Тайны Балтийской Атлантиды

Не таков грек! Он был чувствителен и знал страх; он обнаруживал и свои страдания, и свое горе; он не стыдился никакой человеческой слабости, но ни одна не могла удержать его от выполнения дела чести или долга. То, что у варвара происходило от дикости и суровости, у него обусловливалось принципами. Героизм грека — это скрытые в кремне искры, которые спят в бездействии и оставляют камень холодным и прозрачным, пока их не разбудит какая-нибудь внешняя сила. Героизм варвара — это яркое пожирающее пламя, которое горит непрерывно и уничтожает или, по крайней мере, ослабляет в его душе всякую иную добрую наклонность. Когда Гомер заставляет троянцев вступать в бой с диким криком, греков же — в полной тишине, то комментаторы справедливо замечают, что этим он хотел представить первых варварами, вторых — цивилизованным народом».

Мы быстро пролетим над всем этим, как некогда — малыш Нильс Хольгерсон из сказки Сельмы Лагерлёф: далеко внизу нам померещится сказочный город, чей образ затем померкнет и бесследно растворится в холодных волнах Балтики. Хотя всякий, кто хотя бы раз внимал доносящемуся из морских глубин колокольному звону, никогда не сможет успокоиться…

Но нет ли каких-либо сохранившихся до нашего времени зримых свидетельств реального существования Винеты?

«Винетский крест» на стене церкви в Козерове

В церкви современного (весьма популярного, в том числе и среди наших российских соотечественников) балтийского курорта Козеров на северном побережье острова Узедом в германской земле Мекленбург-Передняя Померания (или, говоря по-славянски — Велиград-Переднее Поморье), то есть именно там, где, по легенде, некогда обитатели Винеты разъезжали на лошадях с золотыми подковами, можно по сей день увидеть так называемый «Винетский крест» — распятие грубой, но прекрасной в своей грубости, работы, обретенное в XV веке козеровскими рыбаками плавающим по волнам в открытом море. Так, во всяком случае, написал местный хронист. Местные же жители утверждали, что Распятый выплыл на поверхность моря из затонувшего города. Правда, экскурсоводы, водящие по церкви посетителей (включая наших с Вами уважаемый читатель, соотечественников), называют «Винетский крест» работой шведского резчика по дереву того же XV века, в котором распятие было обнаружено узедомскими рыбаками. И потому «Винетский крест», как это ни печально, сможет указать нам путь к историческому ядру, или зерну, легенды о Винете не более точно, чем «Винеташ-трассе» (или по-нашему, по-русски, — «Винетская улица») современного Козерова, известная сто лет тому назад всякому жителю острова Узедом проселочная «дорога на Винету» и т. д. Ну, как тут удержаться и не привести в качестве иллюстрации нашей мысли цитату из повести классика прусской и вообще немецкой, литературы Теодора Фонтане, посвященной восточно-германской области Шпреевальд: «Вероятно, ничто не настраивает народ в его поэтических наклонностях на столь творческий лад, как вид произведений искусства, непонятных ему. Он не успокаивается, пока не находит им истолкования, проявляя при этом и склонность и умение приспособить уже известные ему сказания или истории к этому вновь обретенному, загадочному „чему-то“».

Предполагаемые места расположения Винеты на старинных картах

Если заменить в приведенной выше цитате слова «произведений искусства» на «явлений природы», сказанное оказывается вполне возможным применить и к так называемому Винетскому рифу (или, по-немецки — Винетарифу) на северном побережье Узедома. Предположение, согласно которому лежащие там огромные валуны — не что иное, как руины Винеты, содержится еще в хронике Померании, написанной в XVI столетии широко известным в свое время деятелем немецкой Реформации Йоганнесом Бугенгагеном (или, в современном написании, Бугенхагеном). Простонародье верит, писал он в своей хронике, что Винета, «знаменитейший и благороднейший город Европы», располагался в померанской области Узедом, там, где поныне близ Свине[16] показывают руины огромного города. А современник Бугенхагена, уже упомянутый выше вольгастский канцелярист Томас Канцов, «сам видел» их, для чего ему даже не нужно было доезжать до Свине. Вот как он писал об этом в своей собственной хронике:

«И это доподлинно так, в чем всякий может убедиться и сегодня. Ибо если кто-нибудь пожелает переправиться из Вольгаста через реку Пеене (Пену — В. А.) и отправиться в землю (так он называет остров — В. А.) Узедом, и прибудет в окрестности деревни под названием Дамеров, то увидит там часть большой дороги, ведущей прямо в море и видимой даже сквозь толщу воды (ибо с тех пор море затопило большую часть суши), большие камни и фундамент. Так и я вместе со многими другими ездил туда и сам видел все это. Однако целых стен там не осталось, ибо со времени разрушения города прошло так много столетий, что невозможно было стенам устоять под напором волн бурного моря столь долгое время. Однако же большие камни от фундаментов все еще сохранились, расположенные все еще так, как располагаются они обычно под домами…один рядом с другим, а в некоторых местах — и один на другом… Среди них в трех или четырех местах есть камни, столь огромные, что выступают на локоть или еще выше из воды, и можно, по трезвом рассуждении, помыслить, что там стояли некогда их церкви или ратуши… Местные же рыбаки уверяли нас, что там сохранились участки вымощенных камнями улиц, поросшие мхом, а также занесенные песком, и потому не доступные взору человека… И, проезжая в разных направлениях мимо этих фундаментов, стараясь запомнить расположение улиц, мы убедились в том, что город был вытянут в длину, и простирался он в длину с востока на запад… Увиденное позволило нам предположить, что размером он был с город Альт-Любек (Старый Любек[17] — В. А.), ибо в длину лишь на четверть был доступен обозрению, ширина же его превышала ширину старого города Любека. Можно представить себе размеры той части города, которую мы не увидели, ибо она ушла под воду» («Хроника Померании на верхненемецком диалекте», том I, Штеттин, 1898 год)[18].

Сходная картина предстала и взору ученого племянника Бугенхагена — Иоганнеса Луббекиуса, бургомистра померанского местечка Трептов на Реге, в 1564 году. Подобно канцеляристу, сделавшему это до него, Луббекиус (или Луббекий) сравнил размеры территории, покрытой древними камнями, с размерами разных городов Ганзейского союза, после чего опубликовал чертеж, на котором наблюдатель должен был различить регулярно расположенные мощеные улицы, обрамленные фундаментами исчезнувших домов.

Подобных свидетельств имелось немало. В XVIII столетии один энтузиаст-чиновник узрел на месте предполагаемых развалин погибшего ненастною ноябрьской ночью города развалины казарм, здания адмиралтейства и даже остатки пушек (!), так что вплоть до середины XIX века не только на страницах книг энтузиастов-одиночек, но и на военных картах Генерального Штаба прусской королевской армии указанное место обозначалось, как «руины Винеты». Однако еще ранее, в XVI–XVIII веках, многие картографы, слишком легко поверившие фантазиям чрезмерно впечатлительных наблюдателей, среди других, реально существующих, населенных пунктов, изображали на северном побережье острова Узедом, а порой — в акватории между островами Узедом и Руден — «Винету, торговый порт, поглощенный морем и находящийся ныне под водой». Однако плоды их творчества, вне всякого сомнения, имеют скорее культурно-историческое, чем подлинно историческое значение, не являясь серьезным подспорьем в поисках происхождения легенды о Винете.

Не стоит осуждать местных рыбаков, чьи сети часто рвались о таинственные камни, за то, что они усматривали связь между столь необычными скальными образованиями и преданиями о Винете. И да простят узедомские островитяне, по сей день показывающие приезжим те места, где дети жителей чудесного города пускали прыгать по воде полновесные серебряные талеры вместо обычных камешков, автора настоящей книги, если он лишний раз подчеркнет, что так называемые «развалины Винеты» на побережье имеют к историческому прошлому такое же отношение, как предполагаемый «клад янтарной ведьмы» в недрах горы Штреккельберг, ставшей ныне одной из излюбленных туристами достопримечательностей Козерова. Не будем приводить окончательных доказательств правильности нашего утверждения, чтобы не лишать островитян дополнительного источника дохода от туризма…

Винета на старинной карте Померании

К тому же, несомненно, заслуживает внимания мнение по данному вопросу добропорядочного гражданина и наблюдательного моряка Йоахима Неттельбе(е)ка. В 1775 году его корабль налетел на Винетский риф, после чего он с борта шлюпки измерил лотом глубину в месте кораблекрушения. Свои впечатления Неттельбек впоследствии изложил в своей автобиографии под названием «Удивительная история моей жизни» в следующих выражениях: «Проплывая дальше, я установил, что вся эта банка состоит сплошь из крупных каменных блоков, залитых водой на высоту от четырех до пяти футов. Между ними были места глубиной от четырех до семи футов, и, поскольку вода была довольно прозрачной, можно было с достаточной точностью определить расположение камней, однако никакой регулярности и равномерности, свойственной правильной каменной кладке, обнаружить мне не удалось».

На человеческое присутствие в данном месте указывали разве что разбросанные на большой площади осколки черепичной кровли. Однако, по предположению Неттельбека, это могли быть остатки груза черепицы с корабля, разбившегося когда-то о Винетский риф. Кораблекрушения в указанном месте происходили нередко и впоследствии. Так, в июле 1891 года, Винетский риф сыграл роковую роль в судьбе немецкого пассажирского корабля «Куксхафен». Тела погибших при кораблекрушении людей не были найдены, что заставило кое-кого в очередной раз вспомнить легенду о Винете, по которой затонувший город не отдает назад тела утопленников, утопающих неподалеку от него.

С тех пор многие тысячи таинственных камней были с помощью железных клещей с ручками, удлиненными деревянными шестами, обслуживаемыми каждый несколькими людьми, подняты с морского дна и использованы для строительства мола. И ни на одном из этих камней никем ни разу не были обнаружены следы механической обработки. А ведь за столько столетий можно было ожидать извлечения из «лона вод» хотя бы одного единственного мельничного жернова, каменной зернотерки или обтесанного камня!..

В свете современного уровня научных знаний, усмотренные Томасом Канцовым или Иоганнесом Луббекием среди скопления камней на побережье Узедома «улицы», «стены» и и «фундаменты» представляются ни чем иным, как характерным субстратом внешней кромки ледника — так называемой защитной зоны края глетчера. Каменные блоки, на первый взгляд, настолько безупречно ровно и плотно прилегающие друг к другу, что наводили многих наблюдателей на ложную мысль об искусственной каменной кладке, были постепенно вымыты из толщи морены талой водой, выделяющейся при таянии ледника, либо же образовались, после подъема уровня Балтийского моря, под воздействием прибоя и морских течений. В последнем случае речь идет о скоплениях камней, порой внушительных, доступных взору всякого, глядящего вниз с крутого, обрывистого берега, именуемых на языке геологов донными наносами или моренным материалом. Научные исследования морских глубин у внешнего побережья Узедома, происходившие систематически, особенно начиная с шестидесятых годов ХХ века, оказались безрезультатными. Колокола Винеты так и не зазвонили, не было найдено ни малейших следов «славнейшего и благороднейшего города Европы», ее казарм, зданий адмиралтейства или пушек…

Другим, зримым и даже ощутимым, свидетельством реального существования Винеты кое-кто считает ценные находки, сделанные лесником по фамилии Шёнгерр в 1905 году на так называемом Пе(е)немюндском Крюке (по-немецки — Пеенемюндер Гакен, Peenemünder Haken), или, иначе говоря, северо-западной оконечности острова Узедом, а именно — восемь золотых браслетов из мастерской оставшегося безымянным скандинавского златокузнеца. Эти браслеты, изготовленные норманнским ювелиром, по оценкам археологов, в Х веке, украшенные частично ромбовидными пластинками и хранящиеся в Музее истории культуры немецкого города Штральзунда, очень тяжелы (вес их колеблется от сорока до семидесяти граммов). Первоначально эти драгоценные находки были истолкованы как украшения утонувшей в них женщины, однако впоследствии немецкий археолог Карл Шух(х)ардт (1859–1943) в своем изданном в 1936 году в Берлине и сохраняющим во многом актуальность по сей день труде «Аркона, Ретра[19], Винета» с долей вполне обоснованной иронии заметил, что «носить на руках такое количество браслетов было бы чересчур даже для жены вольного викинга или супруги славянского коммерции советника».

Ретра — храмовый центр северо-западных славян (реконструкция)

В действительности, лесник Шёнгерр нашел, скорее всего, часть клада, закопанного морскими разбойниками. Вообще же происхождение его ценной находки остается столь же загадочным, как и знаменитого «Золотого клада» — средневековых украшений, найденных на примыкающем к западной оконечности острова Рюген, маленьком, длинном и узком, «облепиховом острове» Хиддензее, на котором нет автомобильного движения, и который можно пройти поперек всего за час. Автор упомянул находку Шёнгерра лишь потому, что немало искателей Винеты сочли ее, наряду с особенностями ландшафта, а также составом местных почв, так сказать, «путевым указателем» в сторону Йомсборга и, тем самым — в сторону Винеты. Даже маститый археолог Карл Шуххардт поначалу склонялся к этому мнению, хотя впоследствии, после начала планомерных раскопок Волина, отказался от него.

И, разумеется, к числу источников сомнительных сведений о Винете относятся соответствующие статьи старинных лексиконов (то есть энциклопедических словарей), как и помянутые выше атласы наделенных излишним воображением картографов, чрезмерно легковерно относившихся к легендам о затонувшем городе. Так, например, в 56-м томе изданного в 1748 году в немецких университетских городах Лейпциге и Галле «Большого Универсального (Всеобщего — В. А.) лексикона всех наук и художеств, изобретенных до сих пор человеческим разумом и остроумием»[20], говорилось: «Винета, лат. Vineta, первый и древнейший город на острове Узедом в Передней Померании, относящийся к княжеству Рюген. Предположительно, она получила свое название от вендов, долгое время владевших данной землей; хотя Марпергер (богослов Бернгард Вальтер Марпергер, годы жизни: 1682–1703 — В. А.) полагает, что она изначально была финикийской колонией (вот это да! — В. А.). Около 470 года была одним из крупнейших городов во всей Европе, и, по крайней мере, самым значительным городом в Померании, в котором жили склавены (Sclaven, „склавен“ = славяне[21] — В. А.) вперемешку с другими народами. Вероятно, она располагалась у моря на расстоянии 7 миль к западу от современного города Волина, или двух миль от Вольгаста при впадении Пеене в море». Далее автор статьи в лексиконе пишет, что город Винета был уже в 796 году разрушен напавшими на него шведами или датчанами. «Однако наибольший ущерб ей причинило, вероятно, все же море. Ибо последнее затопило сушу, поглотив большую часть померанских земель, положив также конец существованию города Винеты, превращенной морем в маленький остров. Это место (где когда-то располагалась Винета — В. А.) ныне принадлежит королю Пруссии».

Известно, что финикийские мореплаватели около 595 года до Рождества Христова по поручению египетского фараона Нехо (Некоса) совершили на своих парусниках плавание вокруг Африки. Однако нет никаких свидетельств того, что эти искушенные в торговле, как и в мореходстве, ближневосточные храбрецы, предки коренных жителей современного Ливана, когда-либо добирались до балтийского острова Узедом (хотя в гробницах фараонов — например, Тутмоса III и Тутанхамона — археологами были найдены украшения из янтаря, предположительно балтийского). К тому же славянские поселенцы появились в предполагаемом месте расположения Винеты только в VI веке п. Р. Х. Кстати говоря, все источники указывают на расположение Винеты в одном и том же месте акватории Балтийского моря, километрах примерно в шести к северо-востоку от местечка Цинновиц. В большинстве своем источники указывают на Цинновиц или на Руден северо-восточнее Узедома. Именно Руден автор цитированной выше статьи из лексикона подразумевал под уцелевшим от затопленной Винеты «маленьким островом» в месте «впадения Пеене в море». Тем самым автор следовал традиции, уже укоренившейся ко времени издания лексикона среди многих хронистов и картографов. В одном из своих исследований Карл Шуххардт перечислил больше дюжины географических карт, составленных в период с 1633 по 1760 год, на которых Винета была помещена у берегов острова Руден. Что, несомненно, было связано со все еще свежими воспоминаниями об ужасающем наводнении, случившемся в День Всех Святых в ноябре 1304 года и поглотившем значительную часть Рудена. Не случайно же сказание гласит, что Винета погрузилась в волны бушующего моря «в ненастную ноябрьскую (курсив наш — В. А.) ночь». Однако, с другой стороны, легенда остается легендой. К тому же картографы нередко просто копировали друг друга. А Карл Шуххардт обнаружил в ходе своих исследований еще дюжину карт, на которых Винета располагалась в море не близ Рудена, а близ Козерова…

Автор статьи о Винете, опубликованной в восемнадцатом томе изданного в немецком городе Штуттгарте в 1846 году, почти через сто лет после «Большого Универсального лексикона», нового, «Народного Конверсационного (справочного — В. А.) лексикона»[22], решивший, очевидно, угодить сторонникам всех точек зрения и версий, написал: «Венета, или Юлин, первый крупный торговый город европейского Севера, на острове Воллин, основанный в V–IX столетиях (временной разброс, заметим, немалый! — В. А.) вендами, впоследствии под властью скандинавов, в 1183 году поглощен морем в эпоху, когда город уже утратил свою прежнее значение».

Далее мы еще коснемся, уважаемый читатель, вопроса смены названия чудесного города, называвшегося одно время Юлин. Пока же, особо не вдаваясь в детали связанной с этим исторической путаницы, упомянем лишь объяснение сего феномена, данное еще в 1378 году обладавшим даром стихосложения и солидным для своего времени и сословия образованием мекленбургским рыцарем Эрнстом фон Кирхбергом, писавшим: «Я читал и слышал, что, когда Виннета (с двумя „н“ — В. А.) была разрушена, ее восстановил могущественный кайзер (то есть император, от латинского „цезарь“ — В. А.) Юлий, давший ей название Юлин, ныне же она называется Волин».

Если же изложить стихами сказанное ученым рыцарем фон Кирхбергом выше прозой, то получится следующее:

Когда разрушилась Винета — Читал и слышал я про это — Сам Юлий Цезарь приказал, Чтоб город из руин восстал Под новым именем Юлин. Сейчас его зовут Волин[23].

Подобно Эрнсту фон Кирхбергу, остававшемуся на высоте — или глубине, как кому из уважаемых читателей угодно полагать, а потому скажем лучше на уровне знаний, свойственных его сословию и времени, и потому запросто допустившему восстановление римским императором I века ДО Рождества Христова Юлием Цезарем разрушенного города на побережье Балтийского моря, куда добирались разве что римские торговцы янтарем, да и то, начиная с эпохи совсем другого и правившего гораздо позже, в I веке ПОСЛЕ Рождества Христова, императора — Клавдия Нерона, (о чем сохранились достоверные письменные свидетельства), «особенно не заморачивались» и многие географы. Насколько «широкими» были их взгляды на географическое расположение Юлина, явствует из беглого обзора всего лишь нескольких старинных немецких карт.

Нюрнбергский картограф Иоганн Этцлауб на своей изданной в 1492 году (в год отплытия первой заокеанской экспедиции Христофора Колумба!) карте поместил «Юлин в Ромвеге» на открытом участке Балтийского побережья в правобережье реки Одер[24]; он же в 1501 году разместил город Юлин в левобережье Одера, в стороне от торгового пути, соединяющего города Грейфсвальд (или, в современном произношении — Грайфсвальд), Пазевальк и Штеттин.

Аугсбургский картограф Георг Эрлингер на своей карте «Расположение немецких земель…»[25] (Бамберг, 1524–30) поместил Юлин в левобережье Одера.

И только некий анонимный картограф поместил в своем изданном в 1569 году «Описании широко знаменитой Германии»[26] оказался более близок к истине, поместив Юлин на остров Воллин (или, по-польски — Волин) в Одер-Гаффе (Одерской бухте, а по-польски — Щецинской лагуне или Щецинском заливе).

Вот, собственно, и все, что следует сказать о крайне туманных свидетельствах существования Винеты. Все дошедшие до нас и распространенные не только на Балтийском побережье Германии, красивые и поэтичные сказания, вкупе со всеми их истолкованиями очарованными их красотой и поэтичностью энтузиастами, как это ни печально, не указывают нам точного пути к затонувшему, со своим несметным, но нажитым неправедно и потому не угодным в очах Господа, богатством, городу, в чьей переполненной судами гавани якобы некогда вынырнула из волн морских русалка, воскликнувшая громким и вселяющим ужас голосом, отозвавшимся не менее ужасным эхом по всем улицам оцепеневшего от страха города:

«Винета, Винета, богатый град! Винета потонуть должна, Ведь так много зла сотворила она!»[27]

После чего с греховной Винетой случилось предсказанное некогда в «Апокалипсисе»:

«И все кормчие, и все плывущие н кораблях, и все корабельщики, и все торгующин на море стали вдали (…) И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час! Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки: ибо совершил Бог суд ваш над ним». (Откровение святого Иоанна Богослова 18. 17, 19).

Как не жаль, но настала пора, распростившись с рассказчиками и пересказчиками страшных историй, обратиться к серьезным ученым, не побоявшимся взять на себя тяжкое бремя историков. В Средние века их называли летописцами или хронистами…

* * *

Что нам сообщают летописцы

Перейдем же теперь, уважаемый читатель, к углубленному исследованию вопроса, существовал ли на Балтийском побережье Передней Померании-Поморья когда-либо «большой, богатый торговый город», возможно, послуживший прообразом легендарной Винеты?

Отдельные известия о чем-то подобном существуют. Так, например, упомянутый нами выше епископ Римберт (родом из Фландрии) сообщает в написанном им (совместно с неким благочестивым анонимом) в 865–876 годах житии Ансгария (Анскария, Ансгара, Осгара, Оскара) — архиепископа Гамбургского и Бременского, миссионера и церковного деятеля IX века — о датских морских разбойниках-викингах, намеревавшихся разграбить шведский торговый порт Бирку («город готов», как его именует в своей хронике Адам Бременский).

«Примерно в то же время случилось так, что какой-то король свеонов (свеев, то есть шведов — В. А.) по имени Анунд, будучи изгнан из своего королевства, жил изгнанником у данов (датчан — В. А.). Желая снова захватить свое королевство, он стал искать у них помощи, обещая, что, если они последуют за ним, они смогут получить много даров (иными словами — награбить вдоволь добычи — В. А.). Он предлагал им вышеупомянутый город Бирку[28], ибо в нем было много богатых купцов, изобилие всяческого добра и много ценного имущества. Итак, он обещал, что поведет их к этому городу, где без большого ущерба для войска они извлекут необходимую им выгоду. Даны, будучи привлечены обещанными дарами и жаждя (так написано черным по белому в русском переводе хроники епископа Римберта, сделанном не автором настоящей книги — В. А.) захватить богатства, наполнили готовыми к бою людьми и отправили ему в помощь двадцать один корабль. Он же имел одиннадцать своих кораблей.

Итак, выехав из Дании, они неожиданно явились к упомянутому городу По случайности тамошний король был далеко оттуда, поэтому знатнейшие и множество народу не могли объединиться. Там оставался только (…) Херигарий, префект[29] этого места, вместе с некоторыми из купцов и народа. Оказавшись в весьма стесненном положении, они бежали в находившийся поблизости город и стали обещать своим богам, а вернее бесам, многочисленные жертвы и обеты, спрашивая, помощью кого из них они спасутся в столь великой опасности.

Но поскольку этот город был не слишком укреплен, а сами они недостаточно многочисленны для того, чтобы сопротивляться, они отправили к врагам послов, предлагая руку мира. Король сказал, что для выкупа города они должны уплатить сто фунтов серебра и тогда получат мир. Они, согласно требованию, немедленно выслали просимое, которое и было принято вышеупомянутым королем. Тогда даны, которые с неудовольствием согласились на подобный договор, потому что он был заключен не так, как они желали, замыслили внезапно ворваться к ним, совершенно разграбить это место и сжечь его до основания, ведь они знали, что каждый тамошний купец имел больше, чем они получили, и никак не могли стерпеть такого коварства.

Так между собой порешив, они стали готовиться к разграблению города, в который бежали жители Бирки, и это стало известно последним. Поэтому они снова собрались вместе и, поскольку у них совсем не было сил сопротивляться, а надежды на бегство не оставалось, они стали утешать друг друга, говоря, что следует принести жертвы богам».

Однако, пристыженные пламенно уверовавшим во Христа градоначальником Хернгарием, посоветовавшим им молить вместо языческих богов о помощи христианского Всевышнего Бога, горожане «единодушно и по доброй воле вышли, согласно их обыкновению, на луг и обещали за свое освобождение посвятить Господу Христу пост и раздать милостыню.

Резные костяные гребни из Волина, возможного прообраза Винеты

Между тем упоминавшийся король стал предлагать данам бросанием жребия разузнать, будет ли это место по воле богов ими разграблено. Он говорил: „У них много сильных и могущественных богов, там уже даже построена церковь, и многие там почитают Христа, сильнейшего из богов, и, возможно, Он каким-либо образом желает помочь верующим в него. Поэтому необходимо выяснить, будет ли нам на это божественное позволение“. Даны, ибо таков у них обычай, никак не могли от этого отказаться. Итак, вопросили посредством жребиев и обнаружили, что с их удачей они не смогут ничего добиться и Бог не разрешает им предать это место разграблению. Затем они вопросили, в какие края им должно отправиться, дабы приобрести себе богатство и не возвратиться домой пустыми (с пустыми руками — В. А.) и обманутыми тщетной надеждой. И выпал жребий, что им следует идти к какому-то городу, находящемуся далеко оттуда, в пределах славов (славян — В. А.). Они, то есть даны, веря, что это приказано им как бы по определению богов, ушли из упомянутого места и прямым путем поспешили к указанному городу. Напав на ничего не подозревавших и безмятежных жителей, они с помощью оружия внезапно захватили этот город и, взяв в нем добычу и много богатств, возвратились к себе». («Житие святого Ансгария, написанное Римбертом и еще одним учеником Ансгария»).

Несомненно, приведенные епископом Римбертом сведения крайне неопределенны, если не сказать — туманны. Под разграбленным датскими викингами «городом в пределах славов» он мог подразумевать любой населенный пункт на южном побережье Балтийского моря, ибо «пределы славов» в описываемое время, особенно простиравшиеся на восток от Передней Померании, были весьма богаты потенциальными объектами, заманчивыми на предмет их разграбления. Тем не менее, ясно, что благочестивый агиограф, то есть автор (или соавтор) жития святого, вел речь о поселении, расположенном либо на самом побережье, либо не слишком далеко от него. Ибо, во-первых, разграбить его намеревались не сухопутные, а морские разбойники, и, во-вторых, имевшихся в их распоряжении вооруженных сил — команд тридцати двух кораблей — было бы недостаточно для совершения глубокого вторжения в глубь материка, чреватого тяжелыми потерями.

Другие данные, содержащиеся в житии Ансгария, позволяют отнести этот «викинг» (в данном случае — морской грабительский набег) к периоду 830–832 гг. Польский археолог Владислав Филиповяк, десятки лет руководивший раскопками в Волине[30] и его окрестностях, считал, что нашел именно там развалины разоренного теми датчанами поселения, ибо обнаружил в культурных слоях волинского городища следы пожаров и разрушений, датируемых указанным временем. Как бы то ни было, мы вправе расценивать житие Ансгария как одно из самых ранних доказательств существования на Балтийском побережье богатых славянских поселений, чье богатство влекло к себе грабителей из весьма отдаленных земель.

В 1086 году андалусский[31] (испанский) «мавр» (араб) Абу Убайд Абдуллах ибн Абдул-Азиз аль-Бакри (Бекри) из Кордовы написал «Книгу путей и стран» (известную в русском переводе также под названиями «Книга путей и государств» либо «Книга путей и царств»), в которую включил, между прочим, описание странствий иудея Ибрагима ибн Якуба (Авраама бен Якова). Этот Ибрагим ибн Якуб объездил в Х веке Чехию (Богемию), Саксонию и Мекленбург в поисках дорогих товаров, к числу которых относились, несомненно, и рабы (или, выражаясь языком тогдашних русских летописцев — «челядь»). Кстати говоря, вошедшее во многие европейские языки слово «склавы» или «славы» в значении «рабы», очень похоже на слово «славяне»; очень часто эти слова употреблялись в «христианском мире» как синонимы. Следует заметить, что славянские, германские и угрофинские[32] военнопленные, обращенные в рабов (арабск. «сакалиба», явно производное от слова «склавы»), весьма ценились в тогдашней Испании, находившейся под властью мавров-мусульман. Дела (рабо)торговые (в по некоторым версиям — также дипломатические) привели Ибрагима ибн Якуба ко двору властителя Священной Римской империи[33] кайзера (императора) Оттона I (936–973), поведавшего восточному купцу не только удивительную историю о некоем городе, населенном амазонками, но и о славянском племени, или народе «убаба» (в некоторых списках — «унана», а порой — «вельтаба»):

«Он (этот славянский народ — В. А.) живет в болотистых землях к северо-западу от страны Мешекко (Мешко, то есть Мечислава, I Польского[34], правившего с 963 по 992 год отца упомянутого выше первого польского короля Болеслава I Храброго). Есть у них (вельтабов — В. А.) большой город у самого Мирового моря, имеющий двенадцать ворот и гавань, и они используют для нее ряды древесных стволов. Они воюют с Мешекко, и их вооруженные силы несметны. Они не имеют царя и не терпят над собой единоличного правителя, властвуют же над ними сообща их старейшины. (Якоб, Георг. Сообщения арабских посланников ко дворам германских государей IX и X веков. Берлин и Лейпциг, 1927 год.)».[35]

Враги северо-западных славян: польские конники эпохи Мешко I и Болеслава Храброго

Должно быть, эти «убаба-унана-вельтаба» и впрямь были весьма богатым и могущественным племенным сообществом, коль скоро они привлекали жадные взоры «римского» (согласно его официальному титулу, фактически же — германского) императора и успешно противостояли Мешко I, сумевшему подчинить своей власти все племена между Вислой и Одрой (или, по-немецки, Одером). Ясно также, где располагались места поселений «вельтаба» — в «болотистых землях» у Щецинского залива, к северо-западу от королевства Мешко.

В то же время вызывает большие сомнения утверждение мавританского автора (со слов иудейского купца и дипломата), что город славян-«вельтаба» имел двенадцать ворот. Обычно двенадцать ворот ведут к двенадцати дорогам и наоборот, в противном же случае — в таком количестве ворот нет никакого смысла. А городов, нуждавшихся в двенадцати воротах, в то время в той местности не было, да и быть не могло. Вероятно, Ибрагим ибн Якуб (а вслед за ним — и включивший его путевые заметки в свой труд Абу Убайд Абдуллах ибн Абдул-Азиз аль-Бакри) использовал числительное «двенадцать» как синоним слова «много», дабы показать величину города, имевшего много ворот. Такое делалось нередко до и после них. Пусть уважаемый читатель вспомнит, скажем, двенадцативратный град «Апокалипсиса». Или восторженное описание венецианским купцом и «земли разведчиком» Марко Поло «небесного града» Ханбалыка (современного Пекина) с его двенадцатью воротами и двенадцатью же сотнями мостов (не зря автора «Книги о разнообразии мира» прозвали «Миллионом»)…

Довольно странным представляется также месторасположение столицы племени «вельтаба» на самом берегу «Мирового моря», то есть, в данном случае — Балтийского моря, не соответствующее тогдашним обычаям и правилам закладки городов. Не говоря уже о том, что ранние поселения городского типа возникали только в районах с соответствующей экономической базой — в центре территорий, пригодных для земледелия и скотоводства, подобные населенные пункты строились в глубине материка, во избежание постоянно нависавшей над побережьями угрозы внезапных нападений с моря. Уже достигшие в указанное время процветания, важные центры морской торговли — такие, как Дорестад[36], Хедебю (Хайтабу)[37], Ральсвик, Менцлин, Волин («Волын» толстовского «Боривоя»), Трусо[38] или «город готов» (по Адаму Бременскому) Бирка — были расположены в большем или меньшем удалении от морского побережья. Что не мешало летописцам именовать их «морскими» или «приморскими» городами. Так, например, Адам Бременский без тени сомнений называл в своей латинской хронике город Альдинбург (Ольденбург), расположенный — ни много, ни мало! — на расстоянии пяти километров от Кильского фьорда[39] и в пятнадцати километрах от Любекской бухты, civitas maritime, «цивитас маритиме» (то есть «морским городом»).

Бирка

Что же касается вооруженной борьбы славянского племени «вельтаба» с польским князем Мешко I, то данный упомянутый Ибрагимом ибн Якубом факт позволяет ассоциировать «вельтаба» с жителями Волина, успешно отражавшими как раз в указанное время попытки польского князя, заключившего военно-политический союз с Болеславом Чешским, подчинить Волин своей власти. Не стоит удивляться и тому, что при дворе римско-германского императора Оттона I было сочтено уместным поведать андалусскому купцу о сопротивлении, оказанном славянским племенем «вельтаба» завоевательным поползновениям Мешко. Хотя бы потому, что саксонский граф Вихман II, противившийся проводимой императором Оттоном I политике централизации — или, говоря по-нашему, по-русски — «собирания» немецких земель — и заручившийся для этого помощью воинственных северо-западных славян, принял в конфликте с Мешко I сторону жителей Волина. В ходе этой вооруженной борьбы Вихман II был убит в 967 году, в котором волинцы потерпели окончательное поражение от поляков. Тем не менее, побежденные, похоже, все же сохранили на какое-то время свою самостоятельность.

Вполне достоверным представляется также сообщение, что вельтабская гавань была построена «из расположенных рядами древесных стволов». В ходе долгих и утомительных подводных раскопок, начатых в 1952 году, с использованием кессонов, польские археологи установили, что и причалы древнего Волина были укреплены расколотыми пополам и обтесанными дубовыми бревнами. Раскопки, продолжавшиеся до 1985 года, позволили сделать вывод, что длина волинских причалов составляла от двухсот пятидесяти до трехсот метров. Коль скоро это так, Волин-Волын был в IX–X веках крупнейшим портом на всем Балтийском побережье.

Не зря писал наш незабвенный стихотворец граф Алексей Константинович Толстой в своем поморском сказании «Боривой» о том, как датские морские грабители устремляли бег своих ладей «к башням города Волына». Им там явно было чем поживиться…

Перейдем теперь к самому важному и надежному письменному свидетельству существования «большого, богатого торгового города» в Передней Померании. Это свидетельство содержится в завершенной примерно к 1076 году, написанной на латыни — языке международного общения образованных людей западной части тогдашнего христианского мира (мыслившего себя, как продолжение Римской империи — «вечного Рима», «Рома этерна») — исторической хронике «Деяния понтификов (архиепископов) Гамбургской церкви» (лат. Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontifi), вышедшая из-под пера уже многократно упомянутого выше Адама Бременского, в бытность его магистром (или, выражаясь современным языком — директором) школы при Бременском кафедральном соборе. К историческому труду, написанному Адамом, непосредственно примыкают «Славянские хроники» его продолжателя Гельмольда из Босау (Бозау), в свою очередь продолженные Арнольдом Любекским. Последний заслуживает, на взгляд автора настоящего правдивого повествовани, особого упоминания. Арнольд Любекский побывал с крестоносцами в Святой Земле и оставил нам — задолго до потомка венетов Марко Поло! — вошедшее в «Славянские хроники» описание загадочного измаилитского военно-духовного братства низаритов-гашишимов (или, по-нашему, ассасинов) — противников, партнеров и «мусульманских двойников» рыцарей христианского военно-монашеского Ордена бедных соратников Христа и Храма Соломонова (храмовников-тамплиеров):

«Замечу, что в землях Дамаска, Антиохии и Алеппо живет в горах некий сарацинский народ, который на своем языке называется ассасины, а у романских народов зовется людьми Горного Старца. Эти люди живут без всякого закона, вопреки сарацинскому обычаю едят свиное мясо и живут со всеми женщинами без разбору, в том числе с матерями и сестрами. Они обитают в горах и считаются непобедимыми, ибо укрываются в чрезвычайно укрепленных замках. Земля их не слишком плодородна, и они живут в основном за счет скотоводства. Они имеют меж собой повелителя, который внушает сильный страх всем сарацинским князьям, и ближним, и дальним, а также соседним христианским правителям, ибо имеет обыкновение убивать их удивительным образом. Вот как это происходит. Этот правитель имеет в горах многочисленные и прекраснейшие дворцы, окруженные очень высокими стенами, так что проникнуть туда можно только через небольшую и тщательно охраняемую дверь. В этих дворцах он велит с малолетства воспитывать многих сыновей своих крестьян и обучать их различным языкам, а именно: латинскому, греческому, романскому, сарацинскому и многим другим. Их учителя внушают им с раннего детства и до совершеннолетия, что они должны повиноваться своему повелителю во всех его словах и приказах; если они будут это делать, то он, имея власть над живущими богами, подарит им все радости рая. Их учат также, что они не смогут спастись, если вздумают в чём-либо противиться воле правителя. Замечу, что они с самого детства живут в этих дворцах как в заключении, не видя никого из людей, кроме своих учителей и воспитателей, и не слыша ничего иного, пока их не вызовут к князю для совершения очередного убийства. Когда они оказываются перед князем, тот спрашивает у них — намерены ли они повиноваться его приказам, чтобы он помог им попасть в рай. А они, как их учили, отбросив все возражения и сомнения, бросаются ему в ноги и с величайшей ревностью отвечают, что готовы исполнить всё, что он им прикажет. Тогда правитель дает им золотой кинжал и посылает, чтобы убить какого-нибудь князя по его указанию…». Впрочем, довольно о этом…

Труд высокообразованного и начитанного, сведущего не только в церковной, но и в античной литературе, Адама Бременского заметно выделяется на общем фоне современного ему летописания необыкновенной тщательностью и точностью, большой живостью изложения, благодаря использованию автором-составителем многочисленных устных и письменных источников, найденных Адамом не только в пределах Гамбургской епархии, но и в ходе поездки по Дании, где хронисту удалось получить ответы на интересующие его вопросы даже из уст самого датского конунга Свена Эдридсена («правдивейшего короля», как подчеркивает Адам в своей хронике). О прибалтийских славянах магистр поведал современникам и потомкам немало удивительных вещей:

«За лютичами (западнославянским племенным союзом, обитавшим на территории позднейшей немецкой Бранденбургской марки и на Балтийском побережье между устьями рек Варнов и Одер — В. А.), которых иначе зовут вильцами, протекает Одер, самая полноводная река в земле славян. В ее устье, там, где она впадает в Скифское озеро (Балтийское море — В. А.), расположен знаменитый город Юмна (упомянутая выше Юмне — В. А.), весьма оживленное местопребывание варваров и греков (то есть приверженцев греко-кафолической, или православной, ветви христианской веры — видимо, преимущественно, хотя и не только, русских — В. А.), живущих вокруг. Поскольку о великой славе этого города рассказывают многое и не всегда правдиво, мне также хочется упомянуть о нем кое-что, заслуживающее внимания. Это, действительно, крупнейший из всех расположенных в пределах Европы городов, который населяют славяне вместе с другими народами, греками и варварами. Приезжие саксы (саксонцы — В. А.) также получают возможность там жить на равных с прочими правах, но при условии не исповедовать открыто христианство. Ибо все они до сих пор блуждают в потемках язычества, хотя в отношении нравов и гостеприимства не найти более честного и радушного народа, чем они. Этот город богат товарами всех северных народов, нет ни одной диковинки, которой там не было бы. Там есть „Котел Вулкана“, который местные жители называют греческим огнем и о котором упоминает также Солин (латинский автор Гай Юлий Солин, живший в III в. после Р. Х. — В. А.). Нептун (это имя древнеримского морского бога, аналога греческого Посейдона, Адам Бременский использует иносказательно, в значении „водная стихия“ — В. А.) известен там троякого вида. Ибо остров тот омывается тремя рукавами, из которых один, как говорят, на вид очень зеленый, второй — беловатый, а третий — свирепствует неистовым течением в постоянных бурях. От этого города коротким путем добираются до города Деммина, который расположен в устье реки Пены, где обитают руны (раны, руяне — В. А.). А оттуда — до провинции Земландии (Самбии — В. А.), которой владеют пруссы („айстии“, или „эстии“[40] античных авторов — не славянское, а родственное литовцам балтское[41] племя, обитавшее к востоку от нижнего течения Вислы — В. А.). Путь этот проходят следующим образом: от Гамбурга или от реки Эльбы до города Юмны по суше добираются 7 дней. Чтобы добраться до Юмны по морю, нужно сесть на корабль в Шлезвиге или Ольденбурге. От этого города 14 дней ходу под парусами до Острогарда[42] (буквально „Восточного града“, то есть Новгорода Великого на Волхове — В. А.) Руси. (Адам Бременский. Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontifi (Деяния архиепископов Гамбургской Церкви), 22 (19).

Таково первое совершенно надежное и несомненное письменное упоминание Винеты. Ибо из „Юмны“ Адама Бременского постепенно — в зависимости от понятливости и тщательности позднейших переписчиков („списателей“, как говорили в прежние времена у нас на Руси») и издателей его хроники, — возникла латинизированная форма названия этого города — «Юмнета», а из «Юмнеты» — «Вимнета», «Виннета» и, наконец, «Винета». Подобные искажения можно зафиксировать лишь, начиная примерно с 1300 года. Их возникновению, на взгляд автора настоящей книги, способствовало то обстоятельство, что латинские литеры «и»(«У») и «V» («В») — Адам писал название «Юмна» по-латыни «Ivmne»[43] — в средневековых рукописных текстах, писавшихся часто только заглавными буквами нередко путались или взаимозаменялись (особенно если средневековые авторы сознательно подражали авторам древнеримской эпохи, в которую латинская буква «V» означала как «B», так и «У», позднелатинская же буква «U» была римлянам еще не известна). И в результате ошибок или невнимательности переписчиков, пропустивших букву «м» (m) в начальном слоге топонима или перепутавших ее с буквой «н» (n), а также поменявших в нем местами буквы «I» («и») и «V» («в»), изначально славянское название «Юмнета» (Ivmneta) превратилось в звучащее вполне по-латински, или, если угодно, вполне по-романски, «Виннета» (Vinneta) либо «Винета» (Vineta).

К нашему величайшему сожалению, достопочтенный магистр Адам не удосужился лично посетить описываемый им город, и его кажущиеся нам сегодня весьма причудливыми и путаными этнографические и географические сведения таят в себе для современного читателя немало загадок. Впрочем, не только для современного. Еще блаженной памяти канцелярист Томас Канцов из Вольгаста с полным на то основанием подчеркивал: «Греки (упоминаемые Адамом Бременским — В. А.), скорее всего — венды, прибывшие (в Юмну — В. А.) по торговым делам из Слафонии (Славонии, то есть, скорее всего, какой-либо населенной славянами области на Балканах — В. А.) или Фракии (современной Болгарии — В. А.), родственные (вендам Померании — В. А.) по крови и по языку, или русские, исповедующие веру греков (как известно, еще Императрица и Самодержица Всероссийская Екатерина II Великая во второй половине XVIII века именовала себя „главой греческой церкви“, именуемой впоследствии „греко-российской“ — В. А.)»… Что же касается географических познаний магистра Адама, то Деммин в действительности расположен отнюдь не «в устье реки Пены». Адам повторяет свое мнение в схолии (примечании на полях рукописи) 70(71) к написанной им хронике: «В устье реки Пены расположен крупный город, который называется Деммин (у продолжателей Адама — „сильнейший замок Димин“ — В. А.). Там — граница Гамбургской епархии». Впрочем, надо думать, Адам Бременский был по должности обязан точно знать границы своей епархии и, возможно, считал главной рекой Толлензе (реку на северо-востоке современной Германии, прославленную грандиозной битвой между древними племенами Северной и Центральной Европы в конце Бронзового века, примерно в 1250–1300 годах до Р. Х.), Пену-Пеену же — всего лишь ее притоком. Данный казус мог бы быть разрешен подобным объяснением, что, однако, не объясняет другие явные несуразности и нестыковки.

Так, к примеру «Скифским озером» в описываемое время, да и ранее, обычно называлось не Балтийское, а совсем другое, Азовское, море («Меотийское болото» или «Синус Синдикус» античных авторов), расположенное, как известно, в Северном Причерноморье, от которого до Балтики — «дистанция огромного размера», выражаясь словами незабвенного полковника Скалозуба из грибоедовского «Горя от ума» (чтобы пройти эту дистанцию, готам, в свое время, понадобилось около трех столетий). Адам же Бременский пишет о Балтийском море, как о «Скифском», в нескольких местах (IV, 10, 20). Возможно, было бы лучше перевести вызывающий у нас недоумение фрагмент латинского текста («In cuius ostio, qua Scyticas alluit paludes») на русский не как: «В ее устье, там, где она впадает в Скифское озеро», а как: «там, где она (река Одер — В. А.) впадает в Скифские болота». Но Адам проводит четкое различие между озером-морем и болотами, говоря однозначно о море-озере («Skythicum pelagus, litus, mare» — как, напр., в II, 21), и только лишь при описании Юмны, а также при перечислении в IV, 20 — о «Scythicae paludes». В данном случае, бременский хронист явно имеет в виду болота. Это представляется немаловажным, поскольку означает, что город Юмна располагался не на самом берегу, а в некотором удалении от морского побережья. Очень похоже на то, что речь опять-таки идет о заболоченной территории вокруг Щецинской лагуны.

Впоследствии живший через сто лет после Адама Бременского и продолживший его труд хронист Гельмольд из Босау (он же — Гельмольд Босауский) заменил упомянутые Адамом «Scythicae paludes» (лат. «Скифские болота») на «Balticum pelagus» (лат. Балтийское море — В. А.) — и, боюсь, это «уточнение» не было его единственным прегрешением перед своим маститым предшественником, текст которого Гельмольд счел возможным и необходимым исказить.

Долгое время велись ожесточенные споры и вокруг вопроса, что Адам Бременский подразумевал под «устьем Одера», или, говоря по-немецки, «Одер-Гаффом». Авторы, предполагавшие, что Винета была расположена не у Одер-Гаффа, то есть не у Щецинского залива[44], а на северо-западном побережье острова Узедом, неоднократно пытались доказать, что почтенный церковный историк, прозванный «Тацитом Севера», подразумевал под «устьем Одера» вытекающую из Одера реку Пе(е)нештром, именуемую иногда «каналом». Однако данная версия представляется весьма сомнительной и не нашла признания.

Вне всякого сомнение, описание, данное магистром Адамом, может быть истолковано по-разному. При этом не следует забывать, что географические сведения о Юмне и ее округе были получены Адамом не в результате собственных наблюдений, а лишь понаслышке. Нельзя поверить в возможность добраться от устья Одера «коротким путем» (совершив «короткое плавание на гребном судне» — В. А.) до города Дем(м)ина, как утверждает Адам Бременский. Поэтому и другие данные, приведенные Адамом, не должны безоговорочно приниматься на веру. Сказанное касается и приведенного в его хронике утверждения, что Юмна расположена напротив шведского торгового города Бирки (схолия 126 (127) «Бирка, которая расположена в центре Швеции, напротив славянского города Юмны, обращена к нему и равноудалена от всех берегов этого моря») и по соседству с островом Рюген, «Ругой» еще одного столь любимого нами в детстве «поморского сказания» графа Алексея Константиновича Толстого — «Ругевит» («Схолия 121 (117). Рюген — остров рунов[45] по соседству с городом Юмной, так что у них общий король…»). Как и к сведениям, приводимым продолжателями Адама, например, Гельмольдом из Босау, относящими утверждения об основании Юмны-Юмнеты римским императором Юлием Цезарем «к городу, который называется Волигост, а у ученых зовется Юлией Августой в честь основателя города Юлия Цезаря»[46].

Остров Ругия-Руга-Руен-Руян-Рюген на старинной карте

Тем не менее, необходимо подчеркнуть, что почтенный бременский магистр, невзирая на подобные огрехи его самого и его продолжателей, опирался при написании своей хроники, если и не на личные впечатления, то, во всяком случае, на сообщения опытных и достойных доверия путешественников, что доказывается приводимыми им данными о морских и сухопутных дорогах, ведущих в Юмну и из нее. И потому упомянутый им загадочный «Котел Вулкана» не следует считать плодом чьей-то неуемной фантазии или досужим вымыслом. Данному феномену наверняка есть иное объяснение. Правда, упоминание в связи с ним «греческого огня» делает вопрос еще более запутанным. Именуемая «греческим огнем» и примененная впервые, видимо, в VII веке при осаде столицы Восточной Римской (Ромейской, Греческой, «Византийской») империи — «Второго (Нового) Рима» — Константинополя (по-славянски — Царьграда) на Босфоре сарацинами (арабами мусульманами) зажигательная смесь — предшественница не столько огнестрельного оружия, как порой утверждают, сколько современного напалма — горевшая даже на поверхности воды и состоявшая (как полагает большинство экспертов) из серы, селитры и канифоли, выбрасывалась восточными римлянами на неприятельские корабли и сухопутные войска из особых труб, действовавших по принципу сифонов. Коль скоро первые достоверные сведения о «греческом (жидком, живом) огне» относятся к VII веку, Гаю Юлию Солину (жившему четырьмя столетиями ранее), о нем никак не могло быть известно. В действительности оный Солин (как давно уже было выяснено другими авторами) писал не о боевом «греческом огне» (и уж тем более не о «медицинском масле», как ошибочно полагали иные толкователи), но о сигнальных огнях, игравших роль маяков и горевших в древности на берегу в средиземноморских (преимущественно — греческих по происхождению) портах, указывая путь в гавань подходившим кораблям. Видимо, такой известный со времен Античности (если не раньше) «световой навигационный знак» и имел в виду Адам Бременский, упоминая о «котле Вулкана». Тем более, что слово «греческий» в его эпоху было равнозначным слову «ромейский» («византийский»), а «ромейские» неугасимые сигнальные огни в Х — ХI столетиях горели и светили мореплавателям в разных местах восточного Средиземноморского, да и Черноморского побережья.

Враги северо-западных славян: франкский конный воин

Упомянутый выше, убежденный в тождестве Винеты и Волина, польский археолог Владислав Филиповяк много лет провел в поисках месторасположения описанного, как он был убежден, Адамом Бременским подобного сигнального огня. Он стремился найти наиболее благоприятное место для подачи световых сигналов парусникам, идущим вниз по течению Одера, с целью указать им дорогу на Каммин-Камень Поморский, Волин-«Волын», к Свине, Узедому и к Пе(е)нештрому. Поскольку моряки, застигнутые наступлением темноты в опасном своими мелями, короткими волнами и непостоянными ветрами Щецинском заливе, действительно крайне нуждались в сигнальном огне. И, наконец, объединенными усилиями археологов и современных навигаторов удалось, наконец, обнаружить такое место к югу от волинской Висельной горы (или, по-немецки, Гальгенберга). Примечательно, что именно в том месте археологам в ходе раскопок удалось найти большое количество древесного угля, указывающее на то, что там долгое время поддерживался большой огонь. Сведения об устройстве таких «маяков» волинцы могли получить из Древней (Киевской) Руси, с которой они, несомненно, поддерживали тесные торговые связи. При раскопках Витичева на Днепре, в сорока километрах от Киева, советские археологи раскопали остатки построенного по «греческому» («ромейскому») образцу маяка, вероятно, послужившего образцом для волинского (то есть юмнетского = винетского!) «греческого огня», или «котла Вулкана».

Прежде чем заняться вплотную судьбою Юмнеты, автору настоящей книги представляется, однако же, необходимым сделать отступление, немаловажное для нашего дальнейшего повествования.

В период с IX по XII век ход истории мог сыграть в судьбе протогорода (или, точнее, раннего поселения городского типа) вроде описанного Ибрагимом ибн Якубом и Адамом Бременским, почти столь же роковую роль, как разрушительный всепоглощающий потоп — в судьбе легендарной Винеты. Дело в том, что феодальные государства, образующиеся или укрепляющиеся на поморских, польских, немецких и скандинавских землях, всячески стремились поглотить весьма преуспевшие в своем экономическом развитии сообщества северо-западных славян между реками Лабой-Эльбой и Одрой-Одером. Успешному продвижению упомянутых феодальных государств (пальма первенства в этом кровавом, хотя и прогрессивном, процессе — прогресс, увы, всегда оплачивается кровью! — принадлежала Франкской державе[47]) на эти «ничейные» (с их точки зрения, как не подчиненные «законной, Богом освященной», то есть — монархической, и притом — христианской власти) в немалой степени способствовала политическая разобщенность и являвшаяся следствием этой разобщенности несогласованность ответных действий северо-западных славянских племен, за исключением упомянутых выше, неизменно враждебных друг другу, вильцев-лютичей и бодричей-ободритов, обитавших на территории позднейших германских земель Мекленбурга и Гольштейна-Голштинии (в восточной части последней). Наступление поморских, польских, немецких и скандинавских (а не одних только немецких) феодалов на северо-западных славян велось под знаменем христианства — религии (или, говоря по-современному — идеологии), неразрывно связанной в описываемый период с феодальным общественным строем, предполагавшим (в отличие от мира исконных славянских верований) разделение общества на господ и рабов, а также способствовавшей созданию и укреплению централизованной государственной монархической власти — не зря еще епископ Кесарийский Евсевий, автор жития первого римского христианского императора Константина I, констатировал, что «Римское царство, явившееся с тех пор (с момента объявления христианства государственной религией оным императором, или, по-нашему, по-русски, святым равноапостольным царем Константином I Великим — В. А.) монархическим, и учение Христово расцвели вместе, в одно и то же время, сила Спасителя нашего сокрушила многоначалие и многобожие демонов и всем людям, эллинам и варварам, проповедовала единое царство Божие».