Аид: иная судьба

По стволу корявого дерева.

По лисице, несущей мышь. По широкому листу, свисающему с ветки.

По сороке, заливающейся смехом над незадачливым стрелком.

Даже — по Амалфее, которая шуршала по зарослям неподалеку и насмешливо из зарослей мекала.

Стрелка была слишком легкой, а может, лук — слишком игрушечным. Но стрела улетала в заросли, падала, не долетая до мишени, норовила лягушкой прыгнуть в ручей или застрять между скалами.

Но и это не заглушало восторга — пусть себе сейчас промахиваемся, а вот на тысячный раз наверняка… если еще лук настоящий взять… главное — начать — да!

В очередной раз стрелка коварной змеей усвистела в кусты. Я отложил лук и полез следом — и тогда я услышал крик, второй раз за день. Голос Адрастеи звучал не так, как должен был: «Аид, где тебя носит?!» Отчаянно, задушенно. Так, будто она спасалась.

И во второй раз за день я кинулся вперед, проламываясь сквозь заросли — только теперь на поляне охотилась не коза Амалфея.

Леопард приготовился к прыжку, и повиснуть у него на хвосте я уже не успевал.

Нимфа сжалась, притиснулась к дереву, закрылась руками.

Металл согрел оледеневшую кожу ладони. Древний, теплый, изъеденный временем металл. Искусная ковка.

Я не заметил, что взял с собой новую игрушку. Не заметил, когда пригласил ее в ладонь.

Не заметил, когда во второй руке оказалась легкая, игриво поблескивающая стрелка.

Может, просто схватил то, что под рукой — потому что иного не было.

Заскрипела тетива, лаская пальцы. Прильнула к щеке.

Я целился в леопарда, а смотрел на нимфу — она уже открыла лицо, увидела меня и кричала, чтобы я уходил.

И мгновения падали вокруг нас — и замирали, будто листья, упавшие с дерева.

Потом был короткий звон, ослепительный блеск, хрип — еще короче.

И зверь опрокинулся навзничь, будто его поразили ударом с неба.

Горло его пронзила быстро истаивающая в воздухе молния из белого адамантия.

МОНОДИЯ. МЕТИДА

Сделалась первою Зевса супругой Метида-Премудрость;

Больше всего она знает меж всеми людьми и богами.

Гесиод. "Теогония"

Иногда ей снятся дикие сны. Цветные сны. Невозможные.

О юноше, возжелавшем свою наставницу. О том, как она бежит по скалам, раздирает руки о камни, спасается, озираясь через плечо… от него? От судьбы? От… себя?

Сны — о колдовском вареве на желчи подземного чудовища. О кубке, который она подносит Времени.

О мокрых щеках и подушках и собственном сухом смехе, отдающемся болью в груди: «Откуда мне знать, где там этот Кронид? Он жене не докладывается».

Заглянешь в сон, как в колодец — колыхнется вода, покажет лицо (твое ли?). Заострившееся, с кислой миной, будто насильно впечатанной, без румянца, зато высокомерия — не вычерпать. Колотишь ладонью по сну, задыхаясь от ужаса, а он скользит между пальцев по каплям, и в каждой капле кривляешься — ты (ты?!): «Муж мой, ты скоро станешь отцом».

И перед твоими глазами возникает на миг видение бездонной глотки.

Белокрылый Гипнос нахально разводит крыльями. Мол, ты Разумная, тебе виднее — откуда оно. Я-то такого не посылаю. А Мойры-спорщицы о таких снах помалкивают. Шепчутся о других строчках, о других нитях…

Утешение одно — такие сны приходят нечасто и всегда заканчивается.

Разумная тогда улыбается им навстречу. Проводит, пробуждаясь, по волосам, пропускает между пальцев пеплос, вытканный ее дочерью.

— Было не так, — говорит твердо, и сны примолкают.

На пеплосе замер, припав на одно колено, черноволосый юноша с луком.

Охота шумела отчаянно. Вопила, улюлюкала, вскрикивала, шумела, ломилась сквозь камыши, заливалась лаем собак. Гикали куреты — давно надоело лупить в щиты! Крит взорвался буйным весельем — еще бы, сама богиня Метида решила взяться за копье, скрасить девичий досуг.

Поговаривали, впрочем, что Метида Покровительница Дев просто наконец решила взяться за свой давно восхваляемый ум и отыскать среди Критских лесов мужа. Якобы, имело место какое-то давнее предсказание дочерей Судьбы — Мойр.

Но псы третий день упорно брали только следы кабанов, леопардов и каменных волков. Видать, на мужей псы натасканы были хуже.

— Дичи набили! — хмыкали плечистые лапифы с севера и игриво подмигивали нимфам. — Будет, что воспеть!

— Главной-то дичи так и нет, — отхихикивались девушки из людей. Но отхихикивались тихо: услышит великая богиня разума — кто там знает, что измыслит.

К исходу третьего дня псы не услышали криков загонщиков, отзывавших их назад. Зашлись в лае, закатились пенной яростью, рванули вперед — без оглядки, надрывая горло в бешеном вое. Кто-то крикнул: «Из подземных тварей, видать!» — и охотники двинули вперед, забыв об гудящих ногах.

Метида выступала позади неспешно, опираясь на копье, оправляя синие охотничьи одежды. Склонив набок голову с подобранными под гребень кудрями, осматривала спины охотников — отыскивая: кто?

Шла искать не мужа.

Мойры сказали свое: когда стихнут удары куретов на острове Крит, найдешь там Судьбу.

Только вот Клото — величественная, седовласая, вдруг хихикнула напоследок. Когда Метида переспросила: «Свою Судьбу?»

— Это уж как повернется, — прошелестела Лахезис, туманная и далекая. — Может, чужую. А может — и для всех.

Метида склонила голову — давая надеть через шею тяжкое ожерелье долга. Богиня разума хорошо понимала, что могут значить эти слова.

Сколько лет сыну Реи, который должен возмужать на Крите. Семнадцать? Больше?

По счету титанов — детский возраст. Возраст, в котором нужен наставник.

Наставни…ца.

Не мужа шла выбирать Метида (большая честь выйти замуж за какого-нибудь охламона, привязаться к нему, а потом он поменяет тебя на какую-нибудь пигалицу!). К замужним богиня Разума питала жалость. Временами ей хотелось родить — но вне уз брака, только для себя, только дочку — ту, с кем можно будет поделиться…

Разумная остановилась, запрокинула голову, глубоко вдохнула воздух.

Зачем сыну Крона богиня разума? Чтобы свергнуть отца.

Зачем сын Крона свергнет отца? Чтобы взять его престол.

Пойте, нимфы. Стоните, рога. Грохочите погромче в щиты, куреты. Где, как не за шумной охотой можно скрыть охоту истинную?

Охоту на будущего царя. На будущую судьбу. На будущее…

Свистнула стрела, и с ветки к ногам охотницы свесилась убитая гадина толщиной в руку. Закачалась, удивленно глядя выпученными глазами.

Свита ойкнула. Вскрикнула Метида, которую изнутри облило варом предчувствия.

— Лучник, — позвала тихо, стараясь придать голосу повелительность — Покажись же, лучник!

Лес хранил молчание. Только — показалось, что ли? — донеслось из кустов издевательское меканье.

— Ты спас богиню — так неужели не хочешь получить награду? — голос многоумной Метиды расстелился в воздухе мягкой простыней. Царской.

Из кустов хмыкнули. Задумчиво пошуршали ветками. Потом лучник легко выпрыгнул на поляну.

— Радуйся, — весело сказал, — богиня.

Чем и исторг у Разумной огорченный вздох. Потому что — ну правда же, тут ждешь судьбу для всех, а вылезает какой-то…

Правда, собой недурен, — отметила Метида, глянув искоса. Глаза — чернее ночи, скулы — острее лезвия меча, брови вразлет, черные волосы укрыли плечи. Взгляд — смелый и пытливый. Плечи прикрыты шкурой черного леопарда, в волосах листья запутались, лук в руке — такой обшарпанный, что тронуть побоишься.

Ладно, приодеть, причесать, подучить… может, и выйдет Судьба.

— Подойди же, о меткий, — богиня разума приосанилась, постаралась согнать с лица строгость. — Как тебя зовут?

— Это зависит от того, кто зовет.

И улыбнулся — ускользающей, таинственной, убегающей улыбкой. Скользнул черными глазами — просветил насквозь.

— Так скажи мне, как звать тебя.

— Можешь — Стрелок. Можешь — Охотник. Можешь — Аид.

— Невидимый?

— Был невидимым. Сейчас вот из кустов вылез — видим. Ты видишь меня, богиня?

Я вижу судьбу, — хотела сказать богиня Разума. Промолчала.

Повернулась, махнула свите — отойдите подальше. И вы там, нимфы — хватит капать слюной, все равно вам тут ни кусочка не достанется.

Проверим, насколько ты меток, охотник-невидимка, — подумала Разумная.

— Скажи мне, о Аид… не слышал ли ты случайно о потерянном сыне Крона?

— Климен который? — тут же откликнулся спаситель. — Так кто о нем не слышал. У нас тут куреты только недавно в щиты лупить перестали — они, знаешь ли, медленно останавливаются… весь остров вот гадал — почему умолкли. Мы тут уже привыкли.

— А ты… не видел его?

— Кроненыша? Так кто ж его не видел. Говорят, он тут в обед по лесам и горам шествует. Сам — в царских одеждах, в руке — меч огромный, на голове — венец. И свита за ним. Сатиры, знаешь ли, нимфы с песнями…

— Правда? — Метида дернула углом губ — не поддаться бы смеху. Богине разума не к лицу пустые смешочки. Беззаботность, улыбочки, ужимочки — глупости для тех, у кого пусто внутри черепа. — Так опиши мне его. Красив?

— Ну… смотря на чей вкус. Рыжий весь, это да. Да и рожа вся рябая, будто по ней кони Гелиоса танцевали. А сам — величественный такой…

И сверкнул белыми зубами в задорной улыбке. Метида с трудом сдержала ответную. Нахмурилась.

— А ты, значит, из местных?

— Местнее некуда. Хожу тут, понимаешь… тропки разведываю. А, да, Амалфея! — из кустов высунулась недовольная козья морда, вперилась подозрительным взглядом желтых глаз. — И коза еще.

— Хорошо, — ответила Метида, и уголки губ предали ее — приподнялись слегка.

…и не заметила, как провалилась в черноту взгляда.

«Хорошо?»

«Ты владеешь искусством обмана, юный Климен. Скажи, кто обучил тебя этому?»

«Учиться нужно дуракам, которые ничего не видят. Ничего не знают. Тем, кто умеет видеть — достаточно пошире раскрыть глаза. Смотреть. Брать примеры».

«С кого берешь примеры ты, сын Реи?»

«С птиц, которые притворяются листьями. С трав, которые делают вид, что они неядовиты. Лучнику приходится вглядываться как следует, богиня. Вглядываться в суть. Чтобы… не промахнуться».

Взгляд его был стрелой. Острой, разящей. Бьющей без промаха.

— Значит, — сказала Метида вслух, — ты тут охотишься.

— Как эти, которые там…? — судьба в шкуре пантеры оглянулась туда, где визжали псы и перекрикивались охотники. — Что ты, о богиня. Я тут так… играю.

— А не взросл, чтобы играть?

Юноша ухмыльнулся. Потрогал пальцем гадину, в горле у которой больше не торчала стрела. Куда, интересно, делась?

— Игры, богиня, могут быть разными. Главное — знать, для чего играешь. Как и в охоте главное — не за кем охотишься, а зачем. Зачем ты охотишься, великая богиня?

— Я… — и осеклась, остановилась, споткнулась о прищур взгляда. Недетского взгляда, неюношеского.

«Зачем ты… охотишься на меня?»

«Будущим царям нужны наставники».