Помоги проекту - поделись книгой:
А сколько раз женщины разных возрастов, смотрясь в зеркало, иронически произносили: «Я никогда не была красива, но всегда была чертовски мила!» – эту фразу тоже подарила нам Раневская. Роль жены инспектора гимназии в фильме по чеховскому «Человеку в футляре» – изначально бессловесная и незаметная – была в буквальном смысле расцвечена Фаиной Георгиевной. Кстати, «дописывать» чеховские тексты она будет неоднократно. Но это всегда было настолько органично и смешно, что, думается, Антон Павлович не обиделся бы…
…Мир между тем менялся. Началась Вторая мировая война. И в 1939 году режиссер Михаил Ромм начинает работу над фильмом, посвященным тяжелой и неоднозначной теме – присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии, входивших до того в состав Польши, к Советскому Союзу. Конечно, по мнению советских партийных и кинодеятелей, лента должна была превратиться в бравурный гимн «историческому воссоединению», разоблачить ничтожество «панов» и в очередной раз указать путь к светлому будущему. Но Ромм создал фильм, сюжет которого заставлял задуматься: стоят ли политические дивиденды поломанных человеческих судеб? Что дороже и ближе нам – кровные узы или идеология? Что ждет человека, отказавшегося от своей совести и чести в обмен на материальную выгоду?
Раневская в этом фильме играет владелицу пансиона, мадам Розу Скороход – и роль ее, как всегда, неоднозначна: любовь к недотепе-сыну смешивается с презрением к нему – трусоватому, непрактичному, лживому. Цинизм мадам Розы (чего стоит хотя бы эпизод, в котором она помогает одной из постоялиц сочинять брачное объявление) сочетается с ее грубовато-покровительственным отношением к жильцам – порой кажется, что она относится к ним как к неразумным детям, нуждающимся в руководстве…
«Мечта» стала известна не только в СССР, но и за рубежом. Франклин Рузвельт назвал картину «одним из самых великих фильмов». Должное таланту режиссера и актеров (в первую очередь, конечно же, Раневской) отдали Чарли Чаплин, Теодор Драйзер, Мэри Пикфорд.
Работа над «Мечтой» была полностью завершена 22 июня 1941 года…
Во время Великой Отечественной войны Раневская оказалась в эвакуации в Ташкенте. Там укрепилась ее дружба с Анной Андреевной Ахматовой. Они были знакомы давно – если верить воспоминаниям Фаины Георгиевны, она еще в юности однажды отправилась из Таганрога в Петербург, чтобы выразить свое восхищение стихами «русской Сафо». «Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: “Вы – мой поэт”, извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты. Дарила меня дружбой до конца своих дней».
Их роднило многое. Одиночество, неустроенность в быту, преклонение перед искусством. В записных книжках Фаины Георгиевны много тонких и ярких упоминаний об Ахматовой. Но впоследствии, когда ей предложили написать воспоминания о поэтессе, отказалась наотрез. Почему? «Потому, – ответствовала Фаина Георгиевна, – что очень люблю ее».
Кстати, именно слово «одиночество» чаще всего всплывает в биографиях Раневской. О своем одиночестве пишет и она сама («как много любви, а в аптеку сходить некому!»), и многочисленные биографы. Она никогда не была замужем и не имела детей. В последние годы вокруг этой темы было множество разных инсинуаций, но, думается, причина скорее в образе мышления Фаины Георгиевны, нежели в личных пристрастиях. Театр для нее был всем, она была актрисой до мозга костей, и на этих «вечных подмостках» просто не было места ни для чего другого – и ни для кого. Хотя эгоисткой ее не назовешь – о неизбывной готовности Раневской принимать участие в судьбе друзей, помогать финансово и морально вспоминают десятки знавших ее.
Может, одна из причин одиночества – характер? Резкий, прямой, неуживчивый? Но ведь многие пишут о том, что Фаина Георгиевна такой была далеко не всегда. Она легко находила общий язык с детьми, очень любила своих родных и близких. Сама она называла одиночество «спутником славы» – может быть, таким причудливым и не очень справедливым образом осуществился «закон мирового равновесия»? Если он существует, конечно.
Согласно легенде, когда Раневскую спросили о «второй половинке», она с присущей ей прямотой ответила: «Вторая половинка может быть у мозга, у таблетки и у задницы. А я изначально целая».
«Вы знаете, что такое сниматься в кино? Представьте, что вы моетесь в бане, а туда приводят экскурсию»
«Я жила со многими театрами…»
«Кинематографический расцвет» в биографии Фаины Георгиевны, наступивший перед войной, можно отнести к категории «не было бы счастья, да несчастье помогло». В 1939 году она намеревалась уйти из Театра Красной Армии в Московский Малый театр – т уда ее пригласили, впечатлившись ролями актрисы в «Вассе Железновой» Горького, «Последней жертве» Островского, «Беззащитном существе» Чехова. Кстати, незадолго до этого – в 1937 году – государство отметило ее актерские достижения званием «Заслуженная артистка РСФСР».
Руководство Малого собиралось даже обновить репертуар – специально «под Раневскую». Но все пошло не совсем так, как предполагалось. В Театре Красной Армии актрисе строго указали на то, что советское руководство ведет активную борьбу с «летунами». В то время частая смена места работы вызывала подозрения: советский работник (независимо от того, где он трудится – в шахте, в театре или в заводской столовой) должен быть предан не только своему делу, но и предприятию!
Что же касается Малого театра, то ситуация в нем описывается по-разному. Кто-то утверждает, что его начальство испугалось возможных последствий и отозвало свое предложение Раневской о совместной работе. Кто-то пишет, что вовсе не руководство, а труппа Малого театра коллективно заявила о нежелании видеть Фаину Георгиевну в своих рядах. Сама она тоже утверждала, что именно «зубры» Малого театра были категорически против ее появления.
Так или иначе, из Театра Красной Армии она ушла (видимо, посчитав ниже своего достоинства оправдываться и менять решения), а устроиться в любой другой театральный коллектив стало проблематично: чиновники от искусства боялись давать приют актрисе, пропесоченной в прессе (да-да, решение Раневской сменить место работы было раскритиковано даже на страницах «Советского искусства»!).
Именно тогда она на несколько лет полностью «ушла» в кино, и, возможно, именно благодаря неопределенности в ее взаимоотношениях с московскими театрами появились на свет такие шедевры, как «Подкидыш», «Человек в футляре», «Мечта»… Со студией «Мосфильм» она и отправилась после начала войны в ташкентскую эвакуацию.
В 1943 году артисты вернулись в Москву, и Фаина Георгиевна начала работать в Театре драмы (ныне это Московский академический театр имени Владимира Маяковского) под руководством Николая Павловича Охлопкова. Здесь Раневская задержалась на шесть лет, параллельно продолжая довольно активно сниматься в кино, но, увы, по-прежнему в ролях второго плана. Скажем сразу: на этом ее «путешествия по театрам» не закончатся, впоследствии Фаина Георгиевна перейдет в Театр имени Моссовета, оттуда – в Московский драматический театр имени Пушкина, затем вернется к «моссоветовц а м»… Только ли сложный характер и нежелание загонять себя в рамки заставляли ее переходить из одной труппы в другую?
В 1979 году, в возрасте восьмидесяти трех лет, Раневская дала единственное интервью театральному критику Наталье Анатольевне Крымовой. Посмотрите эту запись, в которой собственно беседа перемежается фрагментами записей ролей Фаины Георгиевны. Кажется, что в предельно сжатом виде перед нами предстает и творческое кредо актрисы («не признаю слова “играть”!»), и весь ее путь в искусстве, и остроумные афоризмы, которые потом уходили в народ и превращались в анекдоты.
– Фаина Георгиевна, а почему вы кочевали из театра в театр? – спрашивает Крымова.
– Искала святое искусство, – отвечает Раневская (как это часто бывало – не сразу поймешь, говорит она всерьез или шутит).
– Нашли?
– Да. В Третьяковской галерее.
Как-то раз Фаина Георгиевна пришла в магазин, а он оказался закрыт на обед. Уборщица, мывшая в торговом зале пол, обрадовалась: «Как же вас не пустить! Ведь, глядя на вас в кино, люди забывают о своем горе. Те, что побогаче, могут посмотреть что-нибудь получше, а для простого народа вы самая лучшая, самая дорогая!» Раневская была польщена.
Может быть, в этом причина? Никогда не удовлетворяться сделанным, стремиться к идеалу во всем и, понимая, что идеала в мире нет и быть не может, продолжать поиск – это было свойственно Фаине Георгиевне, как, пожалуй, никому другому из ее современников-артистов…
Фильмы, в которых Фаина Георгиевна снялась во второй половине 1940-х годов, были разноплановыми – «Свадьба» по произведениям Чехова, «Небесный тихоход», «Слон и веревочка», «Весна», «Золушка». Но была у них у всех одна общая черта: особый внутренний свет, предчувствие близкого окончания войны в лентах 1944–1945 годов и радость по поводу одержанной победы – в более поздних. Этот свет, которого невозможно достичь ни репетициями, ни гениальной режиссурой, с лихвой перекрывал скромность декораций, скрадывал изможденность лиц актеров, передавался зрителям. Не потому ли даже сейчас, по прошествии семи десятков лет, мы с удовольствием смотрим эти фильмы, которые не могут похвастаться ни вложенными в них миллионами, ни спецэффектами, ни затейливостью сюжета?
Раневская оставалась верна себе. Каждую роль – пусть даже незначительную – она превращала в острохарактерный шедевр.
Вот, например, «Свадьба», снятая как сборная солянка из одноименного чеховского водевиля и рассказов «Жених и папенька», «Свадьба с генералом» и некоторых других произведений. Сюжет очень прост и хорошо всем известен: чиновник Эпаминонд Апломбов поставил условие родителям своей невесты Дашеньки: на свадьбе всенепременно «для солидности» должен быть генерал. Но в разгар торжества оказывается, что звание гостя – капитан второго ранга – ниже генеральского. Свадьба расстраивается, хозяева и гости показывают свое истинное лицо…
Раневская играла мать невесты, Настасью Тимофеевну Жигалову. К собственной внешности Фаина Георгиевна, в отличие от многих актрис (да и актеров-мужчин тоже!) всегда относилась без особого пиетета, а грим для того или иного персонажа часто придумывала сама. И мадам Жигалова в ее исполнении являла собой настоящую карикатуру на мещанку конца XIX столетия: здоровенный нос, бесформенные брови, нелепая прическа с лохмами и кудельками. И как всегда, не только внешние приметы, но и движения, жесты, подчас почти незаметные, «лепили» единый образ.
Вот Настасья Тимофеевна, давая наставления дочери и ругая пьяненького супруга, энергично жестикулирует – это выдает в ней предприимчивую, властную даму. Но шаркающая, медленная походка мадам Жигаловой заставляет подумать и о том, что, наверное, нелегкой ценой далось ей внешнее благополучие! И мы уже готовы посочувствовать этой недалекой женщине, с таким трудом, возможно, выбравшейся из бедности и желающей «пристроить дочку за хорошего человека»… Но тут Настасья Тимофеевна, смертельно оскорбившись на слова одного из гостей о невеликом приданом, начинает хищно перерывать сундуки и едва ли не метать тряпье в физиономии обидчикам, попутно рассказывая о том, каких трудов и каких денег стоило собрать это приданое! И перед нами уже не замученная мать семейства, а жадная, расчетливая особа, не вызывающая ни малейших симпатий. Это вообще характерно для многих персонажей Раневской – пробуждать самые противоречивые эмоции: от отвращения до сочувствия, от искреннего смеха до яростного гнева.
Всего на несколько минут появилась Фаина Георгиевна в фильме «Небесный тихоход», сыграв роль военного врача, но и там превратила проходной эпизод в собственный бенефис. «Тихохода» после его выхода на экраны раскритиковали и партийцы, и кинематографические начальники: мол, негоже превращать в водевиль сюжет на военную тему! Зрители же приняли ленту с восторгом – и дело не в легковесности их восприятия, а в том, что измученные люди попросту нуждались в светлых эмоциях, не забывая при этом о подвиге тех, кто воевал. И образ Раневской полностью соответствует фильму: ее ученая дама-профессор умна, компетентна, но в то же время по-матерински заботлива и немного смешна: «Пить? Пить, голубчик, можно. Молоко, ситро, фруктовые воды…»
«Если у тебя есть человек, которому можно рассказать сны, ты не имеешь права считать себя одиноким…»
«Парад бабушек» в творческой биографии Фаины Георгиевны продолжился ролью в детском фильме 1945 года «Слон и веревочка» – о девочке Лиде, которая никак не могла научиться прыгать через скакалку. Лидочка видит во сне слона, который дает ей совет: для того чтобы постичь эту науку, необходимо делать добрые дела. Но, возможно, девочка не справилась бы с задачей, если бы не бабушкина помощь.
Раневская, которой тогда еще не исполнилось и пятидесяти, перевоплотилась в классическую бабулю – с шалью на плечах, в очках, съезжающих на кончик носа, с пышной седой прической-короной. Говорят, что детей и животных переиграть невозможно. Но Фаина Георгиевна, по воспоминаниям всех причастных к фильму, выглядела столь же органичной, как и ее экранная внучка: и когда ее бабушка по-детски радовалась успехам Лидочки, и когда, решив спеть ей колыбельную, благополучно засыпала сама, и когда, попробовав прыгать через скакалку, залихватски заключала: «Совсем неплохо для моего возраста, черт возьми!» О своей шестилетней партнерше по съемкам, Наташе Защипиной, Раневская потом писала: «…неожиданно мы подружились. Может, оттого, что я вообще не умею сюсюкать и говорила с Наташей как со взрослой…»
А через два года «небожитель советского кино» Григорий Васильевич Александров выпустил картину «Весна». Согласно сюжету, известный режиссер намеревается снять фильм из жизни ученых и с этой целью знакомится с сотрудницей Института Солнца Ириной Никитиной. И по стечению обстоятельств на Никитину как две капли воды оказывается похожа киноактриса Вера Шатрова… с этого и начинается все самое интересное. Роль Никитиной (и Шатровой, соответственно) исполняла супруга Александрова, кинозвезда Любовь Орлова. Раневской же была уготована скромная роль домработницы, Маргариты Львовны. Но – очередной парадокс: многие ли сейчас могут вспомнить какие-нибудь фразочки Орловой в «Весне»? А вот перлы Раневской – «Белая горячка… горячка белая» и «Красота – это страшная сила!» – мы в шутку используем и по сей день…
В Московском театре драмы в 1945 году Фаина Георгиевна играла в спектакле «Лисички» по пьесе Лилиан Хеллман. Она исполняла роль богатой американки Берди, выданной родителями за фабриканта Хаббарда. Но этот образ несколько выбивался из общего ряда образов «представителей буржуазии». Утонченная и добрая Берди выступала в спектакле как антагонист рваческого, жестокого мира, представленного ее супругом и его родней.
Именно на примере «Лисичек» можно проиллюстрировать еще одну причину того, почему Раневская при всем ее таланте часто попадала в немилость к режиссерам и оставалась на вторых ролях. В то время театр и киноискусство были насквозь идеологизированы, каждая роль выступала не столько как образ, сколько как политический заказ: показать духовную нищету буржуазии! Продемонстрировать правильность выбранного политического курса! Кстати, и «Лисички» были разрешены к постановке в первую очередь потому, что автор, Лилиан Хеллман, сочувствовала «левым идеям».
Раневская же никогда не превращала свой образ в агитационный плакат. Она не играла идею – она играла человека. С его достоинствами и недостатками, с его подчас непростой биографией, ошибками, радостями и горестями. Именно за это ее обожали зрители, и именно этого ей не могли простить чиновники, а также большинство режиссеров, трепетавших перед властью и ставивших «то, что велено».
Конец 1940-х – начало 1950-х годов оказались роковым периодом в истории советского театра. Сотрудниками ГБ был убит художественный руководитель Московского еврейского театра, председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс, которого Раневская давно знала и очень любила: «…я не знала человека умнее, блистательнее его…» Умер лишенный возможности работать в театре, ошельмованный Александр Таиров. Один за другим уходили люди, которых Фаина Георгиевна называла своими любимыми друзьями, учителями, наставниками – очень тяжело она переживала смерть Василия Ивановича Качалова, скончавшегося в 1948 году. Ей самой удалось избежать репрессий – возможно, потому, что самый главный театровед СССР благосклонно относился к ее творчеству… Но о сложных взаимоотношениях Раневской и властей предержащих мы поговорим отдельно.
Продолжая «искать святое искусство», Фаина Георгиевна в 1949 году принимает приглашение Юрия Александровича Завадского войти в труппу Театра имени Моссовета. Завадский был учеником Станиславского и Немировича-Данченко, стремился, как писали о нем, превратить театр в «лабораторию современной советской пьесы». Он много внимания уделял психологизму, ценил в актерах стремление как можно глубже войти в образ.
И вот в «царство Юрия Александровича» попала Раневская. Их странная то ли дружба, то ли вражда продолжалась много лет – Фаина Георгиевна будет уходить, потом возвращаться… И она, и Завадский явно отдавали должное талантам друг друга. Но руководителя театра часто раздражала непредсказуемость актрисы, ее желание импровизировать, бесконечно переделывать и «переигрывать» роль, постоянно спорить, доказывать, сомневаться… Правда, он не обижался на колкости Раневской, которая именовала начальника «вытянутым лилипутом», «перпетуум кобеле», утверждала, что он «появился на свет в енотовой шубе» и видит во сне, «что похоронен в кремлевской стене».
«Женщина, чтобы преуспеть в жизни, должна обладать двумя качествами. Она должна быть достаточно умна для того, чтобы нравиться глупым мужчинам, и достаточно глупа, чтобы нравиться мужчинам умным»
Многие писали о том, что глава Театра имени Моссовета, которому в молодости довелось провести несколько малоприятных часов на Лубянке, не мог избавиться от страха перед властями и поэтому был скорее конформистом, нежели диссидентом от искусства. Это не совсем справедливо – Завадский неоднократно привечал артистов, лишившихся работы из-за «неблагонадежности». Но, видимо, с точки зрения Фаины Георгиевны, смелости – как творческой, так и человеческой – ему явно недоставало.
Тем не менее именно у Завадского Раневская много лет подряд играла роль в «идеологически правильной» пьесе «Шторм», причем эта роль спекулянтки Маньки стала для нее, как сейчас бы сказали, знаковой. К Маньке мы обязательно еще вернемся – право, она заслуживает отдельного рассказа! Так же как и Мачеха во всенародно любимом фильме-сказке «Золушка»…
В 1955 году Фаина Георгиевна перешла в Московский драматический театр имени Пушкина, в котором проработала восемь лет. Здесь она сыграла роль доньи Эухении в спектакле «Деревья умирают стоя» по пьесе испанца Алехандро Касоны. Женщина, вынужденная выбирать между людьми, родными по крови, и милыми сердцу «чужаками», в исполнении Раневской представала понятной и близкой всем – хотя, казалось бы, не приведи господь никому делать такой выбор! Сама актриса писала: «Работая над бабушкой в “Деревьях”, я отказалась от соблазнительного для этой роли внешнего колорита испанки. Меня взволновал характер этого человека. <…> Никакой “голос крови” не останавливает ее от решения порвать навсегда с преступным, по ее мнению, человеком…»
Когда пост художественного руководителя театра занял Борис Равенских, отношения с ним у Раневской не сложились. По словам одного из тех, кто знал и Фаину Георгиевну, и Бориса Ивановича, «они оказались слишком похожи по характеру». И в 1963 году она возвращается в Театр имени Моссовета, в котором уже останется до самого конца… Как утверждала позднее актриса, «я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия».
«Если человек тебе сделал зло – ты дай ему конфетку, он тебе зло – ты ему конфетку… И так до тех пор, пока у этой твари не разовьется сахарный диабет»
Жизнь как трагикомедия
Практически невозможно определить амплуа Раневской – и в самом деле, ей доводилось играть и героические роли (достаточно вспомнить бабушку Олега Кошевого в «Молодой гвардии» на сцене Театра драмы), и простушек, и злодеек, если отнести к таковым, например, фрау Вурст в ленте 1949 года «У них есть Родина». Правда, Станиславский, перед которым актриса преклонялась, считал, что амплуа не нужны, более того – вредны: они сковывают творческую энергию актера, запирают его в рамках нескольких образов и нескольких ролей. Так что разговор об амплуа к середине XX века уже почти перестал быть актуальным, хотя, конечно же, «внешние и внутренние» данные актеров в любом случае нужно было учитывать. Часто Фаину Георгиевну называли острохарактерной актрисой. Но, думается, это тоже не совсем правильно, ведь словари называют характерным актером в первую очередь исполнителей с ярко выраженным амплуа. А мы только что выяснили, что Фаине Георгиевне было подвластно очень, очень многое. Один из любимых сценических партнеров Раневской, Осип Абдулов, говорил о ней так: «…Раневская – характерная актриса? Ну конечно же! Фаина и героиня, и травести, и гранд-кокет, и благородный отец, и герой-любовник, и фат, и простак, и субретка, и драматическая старуха, и злодей. Все амплуа в ней одной. Раневская – характерная актриса?! Она целая труппа!!!..»
Но вот что любопытно. По одному из определений, «характерный актер» – это тот, кто играет яркие роли, но при этом всегда второстепенные. Может быть, в этом одна из причин того, что Раневской не давали главных ролей? Слишком яркая, слишком запоминающаяся, она даже за пять минут своего пребывания на экране или на сцене перетягивала на себя все зрительское внимание.
От комедии – до драмы, от простодушного смеха – до высот античной трагедии… Впрочем, к трагедии и драме Раневская будет более тяготеть на склоне лет. Откуда она брала материал? Уже говорилось о том, что в детстве маленькую Фаину отличали наблюдательность, впечатлительность, способность подмечать характерные черты. Этот дар остался с ней навсегда. Никто никогда не знал, в каком спектакле или в какой кинороли прорастет тот или иной образ, однажды увиденный Фаиной Георгиевной и оставшийся в копилке ее памяти.
В ее «Дневнике на клочках» есть такой эпизод. В голодные времена гражданской войны Раневскую и нескольких ее товарищей по театру пригласила к себе домой некая дама, считавшая себя непризнанным драматургом – послушать сочиненную ею пьесу. «Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку, – вспоминает Фаина Георгиевна. – А мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом… Дама продолжала рыдать и сморкаться и во время чаепития». Эта дама через много лет «проявилась» в короткометражке 1960 года «Драма», поставленной по одноименному рассказу Чехова. В чеховской «Драме» к известному писателю Павлу Васильевичу является женщина по фамилии Мурашкина и слезно просит его прослушать написанную ею драму. Писатель соглашается, но драма оказывается настолько занудна и чудовищно бездарна, что Павел Васильевич в итоге обрушивает на голову замучившей его Мурашкиной пресс-папье. Рассказ заканчивается словами «присяжные оправдали его» – еще одно свидетельство «дарования» писательницы!
В короткометражной ленте Мурашкину и ее невольного рецензента играют Раневская и Борис Тенин. Постарайтесь посмотреть этот семнадцатиминутный шедевр! Фаина Георгиевна по своему обыкновению дополнила чеховский текст. В оригинале в тексте Мурашкиной вообще нет перечня действующих лиц. В фильме он есть, и Раневская-Мурашкина торжественно зачитывает его: «…Конкордия Ивановна, шестьдесят пять лет, со следами былой красоты, манеры аристократические, пьет водку», «Анна Сергеевна… чистая девушка, и это заставляет ее глубоко страдать!», «Судья Кучкин – мошенник, но, в общем, человек порядочный». Дойдя до особо патетических моментов, Мурашкина бурно рыдает в кружевной платок, пьет воду из графина и, всхлипывая, сообщает слушателю: «…простите, это личный биографический момЭнт…» За несколько минут актриса ухитряется продемонстрировать все: и наивную радость писательницы-графоманки, наконец нашедшей слушателя, и ее недалекость, и трогательную готовность выслушать замечания мэтра, которая в итоге оборачивается адской назойливостью… В образе Мурашкиной, вероятно, отразились черты не только безвестной «авторши с валерьянкой», но и многих других персонажей, с которыми Раневскую сталкивала жизнь. Именно поэтому героини, воплощенные ею на экране, были так достоверны – зрители узнавали в них своих соседей, родственников, коллег. Поэтому в 1961 году лидером проката стал фильм «Осторожно, бабушка!», в котором Фаина Георгиевна сыграла роль энергичной пенсионерки Елены Тимофеевны, помогающей внучке руководить строительством Дома культуры. Поэтому в театре искренне плакали те, кто пришел посмотреть спектакль «Дальше – тишина» – о конфликте поколений и непонимании, вылившемся в чудовищную несправедливость. И в самом деле, талантливым артистам понятие «амплуа», наверное, не нужно – они могут сыграть все.
«Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь, перед финишем, понимаю ясно, что всё пустое. Нужна только доброта и сострадание»
Такой же она была и в жизни – разной. От «клоуна в юбке», сыплющего остротами, с бронебойным чувством юмора, – до хмурой, недовольной всем на свете «Старухи». Именно так – «Старуха», с оттенком благоговейного страха, часто называли Раневскую коллеги в последние десять-двадцать лет ее работы в театре. Попасть ей под горячую руку («попасть под Раневскую», как говорили) – было примерно то же самое, что «попасть под бульдозер». Справедливости ради скажем, что ее приступы мизантропии всегда начинались с самоедства. Вечно недовольная собственным исполнением («можно было еще лучше!»), она начинала анализировать – где и как ошиблась, где и что можно было бы изменить и усовершенствовать. Далее следовали выводы о несовершенстве мира и Вселенной… И тогда спасайся кто может!
Правда, ее придирки к окружающим далеко не всегда были несправедливы, а если уж Фаина Георгиевна сама чувствовала, что перегнула палку, – она была готова извиниться, причем так искренне, что обижаться на нее было невозможно. Так, одной из соседок, которой Раневская, будучи не в настроении, сказала что-то резкое, она потом позвонила со словами: «Ну прости меня, пожалуйста… Я просто нервная старая б***ь!»
Неприхотливая в еде, равнодушная к драгоценностям и туалетам, она очень любила дарить подарки и угощать гостей. Вечно неустроенная в быту, абсолютно неспособная решать повседневные проблемы – такие, как потекший кран или выбитое стекло, – она неутомимо звонила по инстанциям, если помощь требовалась кому-то другому, и добивалась успеха. Истории о своей собственной деловой и бытовой беспомощности Фаина Георгиевна превращала в некое подобие юмористических рассказов, которыми щедро делилась с окружающими. Так, она рассказывала, что однажды в приступе практичности купила новую люстру и повезла ее домой в автобусе. Раневскую – в то время уже известную артистку – начали узнавать, кивать ей, махать руками. Фаина Георгиевна, всегда благодарная за любое проявление внимания, улыбалась в ответ и посылала воздушные поцелуи. На своей остановке она, не переставая раскланиваться с почитателями таланта, вышла… Люстра же поехала до конечной. Существовала и еще одна редакция этого рассказа – иногда Раневская утверждала, что заметила в автобусе импозантного мужчину и начала кокетничать с ним, совершенно забыв про многострадальную люстру.
Поделиться книгой: