сердцу.
Эти регалии хранились в аббатстве Сен-Дени, святыне конкурировавшей с Реймсом в монархической мифологии, опять же благодаря сочетанию чудесных легенд и преднамеренных обманов. Согласно поддельному капитулярию 813 года, составленному в 1160 году, Карл Великий оставил здесь свою корону; затем Карл Лысый пожертвовал аббатству две драгоценные реликвии, также поддельные: гвоздь от распятия и часть тернового венца. Святым покровителем аббатства признавался афинянин Дионисий Ареопагит, обращенный святым Павлом, что является явным самозванством. И в довершение всего, так сказать, Карл Великий, ложно канонизированный антипапой в Германии в 1165 году, ассоциировался с защитником этого места и королей Франции. Поддельные документы, поддельные реликвии, поддельный Папа, поддельный святой: только прошедшее время придало этим регалиям значимость, и только корона Святого Людовика, добавленная к регалиям, являлась подлинной.
Сен-Дени и Реймс разделяли роль официального святилища монархии, в каждом из них было аббатство и престижная церковь: в Сен-Дени хранились регалии и находились гробницы королей, в Реймсе — святой крест и место коронации. Первым государем, который был помазан и освящен здесь, был Людовик Благочестивый, сын Карла Великого, в 816 году, первым Капетингом — Генрих I, в 1026 году. С этого момента единственным исключением был Людовик VI, который был коронован в Орлеане в 1108 году. Поэтому коронация в Реймсе не являлась абсолютно необходимой, но она придавала неоспоримый престиж королевской власти. Но если место коронации соблюдать было необязательно, то сама коронация была необходима.
Церемония коронации была сложна и длительна. Не существует текста, описывающего конкретную процедуру церемонии 6 января 1286 года, но есть три
Собор был подготовлен накануне, его обыскали сверху донизу, чтобы избежать неприятных сюрпризов. Ранним утром, как мы уже говорили, два епископа вывели короля из архиепископского дворца и провели его в процессии к порогу святилища. Собравшаяся толпа была велика: сотни знатны людей находились внутри собора, а простые "добрые люди", что вполне естественно, снаружи. Главными действующими лицами были архиепископ Реймса Пьер Барбе, епископы Суассона, Лаона, Бове, Лангра, Шалона и Нуайона, как церковные пэры королевства, аббаты Сен-Реми и Сен-Дени и некоторые из их монахов, каноники Реймса, шесть светских пэров, герцоги Бургундии, Нормандии, Гиени (Аквитании), графы Шампани, Фландрии и Тулузы, а также крупные королевские чиновники. Это, по крайней мере, официальный список, так как, некоторые персоны отсутствовали, в данном случае герцог Гиеньский.
Король находится в центре, на платформе, он был объектом всеобщего внимания. Аббат Сен-Реми под балдахином, за которым следовали монахи его монастыря, внес святой сосуд с елеем. Прежде чем получить помазание и корону, Филипп должен был принести ряд торжественных клятв, похожих на программу правления, которую он обязывался соблюдать перед Богом. Несомненно, молодой человек, которому еще не исполнилось восемнадцати лет, серьезный и знающий обязанности своей должности благодаря своему образованию, глубоко религиозный, одновременно возвышенный и подавленный торжественностью места и обряда, убежденный, что он находится под взором небесного престола и своего деда, чувствовал себя тесно связанным этими клятвами. Они были сведены в формулу, представленную в последней
Давайте запомним эти обязательства. Филипп обязуется защищать мир и справедливость и бороться со всеми еретиками. Это не пустые слова. Последний пункт, в частности, станет существенной мотивацией для основных вопросов его правления. Это своего рода договор между королем и его народом, которому затем предлагается выразить свое согласие с новым королем возгласом "
Затем святым елеем помазали голову, грудь, плечи, суставы и кисти рук: "Ты стал, — сказал архиепископ, — подобно ветхозаветным царям и пророкам, новым Давидом". Затем на короля были надеты королевские знаки отличия: синяя туника, цвет которой был позаимствован у первосвященников евреев, накидка, напоминающая священническую мантию, кольцо, которое каждый человек может интерпретировать по своему усмотрению (знак брака с королевством, Бога со своим народом, королевского достоинства), вручены скипетр, десница правосудия. Затем архиепископ с помощью пэров возложил корону на голову короля, который восседал на троне. Последовала последняя клятва, поцелуй мира, данный архиепископом и пэрами, звон колоколов, новое пение
Король, украшенный как идол, едва мог двигаться. Его руки были заняты, тяжелая корона неуверенно балансировала на его голове, ноги завернуты в тунику. Далее последовала торжественная и потому бесконечная месса, во время которой, по привилегии, еще более приближающей его к священническому состоянию, государь причастился хлебом и вином. Королева Жанна также была помазана, но ей не полагалось святого елея: достаточно было обычного оливкового масла.
Наконец-то все закончилось, или почти закончилось. Оставалась последняя процессия, во время которой король, сменивший тяжелую корону на более легкую, возвратился в епископальный дворец, шествуя впереди сенешаля, который нес обнаженный меч. Суверен в некотором смысле преобразился. Даже если Церковь тщательно подчеркивала, что коронация не являлась таинством, что король не обладал священническим достоинством царя-священника, как после такого возвышения своей персоны он мог не чувствовать себя другим человеком, более чем обычным человеком? Кроме того, теперь он мог творить чудеса: исцелять больных от золотухи, то есть от туберкулезного аденита, прикасаясь к ним. Филипп не делал этого 6 января, потому что обряд перехода в аббатство Корбени еще не существовал. Вероятно, именно его сын, Людовик X, изобрел его, как отметил Марк Блох в своем классическом исследовании
Страсть к охоте
Помазанный на царство, Филипп IV теперь мог заняться решением насущных политических вопросов. Однако его поглотило непреодолимое влечение к охоте. После своего воцарения он почти ничего больше не делал: в течение декабря 1285 года он охотится в Асньере-сюр-Уаз, на опушке леса Халатт, в лесу Компьень, в лесу Рец, в Виллер-Коттерец, в Лонгпоне. На пути из Реймса в Париж, он задержался в лесу Фере, в Сержи (10 января), в Реце, в Ферте-Милоне (14 января), в Бонди, в Трембле-ле-Гонесс (17 января) и Ливри (19 января). Только 20 января он прибыл в Венсен, и в первые годы правления политика казалась ему второстепенным занятием, занимавшим промежутки между его выездами на охоту: в феврале-марте он задержался в Париже, затем ему пришлось совершить стремительное путешествие на юго-запад, но уже с апреля он снова отправился в Лионский лес, и затем еще дважды в течение лета. В начале октября он был в Сен-Дени на первой годовщине смерти своего отца и сразу же вернулся, чтобы поохотиться в Лионском лесу, его любимом месте в Нормандии. В 1287 и 1288 годах он организовал шесть охот в год, каждая продолжительностью в несколько недель, в леса Ле-Лож (Орлеан), Галатт, Лион, Водрей, Монтаржи, Карнель и Компьень, которые занимали его от четырех до шести месяцев в году.
Первым важным шагом Филиппа IV по возвращении из Реймса в январе 1286 года стала организация службы облавной охоты, состоящей из 6 сокольничих, 3 ловчих, 1 слуги ловчих и 2 псарей. Эту страсть, которая даже для короля выходит за рамки разумного, нельзя объяснить только молодостью. Так продолжалось до конца царствования, став немного более размеренным только после 1305 года и смерти королевы. В Венсенском ордонансе от 26 января 1291 года "приказано, чтобы у короля было […] 18 лошадей в каждый день, когда король отправляется в лес", и чтобы "в лесу, где король будет каждый […], один из сержантов леса, который будет вести короля через лес", питался за свой счет. В королевских конюшнях тогда было 18 охотничьих лошадей. Согласно указу 1307 года, охотничья служба тогда включала около сорока человек: мастера егеря, семь егерей, мастера лучника и шесть лучников, сопровождавших короля, десять псарей, шесть псарей с гончими собаками, шесть сокольничих и их слуг, которые "несли королевских соколов".
В этой области Филипп IV находится в вопиющем противоречии с поведением своего почитаемого деда Людовика IX, который, хотя и имел в молодости охотничью службу, никогда, похоже, не выезжал на охоту — бесполезное, дорогое и отнимающее много времени занятие. Филипп III, с другой стороны, был большим любителем охоты. Была ли эта страсть помехой для ведения государственных дел? Можно склониться к такому мнению, учитывая, что в 1300 году, готовясь к крупной военной экспедиции во Фландрии, Филипп Красивый провел весь первый квартал на охоте в лесах Орлеана, Лиона и Шампани. По дороге к армии он потратил три дня, гоняясь за оленями в лесу Халатт, а как только кампания закончилась, он поспешил в королевский конный завод в Ла Фейи и провел остаток года в лесах Лиона, Халатта и Компьеня. В 1302 году, после поражения при Кортрейке, он решил сам возглавить армию, которую призвал 23 августа в Аррас, но 24-го он еще охотился в Лионском лесу. То же самое произошло в 1304 году, когда он находился в Нофле, Майнневиле, Ла Фейи, Нейфмарше и в том же Лионском лесу, в то время как армия ждала его в Аррасе.
Это было проблемой, так как Филипп Красивый, увлеченный своей страстью, редко соблюдал запланированные маршруты, по которым подготавливали провизию для него и его свиты. Иногда он выбирал узкие тропинки, и некоторым придворным приходилось идти параллельными маршрутами, не всегда зная, где он будет ночевать. Он опаздывал, не соблюдал назначенные встречи, даже по важным вопросам, и его непунктуальность раздражала его придворных. Когда он находился в своих лесах, послам иностранных государей очень трудно было найти и связаться с ним. Короля нужно "найти", говорили они в своих письмах, и даже когда они его находили, это часто бывало безрезультатно, поскольку у него не было с собой необходимых документов; он не брал с собой свою канцелярию в погоню за кабаном. Отсюда происходили задержки, недоразумения и недопонимания. Так, английские послы писали в октябре 1310 года: "Мы нашли короля Франции в Пернуне [Эперноне] близ Шартра […]. Мы отправили ему наше послание […]. Когда он ознакомился с посланием, то заявил что при нем нет людей из королевского совета с которыми он хочет посоветоваться и заставил нас вернуться в Сен-Дени, где нам пришлось прождать долгое время, прежде чем мы смогли получить ответ". Когда король охотился, его поиски превращались в настоящую игру в прятки. Арагонские посланники испытали это на себе и выражали свое неудовольствие в феврале 1304, декабре 1305, декабре 1307, июне 1308, феврале 1312, марте-апреле 1312, апреле 1313. Филипп не прерывал свою охоту даже ради рождения и крещения детей: в 1294 году королева родила сына в Крейе; когда королю сообщили эту новость, он поспешил в Сен-Кристоф-ан-Галатт, чтобы поохотиться на оленя. Эта страсть в итоге стоила ему жизни. Причины его смерти точно не установлены, но, по-видимому, она была вызвана заражением раны, полученной в результате падения с лошади в октябре 1314 года в районе Сент-Максенс.
Таким образом, здесь имела место реальная проблема, которая не ускользнула от внимания современников. В нескольких хрониках упоминаются излишества короля в этой области, а некоторые, например, хронист Жоффруа Парижский, упрекают его: "
Для анонимного автора
Аллегория не лишена интереса. Она проливает свет на одну из граней личности Филиппа Красивого: этот государь преследовал свои цели с неумолимым упорством охотника, выслеживая свою дичь с решимостью, которая тем сильнее, чем важней цель. Когда он преследовал свою добычу, его ничто не останавливало, и все средства для этого были хороши, потому что цель оправдывает средства. Такое состояние ума делало его грозным и эффективным правителем, и именно поэтому его охотничий менталитет является амбивалентным элементом его правления: бесспорно, чрезмерное увлечение охотой мешало гладкому ходу правительственной машины, но с другой стороны, оно развивало в уме короля способности хищной птицы: инстинкт, острое зрение, проницательность и ясность в определении целей, энергию и непримиримую волю в преследовании. Кстати, эта физическая активность поддерживала хороший физиологический тонус, но со значительным риском. И в целом, не похоже, что охота серьезно мешала ему исполнять свои обязанности короля, что бы там ни говорил Жоффруа Парижский.
Король и его окружение
В любом случае, как только он вернулся в Венсен 20 января 1286 года, ему пришлось принимать первые серьезные решения. 23-го числа он отправился в Париж, чтобы составить и подписать свой первый ордонанс, который определил состав его двора. До начала марта он чередовал Венсен с Пале-Роялем, где ему пришлось столкнуться с первыми серьезными проблемами: продолжение войны с Арагоном, ситуация во Фландрии и Эно, проблемы налогов и финансов. Для решения этих вопросов он, к счастью, имел хорошее окружение, вопреки утверждению анонимного автора начала царствования, который обвиняет его в том, что он доверял хамам, ворам, мародерам, продажным и злым людям и пренебрегал правосудием… ради охоты. На самом деле вокруг него была группа компетентных людей, начиная с советников его отца, которые в целом оставались на своих местах: например, хранитель королевской печати Пьер Шалон, который занимал эту должность с 1282 года и был назначен епископом Санлиса в апреле 1290 года, затем его сменил на посту хранителя печати Жан де Вассонь, который в свою очередь стал епископом Турне в 1292 году. Среди высших коронных чинов были великий камергер Франции Роберт Бургундский, потомок Роберта Благочестивого, и великий кравчий Франции Жан де Бриенн, сын короля Иерусалима, который занимал этот пост в течение сорока лет, с 1256 года до своей смерти в 1296 году.
Другие люди, которые будут играть важную роль во время правления, уже находились в королевской администрации, центральной или местной, хотя невозможно точно указать, когда они поступили на службу. Большинство из них уже были "легистами", прошедшими подготовку по изучению гражданского права в университетах Орлеана, Монпелье и Тулузы. Среди них был Филипп ле Конверс де Вильпре, обращенный еврей, крестник короля, который оплатил его обучение. Он был особенно ценным помощником Филиппа IV, поскольку был специалистом по лесному праву и хорошо знал королевские леса — место охотничьих подвигов короля. После выполнения различных миссий он был назначен смотрителем королевских лесов, в этой области он издавал важные законы, начиная с 1285 года. Путешествуя по всему королевству, он вмешивался в дела Нормандии, Шампани, Пуату и Лангедока, рационализируя управление и разрешая споры в жестокой и не всегда бескорыстной манере, во имя "закона", который он легко смешивал с волей короля.
Также ценными, но в других областях, с начала правления были Симон Матифас де Бюси, каноник из Шалона, епископ Парижа с 1290 по 1304 год; Ги де ла Шарите, профессор гражданского права в Орлеане, епископ Суассона, постоянный резидент при дворе с 1291 года; Понс д'Омеле, родом из Монпелье, где он был бальи в 1289 году, доктором гражданского права в 1292 году, судьей-магистратом сенешаля Руэрга в 1305 году, Тулузы в 1308 году, советником и юристом в парламенте с 1311 года; Николя де Шалон, известный как Буль, или Болле, королевский юрист в Лангедоке в 1259–1262 годах, секретарь короля в 1268 году, казначей Эврё в 1270 году, магистр в 1271 году, посол к папе в 1273 году, каноник Санса в 1299 году, юрист парламента в 1303 году, епископ Мо в 1305 году; Пьер де Грез, магистр обоих прав, советник парламента с 1292 по 1325 год; Жерар де Куртонн, судья-магистрат Нима с 1293 по 1331 год. Регистры
В начале 1286 года вокруг него было много иностранцев — термин, который тогда не имел того же значения, что сейчас, поскольку Европа была скорее нагромождением фьефов, сеньорий и епархий с размытыми границами, чем совокупностью наций. Итальянцы, безусловно, являлись самыми многочисленными из-за своей банковской деятельности. В 1285 году в королевской администрации их было 89 человек, включая Гандольфо дельи Арчелли из Пьяченцы, Беттино Кассинелли из Лукки и, прежде всего, знаменитых братьев Бише и Муше, фамилии которых были офранцузены от Альбиццо и Мушиатто Гуиди деи Францези, флорентийских предпринимателей, прибывших во Францию при Филиппе III вместе со своим братом Никколо, чьи сыновья Тотто (Тоте) и Ванно (Ванне) также были на службе у Филиппа IV. Не имея официального титула, Бише и Муше занимали все более важное место при новом государе, как банкиры, финансовые советники, но также и как шпионы, послы и дипломаты. Они знали, как сделать себя незаменимыми, перечисляя королю часть налогов, сбор которых он им доверял. Они были камердинерами короля, затем рыцарями, вели переговоры о займах, управляли доходами регионов Тулузен и Руерг, налогами с ярмарок Шампани и Босера, собирали децимы и производили выплаты в казну. Хорошо разбираясь в финансовых делах и тайнах итальянской политики, они выполняли важные дипломатические миссии, в частности, к Папе Римскому, и вошли в Совет короля. Такой взлет к известности, сопровождающийся значительным личным обогащением, обычно порождает ненависть и зависть и заканчивается позором и тюремным заключением. Бише и Муше, напротив, сохранили полное доверие короля до своей смерти в 1307 году.
Молодой Филипп IV также был окружен несколькими десятками компетентных администраторов, многие из которых начали свою карьеру во время предыдущего правления. Клирики или миряне, с официальными титулами или без, их объединяла абсолютная преданность короне, которая знала, как наградить их землями, аббатствами и епископствами. Большинство из них достигли пика своей карьеры после 1300 года, но дебютировали они в 1280-х годах: Пьер де Ферьер, профессор права и епископ Нуайона, Жан де ла Ферте, знаток языка д'ок, возможно, профессор в Орлеане, Пьер Мангон, судья-магистрат в Перигоре и Керси, Рауль Русселе, судья по сделкам на языка д'ок, Ив де Ландунак, доктор права, судья Тулузы с 1303 года умерший в 1313 году, Жан де Ла Галле, Жирар де Ландри, профессор права, Пьер ле Ферон, судья, Беренгар Фредоль, советник короля, Мишель Мокондуит, профессор права в 1306 году, заседавший в Совете в 1314 году, Жан ле Бретон, доктор права, юрист парламента, Ив ле Прево, каноник Сен-Брие, профессор гражданского права и юрист парламента, Гийом де Флавакур, профессор гражданского права, казначей Руана, архидиакон Пти-Ко в 1302 году.
Значение легистов и южан
Многие из них, как мы видим, были родом с юга Франции. Можно ли говорить о региональном лобби Лангедока в окружении Филиппа IV? Этот термин был бы анахронизмом, но нельзя исключить существование семейных связей, отношений и солидарности между этими людьми, у которых был один и тот же акцент, если не один и тот же язык, которые были родом из одних и тех же регионов, которые учились в одних и тех же университетах в одно и то же время, в частности, в Монпелье и Тулузе. Поскольку изучение римского права было гораздо более важным на юге, было вполне нормально, что эти регионы должны были предоставить самые большие контингенты в королевскую администрацию, которая становилась все более судебной. Филипп IV с самого начала был окружен большим количеством южан, среди которых он чувствовал себя непринужденно, возможно, очарованный их разговорчивостью, противоположной его собственному характеру. Но прежде всего его устраивал их образ мышления, их подход к политическим проблемам. Поэтому он продолжал обращаться к ним на протяжении всего правления, несмотря на то, что во второй половине царствования во времена Ангеррана де Мариньи произошло усиление другой региональной группы — нормандцев. Эта переориентация также затронула группу иностранцев, которых в 1305 году на его непосредственной службе было всего 16 человек, вместо 89 в начале.
Среди южных легистов, которые играли особенно важную роль в 1280-х и 1290-х годах и которые часто занимали свой пост до самой смерти, следует упомянуть Рауля де Куржумеля, который составил перечень владений короля в Жеводане, Раймонда де Пужула, заместителя сенешаля Босера, который в 1302 году разграничил сенешальства Босера и Каркассона, Бремон де Монферьер, профессор в Монпелье и судья-магистрат короля в Босере.
Другие приехали из Иль-де-Франса или уже из Нормандии. Например, Пьер де Латилли, судебный эксперт и человек действия, сделал исключительную карьеру на службе короля, одновременно ведя частную практику в качестве адвоката и юридического советника Сен-Медара де Суассона. В 1285 году он был еще студентом; в 1290 году он был сборщиком налога на приобретение вотчин в бальяжах Жизор и Санлис; в 1297 году он собирал налоги в Лангедоке; в 1305 году король поручил ему дипломатические миссии к Папе, королю Германии и королю Англии; он руководил конфискацией еврейского имущества в 1306 году, сыграл важную роль в деле тамплиеров, стал епископом Шалона в 1313 году и хранителем королевской печати с апреля 1313 по декабрь 1314 года. Этот священнослужитель был сугубым прагматиком, лишенным всякой щепетильности, суровым и методичным, непримиримым в отношениях с налогоплательщиками, которые питали к нему страшную ненависть. Сдержанный, он является своего рода
Столь же беспринципным был и юрист парламента Рауль де Пресль, чья исключительная карьера иллюстрирует прагматизм короля, которого не останавливали никакие социальные предрассудки, когда речь шла об отличии хороших слуг. На самом деле Рауль был сыном слуги аббатства Сен-Дени. Он стал адвокатом в Лаоне, где приобрел славу и состояние, защищая частные и королевские дела. В 1303 году он поступил на службу к королеве Жанне и был назначен ответственным за дела Шампани, затем служил Людовику, старшему сыну Филиппа, сыграл решающую роль в суде над тамплиерами и стал главным адвокатом короля, который щедро вознаградил его. Процессуальный ум, мастер юридических тонкостей, он был одним из главных архитекторов прогресса монархического права.
Так было и с Пьером де Морнэ, епископом Орлеана с 1288 года, переведенным в Осер в 1296 году, прекрасным юристом. Он был бесценен для Филиппа IV с самого начала его правления. В 1290 году его влияние при дворе было огромным, до такой степени, что Папа обратился к нему, чтобы попросить облегчить задачу своего легата, кардинала Каэтани. Он вел переговоры с арагонцами в 1295 году, с англичанами в 1299 году и умер в 1306 году. Более сдержанным, но также дающим дельные советы и выдающимся юристом был Пьер де Беллеперш, профессор права в Орлеане и автор авторитетных трактатов. Он играл важную роль в Парижском парламенте, в "Больших Днях Труа" и в "Казначействе Руана". Епископ Осерра с 27 августа 1306 года, он был хранителем королевской печати с октября 1306 года до конца 1307 года, и умер в 1308 году, будучи очень старым.
Одним из ближайших сотрудников, к мнению которого Филипп Красивый прислушивался, был Жиль Айселин, который также сделал церковную и юридическую карьеру, поставив все свои таланты на службу королю. Родившийся в знатной семье из Оверни, он был быстро замечен Филиппом, который в 1285 году назначил его проректором Клермонтского собора, а затем каноником Нарбонны. В 1288 году он отправил его послом к Папе Римскому, а в 1290 году сделал архиепископом Нарбонны, одной из самых богатых епархий королевства. Семья не была забыта: его старший брат, Гуго де Биллом, был кардиналом; его младший брат, Жан, епископом Клермона, а его племянник, Обер, сменил его на этом посту. В 1311 году Жиль Айселин был архиепископом Руана и периодически хранителем печати. Когда он не был на дипломатической миссии, он был самым усердным членом Совета, где он не стеснялся выражать свое несогласие с королем, особенно когда он чувствовал, что принятые меры были слишком жестокими. Он был умеренным человеком, даже мягким, но бескомпромиссным в вопросах закона. Филипп, даже если он не всегда следовал его советам, выказывал ему величайшее почтение, слушал его с уважением и сохранил доверие к нему до конца, несмотря на его несогласие с методами Пьера Флота и Гийома де Ногаре. Положение Жиля Айселина в любом случае доказывает, что Филипп IV действительно является хозяином Совета, и что он ни в коем случае не являлся игрушкой своего окружения.
Ведь вокруг него были очень разные личности. Пьер Флот, который с начала правления был самым доверенным лицом Филиппа IV, а с 1296 года — доминирующей фигурой, и, возможно, дядя Жиля Айселина, происходил из большой семьи в Дофине. Мирянин, он был одновременно рыцарем и юристом, редкое сочетание, отвечал за отношения с папством, с Англией и с Империей. Он заседал в парламенте Тулузы в 1291 году, в Королевском Совете, часто бывал с дипломатическими миссиями и даже во главе армии, поскольку был убит в битве при Кортрейке в 1302 году.
Для выполнения более домашних функций, которые предполагали личный, даже интимный контакт с королем, Филипп IV также держал слуг своего отца, таких как камергеры Пьер де Шамбли, занимавший свой пост с 1277 года, его сын Пьер, а также Пьер де Машо и Жан Пуссен. С 1284 года Филипп назначил Гуго де Бувиля своим личным камергером. Должность передавалась по наследству в одних и тех же семьях: в 1298 году, после смерти Пьера де Машо, его сменил старший сын Гуго де Бувиля, Жан, сир де Милли. Он был племянником и двоюродным братом двух коллег своего отца. Кроме того, Гуго де Бувиль женился на Марии, племяннице Пьера де Шамбли, в 1283 году, а родственник последнего, Пеллерин де Шамбли, был камергером Карла Валуа. В 1305 году Гуго де Бувиль был убит в битве при Монс-ан-Певеле. Его сменил Ангерран де Мариньи, о котором будет сказано ниже. В это время камергерами были Пьер де Шамбли отец и сын, Жан де Бувиль и Мариньи. Когда Жан де Бувиль умер до августа 1308 года, его преемником стал его брат, которого также звали Гуго. Затем Пьер де Шамбли умер в свою очередь до марта 1309 года, и король оставил только трех камергеров.
Среди близких друзей молодого Филиппа IV нельзя не упомянуть его духовника, которым с 1284 года стал доминиканец Николя Горрен, уроженец Мэна, известный в Париже своими проповедями и многочисленными трудами, которые принесли ему титул "очень известного доктора". Со времен правления Людовика Святого доминиканцы стали хранителями совести королей. Филипп III держал Лорана Ле Франсуа при себе в течение пятнадцати лет. Этот выбор был не случаен: монахи-доминиканцы, контролирующие инквизицию, являлись стражами ортодоксальной доктрины и охотниками за ересью, которую они умело выявляли. Им можно было доверить помощь королю в выполнении его коронационной клятвы избавить королевство от еретиков. В 1287 году Филипп IV по неизвестной причине сменил своего духовника. Новым духовником, который оставался на своем посту до 1305 года, стал доминиканец Николя де Фреовиль. Этот нормандец из знатной семьи, названной в честь земли между Дьеппом и Невшателем, получил сан у доминиканцев в Руане. Он преподавал богословие, к которому имел исключительные способности, и был выдающимся проповедником. Возможно, именно поэтому в 1287 году Филипп решил назначить его своим духовником. Король, который говорил мало, казалось, был очарован прекрасными собеседниками, многие из которых были родом с юга Франции. Поэтому Николя Горрен был уволен, но не опозорен, с пожизненной рентой в 40 ливров. Новый духовник сразу же приобрел сильное влияние на короля. Строго соблюдая правила своего ордена, он имел скромный внешний вид, и только после получения разрешения от Папы Римского он согласился есть мясо при дворе. Вскоре он стал незаменимым, принимал участие в Совете, выполнял дипломатические поручения и играл ведущую роль в конфликте с Бонифацием VIII. Назначенный кардиналом в 1305 году, он лишь немного не дотянул до тиары в 1314 году. Его преемниками на посту духовника были доминиканцы Вильгельм Парижский, с 1305 по 1312 год, и Рено д'Обиньи, с 1312 по 1314 год.
Именно такой персонал окружал молодого Филиппа IV в начале его правления. Из всех этих людей некоторые уже были на своих местах при жизни его отца, другие были еще только малоизвестными чиновниками или провинциальными канониками, которые вскоре привлекут внимание короля, но уже сейчас мы можем сделать первый вывод относительно отношений между Филиппом IV и его окружением. Король умел замечать полезных подданных, и его выбор был в целом разумным: он окружил себя компетентными и эффективными людьми, обученными юридическим наукам. Он щедро вознаграждал их рентой, землей, церковными льготами, аббатствами и епископствами. Все советники короля сколотили значительные состояния, что вызывало зависть окружающих, но обеспечивало их верность. Между королем и его слугами существовали доверительные отношения, которые никогда не ослабевали; полная преданность с одной стороны, полная поддержка с другой. Поражает стабильность политического состава на протяжении всего царствования: ни одной опалы, ни одного произвольного увольнения. Король знает, что он может рассчитывать на своих людей, и они уверены в его поддержке. Мы увидим это во время крупных дел второй половины царствования, в частности, на примере Гильома де Ногаре и Гильома де Плезиана.
С самого начала этот штат состоял в основном из легистов, которые также были священнослужителями. Филипп IV не стал новатором в этой области. Его отец и дед уже имели тенденцию набирать юристов, которые занимали все более важное место в Совете перед лицом знатных сеньоров, чьи претензии на роль "естественных советников" принимались во внимание все меньше и меньше. Новый король усилил эту тенденцию. Строгость ума, неумолимая логика юридических рассуждений подходили его личности, влюбленной в ясность и эффективность. Не говоря уже о том, что тонкости закона предоставляли безграничные возможности для достижения любой цели. Конечно, крупная военная знать по-прежнему присутствовала и активно участвовала в работе Совета, но возвышение легистов, часто скромного происхождения, вызывало резкое недовольство и осуждение со стороны хронистов, воспитанных на традициях феодальной монархии:
Так выражался Жоффруа Парижский, в глазах которого французская монархия была на пути к превращению в монархию судей.
1286: присяга Эдуарда I и первые финансовые проблемы
В конце января 1286 года, по возвращении с коронации, самой насущной проблемой для Филиппа IV стала война против короля Арагона Альфонсо III. В марте он отправился на юго-запад, чтобы встретиться с королем Кастилии Санчо IV, с которым он надеялся на примириться. Однако по неизвестной причине встреча не состоялась. Филипп не выезжал за пределы Дакса, где он был 26 марта, в то время как Санчо находился в Сан-Себастьяне. Оба государя вели переговоры через полномочных представителей: Д. Гонсалеса, архиепископа Толедо, и Роберта, герцога Бургундского, но безрезультатно. Филипп выехал 4 апреля и через Бордо (6–9 апреля), Сен-Жан-д'Анжели (14 апреля) вернулся в Париж во второй половине месяца. Хотя точная цель этой поездки неизвестна, одно кажется несомненным: король, который с самого начала очень не хотел отправляться в этот крестовый поход, искал быстрого выхода из дорогостоящего военного конфликта, в котором королевство Франция мало что выиграло. Но Папа не отступал: в письме от 30 апреля Жану Шоле, кардиналу Сент-Сесиля, он заставил его вновь проповедовать крестовый поход во Франции, предоставил Филиппу децим, для финансирования войны, и отказался выслушать призывы к уступчивости от Альфонсо Арагонского, а также от духовенства и знати королевства. Гонорий IV проявил такую же строгость в отношении брата Альфонсо — Хайме, который был коронован королем Сицилии в Палермо 2 февраля: в булле от 23 мая он отлучил его от церкви и запретил ему посещать места, где он жил. Для Папы истинным королем Арагона являлся Карл Валуа, "король-шляпа", брат Филиппа IV, а истинным королем Сицилии и Неаполя — принц Салерно, Карл II Хромой Анжуйский.
Но Карл II все еще оставался пленником в Арагоне. 12 мая его сыновья обратились с письмом к Эдуарду I Английскому, прося его вмешаться и поспособствовать в освобождении их отца, его близкого родственника и друга детства. К ним присоединились бароны Прованса, а Альфонсо Арагонский заявил, что готов пойти на уступки. Поэтому непримиримость Папы противоречила политическим интересам королей. Именно в такой ситуации Эдуард I прибыл во Францию 13 мая 1286 года для встречи с Филиппом.
Эдуард прибыл во главе внушительной свиты, призванной отчасти произвести впечатление на своего молодого сюзерена: тысяча лошадей, заставлявших корабли совершать три рейса через Па-де-Кале; восемь кораблей везли кухонное и гостиничное имущество короля. Итальянские банкиры выдали в казну 4.000 ливров на покрытие расходов проживания в Париже, таких как банкет по случаю праздника Троицы, который обошелся в 151 ливр. Если Эдуард и предпринял такой шаг, то только потому, что планировал долгое пребывание в стране: он вернулся в Англию только через три года и три месяца, в августе 1289 года. На самом деле его пребывание в Париже было лишь этапом большого предприятия. Главной целью была Аквитания, которую необходимо было привести в порядок, а также решить проблемы с Арагоном и Неаполем, чтобы затем организовать новый крестовый поход на Восток с примирившимися государями.
Но первой целью был Париж, для церемонии принесения оммажа. Филипп поселил своего гостя в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, откуда ему нужно было только пересечь Сену, чтобы попасть в Пале-Рояль или Лувр. Церемония принесения оммажа прошла гладко: канцлер Роберт Бернелл, епископ Бата и Уэллса, заявил от имени Эдуарда, что, несмотря на недавние инциденты, король желает мира. Используемая формула, найденная в английских архивах, одновременно содержит завуалированное осуждение и слегка снисходительную доброжелательность, и все это в не очень компромиссной форме, открытой для различных интерпретаций в зависимости от обстоятельств:
"Сир король Франции, король Генрих, отец нашего господина короля Англии, предъявил определенные требования королю Людовику, вашему предку, на основании которых между ними был заключен мирный договор. Генрих, в соответствии с этим соглашением, принес оммаж не только за Аквитанию, но и за земли, которые ему обещали отдать по этому же миру. Мой господин король, который здесь присутствует, присягал королю Филиппу, вашему отцу, на тех же условиях. Однако, Сир, договор не был добросовестно соблюден. И хотя, по мнению многих членов его совета, он мог бы оспорить эту присягу, тем не менее он не желает вступать в спор по этому вопросу в настоящее время, если вы, как его добрый господин, ратифицируете мир, устранив и исправив все несправедливости. Я становлюсь вашим человеком на землях, которые принадлежат вам, согласно форме мира, который был заключен между нашими предками". Это ссылка на Парижский договор 1259 года, который не был полностью выполнен французским королем. Филипп был удовлетворен и в знак своей доброй воли заявил, что если аквитанский подданный обратится в парламент в Париже, то у английской администрации будет три месяца на урегулирование вопроса, прежде чем французские чиновники вмешаются. По вопросам территориальных границ, особенно в Керси, был достигнут довольно неопределенный компромисс. Обе стороны, похоже, были полны решимости достичь соглашения.
То же стремление было и к умиротворению арагонского кризиса: 25 июля в Париже Филипп и Эдуард подписали проект перемирия с Альфонсо, которое должно было продлиться до марта 1287 года. Текст был отправлен Папе Римскому и королю Майорки, которые с ним согласились. После двухмесячного пребывания в Париже Эдуард отправился в свои владения в Аквитании. Он уехал в конце июля 1286 года и медленно двинулся на юго-запад, следуя необычному маршруту, отмеченному святыми местами: Понтиньи, Осер, Сен-Фаржо, Орлеан, Фонтевро. Путешествие замедлилось из-за болезни нескольких членов его свиты, и только в конце сентября он достиг острова Олерон.
После отъезда гостя Филиппу пришлось переключить свое внимание на другие проблемы. Присяги крупных вассалов прошли гладко. Например, в Бретани герцог Иоанн II мирно сменил своего отца, умершего в 1286 году. Наиболее нестабильная ситуация сохранялась на севере страны. Граф Эно Жан II д'Авен отказался принести оммаж за Остревент, и Филиппу пришлось вмешаться, чтобы запретить ему посягать на аббатство Анчин. Но более всего, беспокойство вызывала Фландрия, где городские волнения достигли угрожающих масштабов с начала 1280-х годов. В основе волнений лежала социальная борьба между массой ремесленников — подмастерьев и мелких предпринимателей — и крупными купцами, которые, с одной стороны, контролировали распределение труда и поддерживали низкий уровень заработной платы, а с другой — монополизировали муниципальные функции, органы городского самоуправления, что позволяло им диктовать свои условия в управлении коллективными интересами, распределении налогов и сборов. Играя на угрозе безработицы, они все чаще прибегали к натуральной оплате, завышая стоимость того, что давали, и практиковали авансовые платежи, что позволяло им держать в узде задолжавшую рабочую силу. Ситуация была взрывоопасной в Брюгге, Ипре, Генте и даже в Артуа, где еще в 1285 году толпа под предводительством Жана Кабоса напала на дома богачей в Аррасе. Столкнувшись с городским патрициатом, простые люди объединялись в гильдии, организации взаимопомощи, которые легко трансформировались в общества сопротивления. Граф Фландрии Ги де Дампьер вел опасную игру между двумя лагерями, попеременно поддерживая то одну, то другую сторону, что могло дать Филиппу возможность вмешаться в конфликт в качестве сюзерена, но также представляло риск вовлечения в затяжной конфликт.
Однако у молодого короля не было средств, чтобы пускаться в дорогостоящие приключения. С первых же месяцев своего правления Филипп IV столкнулся с главной проблемой позднесредневековых государей: недостаточными доходами. Эта проблема была тем более раздражающей, что она являлась постоянным препятствием для проведения "большой политики". Цифры говорят сами за себя: обычный доход короля, который поступал из его владений и которым он обычно должен был довольствоваться, составлял в 1285–1286 годах примерно 450.000 ливров в год. Однако одна только Арагонская экспедиция уже обошлась более чем в миллион ливров. Исключительные налоги, предусмотренные феодальным правом, далеко не покрывали разницу, тем более что они плохо собирались. В соответствии с обычаем, Филипп III в 1284 году запросил финансовую помощь у вассалов на "возведение в рыцарство" своего старшего сына. Обычно эта помощь оказывалась только прямыми вассалами, но в этот раз она была распространена и на субвассалов, которые выразили протест, и в 1286 году переплату пришлось возместить. При смене царствования взималось "пожертвование на радостное событие", взимавшееся, в частности, с евреев, которые заплатили 25.000 ливров.
Кроме того, использовались меры, которые можно назвать целесообразными, в частности, налоги на внешнюю торговлю. Принцип прост: весь экспорт запрещался, и начиналась продажа лицензий, позволяющих нарушать этот запрет. В основном покупали эти лицензии итальянские купцы и банкиры. Например, в 1285 году правительство разрешило миланским купцам экспортировать сырую шерсть в течение шести лет, платя 50 турских су за мешок. В 1287 году Моцци из Флоренции была продана лицензия на экспорт шерсти из Лангедока через Эг-Морт: 1030 ливров в год и 5 су за центнер. Гиди, то есть Бише и Муше, не могли упустить такие сделки: с 1291 года они контролировали почти всю французскую торговлю шерстью в счет погашения кредитов, предоставленных королю.
Но Филипп Красивый быстро понял, что самым большим источником дохода для королевской казны является взимание децима, теоретически предназначенного для финансирования крестового похода. Один только этот налог в размере одной десятой части дохода от церковной собственности королевства приносил больше, чем все остальные налоги вместе взятые. Это соображение имело большое значение для сохранения "крестоносного духа" среди христианских государей позднего Средневековья. Когда какой-либо король обещал пойти в крестовый поход, это означало, что запланированная экспедиция, если она состоится, пройдет через четыре или пять лет. Между тем, поход нужно было подготовить, а это стоило много денег; поэтому Папа предоставлял королям один или несколько децимов, до и во время крестового похода. Не будем обманываться, средневековые короли, даже искренние христиане, быстро учуяли хорошую поживу: крестовый поход всегда полезен для престижа, и он хорошо окупается. Всегда можно найти предлог, чтобы отложить поход на неопределенный срок и продолжить собирать децим
Современные историки, настаивая на искренности этих государей, недооценивают, на наш взгляд, реализм этих жестких персонажей, которые не дождались Макиавелли, чтобы открыть различные уловки искусства управления, манипулирования мнением и наполнения казны. Филипп IV окажется мастером в этой области. И он быстро учился. Война с Арагоном была его первым опытом. Он не одобрял ее с самого начала; он только подписал перемирие в июле, хотя сама идея перемирия была неуместна в религиозной войне, и он намеревался быстро покончить с ней. Но эта война была крестовым походом, и он не стеснялся использовать ее преимущества, поэтому он получил от Папы Римского децим на четыре года, когда в действительности его целью было подписать мир с Альфонсо, не принимая во внимание права своего младшего брата Карла Валуа, "короля-шляпу".
Король Англии, Аквитания и сицилийско-арагонское противостояние (1287–1288)
Поэтому первый год царствования был богат на события. Интенсивное занятие охотой не помешало Филиппу, которому скоро должно было исполниться девятнадцать лет, заручиться благосклонностью короля Англии и Папы Римского, чтобы утвердить свою власть в качестве священного короля и сюзерена. Однако большинство инициатив исходило от Эдуарда I, который в 1287 году, находясь в Аквитании, все еще был в центре дипломатической игры. Решив завершить арагонскую проблему, он с января по март обменялся многочисленными посольствами с Альфонсо III, с которым лично встретился в Олорон-Сент-Мари в июле. Переговоры были напряженными, поскольку Эдуард преследовал две конкретные цели: выдать свою дочь Элеонору замуж за Альфонсо и добиться от последнего освобождения Карла II Хромого, анжуйского короля Неаполя. Таким образом, у Альфонсо Арагонского были все карты на руках, и он воспользовался этим, чтобы добиться больших успехов: Олоронское соглашение предусматривало, что Карл будет освобожден за выкуп в 50.000 марок, что он оставит в качестве заложников трех своих сыновей, а также 60 крупных провансальских дворян, и что он признает Хайме королем Сицилии и заключит мир в течение трех лет. Этот проект договора, который должен был положить конец Арагонскому крестовому походу, требовал согласия Папы. Но Папы больше не было: Гонорий IV умер 3 апреля 1287 года в Риме, и с тех пор конклав был заблокирован соперничеством между знатными семьями. На избрание преемника ушло одиннадцать месяцев, до 22 февраля 1288 года.
В это время Эдуард был занят реорганизацией Аквитании: он рассмотрел феодальные обязательства в Ажене, выдал городские муниципальные хартии, построил укрепления-бастиды, изгнал евреев из герцогства и подготовил масштабную административную реформу, включая установление вознаграждения для служащих и чиновников, борьбу с коррупцией и точное определение соответствующих полномочий сенешаля (политических, судебных и военных) и коннетабля Бордо (финансовых). Для ограничения и регулирования апелляций к парламенту в Париже, прево было поручено следить за ними, а в Сентонже, Перигоре, Лимузене, Керси и Ажене были назначены субсенешаль и прево. Инженер должен был осматривать замки герцогства, а оружейник — следить за их оснащением. Как и везде, финансы были неадекватными: доходы были слишком сложные и слишком разрозненны и явно недостаточны для обеспечения бюджетного баланса герцогства и функционирования администрации. Основные средства поступали от налога на экспорт бордоского вина, но общая его сумма не превышала 12.000 ливров в год. Во время пребывания в Аквитании, с мая 1286 по август 1289 года, расходы Эдуарда превысили его доходы на 110.000 ливров, и король-герцог был вынужден все больше и больше занимать у банкиров Риккарди из Лукки, предоставляя им взамен сбор налогов.
Во время правления Эдуарда в Аквитании было создано около пятидесяти укреплений-бастид, три четверти из них — королем. Главной целью было стимулирование торговли путем увеличения числа центров обмена, пользующихся налоговыми льготами. Они также позволяли контролировать население и лучше обеспечивать порядок и защиту купцов. Это мероприятие не прошло бесследно для сеньоров и аббатств, которые боялись конкуренции со стороны этих новых центров за свои собственные рынки. Названия этих новых городов иногда выдают их английское происхождение, например,
Несмотря на все свои усилия, Эдуарду I было трудно эффективно контролировать этот обширный, сложный и неспокойный регион. Сенешали, прибывавшие из Англии, были незнакомы с местными обычаями, не говоря уже о языке, и совершали много ошибок, которые настраивали население против английской администрации, как, например, Джон де Хаверинг, рыцарь из графства Эссекс, хорошо знавший английское право, но вызвавший кризис в Бордо в 1289 году. Сеньоры были коррумпированы, и на низших уровнях это могло привести к разбойничьим нападениям: в начале 1290-х годов жители острова Олерон бежали, спасаясь от поборов местного бургомистра Ричарда де Винчестера. Результатом всех этих злоупотреблений стало увеличение числа обращений в суд сюзерена — Парижский парламент. Осознавая проблему и желая избежать любой конфронтации с Филиппом, Эдуард назначил в 1289 году королевского лейтенанта (наместника) с полной властью над герцогством, и его выбор был очень мудрым: Морис де Краон, сын сводной сестры Генриха III, наследственный сенешаль Анжу, Мэна и Пуату, знатный французский сеньор и в то же время дипломат на службе английского двора, был подходящим человеком для разрешения любых кризисов между Эдуардом и Филиппом IV. К сожалению, он умер в 1293 году, как раз накануне кризиса.
Именно во время своего пребывания в Аквитании, вероятно, весной 1287 года, Эдуард решил принять крест паломника. Похоже, что это решение было принято после несчастного случая — обрушения пола в замке Бланкефор. Тогда король, тяжело раненный, поклялся отправиться в крестовый поход, назначив дату отъезда на июнь 1293 года, что давало ему шесть лет на подготовку и сбор децима, пожалованного Папой. В этот период он также вступил в контакт с представителями ильхана иранских монголов Аргуна, который присылал ему письма, а также с Филиппом IV в надежде создать союз против египетских мамлюков. Эдуард, вероятно, был искренен, когда объявил о своих планах крестового похода. Но реалии европейской политики не позволили ему осуществить это: в 1287 году снова восстали валлийцы, затем возникла шотландская проблема, и, прежде всего, вскоре обострились отношения с королем Франции.
На самом деле Филипп с некоторым беспокойством наблюдал за действиями своего могущественного вассала в Аквитании. Такое продолжительное пребывание в королевстве Франция было совершенно исключительным для короля Англии. Подозрения Филиппа усиливалис тем, что Эдуард укрепляет оборону герцогства. Однако он не заметил никаких признаков враждебности. С ним даже связывались ильханские посланники в 1287 году и еще раз в 1289 году с целью организации возможного крестового похода. Но он избегал обещаний об своем участии в походе. Когда посол монгольского ильхана Раббан Саума призвал его присоединиться, тот ответил, что "если монголы, которые не являются христианами, выказывают желание воевать, чтобы освободить Иерусалим, то и мы должны сражаться: если Богу будет угодно, мы выступим с войском". Но, конечно, не в ближайшем будущем.
Ведь арагонский конфликт затягивался. Перемирие, заключенное в июле 1286 года, не соблюдалось. Арагонские отряды Роджера де Лориа опустошали побережье Лангедока, и все еще ожидалось избрание нового Папы, согласие которого было необходимо для реализации мирного договора, подготовленного по инициативе Эдуарда I. 22 февраля 1288 года конклав наконец достиг соглашения: кардинал-епископ Палестрины Джироламо Марси д'Арколи стал Папой Николаем IV. Он был францисканцем и генералом своего ордена. Скромный и миролюбивый, он был не в состоянии контролировать соперничество между знатными римскими семьями, а возмутительно благоволя к семье Колонна, он только усугубил ситуацию. Более того, следуя по стопам своего предшественника, он поддержал Анжуйский дом в сицилийском конфликте и продолжал непримиримо враждовать с Альфонсо Арагонским. 15 марта 1288 года он отверг проект договора подготовленного в Олорон-Сент-Мари, обязал Альфонсо немедленно освободить Карла Хромого и приказал Хайме и сицилийцам подчиниться его власти.
Все нужно было начинать сначала. В течение лета происходили интенсивные дипломатические переговоры, в которых Филипп участвовал очень мало и скорее как простой зритель. Главную роль всегда играл Эдуард I, всегда движимый яростным желанием примирить анжуйцев и арагонцев в интересах своей семьи и с целью, возможно, возглавить будущий крестовый поход. В конце сентября он встретился с Альфонсо в Арагоне, в Канфранке (Кампо Франко), и 4 октября был подписан договор, предусматривающий освобождение Карла Хромого в обмен на выплату 30.000 марок и предоставление в качестве гарантии 76 английских и гасконских заложников, включая таких высокопоставленных лиц, как Гастон де Беарн, Отто де Грансон, Жан де Веси и Уильям Латимер. В обмен Карл Хромой обязался отказаться от Сицилии, получить от Франции и Папы Римского отказ от любого предприятия против Альфонсо и Хайме и оставить трех своих младших сыновей в качестве заложников.
Только что освобожденный, Карл Хромой отправился во Францию, где встретился с Филиппом, который одобрил договор, а затем вернулся в Италию, чтобы занять Неаполитанское королевство и обсудить ситуацию с Николаем IV. Последний, однако, вовсе не желал признавать условия Канфранкского договора. Он встретил Карла Хромого в Риеци, где находился из-за возникших проблем в Риме. Там, 29 марта 1289 года, он короновал его королем Неаполя и Сицилии в нарушение Канфранкского договора: Карл Хромой, ставший Карлом II Сицилийским, был освобожден от всех обязательств, связанных с этим договором, и признал себя вассалом Святого Престола, которому он выплачивал ежегодный налог в размере 8.000 унций золота. Папа подтвердил отлучение от церкви Альфонсо и его брата Хайме и предоставил Филиппу IV Французскому новые децимы для возобновления крестового похода против Арагона и утверждения Карла Валуа в качестве его короля. Ситуация вновь зашла в тупик благодаря упрямству Папы в пользу анжуйцев.
1288: Первые стычки между Филиппом IV и Папой Римским
До этого момента Филипп IV играл лишь весьма второстепенную роль в решении арагонского вопроса, что отчасти можно объяснить его молодостью и неопытностью. Король Англии и Папа Римский выступали с мирными инициативами, но в противоположных направлениях, что делало их неэффективными. Однако король Франции быстро учился и проявил ясность, благоразумие, а значит, и реализм. У него не было желания возобновлять войну с Арагоном, но он высоко ценил доходы от сбора децима, которые предназначались для финансирования этой войны. Отсюда его колеблющаяся политика, можно даже сказать, нерешительная, избегающая слишком сильной приверженности к той или другой стороне. С одной стороны, он должен был избежать усиления позиций своего грозного вассала, короля Англии, чье пребывание в Аквитании затянулось настолько, что стало подозрительным, а с другой стороны, он не хотел раболепствовать перед Папой, от которого начал отдаляться. Уже в 1286 году, в самом начале правления, возникли первые трения по поводу соответствующей юрисдикции королевской власти и церкви в королевстве. В поздравительных письмах по случаю избрания Гонория IV король жаловался на некоторые злоупотребления: как то, необоснованные посвящения в сан, полученные некоторыми клириками, чтобы освободиться от церковных судов и избежать кровавых наказаний; существование женатых клириков, претендующих на церковные привилегии и церковные суды, которые имели тенденцию рассматривать дела, не требуя доказательств церковного статуса обвиняемого. В 1287 году королевская власть заявила о своих правах в нескольких епархиях: епископ Вивье, который с XII века пользовался неопределенностью своего статуса между Империей и королевством Франция, был вынужден присягнуть королю, и область Виваре перешла под королевский контроль. В епархии Альби король занял место графа Тулузы и епископа в сборе местного налога, причитающегося с владельцем скота, — пезаде, который стал реальным, личным и постоянным налогом. Конечно, это были незначительные вопросы, но тон был задан: новый король намеревался быть хозяином в своем доме и не хотел терпеть посягательств церковной юрисдикции. Семена потенциальной конфронтации с Папой Римским были посеяны. Все зависело от того, кто займет престол Святого Петра.
Николай IV, довольно мягкий и миролюбивый, был не тем человеком, чтобы рисковать крупным конфликтом с королем, чья помощь была ему необходима в сицилийском и арагонском конфликте. Однако в 1288 году эти две проблемы стали предвестниками будущих серьезных ссор. В данном случае Папа и король довольствовались ироничными заявлениями и воспользовались возможностью пойти на компромисс, который позволил бы решить эти проблемы, хотя бы временно. Но если Папой станет человек, не обладающий чувством юмора, что случалось нередко, то ситуация могла выйти из-под контроля.
Все дело было в неразрывном смешении, существовавшем в то время между светской и духовной сферами. Эта ситуация, которая делала конфликты неизбежными, должна была привести в восторг легистов. Во главе каждой епархии стоял епископ, которому помогал капитул каноников. Епископ как глава епархии обладали религиозными полномочиями, что никто не оспаривал. Но епископы также являлись феодалами: епископ был главой епископальной вотчины, регарии, из которой он получал доход, необходимый для его образа жизни. Аналогичным образом, сюзерен владел главным фьефом, от которого зависили подвассалы. Таким образом, епископ и капитул были частью как феодальной светской пирамиды, так и церковной пирамиды. В 1288 году возник двойной вопрос: в Шартре каноники утверждали, что люди их сеньории находятся под их юстицией, то есть церковной юстицией, а не под светской, то есть королевской, юстицией. В Пуатье архиепископ Бордо, от которого зависела епископская кафедра Пуатье, утверждал в согласии с епископом, что он отвечает за инвеституру вотчин, принадлежащих епископству, во время вакантности последнего, что означало, что апелляции из этих вотчин должны были подаваться архиепископу, а не в королевскую судебную систему.
Проблема, конечно, была не нова. Но, как знак времени и новой политической воли государя, королевские чиновники были непримиримы в своем рвении к защите прерогатив своего господина. Епископ Пуатье и глава каноников Шартра отправили жалобу в Рим, и Николай IV решил, что может по-отечески наказать молодого двадцатилетнего короля.
Ответ был язвительным и по содержанию и форме раскрывал решимость и методы нового правительства. Манифест, доставленный в Рим Филиппом де Бомануаром, сенешалем Пуату, безусловно, больше обязан составлением легистам Совета, чем самому Филиппу. Но он написан от имени короля и король, несомненно, должен был прочитать его перед отправкой. Поэтому можно считать, что этот документ полностью был им одобрен.
Тон письма был весьма ироничным и довольно новым для такого рода дипломатического послания. Филипп притворился невиновным и использовал свой юный возраст в качестве оправдания: я молод и неопытен, поэтому могу совершать ошибки; к счастью, существуете вы, почтенный понтифик, чтобы призвать меня к порядку. С самого начала обращение граничит с наглостью:
"Благодарение Богу за милости, которые Он неожиданно оказал нам. Не будучи слишком самонадеянными и не подражая евангельским фарисеям, мы думали, что продвигаем и поддерживаем церковные права с большей заботой, чем все остальные христианские государи. Мы верим, что мы так же, если не больше, чем другие правители, преданы миру и спокойствию нашей матери-церкви в Риме, и что для ее защиты мы привыкли подвергать опасности свою жизнь и жизнь наших подданных.
Поделиться книгой: