Помоги проекту - поделись книгой:
11 сентября пришлось на первый год президентства Джорджа Буша-младшего, окружившего себя советниками, многие из которых разделяли «неоконсервативную» идеологию. Этим «неоконам» (устоявшееся в литературе определение неоконсерваторов. –
Прежде всего, этих праворадикальных интеллектуалов, преимущественно евреев, многих из которых в юности влекли левацкие идеи, в частности троцкизм, занимал вопрос безопасности Израиля, которой угрожала интифада. Они с настороженностью отнеслись к Соглашениям в Осло. Они подозревали президента Джорджа Буша-старшего в том, что тот поставил Израиль в проигрышную позицию на переговорах, и винили Билла Клинтона в том, что он оказывал давление на Израиль с целью заставить эти соглашения подписать. Неоконсерваторы поэтому поддержали «Ликуд» Биньямина Нетаньяху, когда тот в 1996 году пришел к власти после убийства Ицхака Рабина, совершенного евреем-фанатиком на пике волны терактов смертников, за которой стоял ХАМАС. В докладе, вышедшем в том же году под названием «Окончательный разрыв» («A Clean Break»), самые авторитетные «неоконы» выступали за полную реструктуризацию власти на Ближнем Востоке. Это означало свержение тех олигархических и диктаторских режимов региона, ущербная экономическая политика которых держалась только за счет использования популистской антиизраильской риторики. Данная стратегия «упреждения» должна была стать концептуальной основой внешней политики США в регионе. В качестве главного ее поборника выступал Пол Вулфовиц, который при Джордже Буше-младшем займет должность замминистра обороны США. В 1998 году неоконсервативный аналитический проект Вулфовица «Новый американский век» направил открытое письмо президенту Клинтону. (Многие из подписавших его два года спустя займут ключевые посты в администрации Джорджа-Буша-младшего.) Эксперты призывали в письме к отстранению от власти Саддама Хусейна на том основании, что лидер Ирака якобы обходит санкции, наложенные на него ООН в 1991 году по итогам операции «Буря в пустыне», и наращивает запасы «оружия массового уничтожения». Они пытались убедить себя (и других), вторя многочисленным иракским шиитам, эмигрировавшим в США и втершимся к ним в доверие, что ликвидация диктатора будет способствовать зарождению в Месопотамии гражданского общества. На этой основе они построят демократический Ближний Восток, проводящий проамериканскую политику и дружащий с Израилем. События 11 сентября жутко громко и запредельно близко подсказали способ претворения в жизнь этой концепции – масштабная военная операция.
Оправившись от шока и скорби, американцы отреагировали на атаку джихадистов на Нью-Йорк и Вашингтон в два этапа. Первый был направлен на «симптоматическое лечение» зла путем уничтожения организации, несущей за него прямую ответственность. Этот этап начался 7 октября 2001 года с вторжения американских войск на территорию Афганистана, контролируемую талибами, среди которых скрывался Бен Ладен. Наступление смело режим муллы Омара, но главарь «аль-Каиды» ускользнул от возмездия. Целью второго этапа было радикальное устранение самого этого зла через изменение условий, которые, по мнению неоконсерваторов, способствовали тому, чтобы оно пышным цветом расцвело на Ближнем Востоке. Этот этап начался с вторжения в Ирак США и их союзников 20 марта 2003 года. В качестве целей вторжения указывались свержение диктаторского режима Саддама Хусейна и демократизация Ирака. По иронии судьбы по окончании суннитского восстания, возглавлявшегося «аль-Каидой», преимущественно шиитский Ирак перешел в сферу влияния соседнего Ирана. Реакция на это суннитов в конечном итоге оформилась в «Исламское государство Ирака и Леванта», также известное по арабской аббревиатуре ДАИШ. Оно создавалось по новым лекалам международного джихадизма, и в 2014–2017 годах превратило города Мосул и Ракку в столицы царства неслыханного доселе террора.
Наступление в Афганистане продемонстрировало несоответствие между природой вызова, брошенного «двойным газаватом» 11 сентября, и способностями США и их союзников к нанесению удара возмездия. Их военный потенциал был идеально приспособлен для ликвидации режима, контролирующего определенную территорию, с казармами, дворцами, инфраструктурой. Но и их огневой мощи было недостаточно для уничтожения террористической сети. За «аль-Каидой», название которой на арабском означает «базу», «основу», в данном случае скорее скрывалась информационная база данных, связывающая членов организации в виртуальном пространстве, чем централизованная база, занимающая определенную территорию, уязвимую для бомбардировок или десанта. Впрочем, вторжение американцев в Афганистан не оправдало и ожиданий Бен Ладена и аз-Завахири. Они были убеждены, что ответная атака американцев закончится тем, что их экспедиционные силы быстро увязнут в войне и в итоге будут разгромлены, как это было с советскими войсками. Более того, они рассчитывали, что «аль-Каида» воспользуется этим, чтобы возглавить джихад, который поднимет правоверных всего мира против вторжения на эту «землю ислама» войск безбожников. Между тем бойцы, взявшие Кабул, были афганцами, истинными мусульманами, набранными из рядов «Северного альянса», прозападной коалиции племен и народностей, враждебной талибам. Кадры, на которых пленных арабских джихадистов связывали колючей проволокой, не встречали особого сочувствия в исламском мире, который на этом этапе совсем не рвался к участию в новом джихаде.
Хотя «аль-Каида» и обманулась в этой надежде, сама сетевая структура этой организации продемонстрировала высокую степень сопротивляемости вооруженному наступлению. 7 октября 2001 года, когда началось наступление, «аль-Джазира» распространила видеозапись, имевшую огромный резонанс. Перед входом в горную пещеру в Афганистане сидел Бен Ладен в компании аз-Завахири и еще двух боевиков. Сначала главарь «Аль-Каиды» превозносил «благословенный авангард мусульман», нанесший удар по «надменным» США. Затем он поклялся «Аллахом, который возвысил небеса без всяких опор, что ни Америка, ни ее народ не смогут даже мечтать о безопасности до тех пор, пока ее не будет в Палестине и пока все армии неверных не покинут землю пророка Мухаммеда (Саудовскую Аравию. –
Пока самая мощная в мире армия и ее союзники паровым катком катились по Афганистану, видеозаписи такого рода с осени 2001 года и на протяжении 2002–2003 годов регулярно демонстрировались по телевидению, способствуя формированию у Бен Ладена и его подручных имиджа несгибаемых героев. Впрочем, по прошествии времени можно констатировать, что реальное положение вещей было гораздо сложнее, чем та черно-белая картина, которую рисовали тогда оба лагеря, пропустив ее через свое эмоциональное восприятие и отлакировав своей пропагандистской машиной. С одной стороны, инфраструктуре «аль-Каиды» в Афганистане был нанесен значительный урон, и организация лишилась множества руководителей высшего и среднего звена. Среди них были и организаторы терактов 11 сентября, многие из которых оказались в итоге в лагере Гуантанамо. Американская тюрьма стала идеальным местом для создания нового метанарратива о жертвенности джихадистов, разворачивающегося параллельно вторжению американских войск в Ирак, о чем мы расскажем далее. Все это, впрочем, не помешало «аль-Каиде» продолжать свою стратегию террористических атак по всему миру. Тем не менее мобилизовать мусульманские массы под своими знаменами ей не удалось. С другой стороны, все указывает на то, что ликвидация Бен Ладена не была основной целью стратегов Белого дома. Смена режима в Багдаде считалась главным приоритетом, а средства на операцию по поимке «террориста номер один» выделялись по остаточному принципу. Ибо главарь «аль-Каиды» был лишь второстепенным звеном в грандиозном неоконсервативном проекте по переустройству Ближнего Востока путем установления в Ираке нового режима, отвечающего интересам США и способного к мирному сосуществованию с Израилем. С этой точки зрения, явное сопротивление, оказывавшееся террористами-джихадистами на протяжении 2002 года, было очень удобным способом сознательно стирать различие между ролями Усамы Бен Ладена и Саддама Хусейна. Подмена одного противника другим позволяла без конца раздувать мыльный пузырь «войны против терроризма» в надежде добиться осязаемого результата. В декабре 2002 года правительство Ариэля Шарона начало возводить разделительный барьер между Израилем и палестинскими территориями, который станет решающим препятствием для продолжения второй интифады. Устроенный одновременно «аль-Каидой» в Кении теракт против израильских туристов своей цели, по большому счету, не достиг. В выпущенном по горячим следам, дабы сгладить впечатление от фиаско, длинном заявлении «политического бюро “аль-Каиды” в Ираке», перечислялись все теракты, за которые организация брала на себя ответственность, начиная с взрывов 7 августа 1998 года в американских посольствах в Кении и Танзании. К сожалению для авторов, подобный список вряд ли мог компенсировать отсутствие мобилизации «мусульманских масс» всего мира, которые так и не бросились на помощь к гонимым джихадистам.
Вторая (и как предполагалось, решающая) фаза американского ответа на 11 сентября началась 20 марта 2003 года со вторжения в Ирак. С оперативной точки зрения она позволяла вложить всю мощь американской сверхдержавы в достижение главной цели – уничтожение режима Саддама Хусейна. Эта миссия в гораздо большей степени соответствовала военным возможностям США, чем бесконечная охота за неуловимым Бен Ладеном. Более того, именно это и требовалось для того, чтобы зажечь мировую телеаудиторию. Врагов Вашингтона она должна была повергнуть в «шок и трепет» («
Взятие Багдада 9 апреля сопровождалось полным символизма сносом гигантского памятника Саддаму Хусейну на площади Фирдоус (медное изваяние обвязали веревками и свалили, как это делали со статуями Ленина и Сталина в бывшем СССР). Президент США Джордж Буш-младший 1 мая 2003 года на борту авианосца провозгласил победу коалиции под плакатом «Миссия выполнена». В реальности же серьезнейшие трудности, которые оккупация Ирака создавала для США и их союзников, только начинались. Идеологическая предпосылка неоконсерваторов, сводившаяся к тому, что устранение диктатора положит начало процессу демократизации Ближнего Востока, оказалась чересчур оптимистичной. Надежды на то, что утверждение в регионе заокеанских либеральных ценностей положит конец
Эта стратегия представляется ошибочной по двум основным соображениям. Прежде всего, она вела к маргинализации иракских арабов-суннитов. По сути, они все были назначены козлами отпущения за поддержку, которую многие из них оказывали Саддаму Хусейну. Значительную часть суннитов это толкнуло на путь вооруженного сопротивления новому порядку, что вызывало еще большую озабоченность, учитывая то, насколько высокие посты они ранее занимали в военных и разведывательных структурах. Не имея других вариантов выживания, эти националисты, вскормленные партией Баас, поставили свои таланты на службу местным джихадистам. Бывшие противники теперь оказались в одной лодке, поскольку и те, и другие принадлежали к суннитскому арабскому меньшинству, противостоявшему шиитскому большинству и курдам, которых поддерживали оккупационные силы. Этот естественный союз укреплялся связями между арабами-суннитами и «аль-Каидой», которой присягнул на верность иорданец Абу Мусаб аз-Заркауи. Этот ветеран афганской войны и консолидировал рыхлую террористическую сеть, создав иракскую ячейку организации под названием “аль-Каида” в Месопотамии». Ее арабское название «
Мечта неоконсерваторов о демократизации региона на основе преобразования Ирака столкнулась с жестокой реальностью, имевшей мало общего с искусственными геополитическими схемами, создававшимися в Вашингтоне. Падение тоталитарного режима в Багдаде, согласно этим схемам, рассматривалось как один из вариантов сценария, по которому рухнули социалистические режимы в Праге и Варшаве в 1989 году. Американская оккупация продлилась в итоге восемь лет, пока президент Обама, выполняя свое предвыборное обещание, не покончил с ней в октябре 2011 года. Жертвами военной кампании пали 4488 американских военных плюс еще по крайней мере 190 тысяч человек, преимущественно гражданских, погибших в ходе боев и в результате терактов. Много энергии и ресурсов было вложено в политический процесс, направленный на строительство демократических институтов, обеспечивающих представительство различных этно-религиозных сил страны. И тем не менее ситуация на местах характеризовалась, прежде всего, вспышками насилия, сопровождавшими волнения суннитов. Они затрагивали как сам Багдад, так и зоны, где сунниты составляли большинство населения. США удалось добиться определенных локальных успехов вроде ликвидации аз-Заркауи 7 июня 2006 года или подключения некоторых суннитских кланов к борьбе с джихадистами (так называемое движение «Пробуждение» («
Лагерь в заливе Гуантанамо был создан в январе 2002 года на американской военно-морской базе, формально не входящей в юрисдикцию США. «Неприятельские комбатанты», захваченные в Афганистане и в других странах, могли содержаться здесь без предъявления официальных обвинений, на основании одного подозрения в связях с «аль-Каидой». Унижения и пытки, которым подвергались узники Гуантанамо, способствовали созданию образа жертвы, который сунниты-джихадисты умело эксплуатировали, обращая против США острие их метанарратива о «войне против терроризма». Доказательная база в отношении многих заключенных была слабой, вследствие чего пришлось выпустить на свободу несколько сотен из них – настроенных еще более радикально, чем до испытания лагерем. Так, оранжевые комбинезоны, которые носили заключенные, стали символом произвола и несправедливости, и джихадисты заставляли заложников надевать их перед обезглавливанием. Видеозаписи с этими зверствами распространялись через видеохостинги – начиная с казни игиловцами американского предпринимателя Николаса Берга в мае 2004 года. С нее начался зловещий сериал, кульминацией которого стали видео массовых убийств, выкладывавшихся ИГИЛ в соцсетях. В обращениях к США и странам Запада эти казни в попытке отразить обвинения в терроризме, указывая на его моральную относительность, оправдывались все тем же принципом талиона – «око за око». Этой практике положило конец лишь падение «халифата» ИГИЛ осенью 2017 года. Во втором лагере, Абу-Грейб, одной из старейших тюрем саддамовского режима, американские военные также были пойманы на физическом и сексуальном насилии по отношению к заключенным-суннитам. Эти бесчинства, ставшие достоянием прессы в апреле 2004 года, вызвали громкий скандал, имевший очень серьезные последствия для США в силу того, что он подрывал моральное обоснование вторжения в Ирак, совершенного якобы для восстановления законности и правопорядка, попиравшихся преступным баасистским режимом. Абу-Грейб и другие места заключения, такие как лагерь Букка, стали для иракского джихадистского движения идеальными кузницами кадров, создававшими сети, которые лягут в основу ИГИЛ.
Последствия противостояния суннитских мятежников американским войскам будут сказываться вплоть до конца следующего десятилетия. Более того, те, кто планировал вторжение в Ирак, сами угодили в шиитскую западню, расставленную ими для Исламской республики Иран. Здесь они допустили второй крупный стратегический просчет. Антишиитская направленность джихадистского террора, возглавлявшегося аз-Заркауи, была выражена не меньше антизападной. Он стремился к ликвидации «еретиков» (
Несмотря на молодость, Муктада при поддержке Ирана с головой окунулся в политику, чтобы, не мешкая, воспользоваться преимуществами, которые давал ему авторитет семьи. Он призвал единоверцев-шиитов пешком отправиться в Кербелу, эту своего рода Голгофу шиизма. Находящаяся в трех днях пешего пути от Багдада Кербела – место, где 10 октября 680 года солдатами суннитского халифа Дамаска был убит внук Пророка имам Хусейн ибн Али, что положило начало культу мучеников в шиизме. Четыре миллиона правоверных шиитов почтили этим шествием память имама (почти в два раза больше, чем в Мекке, которая в том же году приняла чуть больше двух миллионов паломников). Это помогло создать в первые же месяцы американской оккупации соотношение сил, благоприятное для радикального шиизма, положительно относившегося к Ирану. Муктада также крайне негативно воспринимал фантазии неоконсерваторов на тему гармоничных отношений США и исламского мира. В 2004 году его сторонники, объединившиеся в «Армию Махди», открыли второй фронт против коалиции американцев и их союзников, которые тогда вели бои с суннитскими партизанами в городе Фаллуджа. Шиитская милиция открыто повела борьбу с суннитами за политическую гегемонию только с 2005 года и особенно после 22 февраля 2006 года. В этот день по приказу аз-Заркауи был взорван золотой купол мечети аль-Аскария в городе Самарра, в которой находилась гробница одного из шиитских имамов. Та же участь постигла вход в пещеру, где скрылся
Этот перелом в гражданской войне в Ираке, из которой шииты в итоге вышли победителями, также совпал с избранием в августе 2005 года на пост президента покровительствовавшего им Ирана Махмуда Ахмадинежада. Его предшественник Мохаммад Хатами неоднократно выражал приверженность открытости Западу во имя «диалога цивилизаций». Целью его было представить на мировой арене образ уязвимого Ирана в момент, когда после атак 11 сентября маятник сейсмографа мирового терроризма раскачивался в стане суннитов. Тегеран даже поддержал наступление на талибов, и это несмотря на то что президент США Джордж Буш-младший в январе 2002 года в своем обращении к Конгрессу «О положении страны» включил Иран в «ось зла». Содействуя избранию президентом экстремиста, который уже в первых публичных выступлениях призывал «стереть Израиль с карты мира», иранская политическая элита стремилась наловить рыбки в мутной воде. Отныне она могла с позиции силы «монетизировать» посредством иракских шиитов свою помощь в подавлении суннитского восстания в Ираке. Это происходило в момент, когда политические издержки борьбы с мятежниками становились все более очевидными для американского электората. Массовое вовлечение шиитских милиций в операции по зачистке страны от джихадистов началось, когда те уже значительно обескровили контингенты американцев и их союзников и позиции Вашингтона были ослаблены. Это также создавало Исламской республике Иран благоприятные условия для ядерного шантажа путем обогащения урана. Переговоры с США и Европой о заморозке иранской ядерной программы начнутся только в 2013 году, после того как Ахмадинежада сменит на посту президента Хасан Рухани.
Американский проект переустройства Ближнего Востока под предлогом искоренения причин джихадистского терроризма после 11 сентября не принес результатов, которых ожидали неоконсерваторы, стоявшие за этим прожектом. Он должен был содействовать построению в Ираке гражданского общества, связанного с США и находящегося в мирных отношениях с Израилем. Он был призван обеспечить в полном соответствии с «Концом истории» создание идеальной модели либеральной демократии, которая распространилась бы по всему региону. Тогда, по сценарию вашингтонских стратегов, режим мулл в Иране должен был пасть, а рынок нефти с возобновлением экспорта углеводородов с месторождений Басры и Киркука взят под контроль в ущерб интересам Саудовской Аравии. Надежды «неоконов» не оправдались. По иронии судьбы подавить восстание, поднятое в Месопотамии «аль-Каидой», оккупантам удалось благодаря поддержке местных шиитских формирований, за которыми стоял злейший враг США в лице Ирана. В конечном итоге, только благодаря ему американцы сумели в 2011 году покинуть Ирак, сохранив хорошую мину при плохой игре. Парадоксы на этом не закончились: подавление суннитского восстания в Ираке способствовало озлокачествлению джихадизма. Оно заключалось в отходе и от глобальной иерархизированной организации Бен Ладена, и от стратегии борьбы с «дальним врагом», концептуализированной аз-Завахири. Им на смену пришла горизонтальная матричная система, видоизменяющаяся в зависимости от набора этнических, конфессиональных или социальных конфликтов в регионе, куда она проникала. Эта система пускала метастазы повсюду, особенно в Европе – преимущественно во Франции – и в Леванте. В Сирии и Ираке ее развитие увенчается в 2014 году провозглашением «халифата» Исламского Государства, который станет главным вызовом десятых годов ХХI века.
4. Третье поколение джихадистов. Сети и территории (2005–2017)
Провал пирамидальной стратегии «аль-Каиды» в Афганистане и Ираке возвестил конец «вертикальной» модели, с ее концентрацией на борьбе с «дальним врагом». Аз-Заркауи и его приспешники на словах клялись в верности Бен Ладену, поскольку в то время одно название его организации тут же обеспечивало известность любому, кто объявлял о принадлежности к ней, и немедленную рекламу любому теракту, совершенному от ее имени. На деле же иракские радикалы, не тратя времени даром, сконцентрировали основные усилия на «еретиках»-шиитах. Те казались в долгосрочной перспективе гораздо большей угрозой для проекта суннитского халифата, чем западные оккупационные армии, которые в итоге все равно будут выведены из региона. Особое мнение аз-Заркауи отражено в язвительных посланиях, которыми он обменивался с аз-Завахири, продолжавшим придерживаться «ортодоксального аль-каидизма» в том виде, в каком он изложил эту доктрину во «Всадниках под знаменем Пророка». Аз-Заркауи же настаивал на том, что «на каждую пулю для неверных (представителей Запада) должно приходиться 9 пуль для отступников (шиитов)». Нам известны эти высказывания, поскольку их переписка была перехвачена и обнародована.
В 2004–2005 годах мутация, которую претерпевал джихадизм на своем главном иракском фронте, нашла отражение и в изменении характера терактов, совершаемых на территории Запада. В 2002–2003 годах «аль-Каида» еще направляла экстремистов уничтожать иностранцев от Бали до Момбасы. В Касабланке все жертвы терактов 16 мая 2003 года были марокканцами и мусульманами. 2004 год начался с того, что можно считать
Мадридские теракты идеально вписывались в стратегию джихада против «дальнего врага», и вывод испанских войск из Ирака можно назвать победой этой стратегии. А вот убийство нидерландского кинорежиссера Тео Ван Гога в Амстердаме 2 ноября того же года подчинялось уже иной логике: молодой исламист марокканского происхождения расстрелял и добил ножом ван Гога за «богохульную» короткометражку «Покорность». В фильме угнетенное положение женщин в исламе обличалось соответствующими аятами Корана, проецировавшимися на обнаженную женскую плоть. Убийца не был специально подготовлен «аль-Каидой»; повращавшись в среде нидерландских джихадистов, где оставшиеся неизвестными лица основательно промыли ему мозги, он, пройдя соответствующую идеологическую обработку, решил перейти к действиям. И действия эти подчинялись не стратегии «сверху вниз», а логике принадлежности к определенной сети, раскинутой на определенной территории – в чем заключалось принципиальное отличие этого паттерна от паттерна терактов 11 сентября 2001 года в США и 11 марта 2004 года в Мадриде. Modus operandi был прост: вычисли местного «врага Аллаха», в данном случае в лице правнучатого племянника знаменитого художника, и убей его. Конечная цель – посеять страх в среде ему подобных и наэлектризовать мусульманские массы, якобы «отомщенные» этим деянием. Такой подход к «наказанию богохульников» позже получит развитие в кампании против карикатур на Пророка (опубликованных в сентябре 2005 года датской газетой в знак солидарности с убитым ван Гогом). А самым кровавым его проявлением стала бойня в редакции французского издания «Charlie Hebdo», устроенная братьями Куаши 7 января 2015 года в Париже. Изначальное обоснование такого наказания за богохульство следует искать в печально известной фетве Хомейни от 14 февраля 1989 года, выносящей смертный приговор Салману Рушди, но способ приведения приговора в исполнение – фирменный почерк уже собственно суннитского джихадизма.
Теракты в Лондоне 7 июля 2005 года отразили эти поиски путей усовершенствования модели, теоретическую базу под которую подвел манифест «Всадники под знаменами Пророка». Поиски эти шли по-прежнему под явным контролем «аль-Каиды», рупором которой оставался аз-Завахири. Дата осуществления этих терактов, как и даты предыдущих операций, была выбрана неслучайно. В этот день «глава империи крестоносцев [британский премьер-министр Тони Блэр. –
Два «отца» этого джихадизма третьего поколения – тезки по «
Его главный вклад в историю джихадизма – труд объемом в 2 тысячи страниц «Призыв к всемирному исламскому сопротивлению», который он писал в ходе скитаний и опубликовал на арабском языке в электронном виде незадолго до своего ареста в 2005 году. Не самые лучшие условия для творчества отрицательно сказались на стиле автора книги, содержание самых оригинальных пассажей которой сводится к критическому анализу стратегии «аль-Каиды», которую он, оглядываясь назад, признает провальной.
По мнению ас-Сури, теракты 11 сентября свидетельствовали о наличии у Бен Ладена чрезмерной
Суть радикальной смены курса отражена в смыслообразующем лозунге «Призыва к мировому исламскому сопротивлению»: «система, а не организация» («
Одновременно характер иракского джихада менялся под влиянием второго Абу Мусаба – аз-Заркауи, а затем его местных преемников после того, как в июне 2006 года он был ликвидирован. Родившийся в октябре 1966 года в иорданском городе Зарка, ранее цитадели ООП, ставшей оплотом салафизма, будущий Абу Мусаб, а тогда еще Ахмед Фадыль ан-Наззаль аль-Халейла, бросил школу, недоучившись. Под влиянием местного имама он в 1989 году уехал в пакистанский Пешавар участвовать в афганском джихаде. Там он много общался с одним из главных джихадистских идеологов Абу Мухаммедом аль-Макдиси и сражался в рядах самых радикальных афганских группировок. Аз-Заркауи вернулся на родину в 1993 году и уже в следующем году был приговорен к пятнадцатилетилетнему тюремному заключению. Попав в 1999 году под амнистию по случаю восшествия на иорданский трон нового короля, он вновь уехал в Афганистан, где возглавил центр подготовки арабских и курдских террористов. Мировую известность аз-Заркауи получил благодаря госсекретарю США Колину Пауэллу, который в феврале 2003 года обличал с трибуны ООН его самого и действия его группировки «Ансар аль-Ислам» в Курдистане. Но и в родной Иордании он не останавливался перед терактами и убийствами. После того как в марте того же 2003 года американцы вторглись в Ирак, аз-Заркауи сыграл ключевую роль в организации сопротивления суннитов-джихадистов. На этом поприще он отметился обезглавливанием американского заложника Николаса Берга 7 мая 2004 года. По сценарию этой казни, видеозапись которой потрясла весь мир, будут осуществляться и последующие показательные казни заложников. Исламское государство, как мы увидим далее, сделает в следующем десятилетии эти видео своим излюбленным орудием пропаганды в средствах массовой информации.
Далее, отдавая уничтожению шиитов приоритет над борьбой с американской армией, аз-Заркауи дистанцировался от стратегии борьбы с «дальним врагом», которую отстаивал аз-Завахири. Таким образом, местная ячейка, «“аль-Каида” в Месопотамии», отошла от джихадистской идеологии второго поколения. Связь двух территорий джихада – Европы и Ирака, которая с началом в 2011 году восстания против режима Башара Асада должна была распространиться на весь Левант, стала возможной благодаря совпадению по времени с переходом к третьей фазе джихадизма. Переход этот был оформлен как «Призывом» ас-Сури, опубликованным в электронном виде, так и новыми формами иракского суннитского партизанского движения под руководством аз-Заркауи. Взаимосвязь этих территорий обеспечивалась не только перемещениями джихадистов между ними, но и быстрым распространением социальных сетей. 14 февраля 2005 года в Калифорнии был зарегистрирован сервис YouTube. За короткое время он произвел настоящий переворот в распространении видеоматериалов, сделав их доступными для всех, в отличие от событий 11 сентября, разворачивавшихся еще в телевизионную эру. Это способствовало коренному обновлению методов джихадистской мобилизации, обеспечивших виртуальный контакт между местным терроризмом и глобальным джихадом.
Впрочем, этой третьей фазе, принципы которой были заложены еще в середине первого десятилетия XXI века, нужно было еще несколько лет, чтобы дозреть и развернуться в полную силу. В Европе исключительно благоприятной для нее средой оказались тюрьмы. Здесь молодые джихадисты, попавшие в заключение по возвращении из Ирака или при попытке туда уехать, активно обращали в свою идеологию мелких уголовников из неблагополучных пригородов. Одновременно салафизм распространялся в тех же гетто, когда представители первого поколения иммигрантов, родившиеся и получившие образование в Старом Свете, по достижении совершеннолетия осознавали, что остаются чужими на европейском празднике жизни. И это осознание невозможности повышения социального статуса и улучшения качества жизни толкало многих из них на путь джихадизма.
В арабском мире протестные выступления 2010–2013 годов, породившие поначалу громадные надежды на демократизацию, привели либо к восстановлению авторитаризма, как в Египте, либо к гражданской войне, как в Ливии, Йемене и, прежде всего, в Сирии. Тем временем суннитско-шиитское противостояние, занимавшее все мысли аз-Заркауи, стало главной линией разлома на Ближнем Востоке. В этих новых условиях джихадизм третьего поколения и продолжал развиваться, пока не воплотился в свою самую чудовищную ипостась в виде «халифата» ИГ. Провозглашение в Мосуле в июне 2014 года «халифата», а с ним и нового витка зверств и резни совпадет с волной терактов в Европе, заливших кровью Старый Свет. Так были втоптаны в землю ростки «арабской весны», к анализу которой мы сейчас обратимся.
Часть вторая. От «арабской весны» до «халифата» джихадистов
Введение
17 декабря 2010 года в Сиди-Бузиде, городе, расположенном в центральном Тунисе, двадцатишестилетний уличный торговец Тарек (он же Мохаммед) Буазизи совершил самосожжение после стычки с муниципальной служащей. Именно эта человеческая трагедия, которых в Северной Африке в то время было немало, стала искрой, из которой возгорелось пламя движения, восторженно названного тогда «арабской весной». В следующем году правящие режимы от Туниса до Бахрейна, включая Ливию, Египет, Йемен и Сирию, пали или испытали жестокие потрясения, порою приводившие к гражданской войне. Все остальные арабские страны также оказались затронутыми – прямо или косвенно – различными по своему размаху восстаниями, и многие из них бросили значительные политические, финансовые и даже военные ресурсы на их поддержку или подавление.
Надежды на возможность осуществить демократизацию, пройдя между Сциллой диктатуры и Харибдой джихадизма, вынашивались большинством СМИ и многими неправительственными организациями, восторгавшимися «революцией 2.0», в которой активную роль сыграли социальные сети. Впрочем, по мере того как на экранах смартфонов проступал глубокий раскол общества, движение начало принимать качественно иной характер. Образованная молодежь, представленная выходцами из городского среднего класса, в течение нескольких месяцев после начала восстаний и свержения деспотов оказалась – как на местном, так и на региональном уровне – во власти сил, гораздо более опытных, чем те, что принялись крушить старый порядок. В большинстве случаев исламистские партии, связанные с «Братьями-мусульманами», вставали во главе начатых не ими восстаний в результате выборов, если таковые имели место, либо через уличные демонстрации, организуемые по окончании пятничного намаза, и столкновения с полицией или армией.
Развитию событий по данному сценарию способствовал и спутниковый телеканал «аль-Джазира», финансируемый и контролируемый Катаром – газовым эмиратом, позволявшим каждой арабской семье переживать в прямом эфире ключевые эпизоды «революции», в первую очередь те восемнадцать дней на площади Тахрир в Каире, что привели к отставке Хосни Мубарака 11 февраля 2011 года. Важно и то, что в качестве медийных персон и лидеров движения телеканал представлял не светскую молодежь, а «Братьев-мусульман». Задачей этого «братания исламистов» с революцией было недопущение возможных эксцессов усилиями набожных средних классов, которым и вверялось будущее страны. Сложившаяся турецко-катарская ось пользовалась одобрением Вашингтона при президенте Обаме, которому импонировала ПСР («Партия справедливости и развития») Эрдогана, сочетавшая в себе мусульманскую этику и дух капитализма.
В качестве противовеса этой «братской» оси, использовавшей революционную динамику в своих интересах, выступили другие силы суннитского мира. Их передовым отрядом и главным спонсором являлись нефтяные монархии Аравийского полуострова во главе с Саудовской Аравией и ОАЭ. Эта контрреволюция опиралась на армейскую верхушку – особенно в Египте, где летом 2013 года пришел к власти маршал Абдель Фаттах ас-Сиси, а также на все возрастающий авторитет салафитов в трущобах.
Участники этого контрнаступления пользовались поддержкой Эр-Рияда, щедро распределявшего потоки нефтедолларов, и боролись с «Братьями-мусульманами» за гегемонию в исламизме. Однако их коллективная преданность саудитам строилась на зыбучих песках; проблемой являлась и их восприимчивость к джихадистской пропаганде. Эти отношения становились все сложнее по мере роста могущества принца Мухаммеда ибн Салмана Аль Сауда начиная с 2015 года. Принц все более дистанцировался от ваххабитского истеблишмента, что явилось серьезным – и непредвиденным – побочным эффектом «Весны» 2011 года. Суннитская община не смогла избежать раскола, в основе которого лежало либо благожелательное, либо враждебное отношение к «Братьям-мусульманам». Кроме того, этот постреволюционный внутренний раскол повлек за собой дальнейшее повышение ставок в конфликте. Одним из последствий его стало возрождение терроризма, который под влиянием демократических восстаний временно затаился. Начиная с 2012 года «джихадисты третьего поколения» устраивали многочисленные теракты не только на «землях ислама» в Средиземноморье, на Ближнем Востоке и в Сахеле, но и в Европе. Действовали эти террористы в соответствии с инструкциями их стратегов – двух «Абу Мусабов», ас-Сури и аз-Заркауи.
Такой ход событий привел к обострению противоречий между суннитами и шиитами на Ближнем и Среднем Востоке. Восстания в Бахрейне, Сирии и Йемене, по сути, оказались в заложниках борьбы Ирана и арабских нефтяных монархий, которые придерживались диаметрально противоположных взглядов относительно гегемонии на рынке нефти и будущего Леванта. Лидеры стран Аравийского полуострова с самого начала воспринимали бахрейнское восстание как противостояние между преимущественно шиитским населением и правящей суннитской династией. Военная интервенция Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива – тогда еще, до разрыва Катара с другими членами этой организации в 2017 году, сохранявшего внешнее единство, – положила конец восстанию 14 марта 2011 года.
В Сирии, напротив, режим президента Башара Асада, опиравшегося на алавитское меньшинство, поначалу поддерживался Тегераном и его агентами влияния. Успешной борьбе режима с восстанием, начавшимся в конце марта 2011 года, способствовала и помощь Москвы. Противостояли Асаду по ходу восстания силы, в среде которых суннитская, а затем исламистская и джихадистская составляющие постепенно оттеснили на второй план первоначальный общий протест. Стратегия Ирана и России, направленная на задействование наземных сил зимой 2017–2018 годов, сыграла решающую роль в подавлении мятежников. Энтузиазм Запада, первоначально наряду с нефтяными монархиями их поддержавшего, сошел на нет, когда имидж борцов с режимом начали примерять на себя игиловцы. Схожим образом в Йемене племенные и региональные интересы перемешались в революционной горячке, вылившейся в межконфессиональный раскол, усугублявшийся «аль-Каидой» с одной стороны, и хуситами – с другой.
Углубление этой линии разлома между двумя основными ветвями ислама благоприятствовало процессу «салафизации» суннитского лагеря. Последователи этого учения также подводили теоретическое обоснование под разрыв с шиитскими «еретиками» (
После того, как эти линии фронта получили зримые очертания, деятели международного джихадизма затеяли новое предприятие. На пространстве от Северной Африки до европейских «исламских пригородов» шла мобилизация активистов, готовых сражаться плечом к плечу, чтобы защищать притесняемых мусульман от новоиспеченного врага. Теперь сражаться предстояло не с привычными угрозами – колониальным, а затем империалистическим «крестоносным» Западом или еврейским и сионистским государством Израиль. На смену им пришли еретики внутри ислама, о которых мало кто слышал. Еще меньше было тех, кто на пространстве от Каира до Марракеша и от Марселя до Моленбека с ними сталкивался. Это неожиданное назначение шиизма на роль врага номер один помогло укреплению салафитской идеологии. Оно также подвело прочные основания под притязания салафитов на то, что только их учение воплощает в себе чистую, беспримесную веру: лишь они решительно осуждали последователей имама Али. Буквальное, вырванное из контекста толкование исламских Священных писаний салафитами позволяло им относить к числу «плохих мусульман», например, суфийских мистиков. Их гробницы и мавзолеи начали систематически взрывать еще до того, как начались массовые убийства последователей суфизма.
Распространение салафизма и использование его как орудия джихада проявилось в том, что буквальное следование нормам шариата теперь относилось и к немусульманам. Их либо приговаривали к смерти как «неверных», либо обращали в рабство. Такова была судьба иракской общины езидов. С 2014 года женщин на захваченной ИГИЛ территории превращали в сексуальных рабынь, а мужчин предавали смерти. Такая же участь была уготована Европе, заклейменной современными салафитами как земля «неверных» (
Несколько тысяч молодых европейцев, как выходцев из числа мусульман-иммигрантов, так и неофитов, покинув неблагополучные городские окраины, направились в вожделенный Левант (
«
Менее чем за пять лет восторженные общечеловеческие демократические лозунги «арабской весны» и порожденной ею «революции 2.0» обернулись зловещим салафитским мракобесием, которое как нельзя лучше отражает это послание из Ракки. В конечном итоге, «халифат» ИГИЛ захлебнулся в собственном экстремизме и по итогам военной операции 2017 года был стерт с лица земли. Впрочем, одновременно он ослабил и расколол суннизм, глашатаем которого безосновательно себя провозгласил.
«Арабская весна» в контексте
Когда 17 декабря 2010 года уличный торговец фруктами и овощами Тарек Буазизи совершил акт самосожжения, его поступок можно было бы интерпретировать как проявление классической джихадистской тактики «мученических операций» начала XXI века. На деле же он скорее опровергал ее. Самопожертвование являлось наиболее ярким методом действий террористов, ускоряющим искоренение «неверия» через смерть террориста и его деморализованной жертвы. Буазизи, в отличие от элитных смертников – «
Буазизи и представить не мог, как истолкуют этот жест отчаяния в его родном городе представители движения «дипломированных безработных» и оппозиционные профсоюзные деятели, близкие к радикальным марксистам. Он стал воплощением эксплуатируемого «народа-мученика», а со временем обрел статус легенды. В результате последующей мифологизации он превратился в икону «арабских революций», прокатившихся в 2011 году от Туниса до Бахрейна под лозунгом: «Народ требует падения режима» («
Представление о народе, обретающего суверенитет через «демократию» («власть народа», от греческого «демос» – «народ») идет вразрез с канонами ислама, противопоставляющего ему понятие «
Угроза, которую стала представлять собой «аль-Каида», ударившая США в самое сердце, заставила Вашингтон закрывать глаза на тоталитаризм и коррумпированность режимов в ближневосточно-средиземноморском регионе до тех пор, пока те служили заслоном от джихадистского террора. Ободренные столь снисходительным отношением три деспота, правившие в восточной части североафриканского побережья Средиземного моря, отличались завидным политическим долголетием. Зин аль-Абидин Бен Али пробыл в должности президента Туниса около четверти века (с ноября 1987 года по январь 2011 года), Муаммар Каддафи во главе Ливии – почти сорок два года (с августа 1969 по август 2011 года), Хосни Мубарак правил Египтом три десятилетия (с октября 1981 года по февраль 2011 года).
Вследствие крайней ненасытности властей даже представители тех самых привилегированных классов, которые извлекали выгоду из отсутствия общественных свобод, в конечном итоге пострадали от политических режимов, которые вследствие безграничной коррупции, хищничества и кумовства утратили значительную часть своей социальной базы. Способствовали этому династийные интересы всех трех деспотов. Бен Али осыпал исключительными привилегиями Лейлу Трабелси, свою вторую жену, парикмахера по профессии, и многочисленную родню. Мубарак вел себя так же по отношению к своему сыну Гамалю, а Каддафи проявлял не меньшую отцовскую любовь к своему старшему сыну Сейф аль-Исламу и его братьям. Такое поведение отталкивало от властей тунисскую и египетскую буржуазию, и то, что еще оставалось от этого класса в Ливии. Этот городской средний класс, из которого формировался офицерский состав, быстро отмежевался от своих режимов. Несколько недель волнений, и офицерство уже готово было вступать в альянс, пусть и временный, с обездоленной молодежью, чтобы ускорить процесс смены режима.
Об этом свидетельствует тот факт, что генеральный штаб тунисской армии отказался помочь полиции в подавлении выступлений в столице. Армейская верхушка еще более наглядно обозначила, на чьей стороне ее симпатии 14 января 2011 года, когда не прошло и месяца со дня самосожжения Буазизи, посадив Бен Али в самолет, унесший диктатора из страны. Аналогичным образом египетский Высший совет Вооруженных сил 11 февраля, спустя всего восемнадцать дней после начала оккупации площади Тахрир в Каире, сместил Мубарака, сделав невероятно популярным лозунг: «Армия и народ – пальцы одной руки» («
К бездарному управлению, становившемуся только хуже в течение первого десятилетия XXI века, добавлялись сопряженные с этим структурные проблемы и непредвиденные изменения экономической конъюнктуры, сыгравшие роль спускового крючка. В опубликованном ОЭСР в декабре 2011 года докладе, озаглавленном «Социально-экономическое положение государств Северной Африки и Ближнего Востока и его влияние на события 2011 года», обращал на себя внимание небывалый рост безработицы среди молодежи в 2005–2010 годах. Только в нефтяных монархиях, входивших в состав Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), показатели безработицы размывались за счет массовой занятости на госслужбе. В остальных странах региона уровень безработицы был самым высоким в мире после «Черной Африки» – неудивительно, учитывая то, что лица моложе двадцати пяти лет составляли половину населения (в Йемене этот показатель был самым высоким и достигал 65 %).
Демографические показатели росли быстрее экономических, а раздутый государственный сектор все активнее подминал под себя частный. Особенно показательны в этом отношении Тунис, который восстание охватило первым и где ассоциации «дипломированных безработных» сыграли главную роль, и Египет. В 2010 году безработица в этих странах затронула соответственно по 30 % и 25 % населения в возрастной категории от 15 до 24 лет. Что еще хуже, уровень безработицы среди обладателей дипломов о высшем образовании в обеих странах, только по официальным данным, достиг 15 % (в действительности он, разумеется, был выше). Именно эти молодые образованные люди стали движущей силой восстания и авторами его первых лозунгов. Так проявлялся в регионе давно подмеченный социологами феномен, названный «относительная депривация» элит, которым на заре революционного процесса перекрывалось восхождение по социальной лестнице.
Наконец, на поверхность вышли вопросы, не разрешавшиеся на протяжении всего десятилетия: взлет цен на продовольствие в 2008–2010 годах, последствия потепления климата и пожары, уничтожившие на корню урожай зерна множества стран-экспортеров – от Австралии до России. При этом арабский мир являлся чистым импортером зерновых, цены на которые с конца 2009 года до начала 2011 года в среднем выросли на треть. Помимо этого, наблюдалось подорожание нефти, оказывавшее серьезное негативное воздействие на страны, мало или вовсе ее не добывавшие, такие как Тунис, Египет, Йемен, Бахрейн и Сирия, уже затронутые восстаниями. В 2009–2011 годах цена на нефть поднялась с 62 до 103 долларов за баррель, в результате чего вдвое вздорожали газовые баллоны, широко использующиеся в быту.
Историкам и экономистам давно известно, что рост цен на зерно и муку стал одним из ключевых факторов начала Великой французской революции в июле 1789 года, когда на хлеб могло уйти до половины доходов простолюдина. В современном арабском мире (за исключением нефтяных монархий) продовольствие неизменно занимает значительную часть потребительской корзины как низов общества, так и нижней прослойки среднего класса. Резкий скачок цен на продовольственные товары спровоцировал социальный взрыв зимой 2010/2011 года, усилив недоверие людей к режимам, с деспотизмом которых мирились до тех пор, пока сохранялись перспективы, пусть и туманные, на повышение уровня жизни. Теперь же, в столь беспросветной обстановке, лозунг египетской левой оппозиции «
Падение режима или религиозный раскол
Оглядываясь на многочисленные повороты и хитросплетения, характерные для каждого из шести главных восстаний зимы 2010/2011 года, в ретроспективе можно выделить два их основных типа. В каждом из них, в свою очередь, отражены по три национальных восстания.
К первому типу относятся государства восточной части североафриканского побережья Средиземного моря – Тунис, Египет и Ливия. Для него характерно быстрое свержение носителя власти, которого затем изгоняли, заключали под стражу или казнили. До данного исхода гражданское общество в каждой из этих стран могло в какой-то мере управлять революционным процессом. Ключевым фактором была относительная этническая и конфессиональная однородность обществ, позволявшая им создавать временные союзы отдельных социальных групп разной степени прочности. Они совместно работали над свержением режима, временно отбрасывая присущие им противоречия в «момент энтузиазма». Это известное выражение Карла Маркса было использовано им для описания «весны народов» – эпохи европейских революций 1848 года. «Весна народов» и «арабская весна», несмотря на то что их разделяют полтора столетия, удивительно схожи, если считать, что обе были демократическими явлениями, породили огромные ожидания и в итоге потерпели крах. За исключением Египта, на территории которого проживало коптское христианское меньшинство, составлявшее около 8 % населения, однако не имевшее политического веса, все три страны были практически исключительно суннитскими и арабскими. Единообразие нарушали лишь берберы-ибадиты, проживавшие в горах Нафуса, в ливийском административном центре Зувара и на тунисском острове Джерба, а также племена черных африканцев из ливийского Феццана. Однако ни одно из этих меньшинств не имело ни внутренних ресурсов, ни международных связей, необходимых для участия в строительстве общего будущего.
И все же после падения диктаторов каждое государство пошло своим путем, хотя всех их в конечном итоге коснулся терроризм. Парламентская демократия установилась в Тунисе – и только там. Здесь исламисты и светские партии мирно сменяли друг друга у руля. Восстание позволило Тунису восстановить ход своей истории, характеризовавшейся – до правления Бургибы – движениями реформаторов-модернизаторов, уходящими своими корнями в XIX век. Впрочем, серьезные социально-экономические проблемы отягощали процесс демократизации и способствовали в 2012 году выходу на сцену джихадистов.
В Египте спустя год после избрания в июле 2012 года президента из числа «Братьев-мусульман» произошел мятеж, вдохновленный Саудовской Аравией и ОАЭ, выступавшими за возвращение военного режима. Здесь история вновь доказала, что имеет свойство повторяться. В Египте возродился образ правления мамлюков – военного сословия, не передававшего власть по наследству, – предшествовавший тому пути модернизации и реформ, по которому Египет следовал с XIX века до 1950-х годов, прекратив движение в этом направлении лишь с установлением популистской диктатуры полковника Насера. И при маршале ас-Сиси джихадизм вновь поднял голову, особенно на Синайском полуострове.
Наконец, в Ливии вторжение Запада сыграло ключевую роль в падении режима Каддафи. На смену ему пришли внутренние социальные силы, крайне ослабленные неслыханной жестокостью его всепроникающей тирании. Страна элементарно раскололась между племенами, грызущимися за крохи от нефтяной ренты, что мешало воссозданию ее как жизнеспособной политической единицы. Более того, некоторые регионы перешли под временный контроль джихадистов. И это «несостоявшееся государство» стало главным перевалочным пунктом на пути нелегальной миграции африканского населения в Европу, продолжая традиции мусульманских невольничьих рынков. Хотя общий итог «арабской весны», за исключением Туниса, и можно назвать плачевным, согласно оценке, которая будет приведена ниже, эти три страны, хотя и испытали на себе ужасы террора, тем не менее избежали трагических последствий кровавого раскола между суннитами и шиитами.
Ко второму типу «арабской весны» относились Бахрейн, Йемен и Сирия. Они располагались в восточной части арабского мира, религиозные противоречия в которой имели более серьезные политические последствия, чем в Северной Африке. Восстания в этих странах либо сразу же, либо постепенно оказывались заложниками конфессиональных конфликтов. Именно от них зависело появление потенциальных альянсов между социальными группами, которые могли бы помочь народу «сбросить режим», следуя известному лозунгу. Да и не было здесь, по сути, единого «народа», который в принципе мог бы выдвинуть это требование в расколотом обществе в момент крушения существующего порядка.
Восстание в Бахрейне стало первым, которое подавили по религиозным соображениям. Здесь круглосуточные выступления против правящей династии проходили на Жемчужной площади столицы государства Манамы. Это был бахрейнский Тахрир, с той разницей, что протесты на Тахрире каирском привели 11 февраля 2011 года к смещению Мубарака военными. Тот факт, что большинство населения, а следовательно, и протестующих на Жемчужной площади, исповедовали шиизм, а члены королевской семьи были суннитами, послужил ключевым фактором военной интервенции, начатой 14 марта Саудовской Аравией, ОАЭ и Катаром. Все они, наряду с Бахрейном, входили в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ). Это решение в значительной мере было обусловлено не только монархической солидарностью, но и той угрозой, которую представлял нестабильный – и дестабилизирующий обстановку – остров, находящийся в непосредственной близости от крупных саудовских нефтяных месторождений и предприятий катарской газовой промышленности.
Межконфессиональная рознь играла не менее значимую роль в Йемене и Сирии, но проявилась иначе. В Йемене нефтяные монархии ССАГПЗ в течение нескольких лет проявляли беспокойство в связи с активной работой Ирана с зейдитами, составлявшими большинство населения в горах на севере страны и в Сане – столице объединенного государства, образовавшегося после присоединения бывшей Народной Демократической Республики Йемен в мае 1990 года. Впрочем, данное течение шиизма настолько мало отличалось от суннизма, что представители обеих конфессий молились в одних и тех же мечетях, в чем я лично имел возможность убедиться еще в 1990-х годах. Это разительно отличало их от двунадесятников Ливана, Ирака и Бахрейна, проводивших очень четкую границу между местами отправления культа и догматами каждой деноминации.
Именно в это время начались агрессивные проповеди салафитов в северном Йемене. Щедро финансируемые салафиты обличали зейдитов как еретиков, обращали их детей в суннизм, отрывая от родителей. Реакция не заставила себя долго ждать. Она приняла форму движения хуситов, названного так по имени его основателя. Столкнувшись с угрозой своему существованию, представители движения обратились к близким им по духу шиитам, и Тегеран вскоре начал воспринимать этих новых союзников как своего рода прообраз йеменской «Хизбаллы». Так же их относились к ним и саудовцы, обеспокоенные появлением у своих южных рубежей военной группировки, равняющейся на Тегеран.
Сначала участникам развернувшегося в Йемене весной 2011 года восстания, в котором племенные факторы смешивались с региональными, удалось отстранить от власти президента Али Абдаллу Салеха. Тогда казалось, что процесс движется в направлении демократизации власти, основанной на традиционной системе межплеменных договоренностей и взаимных уступок. Однако в сентябре 2014 года хуситы, покинув свои традиционные опорные пункты на северо-западе страны, захватили столицу Сану. Так был запущен механизм ответных действий, кульминацией которых стала военная интервенция Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратов в следующем году. С этого момента Йемен стал вторым фронтом шиитско-суннитского конфликта, параллельно тому, который уже существовал в Леванте.
Именно на сирийско-иракском пространстве «арабские революции» превратились во внутримусульманские религиозные войны, в итоге вылившиеся в хаос. Первоначально демократические протесты затронули только Сирию. Ирак к тому времени уже глубоко увяз в межобщинной резне, развернувшейся в полную силу после вывода американских войск осенью 2011 года. Смута принимала религиозную окраску в Сирии постепенно: некие подростки написали на стене лозунг «Народ требует падения режима». Подавление демонстраций протеста против их ареста привело к человеческим жертвам. Ответным ходом стали поджоги местных отделений правящей партии Баас. Конфликт достиг апогея после окружения одной из мечетей десантниками и убийства молящихся в ее стенах. Демократические силы стремились преодолеть конфессионализм и моделировать свои действия по египетскому сценарию, где мусульмане и христиане действовали сообща, чтобы добиться ухода Мубарака. Сирийское сопротивление стремилось избавиться от Башара Асада тем же путем. Каждую пятницу оппозиционеры организовывали шествия под соответствующими лозунгами. Затем, с учащением случаев дезертирства военнослужащих-суннитов, с лета 2011 года начал формироваться костяк Свободной сирийской армии. Тем не менее конфессиональным разногласиям впоследствии удастся подорвать революционное единство.
Оплотом оппозиции, в подавляющем большинстве суннитской, были бедные городские и сельские районы, населенные последователями ведущей конфессии. Лоялисты, в свою очередь, группировались вокруг алавитского ядра и тех, кто был лично обязан режиму. Они концентрировались на средиземноморском побережье и в столице. С лета 2012 года, когда большая часть Алеппо была захвачена повстанцами, сирийское восстание пошло по сценарию регионального религиозного противостояния. С одной стороны, финансирование вооруженных группировок за счет нефтедолларов, притекавших с Аравийского полуострова, ускорило проникновение идеологии салафизма и джихадизма в их среду, поскольку спонсоры рассматривали их как боевой авангард в борьбе против распространения иранского влияния в Леванте. С другой стороны, Тегеран, вверяя
Именно так суннитское восстание, охватившее западные провинции Ирака, слилось с восстанием в восточной Сирии, захлестнув всю долину Евфрата и затем распространившись до Алеппо и границы с Турцией. Оно направлялось «Исламским государством в Ираке» – организацией, идейно вдохновленной Абу Мусабом аз-Заркауи и получившей впоследствии название «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ, другой получивший распространение вариант – арабская аббревиатура названия организации – ДАИШ). В 2013 году под пятой ИГИЛ оказалась Ракка, в июне 2014 года – Мосул. За три года, прошедшие до момента отвоевания обоих этих городов осенью 2017 года, «Исламское государство» (или просто «
Чтобы в полной мере оценить его масштаб, мы далее проанализируем восемь лет, отделявшие рождение «арабской весны» от падения «халифата». Эта ретроспектива позволит рассмотреть последовательность событий в каждой из основных стран – участниц этих процессов. В качестве метода анализа различий в динамике процессов на пространстве от средиземноморского побережья до Персидского залива предлагается интерпретация событий в их хронологической последовательности.
Одновременно на этих страницах мы постараемся воссоздать картину распространения метастазов ширившегося джихадизма, губительность его последствий. В первую очередь, речь идет об углублении раскола между суннизмом и шиизмом. Именно он постепенно становится главной линией разлома, вдоль которой разбегаются трещины, разрушающие целостность региона. И эти конфликты оказывают долгосрочное воздействие на и без того хрупкие отношения региона с окружающим миром.
1. Восстания первого типа: от падения деспотов до общественных потрясений
Тунисская демократия: между социальным расколом и угрозой джихадизма
Тунис первым из стран «арабской весны» пережил свою «революцию». И только ему удалось реализовать первоначальные чаяния, сменив диктатуру либеральными институтами. Принятую в январе 2015 года конституцию приветствовали как «самую демократичную в арабском мире». Подобная исключительность объясняется прочными позициями сравнительно многочисленного среднего класса, обучавшегося по билингвальной арабо-французской системе в коллежах, оставшихся в наследство от бургибизма и времен французского протектората. Этот класс также почерпнул для себя многое из образовательной и административной реформ, проводившихся с XIX века. В то время Тунис располагал решительными государственными деятелями, знавшими, как, не выходя за рамки мусульманского и османского мира, создавать собственную идентичность и модернизировать ее. Свой вклад вносила и интеграция в общество таких групп населения, как янычары европейского происхождения, и пленники, которых тунисские пираты захватывали в открытом море или в ходе набегов на прибрежные районы. Переходя в ислам, они пополняли космополитичную элиту Туниса, которая до сих пор во многом состоит из их потомков.
Из шести стран, которых коснулась «арабская весна», Тунис в географическом плане был ближе других к Европе, и значительная доля его населения впоследствии оказалась более подготовленной к восприятию конкретных реалий демократического устройства общества. Почти одна десятая часть населения проживала за границей, преимущественно во Франции, и совершала регулярные поездки на родину и обратно. Этот мощный средний класс путем сложных компромиссов встал у руля во время переходного периода, начавшегося после падения диктатуры. Он обеспечил воссоздание социальных структур, долгое время находившихся на полуподпольном положении. Тунису повезло в том плане, что достоинства прошлого позволяли устранять пороки настоящего – хотя отсутствие настоящего единства страны все еще создавала серьезные трудности.
Восстание и послереволюционная реконструкция прошли в своем развитии ряд этапов. Подготовленные временным правительством выборы в Учредительное собрание в октябре 2011 года привели к победе исламистской партии «ан-Нахда» («Партия Возрождения»), создавшей коалицию с двумя светскими партиями, которую окрестили «тройка». Она столкнулась с социальным кризисом, противопоставившим богатые прибрежные регионы северо-востока страны нищим степным территориям юга и горным районам запада. Ей также пришлось иметь дело с ростом салафитского прозелитизма и джихадистского насилия, пользовавшихся этой географически детерминированной неравномерностью экономического развития. В связи с тем, что новые власти оказались не в состоянии справиться с этими проблемами, под давлением гражданского общества, профсоюзных и предпринимательских организаций, в январе 2014 года было сформировано так называемое «техническое правительство».
Проведенные в том же году парламентские и президентские выборы принесли победу светской партии «Нидаа Тунис», основатель которой стал в декабре главой государства. Внутрипартийные разногласия, впрочем, вынудили президента обратиться за поддержкой к бывшим конкурентам – партии «ан-Нахда», результатом чего стало формирование 26 августа 2016 года правительства национального единства. Эта «большая коалиция по-тунисски» понизила градус политической напряженности и способствовала демократизации исламистской партии. Но она оставалась громоздкой конструкцией, не успевавшей решать самые насущные вопросы. Политическая эквилибристика была неприемлема для общества, экономика которого не справлялась с коррупцией. Тем временем соседняя Ливия трещала по швам, и постоянно маячившая на горизонте угроза терроризма вынуждала правительство отстегивать все больше бюджетных средств на борьбу с ней.
Потрясшие весь мир в 2015 году нападения на туристов в музее Бардо и на бальнеологическом курорте напомнили, что Тунис являлся для «Исламского государства» одним из крупнейших поставщиков иностранных наемников (по разным оценкам, от четырех до шести тысяч человек). Социально-географический раскол общества со времен самосожжения Буазизи не только никуда не делся, но и нашел отражение в электоральных предпочтениях, подчеркнув различия между секуляристами и исламистами. Первые получили большинство на осенних выборах 2014 года в более густонаселенных и зажиточных северо-восточных районах Туниса, что позволило Беджи Каиду Эс-Себси стать президентом республики. На бедном юго-западе победу вновь, как и тремя годами ранее, одержали Монсеф Марзуки и близкая ему партия «ан-Нахда». Демократический процесс как будто вновь и вновь возвращался к исходной точке, в Сиди-Бузид, где 17 декабря 2010 года началось восстание. Этот населенный пункт, воплощавший в себе такую ключевую характеристику страны, как социальное неравенство по географическому принципу, был связан не только с портовым городом Сфакс с его активной торговлей и оливковыми маслобойнями, но и с лишенными ресурсов бесплодными степными районами, откуда родом была семья Буазизи.
Искра Сиди-Бузида
Политический процесс, запущенный в Тунисе самоубийством молодого уличного торговца овощами и фруктами, обеспечил временное, но в историческом плане очень важное демократическое взаимодействие между различными социальными слоями. Это был тот элемент, которого не хватало ни Египту, ни Ливии – двум другим странам североафриканского побережья, где также пали режимы. С самого начала закваской движения служили группировки крайне левых взглядов, состоявшие из «дипломированных безработных». Всего за несколько дней оно перекинулось из провинции в густонаселенные столичные предместья, наводненные выходцами из сельской местности. Занимая общественное пространство, эта молодежь из неблагополучных пригородов в итоге смела авторитарное административное деление, навязанное правящим режимом.
На алчность власти в сочетании с массовой безработицей и неэффективными методами правления наложился взлет цен на продовольствие. Это давало городскому среднему классу повод выступить против Бен Али с открытым забралом. Одни приспособились к диктатуре, другие жили в страхе перед вездесущими силовиками, но и те, и другие увидели, наконец, долгожданную возможность сбросить деспота. Этот шанс давал им союз с неимущей молодежью, еще вчера пугавшей их и презираемой ими, а сегодня ставшей хозяевами улицы под лозунгом «Хлеба и достоинства!». Это и другие социальные требования до некоторой степени перекликались с призывами к «свободе и демократии», с которыми выступали жители более благополучных районов Туниса. Военная верхушка, вышедшая из того же среднего класса, отказывалась оказывать помощь полиции в подавлении восстания. (Получив за несколько лет до восстания приглашение выступить на конференции в Академии Генерального штаба, я был поражен царившей там свободой мнений – в отличие от университета, находившегося под контролем спецслужб.) Это позволило быстро изгнать президента, сведя человеческие потери к минимуму. В ходе переходного периода, начавшегося после бегства Бен Али 14 января 2011 года, временное правительство поначалу какое-то время находилось под контролем жителей буржуазных кварталов столицы и прибрежных городов. Впрочем, некоторые из них уже запятнали себя сотрудничеством со старым режимом или находились по отношению к нему лишь в формальной оппозиции, и жаждавшая мести улица не давала им цепляться за теплые кресла.
Тем не менее воздух был пропитан свободой, наступившей вслед за десятилетиями диктатуры. В феврале – марте 2011 года были освобождены все политзаключенные и вернулись политэмигранты. Многочисленные исламистские деятели внезапно получили полную свободу действий на политической арене. В своей пропаганде они объясняли все мерзости свергнутого режима его светскостью. Она нарочито афишировалась в годы правления Хабиба Бургибы (1956–1987), хотя уже его преемник Зин аль-Абидин Бен Али дистанцировался от этой политики. При нем в Карфагене был возведен огромный минарет, и он демонстративно совершил хадж в Мекку, пытаясь адаптироваться к ползучей исламизации, происходившей в Тунисе с 1970-х годов. Он даже пытался воспользоваться ею в собственных целях. Но, к сожалению для Бен Али, отождествление светского образа жизни с безбожием неправедного правителя, узурпирующего власть Аллаха, всегда было общим местом риторики исламистов. А дополнительным аргументом в их пользу являлся тот факт, что находившиеся в заключении деятели, в первую очередь руководящие работники партии «ан-Нахда», подвергались публичным оскорблениям и даже пыткам. Это возводило их в статус классических жертв режима даже в глазах их светских оппонентов. Возвращение из Лондона 31 марта 2011 года основателя партии Рашида аль-Ганнуши позволило выстроить дисциплинированную организацию с собственной идеологией – в отличие от неоднородного светского движения, расколотого на многочисленные мелкие группировки. Некоторые из них, по сути, являлись лишь средством удовлетворения личных амбиций их лидеров.
Тем временем социальные лозунги неблагополучных районов перехватили салафиты, начавшие численно превосходить левых радикалов, инициировавших революционный процесс. Они также воспользовались исчезновением с улиц дискредитировавшей себя полиции и попытались восстанавливать пошатнувшийся общественный порядок при помощи введения норм шариата, пока не стали отождествляться с рэкетом, агрессией и самоуправством аналогично тому, как это происходило во время алжирского джихада девяностых в районах, контролируемых Вооруженной исламской группой (ВИГ). Беспокойство, начавшее охватывать представителей среднего класса, усилилось с объявленной на волне революционной эйфории амнистией террористов, многие из которых участвовали в боевых действиях в Афганистане, Чечне и Ираке. Самым известным из них был уроженец города Мензель-Бургиба близ Бизерты, называвший себя «Абу Ияд ат-Туниси» (настоящее имя Сейфаллах бен Хасин). 9 сентября 2001 года он по инициативе Бен Ладена организовал в Афганистане ликвидацию полевого командира Ахмад Шаха Масуда, осуществленную двумя бельгийцами-магрибинцами. Ат-Туниси также был связан с организаторами теракта в синагоге Эль-Гриба на острове Джерба в апреле 2002 года. По выходе из тюрьмы он основал организацию «Ансар аш-шариа» («Сторонники шариата»). Впоследствии она станет ведущей группировкой тунисских джихадистов, сочетавшей активный прозелитизм с подпольной деятельностью, действовавшей до запрета в августе 2013 года после убийства ряда светских политических деятелей.
Именно так движение «ан-Нахда» стало восприниматься частью тунисской буржуазии (порою даже теми ее представителями, что придерживались светских взглядов) в качестве единственной силы, способной обеспечить общественный порядок. В его пользу говорили два аргумента: во-первых, ряд его лидеров подвергался преследованиям со стороны ненавистного старого режима. Во-вторых, восстанавливая порядок, «ан-Нахда» не шла на коренную ломку социальной иерархии в обмен на усиленную исламизацию политической сферы. 21 февраля 2011 года бурные протесты бедноты перед дворцом Касба – ставкой временного правительства – создали угрозу массовых беспорядков и начала открытой классовой борьбы. Следующий шаг в виде превращения «ан-Нахды», вышедшей из недр «Братьев-мусульман», в правящую партию после победы на выборах в Национальную конституционную ассамблею в октябре 2011 года, стал возможным благодаря Верховной комиссии по достижению целей революции, созданному тунисцами на время переходного периода органу, в котором были представлены независимые юристы. Эта организация не имела аналогов ни в одной другой стране, охваченной «арабской революцией». Введенная Комиссией система выборов с пропорциональным представительством ограничивала возможности партии-победительницы, которые предоставила бы ей мажоритарная система, что вынуждало партию «ан-Нахда» к формированию коалиции с двумя светскими партиями. Это были левоцентристский «Конгресс за Республику» (КЗР) под председательством Монсефа Марзуки и правоцентристский «ат-Такаттуль» («Демократический блок за труд и свободу»), возглавлявшийся Мустафой бен Джафаром. Коалиция сформировала правительство, получившее прозвище «тройка». В этом смысле Тунис избежал судьбы Египта, где исламисты, захватив три четверти мест в парламенте, вступили в жесткую конфронтацию с армией.
Такая упряжка в три лошади, в которой коренник шел рысью с опущенной головой, а пристяжные неслись галопом, была в XIX веке для русских саней и телег оптимальным средством передвижения по утопающим в грязи или заснеженным дорогам. Это сравнение применимо и к тунисской коалиции, где каждый шел своим аллюром, сводя воедино энергетику различных социальных и региональных групп и идеологические веяния. Уроженец забытого Богом юга страны Монсеф Марзуки, невролог, получивший образование во Франции, где жил и практиковал много лет, стал первым смуглокожим тунисским президентом (хотя в переходный период 2011–2014 годов этот пост и являлся скорее символическим). Голубоглазый блондин османского происхождения Мустафа бен Джафар возглавил Конституционную ассамблею.
Партия «ан-Нахда» назначила премьер-министром (наделенным реальными полномочиями) инженера Хамади Джебали, выпускника элитной парижской Национальной высшей школы искусств и ремесел. Этот выходец из прибрежного города Сус представлял в партии течение, наиболее открытое для политического диалога с секуляристами и средним классом. В 1987 году он заложил бомбу в отеле родного города, в чем потом должным образом покаялся. 29 октября 2011 года, за несколько дней до вступления в должность, Джебали дал мне интервью. Он объяснял мне тогда, что партия отказалась от тоталитарного наследия «Братьев-мусульман», взявших за образец для подражания коммунистические партии, в пользу социал-демократической ориентации. Он отвергал стратегию алжирского ИФС (Исламского фронта спасения), которая привела к гражданской войне и политическому хаосу девяностых. При этом Джебали в высшей степени одобрительно отзывался о турецкой Партии справедливости и развития (ПСР) Эрдогана, рассчитывая на то, что она обеспечит ему поддержку Европы и США.
Годом позже, 12 сентября 2012 года, уже президент Тунисской Республики Монсеф Марзуки описывал мне активистов партии «ан-Нахда» как «демократов с серьезным религиозным багажом – подобно европейским христианским демократам, – а в социальном плане скорее либеральных консерваторов». Роль своей партии – КЗР (Конгресс за республику) – он видел в проведении «глубоких социальных реформ». В течение всего первого года своей работы «тройка» испытывала постоянное давление со стороны обездоленных тунисцев, и Марзуки предсказывал поражение на выборах, если эти реформы не будут проведены. Два года спустя эти опасения оправдались. По его мнению, салафиты были лишь «идеологической маской, служившей для выражения социальных требований бедноты».
Впрочем, такое видение ситуации Марзуки, отражавшее классическое представление марксистов о религии как о простой надстройке, было далеко от истины. Его ошибка заключалась в том, что он не принимал во внимание тот культурный раскол, на основе которого движение «ан-Нахда» и его наиболее крайнее проявление в виде джихадизма организовывали линии разлома общества. Не замечал он и того, что «классовая борьба» была для них лишь фигурой речи. Хотя принадлежность к «обездоленным» и была мощным мобилизующим фактором, в ригористской исламистской риторике противостояние между буржуазией и пролетариатом формулировалось в совершенно иных терминах – как битва, в которой определяющими факторами были «верность и отчуждение» («
В их представлении, есть истинно верующие (хранящие «верность» явленной им Истине и ее толкователям) и есть отступники, еретики, безбожники, которых первые «отчуждают» от себя. Этот разрыв непреодолим и делает их сосуществование в рамках одного общества невозможным. Остается только два варианта: либо организовывать территориальные анклавы, которые, подобно метастазам, расползутся по всему миру (как надеялись салафиты), либо создавать общину, очищенную от скверны террором и массовыми убийствами (способом реализации такой концепции на практике в 2014–2017 годах стал «халифат» ИГИЛ).
В Тунисе с середины 2012 года консенсус между «умеренными» исламистами и секуляристами, воплощением которого служила «тройка», споткнулся именно об эти трудности. Вопрос о том, идти или нет на сделку с экстремистами, поднимал проблему принципиально разного отношения к характеру Конституции, в которой упоминание ислама должно было сочетаться с признанием свободы вероисповедания. Это было главное препятствие к достижению договоренности между партией «ан-Нахда» и светским средним классом. Тот отдавал должное исламистскому движению, но обвинял его в неспособности сдержать рост насилия со стороны джихадистов, достигшего апогея в ходе трагических событий 2015 года. Это обстоятельство меняло баланс сил на политической сцене с 2013 года не в пользу партии «ан-Нахда» и заставляло Рашида аль-Ганнуши вносить коррективы в свой курс.
Салафиты перешли к открытой конфронтации в университете Мануба, в высшей степени символичном месте на окраине столицы. Они попытались захватить факультет филологии и гуманитарных наук, который считали оплотом безбожия. Экстремисты заставили студенток закрывать лицо никабом, захватили кабинет декана, спустили тунисский флаг и заменили его черно-белым знаменем «халифата» с текстом шахады (исламского «свидетельства о вере»). Все это происходило в ноябре 2011 года, когда «тройка» уже приступила к работе. Салафиты воспользовались благодушием некоторых министров из числа членов партии «ан-Нахда», чтобы нарушить мирное течение жизни в кампусе и обеспечить себе доминирование над всеми прочими силами. Их главный агитатор, джихадист Мухаммед Бахти, освободившийся по амнистии в марте 2011 года, рассказывал мне, что цель их заключалась в том, чтобы «выгнать профессоров, этих атеистов и сторожевых псов французов, промывших им мозги».
После университета, в июне 2012 года, салафиты избрали своей целью художественное пространство. Они разгромили выставку во дворце Абделлия в столичном жилом пригороде Ла-Марса. На сей раз жертвами стали художники, которых преследовали по согласованию с прокуратурой за «святотатство»: в частности, по делу проходила инсталляция, на которой были представлены женские головы, покрытые платками и торчащие из кучи камней. Камни же были обернуты в листки с цитатами из исламских священных текстов, призывающими к побиению камнями за прелюбодеяние. Официально выдвинутые обвинения свидетельствовали о том, что салафиты внедрились и в судебную власть. Подобный случай имел место в Египте в 1995 году. Тогда судьи заочно расторгли брак профессора Насра Абу Зайда с женой (без ее на то согласия) на основании того, что вероотступник, каковым объявили профессора, не имеет права состоять в браке с мусульманкой.
Именно в городе Сиди-Бузид, отправной точке арабских революций, принял зримые очертания конфликт ценностей, в ходе которого салафиты стремились обеспечить себе культурную гегемонию. Группировка «Ансар аш-шариа» во главе с Абу Иядом взяла под свой контроль главную мечеть, расположенную на проспекте, только что переименованном в честь Мохаммеда Буазизи. Джихадисты нарекли ее «
День спустя после совершения пятничного намаза имам мечети «Таухид» дал мне понять, что Буазизи не подпадает под определение «мученика», каковым его считали в народе:
Далее он объяснил, в чем его движение расходится с партией «ан-Нахда»:
На вывешенных на выходе из мечети плакатах с призывом к верующим вносить пожертвования в поддержку салафитов также присутствовали фотографии зверств, совершенных армией Башара Асада, названной «шиитской», в отношении сирийских «мусульман», по умолчанию суннитов. Шиизм имел давнюю историю в Тунисе: именно здесь шиитский халифат Фатимидов еще в Х веке основал свою первую столицу – город Махдия («Город мессии»), и традиционные верования сохраняются здесь по сей день. Импульс к их возрождению был придан на современном этапе, когда популярность ливанской «Хизбаллы» и ее лидера Хасана Насраллы убедила некоторых арабских националистов в том, что только «партия Бога» способна противостоять Израилю. В народном представлении борьба с сионизмом и поддержка палестинцев всегда была важнее распрей между мусульманами. Однако группировка «Ансар аш-шариа» переместила линию противостояния Добра и Зла в исламский мир, разведя по разные стороны баррикад правоверных и отступников. Себя она причисляла к первым, а вторым, наряду с еретиками разного рода, выносила
На еженедельной субботней ярмарке 8 сентября 2012 года, на следующий день после моей беседы с имамом мечети «Таухид», этот же плакат был развернут на ярмарочной площади. Здесь он служил для социальных низов символом общественного контроля и морального порядка. Два дня спустя перед той же мечетью я случайно столкнулся с Абу Иядом собственной персоной. Само его присутствие здесь говорило о том, насколько важным для джихадистов было присвоение себе такого символа революции, как Сиди-Бузид. Разговор, впрочем, не сложился, поскольку тунисец-франкофон из его свиты, говоривший с характерным акцентом жителей парижских исламских предместий, узнал меня и представил своему патрону в качестве «врага Аллаха». Это было одно из последних появлений прославленного террориста на публике. Выложенный неким калифорнийским коптом в сентябре 2012 года в YouTube фрагмент фильма «Невинность мусульман» был сочтен исламистами оскорбительным для Пророка. В пятницу 14 сентября с кафедры главной мечети столицы Туниса аль-Фатх («Завоевание»), Абу Ияд обратился к правоверным с призывом обрушить их гнев на Америку. В результате были подожжены посольство США и находившаяся по соседству американская частная школа. Тогда же в соседней Ливии боевики, организационно связанные с «Ансар аш-шариа», убили американского посла во время штурма консульства США в Бенгази 11 сентября, в день «благословенного двойного газавата» 2001 года, жертвами которого стали Нью-Йорк и Вашингтон.
Демократический всплеск против салафизма
Поделиться книгой: