Помоги проекту - поделись книгой:
Идея томно хмыкала, но сама доить не шла. Боялась. Только пересказывала легенду: когда нужно было найти кормилицу из коз, Звездоглазая Рея побоялась взять что-нибудь получше из стад своего мужа. Как бы вести о пропаже дойной козы не навели на след. Вот и взяла… это.
А я, тогда еще ростом по подбородок козе, смеялся, поднимался, шел доить сам. Меня она подпускала к себе после того, как младенцем я намотал на кулак ее бороду и попросту на ней повис.
Два скверных характера нашли друг друга.
Зачем мать нашла мне такую кормилицу — я понял, когда в первый раз махнул в лес и встретился с двумя каменными волками, которых тогда полно было на Крите.
Когда из кустов на предвкушавших обед волков ломанулось что-то мекающее — они поначалу было обрадовались. Недолго радовались, потом все больше скулили. Потом один и скулить-то перестал.
Может, мать знала, что на острове — и лесов, и хищников многовато, вот и нашла защитника получше туповатых куретов.
Может, она поняла, что сынка не удержат в пещере две нимфы, которые к нему приставлены после рождения.
Особенно если у сынка такое предназначение.
Бах! Бах! Гда-рх!
Это лупили в щиты куреты по обе стороны острова. Или, может, сердце бухало в висках — Тартар забери эту козу, кто вообще удрал из дому-то, я или она?!
Все равно на воле лучше, конечно. В пещере одно и то же: «Иди погуляй, только далеко не уходи», «Хворосту принеси, только осторожно», «Ты опять себе какое-то копье придумал? Нет уж, хватит!»
Нимфы, что с них взять, словом. Одна на вздохи исходит, другая еще, глядишь, попытается кашу варить заставить. Десять лет же. Маленький.
— Крона кто свергать будет? — спросил я их сегодня, когда особенно допекли. — Вы возьметесь, с куретами? Или мне его половником по черепушке огреть?
Подхватились, закудахтали: да никто не говорил, что пророчество обо мне, да что ж я, так и собираюсь, в таком-то сопливом возрасте, да знаешь, сколько Криводушному-то было, когда он на своего-то отца…
— Уран глотал своих сыновей? — спросил я тогда, и они умолкли. — Сколько мне ждать, пока мне дадут оружие? Век?!
Терпеть и ждать, да. Сплюнул в пыль, с ненавистью глянул на свою слишком уж короткую тень. Терпеть и ждать, пока найдут учителя, пока решат, что готов к обучению, пока перестанут вопить: «Аид, в пещеру!» — как только рядом появится морда леопарда или кабана…
Терпеть и ждать, пока мать решит, что пророчество — обо мне…
Я ее видел два раза — мать. Приходила ночью — тайно, с опаской. В последний раз — совсем недавно, может, месяц назад. Она почти не говорила — Звездоглазая Рея, скрытая под плащом из сплетенных цветов и собственных волос. Гладила мой лоб руками, пахнущими молоком, заливалась плачем.
Была беременна.
Не знаю, в первый ли раз после моего рождения.
Не знаю, спрятала ли она других детей, как меня. Если вдруг — не в первый.
Я тогда многое хотел ей сказать. Пожаловаться на нянек. На постоянный грохот куретов о щиты — притом, что я даже младенцем не плакал. Попросить меня куда-то там отпускать — хотя бы к местным детям, потому что скучно же. Еще лучше — найти учителя, чтобы я мог сражаться.
А потом как-то всё забылось, потерялось среди ее плача и объятий. Я молчал, стиснув зубы, и тихо гладил ее по душистым волосам. И ее всхлипы: «Мой мальчик… мой маленький мальчик…» — жгли каленым железом.
— Подожди совсем немного, — сказал я ей на прощание. — Совсем немного.
И каждый день для меня с той поры стал — отсчетом.
Каждая проведенная в бездействии минута — пыткой.
И кто там сказал, что в обществе нимф можно вырасти нимфой?!
Я драл хитоны о скалы, потому что — вдруг придется взбираться по горным тропам, и вообще, кто там знает, может, мне придется брать Олимп — папашкину вотчину. Делал копья из осколков тех же скал. Выменивал ножи у тех же куретов — на зубы каменных волков или клыки кабанов, повстречавшихся с Амалфеей. Я ползал в зарослях, воображая, что охочусь на чудовищ или на отца, я представлял — как свергну его. Сотней разных способов, так ни до чего путного пока не додумался.
Ничего. Главное начать.
И что ноги сбиты — тоже ничего. В беге тренироваться — хорошо, я ж не Гелиос — на колесницах разъезжать. Хотя и не отказался бы, да. Пробежал за бешеной козой половину острова — и это ничего, лучше начну в следах разбираться, да и остров узнаю.
Сомневаюсь, конечно, что Амалфея испугалась, услышав, как куреты о щиты грохают. Они тут этим всё время занимаются. Да и напугать эту тварь не знаю, чем можно.
Скорее уж — понеслась себе новую жертву высматривать.
— А-ёй! Ой, помогите! Ой, страшилище, ой!
…высмотрела, надо же.
Скатился с холма, перепрыгнул через ручей, мигом проломился через кустарник на зеленую лужайку, опушенную цветками.
На лужайке раздавались призывы о помощи, щедро перемежаемые зловещим «ме-е-е-е». Сгорбленная старушка спасалась от Амалфеи — коза наступала на нее, топча цветы.
Я вцепился в утыканный репьем хвост, как раз когда старушка удачно развернулась, а Амалфея определилась с мишенью и пошла в атаку.
— Стоять, паску-у-у-уда!
Седалищу бабки все равно досталось, но не так, как могло бы. Охнув, старушка кувыркнулась в траву.
Амалфея попыталась отбрыкнуться, увидела меня и оскалила желтые зубы. Пошла в атаку без промедления — сожру-забодаю, будешь знать, как за хвост тягать.
— По зубам… тресну… — шипел я, охаживая козу кулаками. Кулаки ей не наносили не малейшего вреда.
— Ох… — стонала из травы старушка. — Ой, мальчик, беги, ой! Убьет она тебя, тартарская тварь!
Тартарская тварь перестала нежно бодать меня в бок и посмотрела в ту сторону угрюмо.
«Вдарю», — обозначила взглядом.
— Стоять! — скомандовал я. — Да не, она… это моя, в общем.
— Твоя?!
Коза тут же отошла и сделала вид, что меня не знает. А старушка вылезла из травы. Или женщина, кто ее там разберет. Только уж очень пожившая. Годы прочертили на лице морщины-рытвины, глаза запылились заботами… диплакс вон с головы сполз.
— Так ты, значит, пастушок тут? Ох! Спас от зверюги лютой, ох! Я уж, когда ты на нее кинулся, думала — все. И тебе, и мне. Сожрет-растерзает. И не побоялся же броситься на защиту, а? Воином будешь, защитником слабых будешь…
— Это хорошо бы, — сказал я, потирая синяк на боку.
— …яблоко будешь?
— И это хорошо бы.
Коза, обложив нас чем-то презрительным напоследок, подалась в кусты — учинять разгром там.
Яблоки у старушки в котомке оказались знатными — наливными, с золотистым отливом, на Крите такие не растут. Я впился в одно зубами, захлебываясь душистым соком, а она смотрела — пристально, покачивая головой, бормоча что-то про себя.
— Тут вообще-то опасно одной ходить, — сказал я, прожевав первый кусок. — Это хорошо, что моя коза встретилась. А то мог бы кабан. Или еще волки тут есть. Ты, наверное, с пути сбилась?
— Ох, как сбилась с пути, — подтвердила она, крутя в пальцах яблочко. — Шла внучка проведать, заблуди-и-ила… а тут эта, страшная. Ох! Ну, давай знакомиться. Я вот Хтония, а тебя-то как зовут, пастушок?
— Аид.
Она хихикнула — молодо, ясно.
— Невидимка, а? Хорошее прозвище. Только не всех обманет. Ты на лицо-то вылитый твой отец в детстве, как притворяться будешь?!
Яблоко брызнуло соком в пальцах. Набежала тучка на колесницу Гелиоса.
— Ты знаешь Крона?!
— Видала, — безмятежно отозвалась эта… Хтония. Прикрыла глаза ладонью — солнце опять рассиялось не на шутку. — Похож ты на него, пастушок. Не бойся, не выдам. Ты ж меня от чудища этого спас — это она мне только раз наподдала, а что могла сделать!
Смеется, наверное. А может, и не смеется. Глаза серьезные, глубокие — как вспаханное поле.
Печальные.
— Что, Кронион, будешь отца-то свергать? Готовишься пророчество исполнять-то, а?!
Глянул исподлобья — нет, не насмешничает. Куснул полураздавленное яблоко.
— Ага. Будешь тут готовиться, когда мне даже оружия не дают. А Крон — это Крон. У него еще серп этот. Который ему мать дала. С которым он на Урана, мне рассказывали. Я вот все думаю — что мне делать с этим серпом?
— И что думается?
Пожал плечами. Ничего мне не думается. Я того серпа не видел, может, про него вообще враки врут. И вообще, пока вырасту — додумать успею.
— А вот свергнешь ты Крона, — сказала вдруг Хтония. Прижмурилась мечтательно. — Тогда заживешь, да? Пойдешь на Олимп, править будешь…
«Ме-е-е-ечта-ай!» — подала голос из кустов Амалфея. Я подался вбок, сплюнул яблочную косточку.
— Да на кой мне?!
Хтония подавилась собственным яблоком.
— Что?!
— Да трон, говорю, мне на кой? Мне Крона свергнуть. Чтобы мама не плакала. Чтобы он не… — скрежет зубов заглушил мои слова о возможных братьях или сестрах. — Да у Крона же братья еще, титаны… Мне и их свергать? Так их много, они родню созовут, мне тоже придется союзников искать… это уже война получается. Большая война. Да пускай бы они на трон кого угодно сажали — я так думаю. А с Кроном — это у нас… личное.
Хтония смотрела — непонятно. Будто ее чем тяжелым из-за угла огрели. Или вдруг подкралась Амалфея из-за кустов — и ка-а-а-ак…
— А если бы вдруг… пришлось?
— Править? — сказал я и задумался. Задумался об этом впервые. О том, как свергну Крона — думал тысячи раз, о троне — ни одного. Не сходились между собой эти мысли.
Вторая показалась неприглядной, скучной, тяжкой.
— Ну, правил бы, — сказал я угрюмо. Достал из-за пояса ножик, погнал в жирную землю на поляне. — Только я не умею. Это ж сколько советников звать придется! И договариваться со всеми.
— Зачем со всеми, — тихо отозвалась Хтония, — зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок?
А сама пальцами в траву вцепилась. Смешная какая-то.
— Не знаю, — ответил я и кинул огрызок яблока в кусты — Амалфее. — Вдруг они тут весь мир перевернут. Горы с морем смешают. Я слышал, они вообще небо на землю уронить могут, а кому такое надо?! Такое, наверное, даже Гее-Земле не нужно. Ну, если бы было бы, где им жить… Или если бы Гея придумала, как им с нами жить, чтобы никто никому не мешал…
Долетел по воздуху тихий, надрывный вздох. Хтония сидела, отвернувшись. Сидела — будто решаясь на что-то.
— Ты вырастешь мудрым, — сказала потом. — Мудрым воином. Только у воинов должно быть оружие. У меня тут есть… вот, смотри.
Вынула то ли из котомки, то ли из-под одежд…
Металл был тусклым, мягко поблескивающим там, где его не успело искусать время. Металл изгибался дугой, два конца которой соединяла остро звучащая тетива.
— Это мне вот сынишки ковали… когда-то, — пояснила, будто извиняясь, Хтония. — Давно уже. Лук хотели… для отца, в подарок. Только он не взял.
Погладила морщинистой рукой искусную ковку. Достала и положила сверху легкую стрелку — из того же металла, только белую, поблескивающую, когда повернешь.
— А это я уже сама выплавила… Сын попросил сделать ему — и я вот, сделала. А ему не понравилось. Давай, мол, что-нибудь другое, чтобы грознее. Страшнее чтобы. Вот тебе будет… чтобы играть. Лук. Стрела. Хорошо? Принимаешь?
Я поднял стрелу — легкая. Рассмотрел лук, попробовал натянуть тетиву — тетива пошла покорно, только вот стрелка легла на неё нехотя будто. Словно на чужое.
Не оружие, конечно, но ничего — если потренироваться, то еще как. А потом можно будет и настоящий выпросить.
— Здорово, — сказал я. — Красивые. Ты не огорчайся, страшнее — не всегда лучше…
Она посмотрела, изломав губы в болезненной улыбке. Кивнула. Сказала:
— Страшнее — не всегда лучше.
Поднялась, свернула котомку, огляделась… я был занят своим первым оружием — легкой, серебристой игрушкой в темных пятнах времени. Баюкал лук, гладил его, придумывал — как от нимф буду прятать, как отчищу от пятен, где раздобуду стрелы…
— Стрелы не нужны, — сказала она, будто услышав меня. — Это орудия нападения. Мести. Убийства. У тебя — стрела. Или лук. Иди, Кронион. Не промахивайся.
Я забормотал какую-то благодарность, весь поглощенный — ковкой, изъеденным металлом, блестящей тетивой… не заметил, как она ушла.
Потом брел, баюкал лук на груди, грел в руках стрелу. Шептал им, что мы ничего — мы не промахнемся. Ух, как не промахнемся.
… промахнулся раз двести, не меньше — по всему.
Поделиться книгой: