Забытые: Тени на снегу

– «Потеряшка» это, – проворчал из саней Норов и зевнул. – Точно «потеряшка». Никого живого тут нету. И дураков среди нас нету – в одиночку-то зимовать. Дороги-то вон как заметает. Не пробиться.

– «Потеряшка»? – повторил Зим с любопытством. – Что это?

Устроившись на облучке, он катал в ладонях снежок, создавая очередные чары, и не поленился оглянуться на извозчика.

А я, кажется, что-то… слышала. И вдруг поняла, что именно предчувствовала недавно. «Потеряшку». Мне надо туда попасть.

– Дом это – «потеряшка», – пояснил Норов. – Никто не знает, чей он, но все говорят, что не наш. Не долинный. И всё там так… ну, как будто хозяева давно-давно ушли. Заброшенно, пыльно… старо. Но, – и он снова зевнул, – будто и так, что они чай греться поставили и вышли воздухом подышать. И невесть куда пропали. Так-то.

– Я должна туда попасть, – повторила я уже вслух и отставила пустой котелок.

– Он опасный? – Зим метнул на меня быстрый взгляд, явно подумав о том же: дом – это волшебная необычность.

– Да не. Вроде, – извозчик пожал плечами. – Но мы побаиваемся. Непонятно ж, что такое… Кто там бывал – все уходили здоровыми. Дом никого не держит. Но мы ж не знаем… Он откуда-то сам по себе возникает и сам по себе пропадает. Ночевать-то в «потеряшке» никто не ночует. Так, обогреться забредут, каравай уведут, чайку хлебнут – и вон. Кто ж его знает, что такое… Но я б поел, – добавил мечтательно. – И в тепло бы…

– То есть все «за», – подытожил знающий и соскочил с облучка.

Пёс глухо заворчал, тяжело поднялся и утопал спать в сугроб. Зим проложил тропу, но остановился, засомневавшись.

– Волшебная необычность, – напомнила я, проскользнув мимо него. – Мы обязаны её изучить. Даже если местные считают её безвредной. Затем мы и существуем – и затем я приехала в долину.

…хотя, да, время терять не хотелось. Но я отчего-то верила, что оно, это время, впустую потрачено не будет. И с лихвой окупится.

Я отправилась по тропе первой, следом – Зим, а в хвосте – Норов. Я шла молча и целенаправленно, прислушиваясь к ощущениям и пытаясь понять, зачем мне «потеряшка», а знающий теребил вопросами извозчика.

– Как давно дом появляется в долине?

– Да почитай… да давно, чалир. Вот сколь долине, столь и ему. И дед мой видал, и прадед.

– А поподробнее?

– Чего?

– Что ещё известно о доме?

– Ну как… Кто его первый увидал – никто не знает. Увидали, и всё тут. Слух пополз: дескать, дом в лесах прячется. Большой – то ль два этажа, то ль три. Древний. Кто по зиме на охоту уйдёт – тот завсегда «потеряшку» повстречает, так среди нас говорят. И завсегда он далече от городов. И завсегда заброшенный, но… будто ждёт кого-то. Не то потеряли его хозяева, не то чары зловредные приключились, и дом потерялся… Не ведаем. И кого он ждёт, зажигая огни…

…поди Забытых, подумала я, очень отчётливо увидев образ дома. Среди еловой стены едва-едва забрезжил свет, а я уже знала, как выглядит пресловутая «потеряшка». Видела памятью солнца… памятью крови предков. Хотя… нет, он ждёт кого-то из нас, старокровных. Построен-то явно нами.

Я с трудом удержалась от ускорения. Не спеши – не привлекай внимание и не буди любопытство… Узкая тропа снежной змеёй вилась в ночи меж древних елей, и там, куда мы шли, всё ярче разгорался гостеприимный свет из незнакомых окон.

– И вреда от него нет, верно? – продолжал негромко расспрашивать Зим.

– Ну да. Там многие бывали – и все живы остались. Зашли, погрелись, чайку хлебнули, краюшку сгрызли – и назад. Никто не держал.

– А кроме еды люди что-нибудь ещё в доме замечали?

– Да как сказать, чалир… Замечали. Но не рассказывали. Дед мой, помнится, сразу хмурился и замолкал. Про хлеб-соль – соловьём заливался, а как про другое – так сразу молчок. Но как-то брякнул… – и Норов замялся.

– Что же? – подбодрил знающий, и я навострила уши.

– Ну, вроде как… Словно смотрит кто. Стол внизу завсегда накрытый, у очага. Дед говорил, как заходишь – сразу большая кухня: и стол, и хлеб, и очаг готовый, прям напротив двери. А рядом с ним – две лестницы наверх. Пока ешь-пьёшь-греешься, ты вроде как один. Но на лестницу глянешь да захочешь подняться – так сразу… Будто смотрит кто. И сразу… страшно. Будто знак это – не лезь.

Я заинтересованно хмыкнула. Нет, не сгусток. Наверное. Сгусток бы и хладнокровным не побрезговал – чуют они старую кровь, а пускать любят всякую. Но кто-то в доме определённо был. Жил. Не злой, не жадный, но точно… волшебный.

Ближе к «потеряшке» лес стал редеть, а еще через десяток шагов, обогнув очередную лохматую ель по широкой дуге, я вышла к дому. И сразу отступила с тропы, пропуская своих спутников.

– Твою ж душу миру в мать… – Зим споткнулся и потрясённо уставился на «потеряшку». – Это, по-твоему, дом?!

– Ну… да, – промямлил обалдевший Норов и нервно сдвинул шапку на затылок. – Ну все ж говорят… дом. И я так и сказал… Ну ведь и… А чё, не дом, что ли? Всё равно ж… дом!

Я, предвидевшая облик «дома», ухмыльнулась про себя.

Перед нами возвышался древний замок. Форма правильного замкнутого круга. Три этажа. Пять башен – четыре по стенам и одна в центре. Песочного цвета камень. Лестницы – на стенах, ведущие к башням, и у дверей. Высоченные врата центрального входа, озаренные золотистыми фонарями. И всё в снегу – замок закутался в него, как старик в тёплое одеяло. Башни в высоких «колпаках», на крышах и карнизах – пушистая «шаль», лестницы едва видны, голые ветви кустов в сугробах, окна – в узорчатой наледи. И лунный свет, отражаясь, мерцал сотнями искр.

При нашем появлении по двору прошёлся «метлой» морозный ветер, смахивая с крыльца снег. И дверцы скрипуче приоткрылись, а на башнях и в окнах первого этажа забрезжил тёплый свет.

– Ося?.. – голос Зима стал хриплым и насторожённым. – Это… это что такое?

– Дом, – улыбнулась я. – «Потеряшка».

Его растерянный взгляд стал угрожающим, и я неодобрительно качнула головой:

– Ладно, не всем же любить кладовые знаний… Так строили до нашествия Забытых. Круг – это форма солнца и луны, тех светил, которые дают силу старой крови. Пять башен – значит, это общая постройка. Четыре ветви старой крови – безлетные, помнящие, говорящие, пишущие. Четыре башни – для каждого народа. Пятая – общая. Она находится в центре круга и к ней протянуты висячие мостики от других башен. Сам увидишь. Идёмте.

– А точно… можно? – заосторожничал Зим.

– Можно. Точно, – я снова пошла первой. – Это постоялый двор.

Из приоткрытых дверей веяло теплом, пахло травяным чаем и горячими булочками. Я поднялась по ступеням и скользнула внутрь «потеряшки». Как и рассказывал Норов, гость сразу попадал на кухню. Небольшая закруглённая комнатка, стопки одеял у стен, жарко натопленный очаг напротив дверей, а рядом – да, большой стол и две утопающие в сумраке лестницы. Стульев, кстати, ровно три. А булочки с подноса так пахли…

Я сбросила куртку и повесила её на решётку у очага. Разулась и поставила сушиться обувь. И, пока мои спутники нерешительно топтались у порога, села за стол, вытерла влажным полотенцем руки, налила чаю и набросилась на еду.

– Пошли, дружище, не то с носом останемся, – Зим хлопнул заробевшего извозчика по плечу. – Не смотри, что мелкая, всё слопает.

А еды было много. Козий сыр, булочки, блины с маслом, ломтики копчёного мяса, зелень, сладкие пирожки, мёд, горячий чай… Я нарочно села спиной к лестницам, чтобы не отвлекаться, и ела-ела-ела… И не ощущала ничего тревожного или опасного. Просто отпугивающие чары, чтобы случайные хладнокровные не лезли в тайны старой крови.

Отужинав, я встала, потянулась и решительно отправилась к стене – и к одеялам. Пламя в очаге давало ровно столько света, чтобы освещать комнату и не мешать спать. Входные двери, едва к ним приближаешься, скрипят, готовые открыться. Окна всего первого этажа освещены, но из кухни туда не попасть. Надо порыться в памяти – я должна вспомнить планы подобных зданий… И немного поспать. И понять, зачем.

Зачем я здесь?.. Зачем предчувствие завело меня в «потеряшку»?

Зим явно не поверил в мою сонливость. Недоверие, подозрительность и мучительное любопытство шли от него горячими пульсирующими волнами и коротко искрили. А последнее вообще жгло его изнутри ярким солнцем. Или калёным железом, оставляющим заметное и читаемое клеймо. Мне вдруг стало не по себе. И не оттого, что он такой любопытный. А оттого, что пока Зим не понял, кто я, лишь потому, что мало знает. А если будет знать больше? Если из своего дурного любопытства закопается на пару дней в ближайшей же кладовой и кое-что уточнит?

Надо быть осторожнее… Прогулка по Гиблой тропе и сила осени перекрыли многие пути-дорожки, и как мама не сразу смогла ко мне пробиться, так и через меня, через мою кровь, не найти мою родню даже с помощью посмертной тени. Но мы не знали, что за сила создавала и поднимала Забытых. Не понимали, на что она способна. И понятия не имели, когда вернётся… и в каком обличье. И на всякий случай таились, насколько хватало знаний и сил.

И мне нельзя забывать об осторожности и осмотрительности.

Шамир, когда же я повзрослею-то…

Соорудив лежак и свернувшись клубком в одеялах, я осторожно прикоснулась к одной из «осенних» язвочек. Осень – дремлющее время. Природа готовится к долгому снежному сну… и люди тоже. Они закутываются в одеяла, прячась от сырых сквозняков, и сладко-сладко засыпают под шелест увядающей листвы, под шёпот чаровника-дождя, под заунывные колыбельные ветра. И спят, и ни о чём не думают.

Парни немедленно раззевались. Я улыбнулась, прислушиваясь к шелесту одежды и одеял. Да, спите сладко-сладко… Здесь тепло, уютно и спокойно. За стенами дома – зимняя стужа, вой вьюги и снежная бесконечность, а здесь – треск поленьев, уютный сумрак и безопасность гостеприимных стен. Спите спокойно…

Я и сама задремала, поддавшись собственной угасающей силе и усталости. Но ненадолго. Ярко вспыхнул огонь, по стенам поползли тени – и я резко села на одеяле. Тени замерли, как воришки, застигнутые врасплох. Пламя дружелюбно затрещало, искря. Я выдохнула.

Всего лишь чары… У опытных искрящих огонь получался… с характером.

Парни спали – крепко, я проверила. Тихо выбравшись из-под одеял, я бесшумно подошла к очагу и протянула руку к огню. Волшебное, приятное горячее и совсем не жжётся. Треск поленьев, я конечно, «выдумала» для уюта и достоверности чар. Вместо них – песочного цвета потрескавшийся камень. Хотя, наверное, люди видят поленья – для всё той же достоверности. Мы, искрящие, умеем нарисовать нужный символ трещинами, напитать их искрами – и он будет гореть живым огнём до скончания времён. И мы не увидим в этом никакой странности. В отличие от хладнокровных.

Перекинув через плечо сумку, глотнув чаю и ухватив со стола пирожок, я посмотрела на правую лестницу, потом на левую, и решила начать с левой – она вела на второй этаж. А правая – на третий. В дрёме я вспомнила обстановку и особенности общих для старой крови постоялых дворов, но по-прежнему не понимала, что и зачем заманило меня сюда.

Ведь если подумать…

Наверное, это последнее убежище беглецов. Тех, кто когда-то, больше десяти людских жизней назад, сбежал от ярости Забытых сюда, в спокойные земли, куда ещё не докатилась волна истребления. Видимо, они надеялись пересидеть. Скрыться, спрятаться – и наложили на постоялый двор чары «потерянности». Чтобы он являлся лишь тем, кто нуждается в еде, воде, отдыхе и безопасности. И кто-то должен был этими чарами управлять, чтобы дом, собрав под своей крышей новых обитателей, терялся для остальных. Чтобы никакие Забытые не добрались до беглецов.

Искрящие и сейчас прячутся похожим образом. Даже у меня не получится найти родной дом, если он сам не «захочет» найтись.

Постоялый двор сотворили, забили под завязку припасами, опутали защитными и «домашними» чарами… и что-то пошло не так. Беглецы так и не явились. И управляющий исчез. Дом остался сам по себе. Он по-прежнему приходит к нуждающимся, а чары хранят припасы от порчи и создают однотипные блюда. Но когда гости переступают порог, «потеряшка» замирает на месте, чтобы выпустить их, отдохнувших, обратно.

В прошлом так работали обычные наши постоялые дворы. Но этот-то явно должен был стать убежищем – с управляющим, следящим за обстановкой и скрывающим дом. Однако создатели двора, сделав дело, исчезли, а управляющий и гости так и не явились.

Так кто же позвал меня сюда?..

Я поднялась по лестнице на второй этаж, заглянула в ближайшую же комнату и убедилась в правильности вывода: да, никто не явился. Вещи выглядели древними – старинными – и одновременно новыми. Неиспользованными.

Светлые занавески на высоком окне, застеленная узкая кровать, стол да стул у окна, неказистый сундук и крючки на стене, рукомойник с бадьёй воды у двери, тазик для слива, ковшик и чистое полотенце – вот и вся обстановка небольшой комнатки. А на песочного цвета стенах – «бегающие» солнечные зайчики, золотистые пятна. Коснись рукой – и комнатку озарит маленькое солнышко, разгоняя тьму и согревая.

Из любопытства я заглянула в сундук – пусто. Потрогала занавески, покрывало на кровати, подушку – всё новое. Посмотрела в окно – знакомый еловый лес и залитые лунным светом искрящиеся сугробы. Снова оглянулась на сундук – и пыли-то совсем немного. «Домашние» чары работали только при гостях. А они частыми не были.

Я вернулась в коридор. Оный, узкий и тёмный, мягко уходил по дуге направо. Я оглянулась и хмыкнула. Лестница пропала. Вместо неё – сумрачная дуга прежнего коридора. Впрочем, она найдётся, когда понадобится. Постоялые дворы устроены так, что первый этаж – это сплошные крошечные кухни, чтобы уставшие и голодные путники не толпились в общем зале. Лестницы наверх, как и выходные двери в дом, на месте не стояли, подстраиваясь под нужды гостей.

В стенах коридора темнели бесконечные двери, между ними мелькали солнечные зайчики, а пол был тёплым, с горками одеял – для тех, кому не хватит места. Я забыла обуться и шла босиком, кожей ощущая пыль и щербинки символьных чар – хранящих от разрушения, согревающих… провожающих. Взгляд под ноги – и, прищурившись, я заметила светящиеся змеи трещинок-указателей. Общий нужник, общая ванная комнатка с полными бочками тёплой воды, уютная кухонька-«перекусочная»…

Я не устояла и быстро, очень быстро сполоснулась. В сундуках при ванной, кроме полотенец, нашлась чистая одежда – и я с удовольствием сменила свою, грязную и поношенную, на новую. И пусть всё другого цвета, и пусть рубаха длинновата. Поколебавшись, я открыла сумку и выбросила старую сменную одежду, положив взамен новую.

Утеплённые штаны, рубаха, плетёный пояс, носки, исподнее и травки с бубликами во внешних карманах – вот и всё, что помещалось в дорожную сумку. Кошель я прятала в зачарованных карманах куртки. И, кстати, хорошо бы здесь склад с одеждой найти и подобрать зимнее – телогрейку-вязанку, полушубок, шарф, шапку, рукавички. Денег-то немного, а дорога так и норовит удлиниться. И одеться надо как все, пусть зимой мне без одежды лучше, чем в многослойности вязанок, рубах, подштанников, штанов и шуб. Обличье касалось только головы – лица и волос.

На втором этаже все комнатки оказались одинаковыми – маленькими, с одной или двумя кроватями, а то и с заваленным подушками сундуком вместо второй постели. Я быстро пробежалась по кругу, но ничего интересного не нашла. И едва вышла из очередной комнатки, заметила напротив лестницу на третий этаж. И, поднимаясь, попробовала вспомнить, как попасть в башни и которая из четырёх наша, искрящих. Кажется, и здесь будет «подвернувшаяся» лестница…

На третьем этаже комнаты больше – для семей с детьми. И в сундуках я даже старые игрушки нашла: мелкие деревянные зверушки, разноцветные бусы и тряпичные куколки по-прежнему ждали своих маленьких друзей. Не удержавшись, я прихватила с собой одну приглянувшуюся куколку – чуть больше ладони, душистая травяная набивка, светлая рубаха до пят с обереговой вышивкой, плетёный поясок, русая коса, босоногость, безликость. У меня в детстве такая же была – вся истрепалась, а мама хранит на память. И я возьму эту и сохраню.

Куклу, кстати, и для полезных чар приспособить можно. И, наверное, у меня уже получится… не спалить. При случае… попробую чары на вениках.

В комнатах не находилось ничего нового и необычного, но я нет-нет, через дверь, через две, да заглядывала. Это же мой мир – мир чар старой крови, по которому я так соскучилась… И лишь Вёртка, проснувшись, шевельнулась и напомнила – время. Нельзя его расходовать так бездумно, особенно в побеге и в погоне. В побеге от гневной стихии и в погоне за теми, кто нёс в Шамир зло.

Очнувшись, я снова глянула в окно. Луна ещё горит… парни ещё спят. Ночь в самом разгаре… но и мне немного отдохнуть нужно. Как только мы покинем долину, свободного времени не останется. Я сразу подумала о лестнице в башню искрящих – и, едва выйдя за порог очередной комнатки, её увидела. Узкие каменные ступени чернели в песочной стене, приглашая.

Да, пора. В башнях обычно хранились ценности гостей, и те, кто создал постоялый двор, мог там что-то оставить.

И лишь ступив на лестницу и обернувшись на длинный коридор, я вдруг поняла. Пока бегаешь из комнаты в комнату, видишь только части. А когда, изучив эти части, смотришь на целое…

Нас здесь не было.

Мы здесь так и не появились – те, для кого строилось убежище, до него не добрались. Не смогли. И те, кто его создал, обратно не вернулись. Исчезли. Может быть, выжили и спрятались в другом месте, не решившись идти обратно опасными дорогами. А может…

Мне стало так больно… Внутреннее солнце, яростно вспыхнув, полыхнуло, обжигая. Кровь загорелась, виски заломило, перед глазами потемнело, грудную клетку сжало, дыхание перехватило. И ступени озарились ярким светом, прокалились до боли в ступнях. И только это сдвинуло меня с места, заставив отвлечься и нырнуть в прохладный полумрак лестничного пролёта. И, опустившись на ступеньку, я вдохнула-выдохнула, успокаиваясь.

Когда-то нас было много – очень много. Меньше, чем людей, но достаточно. А сейчас мы через одного друг другу родня. И до сих пор не знаем, сколько – сколько искрящих сгинуло в той давней бойне. Хотя, наверно, старики знали. Старики всё знают, но не спешат делиться своими открытиями с недалёкой мелочью. Они читают память предков без проблем – зажмурились, задали нужный вопрос… И смотрят, и видят, и знают.

Вот дорасту… если доживу.

Солнце успокоилось. Встав, я устало побрела наверх – по крутой дуге узкой лестницы, проложенной в каменном колодце.

Вёртка, искупавшись в моей внезапной вспышке, окончательно проснулась и довольно урчала, впитывая остатки силы. И мне сразу стало легче – намного. И еще и поэтому мы нужны друг другу, да. В искрящих изначально заложено много скрытой силы, которая может рвануть в любой момент. Паразиты не выживали без нас, а у нас было меньше шансов выжить без них.

Лестница упёрлась в низкий дверной проём. Помедлив, я шагнула в полумрак и оказалась в знакомом круглом помещении. Просто – в помещении, несколько этажей и никаких перекрытий. Стены в бегающих трещинках и полках ступеньками, потолок – в солнечных пятнах. У меня защемило сердце. Как давно я не была дома…

После Гиблой тропы я старалась жить той жизнью, какой оставалось. Я старалась привыкнуть, смириться… забыть. И я почти забыла. Но с чем родишься – то навсегда в тебе, и никакие Уводящие этого не отнимут, никакая чужая сила не изгонит. Раскалённую старую кровь. Солнечные чары. Память. Меня словно отравили осенью, но с каждым прожитым годом, взрослея и входя в силу, я по капле выдавливала из себя чужеродное. Хотя предполагалось, что всё будет наоборот.

Я села на пол в центре помещения, ровно в середину круга, и закрыла глаза. Вдох-выдох, и кровь снова раскалилась, рванула по телу неудержимой горной рекой, гремя на перекатах. Пол сразу нагрелся, а полумрак растворился в слепящих лучах.

Я – солнце Шамира. Одно из последних.

Покажи мне…

Противоположная стена засеребрилась, пошла волнами и затвердела крупным осколком зеркала. И в нём мелькнуло мальчишечье лицо, которое я сразу узнала. Дорог. Капли памяти Мирны по-прежнему смешивались с моей, подсказывая.

…и дрожащим указательным пальцем левой руки мальчик написал на лунном пятне: «История ходит по кругу, и забытое всегда возвращается».

Кривые буквы дрогнули и отделились от стены, зависнув в воздухе над его головой. Мальчик улыбнулся и продолжил писать, бормоча:

– Забытые легенды – это и выдумка, и сказка на ночь, и слухи ради слухов, и сокрытые тайны. Но это и истинность прошлого, скрытая за шелухой времени. Это песчинка истории, затерянная среди рукотворных сказов и небылиц, облаченная в ворох преданий и легенд.

Над его головой вилась косая вязь мерцающих красных букв, а посветлевшая луна, перебравшись через круг провала, закрыла собой тёмное небо. Мальчик заторопился, правой рукой цепляясь за мшистый выступ и проговаривая вслух:

– Истина прошлого почти забыта даже нами, наследниками старой крови – говорящими и пишущими. И нас мало. И еще меньше осталось помнящих. Они закрылись от мира, спрятались в страхе, но время приходит. И сила не оставит выбора тому, кто помнит. Через боль и слёзы, через страх и смерть она снимет с легенд шелуху времени и выдумок, как с луковицы снимают едкие лепестки кожуры. Снимет, чтобы понять. И рассказать. Чтобы проклятье прошлого пало. Чтобы старые ошибки никогда не повторились, – и крупно, размашисто: – Началось. Пора.

Седые плети взобрались на карниз и цепко обхватили тощие лодыжки мальчика. Едва удерживаясь на карнизе, он протянул к луне руку и поставил последнюю точку и подпись. Косые строчки букв поплыли вверх, за уходящей луной, и пишущий наблюдал за ними с отчаянной верой. И пропустил стремительный рывок хмари. Над его головой взвыл ветер, скользкий карниз сменился летящей пустотой, хмарь разразилась уханьем.

Лик луны, посветлевший до серебра, в последний раз заглянул в чёрную бездну колодца и исчез. В холодной темноте закружили первые снежинки, разрушая слова чужой магии и тая на опустевшем карнизе.

На мир, заметая следы недавних событий, медленно опускалась тишина – бескрайняя тишина ночи первого снега.

…а зеркало зазвенело, задрожало и треснуло.