Эрик Сати

Мэри Дэвис

Эрик Сати

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

Erik Satie by Mary E. Davis was first published by Reaktion Books, London, 2007, in the Critical Lives series

Copyright © Mary E. Davis 2007

© Мирошникова Е., перевод, 2017

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2017

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2017

* * *

Эрик Сати. Фотография Ман Рея, 1922

Предисловие

Сати (Альфред Эрик Лесли-Сати, сокр. Эрик). Французский композитор, родился в городе Онфлёр (1866–1925), автор «Трех Гимнопедий» для фортепиано (1888), балета «Парад» (1917) и оратории «Сократ» (1918). Его нарочито упрощенный стиль часто пронизан юмором.

Le Petit Larousse Illustré

Эрик Сати, ценитель эстетики минимализма, почувствовал бы симпатию к этой отрывистой биографии в Petit Larousse Illustré («Малом иллюстрированном Ларуссе»), словаре, впервые напечатанном в 1856 году и застолбившем за собой право считаться первым французским руководством по «эволюции языка и мира». Тем, кто умеет читать между строк, краткое описание передает о Сати многое: эксцентричный персонаж уже просвечивает в манере написания имени – через «k» (Erik), а не через привычное и обычное «с» (Eric); упоминание Онфлёра сразу перемещает действие в живописный нормандский портовый городок и воскрешает в памяти уроженцев здешних мест – от пейзажиста Эжена Будена до писателя Гюстава Флобера. Перечисленные в тексте произведения маркируют историю искусств в Париже – от кабаре эпохи fin de siècle на Монмартре, где Сати представлялся публике как «гимнопедист», до театра Шатле, где на исходе Первой мировой войны Русский балет Дягилева показал скандальную постановку балета «Парад», и до изысканных салонов парижской элиты, где уже по окончании войны состоялась премьера классицистской «симфонической драмы» «Сократ». Что до «нарочито упрощенного» стиля и юмора, то они оба проистекают от смешения высокого искусства и простонародной культуры, что было свойственно не только Сати, но и всему модернистскому искусству. Под таким углом зрения статья в «Малом иллюстрированном Ларуссе» являет собой заманчивый мимолетный взгляд на человека, музыку и творчество, и все это уместилось меньше чем в пятьдесят слов.

Более длинные описания жизни и творчества Сати появились только уже после 1932 года, когда Пьер-Даниэль Тамплие опубликовал первую биографию композитора[1]. Преимуществом Тамплие было то, что он принадлежал к близкому кругу Эрика Сати – его отец, Александр Тамплие, был другом композитора и соседом по парижскому предместью Аркёй, и они оба являлись членами аркёйской ячейки коммунистической партии. Биография, написанная Тамплие, появилась в серии книг «Мастера старинной и современной музыки», и Сати сразу оказался в компании Бетховена, Вагнера, Моцарта, Дебюсси и Стравинского. Книга была проиллюстрирована фотографиями и документами, предоставленными братом Эрика Сати Конрадом, и ее целью было создать более реалистичный образ композитора, с момента смерти которого не прошло и десяти лет и который одними превозносился как «величайший музыкант в мире», а другими поносился как бесталанный провокатор[2]. Книга Тамплие состоит из двух частей: в первой части – детальная биография Сати, а во второй – подробно аннотированный хронологический список произведений. В течение последующих шестнадцати лет, когда публика постепенно забывала композитора, а его музыка уходила из концертных залов, данная биография была единственным источником сведений о Сати, и даже сейчас это одно из самых авторитетных исследований ранних годов его жизни и творчества.

В то время как звезда Сати угасала во Франции, вышедшая в 1948 году его первая биография на английском языке, написанная Ролло Майерсом, пробудила интерес к композитору в США и Великобритании[3]. К этому времени уже некоторое количество влиятельных композиторов и критиков выступило в роли адвокатов Сати, подчеркивая его роль музыкального первопроходца и оригинального сочинителя. Вирджил Томсон, один из главных защитников, провозгласил Эрика Сати «единственным представителем эстетики XX века в западном мире», и утверждал, что Сати «единственный композитор, чьими произведениями можно наслаждаться и которые можно оценить совершенно не разбираясь в истории музыки»[4]. Джон Кейдж, еще один непоколебимый почитатель, объявил Сати «необходимым» и считал его «самым значительным служителем искусства»[5]. Но, пожалуй, самое важное, что сделал Кейдж – с помощью своих эссе, концертов и собственных сочинений он привлек к Сати внимание послевоенного американского авангарда и пропагандировал эстетику Сати как мощную альтернативу более герметичным видам модернизма – как противоядие математически выверенному подходу Шёнберга, Булеза и Штокхаузена.

Удивительно, но культурные сдвиги 1950-х и 1960-х способствовали росту популярности Эрика Сати, и его музыка начала исполняться не только в концертных залах, но и в менее очевидных местах – в джаз-клубах и на рок-фестивалях. Массовая популярность Сати достигла своего пика, когда рок-группа Blood, Sweat & Tears сделала аранжировку двух «Гимнопедий» и выпустила ее главной композицией на своем одноименном (Blood, Sweat & Tears) альбоме в 1969 году. Альбом был продан тиражом в три миллиона и получил премию «Грэмми» как лучший альбом года, а «Вариации на темы Эрика Сати» (Variations on a Theme by Erik Satie) получили «Грэмми» в номинации «Лучшая современная инструментальная композиция». Основы для создания этого кроссовера заложил историк Роджер Шаттак в своем революционном исследовании «Годы пиршеств» (впервые опубликовано в 1955 году), где он закрепил позиции Эрика Сати как иконы модернизма и модного персонажа, поместив его в одном ряду с Гийомом Аполлинером, Альфредом Жарри и Анри Руссо – самыми оригинальными представителями французского авангарда[6]. Эта группа, по мнению Шаттака, составляла ядро «подвижной среды, известной как богема, культурного андеграунда с привкусом неудачи и мошенничества, за несколько десятилетий выкристаллизовавшегося в сознательный авангард, который вывел искусства на уровень удивительного возрождения и совершенства»[7]. Для читателей того времени статус Сати как прародителя экспериментальной музыки – а также рок-музыки, исполняемой группами, стилизованными под парижский авангард, – был незыблем.

В конце XX века понимание Сати как иконы нонконформизма несколько пошатнулось. Большое количество специализированных музыковедческих исследований, тщательно изучавших рукописи и наброски Сати, явило собой первый комплексный анализ работ композитора. Из этого анализа возникло уже современное признание его вклада в искусство, а также новое понимание его скрупулезной техники композиции. Фокус сместился с биографии на процесс сочинительства, и стало ясно, что Сати важен не только для авангарда, но и для фигур, полностью вписанных в музыкальный мейнстрим – например, для Клода Дебюсси и Игоря Стравинского. Сати, уже не рассматриваемый только как музыкальный эксцентрик, стал звеном длинной цепочки музыкальной истории, связывающей его как с Моцартом и Россини, так и с Кейджем и Райхом. Образ Сати значительно дополнился в результате появления работ, исследующих немузыкальные аспекты его творчества, и в частности его литературные опусы; от полного издания его литературных работ в 1981 году до публикации его «практически полной» переписки в 2002-м. Оригинальные взгляды Сати и своеобразный способ выражения прекрасно вписываются в его жизнь и творчество. Сати был плодовитым и самобытным писателем, хотя большинство его работ оставались неопубликованными до сегодняшнего дня, некоторые его эссе и комментарии увидели свет в специализированных музыкальных журналах и даже во вполне себе массовых изданиях во Франции и США еще при жизни композитора. Среди них были автобиографические зарисовки, написанные в разные годы; каждый очерк по-своему замечателен, так как там можно найти довольно значительное количество информации, несмотря на практически полное отсутствие фактов и тотальную иронию. Первое сочинение такого рода озаглавлено «Кто я такой» и представляет собой начальный раздел целой серии «Воспоминания склеротика»[8], которая печаталась в журнале S.I.M.[9] с 1912 по 1914 год. Сати пишет:

Кто угодно вам скажет, что я не музыкант. Это правда.

Еще в начале карьеры я сразу же записал себя в разряд фонометрографов. Все мои работы – чистейшей воды фонометрия ‹…› В них господствует только научная мысль.

К тому же мне приятнее измерять звук, нежели в него вслушиваться. С фонометром в руке я работаю радостно и уверенно.

И что я только не взвешивал и не измерял? Всего Бетховена, всего Верди и т. д. Весьма любопытно[10].

Год спустя в кратком описании для своего издателя Сати рисует совершенно иную картину, объявляя себя «фантазером» и приравнивая свои творения к работам группы молодых поэтов под предводительством Франсиса Карко и Тристана Клингзора. Идентифицируя себя как «самого странного музыканта своего времени», тем не менее Сати заявляет о своей значимости: «Близорукий от рождения, я дальнозоркий от природы ‹…› Мы не должны забывать, что многие “молодые” композиторы рассматривают наставника как пророка и апостола происходящей ныне музыкальной революции»[11].

И даже незадолго до смерти он пишет в том же сбивающем с толку тоне, приправленном горечью:

Жизнь для меня оказалась столь невыносимой, что я решил удалиться в свои имения и коротать свои дни в башне из слоновой кости – или какого-нибудь (металлического) металла.

Так я пристрастился к мизантропии, вздумал культивировать ипохондрию и стал самым (свинцово) меланхоличным из людей. На меня было жалко смотреть – даже через лорнет из пробного золота. М-да.

А все это приключилось со мной по вине Музыки[12].

Фонометрограф, фантазер, мизантроп: как ясно из этих очерков, Сати полностью отдавал себе отчет о власти имиджа и на протяжении всей жизни тщательно выстраивал и культивировал свой публичный образ. Ироническая поза при описании самого себя соответствовала нестандартной и периодически меняющейся подаче своей персоны в обществе – этот процесс начался еще в юности и продолжался до самой смерти. Подобные смены имиджа задокументированы в фотографиях и автопортретах, и конечно же в рисунках и живописных полотнах его друзей, запечатлевших Сати: от наброска в стиле fin de siècle художника Огюстена Грасс-Мика, нарисовавшего композитора в компании таких звезд, как Жанна Авриль и Тулуз-Лотрек, до портретов, сделанных в 1920-е годы Пабло Пикассо, Жаном Кокто и Франсисом Пикабиа. Как свидетельствуют эти произведения, Сати прекрасно ощущал связь между публичным образом и профессиональным признанием и в течение всей своей карьеры композитора «подгонял» свой внешний вид под художественные цели и задачи. Например, работая в молодости в различных кабаре Монмартра, Сати выглядел как настоящий представитель богемы, затем он стал носить только вельветовые костюмы, причем одного фасона (у него их было семь одинаковых); как сочинитель псевдодуховной музыки в 1890-е годы он основал свою собственную церковь и расхаживал по улицам в сутане; когда Сати уже стал уважаемой фигурой авангарда, он предпочитал строгий костюм-тройку – скорее буржуазный, нежели революционный. Словом, все ясно указывает на то, что Сати совершенно осознанно транслировал своим внешним видом как разные сущности, так и свое искусство, создавая неразрывную связь между личностью и призванием.

Эта биография – еще одна из ряда многих – рассматривает намеренное слияние публичного образа и художественного дара (то есть того, чем занимался на протяжении всей своей жизни Эрик Сати) как декорацию его творческой деятельности. На фоне ярких изменений в гардеробе и публичном имидже творческое наследие Сати обретает новые перспективы. Когда культура звезд и селебрити, столь естественная для нас сегодня, только зарождалась, Эрик Сати уже ясно понимал, как ценно и важно быть уникальным, а значит, легко узнаваемым – «быть не как все». Одежда помогала ему в этом и, без сомнения, играла значительную роль в визуальном представлении прорывов в его искусстве.

Глава 1

Онфлёр

Я пришел слишком юным в мир слишком старый.

Сати

Размышляя о семейных корнях в 1924 году, Сати утверждает, что «происхождение Сати восходит к самым далеким временам» и что «наш род не принадлежал к Знати (даже Папской), а шел от славных крепостных, с которых драли по семь шкур, что некогда было честью и удовольствием (для славного господина, разумеется)»[13]. Его собственная история начинается достаточно скромно на Высокой улице в Онфлёре, где Сати жили, скорее всего, с 1817 года, когда в Онфлёр прибыл прадед Эрика Сати – Франсуа-Жак-Амабль Сати[14]. Найденный осколок керамики с именем Гийома Сати может служить доказательством, что семья проживала в Нормандии уже в 1725 году, и с тех пор не покидала ее: Пьер-Франсуа (1734–1811) был жителем портового Гавра, его старший сын Жозеф-Анри (р. 1771) жил там же, а младший – Франсуа-Жак-Амабль (р. 1780) пересек залив и поселился в Онфлёре. Оба сына были морскими капитанами, капитаном стал и сын Франсуа-Жак-Амабля Жюль-Андре (1816–1886). Жюль, как мы знаем, женился на уроженке Страсбурга Евлалии Форнтон, по слухам, очень грозной особе, которая родила мужу троих детей: Мари-Маргерит (родилась в 1845 году, в архивах Онфлёра числится как пропавшая без вести в Америке), Луи-Адриена (1843–1907) и Жюля-Альфреда (1842–1903)[15].

Дом и сад семьи Сати в Онфлёре

Два брата, известные как Адриен и Альфред, остались в Онфлёре и занимались семейным бизнесом, прежде чем решили сменить сферу деятельности. Тамплие сообщает, что братья были «полной противоположностью друг друга по характеру»: Адриен по прозвищу Морская птичка был «существом распущенным», Альфред же был «прилежным и способным к учебе»[16]. Альфред поступил в коллеж в Лизьё, где познакомился с Альбером Сорелем, историком и писателем, позже служившим секретарем председателя Сената Франции. Альфред и Альбер остались друзьями на всю жизнь. Именно Сорелю в марте 1865 года Альфред написал письмо, в котором извещал о своем скоропалительном решении жениться.

Мой дорогой Альбер, новости, которые я хочу сообщить, вряд ли тебя обрадуют. Я женюсь ‹…› и догадайся на ком! Никогда не догадаешься – на мисс Дженни Лесли Энтон!!! ‹…› Мы виделись всего три раза в доме у мисс Вулворт; мы пишем друг другу каждый день, и какие это письма! Все произошло по переписке и за две недели![17]

Эрик Сати в возрасте двух лет, примерно в 1868 году

Джейн Энтон, которую в семье звали Дженни, была лондонской барышней, приехавшей в Онфлёр учить французский и приобрести континентальный лоск, считавшийся желательным для молодых девушек из хороших семей. Потенциальным препятствием для свадьбы была англиканская вера невесты; как упомянул в своем письме к Сорелю предполагаемый жених, «среди проблем» был и «вопрос вероисповедания», так как мать Альфреда – истовая католичка – настаивала на том, чтобы Джейн пообещала воспитать детей в католической вере. Джейн отказалась, и в конце концов пара обвенчалась 19 июля в англиканской церкви Святой Марии в Барнсе, на окраине Лондона. «Почтенные Сати», пишет Тамплие, «католики и англофобы», и «благородные Энтоны» рассматривали друг друга «в молчании, холодно»[18]. Медовый месяц молодожены провели в Шотландии, в доме, где выросла мать Джейн, Элси, и по возвращении в Онфлёр Джейн и Альфред объявили о предстоящем рождении их первенца. В девять часов утра 17 мая 1866 года появился на свет Эрик-Альфред Лесли Сати; три месяца спустя он был крещен в англиканской церкви. Самая ранняя из известных фотографий запечатлела Эрика Сати двухлетним малышом с копной волос (известно, что рыжих) и круглым улыбающимся лицом. Эрик одет как почти все малыши в Нормандии в вышитое платьице и смотрит прямо в камеру.

В семье появилось еще трое детей: Луиза-Ольга-Дженни (1868–1948), Конрад (1869–1933) и Диана (1871–1872). Всех детей крестили в англиканской вере, и с каждым разом напряжение в отношениях между Джейн и свекровью нарастало, и, вероятнее всего, стало совсем уж непереносимым в отсутствие Альфреда, который служил лейтенантом в Национальной гвардии во время Франко-прусской войны. Когда он вернулся в Онфлёр, ему уже ничего не оставалось, как собрать вещи; к концу 1871 года семья обосновалась в Париже, где Сорель нашел для Альфреда, говорившего на семи языках, место переводчика в правительственном учреждении[19].

Но вскоре последовали трагические события. Четырехмесячная Диана умерла практически сразу после переезда, а в октябре 1872 года внезапно умерла и Джейн в возрасте тридцати четырех лет. Безутешный Альфред отправился на год в путешествие по Европе, оставив детей на попечении родственников; Ольгу отправили в Гавр к дядюшке по материнской линии, а Эрика и Конрада забрали родители Альфреда, при условии что дети откажутся от англиканской веры и заново будут крещены в католическую. Эрику исполнилось шесть лет, и его посчитали вполне взрослым и самостоятельным, чтобы отправить в школу. И следующие шесть лет мальчик провел на полном пансионе в городском коллеже Онфлёра, расположенном через две улицы от дома бабушки и дедушки. Школа гарантировала ученикам «здоровое и нравственное» обучение, включавшее уроки закона божьего, чтения, письма, французского, английского и немецкого языков, истории, географии, арифметики, литературы, алгебры, тригонометрии, физики и химии, а также гигиены, гимнастики, искусства и музыки[20]. Это напряженное расписание являлось основой строго регламентированной жизни; бытовые удобства были скудными, а ученики носили форму, состоявшую из коротких штанишек, белой рубашки и темного пиджака. Впоследствии Сати вспоминал эти годы безо всякой ностальгии. «Я проживал в Онфлёре до своих двенадцати лет», писал он, «у меня были ничем не примечательные детство и отрочество, без единого события, достойного упоминания»[21].

Сати считался, скорее, посредственным учеником, однако он был силен в латыни и обнаружил талант к музыке: в школе ему даже дали вполне музыкальное прозвище «крин-крин», что можно перевести как «плохой скрипач». Через несколько месяцев после возвращения мальчика в Онфлёр дед с бабкой отдали его заниматься к самому известному музыканту города, органисту церкви Святого Леонарда, Гюставу Вино. Вино в свое время был студентом консервативной школы Нидермейера в Париже, выпускавшей в основном церковных музыкантов. Он особенно интересовался григорианскими хоралами и старинной музыкой. На уроках у Вино Эрик Сати, без сомнения, не только учился играть на фортепиано и органе, но и пел и изучал сольфеджио. Вполне возможно, что на занятиях речь шла и об основах композиции: сам Вино сочинял легкую музыку и, например, его «Вальс конькобежцев» даже исполнялся местным онфлёрским оркестром в 1870-е годы; так что Сати мог получить представление о способах и методах создания популярной музыки. В любом случае для юного Сати само окружение, в котором происходили музыкальные занятия, было столь же завораживающим: церковь Святого Леонарда, с башней, являлась самым старым и самым красивым зданием в городе. Храм датируется XV веком, а богато украшенный западный портал считается одной из вершин поздней готики. Здание церкви было сильно повреждено в ходе Столетней войны и восстановлено уже в XVII веке, когда к церкви пристроили необычную восьмиугольную башню, украшенную барельефами, изображающими музыкальные инструменты.

Вино уехал из Онфлёра в Лион, где ему предложили более престижную работу, в 1878-м, но этот год стал не только годом окончания музыкальных занятий Сати: летом бабушка Сати утонула во время купания в море, и Эрик вместе с братом Конрадом снова были переданы на попечение отца. Альфред к тому времени уже жил в Париже, и его подход к воспитанию вернувшихся сыновей можно было назвать, скорее, нетрадиционным: он не стал записывать мальчиков в обычную школу, а брал их с собой на лекции в Коллеж де Франс и Сорбонну, в оперетту и на драматические спектакли в свои любимые театры, а также в Версаль на воскресные обеды своего друга Сореля. Такой расслабленной жизнью, должной казаться им идиллией по сравнению с аскетичным распорядком в Онфлёре, братья прожили почти год до тех пор, пока отец на одном из обедов у Сореля не познакомился с Евгенией Барнетш, композитором и пианисткой, учившейся в Парижской консерватории. После непродолжительных ухаживаний Альфред и Евгения поженились в конце 1879 года. Евгения была старше мужа на десять лет, и ее влияние на семейный уклад оказалось значительным: прежде всего, семья, теперь включавшая и мать Евгении, переехала в новую квартиру на Константинопольской улице, рядом с вокзалом Сен-Лазар[22]. Мачеха взяла на себя заботу о воспитании Эрика и Конрада: первое, что она сделала, – записала Эрика в подготовительный класс парижской консерватории к Эмилю Декомбу, чтобы продолжать музыкальные занятия пасынка. Семь лет, проведенные в консерватории, были постоянным источником страданий Эрика. Программа Парижской консерватории сильно отличалась от распорядка занятий у Вино, кроме того, сама атмосфера была менее вдохновляющей, чем стены средневекового храма. Сати впоследствии описывал консерваторию как «громадное, очень неудобное и довольно уродливое здание, похожее на местное исправительное заведение, без внешнего – и внутреннего, шарма»[23]. Первая французская школа по воспитанию музыкантов превратилась к концу XIX века в неповоротливую институцию, славящуюся в первую очередь суровостью и настойчивостью в выработке технического совершенства игры. На вступительных экзаменах всегда был большой конкурс, но, очевидно, что навыки игры на фортепиано тринадцатилетнего Эрика Сати были более чем соответствующие уровню консерватории: на прослушивании он играл одну из баллад Шопена, а в первый же год обучения разучил и исполнял виртуозные фортепианные концерты Фердинанда Хиллера и Феликса Мендельсона к полному удовлетворению преподавателей. Однако проблема заключалась не в технике и музыкальности, а в отношении Сати к занятиям, что четко сформулировал один из профессоров, назвав Эрика «одаренным, но безразличным». В 1881 году после исполнения Эриком Сати концерта Мендельсона его собственный преподаватель называл его «самым ленивым студентом в консерватории», а лишенное блеска исполнение бетховенской сонаты ля-бемоль мажор (op. 26) в 1882 году, скорее всего, на экзамене в конце семестра, стало последней каплей: Сати был исключен из консерватории и отослан домой[24].

В разгар личной драмы своего сына Альфред Сати резко меняет карьерные устремления. В 1881 году он открывает канцелярский магазин, где помимо писчей бумаги продает и ноты, и, без сомнения, не без поддержки своей жены приобретает каталог музыкального издательства Wiart, где были опубликованы и некоторые произведения Евгении. На следующий год Альфред начал издавать сочинения своей жены, например, Scherzo (op. 86), Rêverie (op. 66), Boléro (op. 88). Отец Эрика и сам попробовал сочинять, начав в 1883 году с польки «Воспоминания об Онфлёре», и к 1890 году написал около тринадцати произведений. Возможно, в надежде развивать дело, семья и, соответственно, магазин, переезжали несколько раз в начале 1880-х, прежде чем осели на бульваре Маджента, в эпицентре парижской музыкальной жизни[25]. Альфред Сати начал сотрудничать с парижскими мюзик-холлами и кабаре и добился даже некоторого успеха, публикуя песенки и другую легкую музыку из репертуара этих заведений. Особенно тесными были контакты с кафешантанами Eldorado, Scala и Eden-Concert, но Альфред Сати также публиковал песенки, звучавшие и в более солидных заведениях – Ambassadeurs, Alcazar d’Hiver и Bataclan – в исполнении таких звезд, как Мариус Рикар и Мадемуазель Блокетт[26]. Вполне возможно, что Эрик Сати сопровождал отца, когда тот посещал эти кабаре по делам издательства, но однозначно это сказать невозможно.

В любом случае, окруженный музыкой дома и поощряемый мачехой, Эрик Сати вернулся в консерваторию в 1883 году, на этот раз как слушатель в класс гармонии Антуана Тоду. Похоже, что этот эксперимент оказался более удачным, чем занятия на фортепиано, и уже к концу года Сати сочинил свое первое произведение – короткую пьесу для фортепиано под неопределенным названием Allegro. Это довольно-таки непоследовательное сочинение – состоящее всего из девяти строчек – но на удивление с намеком на будущий композиторский стиль Сати. Пьеса была создана на каникулах в Онфлёре (на рукописи стоят дата и место: «Онфлёр, сентябрь 1884»), Сати включил в нее фрагмент широко известной песенки «Моя Нормандия», сочиненной Фредериком Бера в 1836 году. Она была столь популярна, что считалась «неофициальным гимном Нормандии» и прославляла красоты этого северного уголка Франции. В центральной части пьесы Сати процитировал часть припева, исполняемого со словами «Жажду увидеть мою Нормандию еще разок, место, где я появился на свет». Эта музыкальная отсылка, достаточно очевидная для любого слушателя, знакомого с мелодией песенки, создавала аллюзию как на саму песенку, так и на место (Нормандию) и усиливала впечатление от пьесы: помимо прямого музыкального воздействия у слушателя пробуждались воспоминания и возникало чувство ностальгии.

Музыкальное заимствование также предполагает, что отец Эрика Альфред сыграл в этом свою роль, так как подобная техника композиции была основной на представлениях в мюзик-холлах и кабаре, которые он часто посещал.

Маленькую пьесу Allegro Сати подписал, в первый раз обозначив свое имя как Erik. Она была опубликована только в 1970-х и осталась никому не известна при жизни Сати. Первый публичный дебют Сати как композитора произошел в 1887 году, когда были изданы две небольшие пьесы, сочиненные еще в 1885 году – в приложении к журналу La musique des familles. Первая пьеса Valse-Ballet («Вальс-балет»; позже изданная отцом Сати как op. 62) появилась в мартовском номере, а пьеса Fantaisie-Valse («Вальс-фантазия») – в июльском. «Вальс-фантазия» был посвящен некоему Контамину де Латуру, весьма эксцентричному и очень важному персонажу в жизни и творчестве Сати, и это посвящение возвещало начало нового этапа творчества композитора.

Глава 2

Студент, солдат, гимнопедист

Я не терял времени в развитии неприятной (оригинальной) оригинальности, неуместной, антифранцузской, неестественной…

Сати

Жозе Мария Винсенте Феррер, Франсиско де Паула, Патрисио Мануэль Контамин – известный большинству своих друзей как Патрис Контамин, а в профессиональной жизни как Ж.П. Контамин де Латур, или Лорд Железнодорожник, – приехал в Париж в 1880-е годы из каталонского городка Таррагона, расположенного чуть южнее Барселоны. Контамин де Латур родился 17 марта 1867 года и был ровно на десять месяцев моложе Сати и так же, как и композитор, был очарован богемной жизнью, которую вели художники и артисты на Монмартре – в Мекке парижской субкультуры. Сати и Контамин де Латур встретились в 1885 году, скорее всего, именно там, на Монмартре, и, как Латур впоследствии вспоминал, с самого начала «слились в братской любви»:

Мы были неразлучны, проводили дни и частично ночи вместе, обменивались идеями, обдумывали амбициозные проекты, грезили о невероятных успехах, напивались, мечтая о несбыточном, и смеялись над нашей бедностью. Можно сказать, что мы проживали последние сцены из «Богемы» Мюрже, перенесенные из Латинского квартала на Монмартр. Ели мы не каждый день, но зато никогда не пропускали аперитив; я помню, у нас была одна парадная пара брюк и одна парадная пара туфель, которые мы надевали по очереди и которые практически каждый день приходилось чинить ‹…› Это была счастливая жизнь[27].

Эрик Сати, 1884

Латур намеревался быть поэтом, к тому же хотел еще писать рассказы – у него было весьма богатое воображение: среди прочего, например, он заявлял, что он – потомок Наполеона и законный наследник французской короны. Сати практически сразу же стал перекладывать на музыку стихи своего товарища, которого он в шутку называл «старина Модест». Первым сочинением, в 1886 году, стала меланхолическая «Элегия» – весьма краткий плач по утраченным надеждам. В том же году были написаны «Ангелы», «Цветы» и «Сильвия» – романсы на сентиментальные стихи Латура, с оранжерейными рифмами, как то: «ангелы, плывущие в эфире как лилии» или «лютни, мерцающие в божественной гармонии» – и явно выраженным увлечением Бодлером и символистами. Сати, тщательно избегая шаблонных подходов, как например, хроматизмы и вагнеровские излишества, написал музыку, которая сдержанно и оригинально отражает декадентскую пышность стихов. Простые и подвижные мелодии вызывают в памяти старинные лады, тонкие гармонии построены на медленно и статично повторяющихся колоритных септаккордах, нонаккордах и ундецимаккордах. Более того, в «Сильвии» Сати решается на радикальный шаг: он убирает обозначение темпа и тактовые черты из нот, что являет собой недвусмысленный разрыв с условностями и становится фирменным знаком его стиля. Отец Эрика Сати, без сомнения, с намерением придать некую легитимность этим нестандартным сочинениям, издал в 1887 году «Элегию» как оp. 19., а три другие пьесы – как вокальный цикл «Три мелодии», op. 20, создав несуществующую композиторскую предысторию.

Стереоскопическая фотография, 1900 год. Химера на северной башне собора Парижской Богоматери; на заднем плане виден Монмартр

Блуждая по Парижу в 1880-е годы вместе с Латуром, Сати все больше и больше пленяется готическим искусством и архитектурой. А пленяться было чем: уже с 1840-х архитектор и историк искусства Эжен Эмманюэль Виолле-ле-Дюк (1814–1879) работает над реставрацией многих памятников, поврежденных в годы Великой французской революции, в том числе и над реставрацией собора Парижской Богоматери, отеля Клюни и аббатства Сен-Дени. Эти реставрационные работы, хотя и неоднозначные, были откровением для молодого композитора, они вдохновили его на смену приоритетов и указали новое направление в его творчестве. Пренебрегая занятиями в консерватории, где он все еще был записан в фортепианный класс средней ступени преподавателя Жоржа Матиаса, Сати целыми днями медитирует в полумраке собора Нотр-Дам и изучает историю Средних веков в Национальной библиотеке, проводя часы, «страстно копаясь в увесистых томах Виолле-ле-Дюка»[28]. Новое благочестие захватило его, он «напускал на себя великую скромность» и «бесконечно говорил о «своей религии», строгим предписаниям которой неукоснительно следовал»[29]. Друзья, заметившие этот поворот к аскетизму, прозвали его Господин Бедняк, а сам Сати культивировал новую эстетику в своих сочинениях, стремясь переложить средневековый архитектурный стиль на музыкальный язык. Первое сочинение в этом ключе – цикл Ogives («Своды»). Здесь архитектурный термин стал названием музыкальной пьесы: если верить Конраду – младшему брату Эрика – оно пришло композитору в голову во время «часов экстаза» в Нотр-Дам, когда мысли Сати «следовали за изгибами сводов и устремлялись наверх к создателю»[30].

Четыре короткие пьесы для фортепиано, «Своды» построены на инновациях, уже найденных в романсах на стихи Латура, но к новым музыкальным экспериментам Сати привел явный исторический подтекст. Подвижная модальная мелодия, записанная без разделения на такты, напоминает григорианский хорал, а медленное параллельное гармоническое движение в басу – самую раннюю форму полифонии – органум. Кроме того, структура каждой пьесы, состоящая из четырех фраз, вызывает в памяти традиции средневекового исполнения: в первой фразе основная мелодия написана чистыми октавами, имитируя зачин в григорианском распеве, исполняемый солистом, тогда как в последующих фразах изменения в мелодии и немного отличающаяся гармонизация являются как бы ответом хора молящихся и/или инструменталиста (респонсорное пение). Этот эффект Сати усиливает чередованием фактур и динамикой, с драматическими переходами от pianissimo к fortissimo в конце каждой фразы. Можно сказать, что средневековая культура не только стала тематическим смыслом цикла «Своды», но и обогатила композиторский арсенал Сати новыми техниками. Таким образом, решая вопросы стиля, Эрик Сати расширил понятие формы.

Занятия композицией все больше и больше поглощали Сати, а консерватория интересовала его все меньше и меньше; как объяснял Конрад, «христианский идеалист, каким был Сати, не мог реализовать себя» в такой институции, и «его возвышенная душа испытывала особые страдания, будучи заточена в стерильную академическую формулу»[31]. Ситуация была неприемлемой и для руководства консерватории. На экзамене в 1886 году игру Сати на фортепиано оценили как «очень незначительную» и «вымученную», а в июне того же года его преподаватель Матиас без обиняков назвал исполнение прелюдии Мендельсона «никудышным»[32]. В конце ноября 1886-го Сати добровольно отправился исполнять воинскую повинность и ушел из консерватории. В декабре его отправили из Парижа в Аррас в 33-й пехотный полк. Служить надо было три года, однако уже через четыре месяца, по свидетельству Тамплие, «он устал от новой жизни» и предпринял «решительные шаги», чтобы отделаться от обязательств. «Как-то зимним вечером он улегся под лестницу без рубашки. В результате – серьезный бронхит, затем период выздоровления и еще реабилитация; в общем, на три месяца его оставили в покое»[33]. Болезнь Сати гарантировала ему увольнение из армии, что и случилось в ноябре 1887 года. Три месяца до формальной отставки Сати провел в Париже, где читал романы Гюстава Флобера, среди них «Саламбо» и «Искушение святого Антония», а также посещал оперу, где видел «Короля поневоле» Шабрие. Латур был рядом со своим другом. Сати написал музыку к еще одному стихотворению Латура – «Песня», а после прочтения поэмы Латура «Вечные муки» вдохновился на создание своего первого цикла танцевальных пьес – «Три сарабанды»: в рукописи в верхнем левом углу первого листа предположительно рукой самого Латура написан отрывок из поэмы. Туманная символистская поэма представлена в апокалиптическом тоне:

Вдруг все было разоблачено, и проклятые упали,Визжа и теснясь в водоворот, как будто их толкнули;И когда в беззвездную ночь они обнаружили, что одиноки,То начали поносить друг друга и богохульствовать.

Кабаре Chat Noir после переезда на бульвар Клиши, Монмартр

Три миниатюры из фортепианного цикла Сати имели все же больше отношения к почтенному танцу, чем к мрачным видениям Латура. Сарабанда родилась в Испании в XVI веке, а в XVII веке стала неотъемлемой частью французской культуры: ее танцевали как в скромных жилищах на домашних посиделках, так и на роскошных королевских балах в Версале. Иллюстрируя историю жанра собственными поисками модальных и ритмических состояний, Сати создал пьесы, которые теперь считаются ключевыми моментами и предвестниками «новой эстетики, создающей особую атмосферу, совершенно оригинальную магию звуков»[34]. Действительно, в «Сарабандах» можно увидеть тот композиторский подход, который не только повлияет на более поздние работы самого Сати, но и на всю французскую музыку в целом. Во-первых, эти пьесы представляют собой новую концепцию крупной формы, где группы из трех, очень похожих, фрагментов, преднамеренно связанных друг с другом мотивными элементами, аккордами и повторяющимися интервальными структурами, выстраиваются в единое целое. Это очень сильно отличалось от традиционного подхода, обычно представленного в немецкой музыке XIX века, – сонатной формы, темы с вариациями и т. д. – и, по мнению Сати, вылилось в «абсолютно новую форму», которая была «хороша сама по себе»[35]. Во-вторых, в «Сарабандах» предлагалась особая композиционная система, где мотивные элементы повторялись или противопоставлялись; это тоже был отказ от немецких музыкальных предпочтений – мелодического развития и вариаций. И наконец, эти пьесы ниспровергают обычай связывать диссонанс и консонанс с тяготением и разрешением – т. е. основу тональной системы, доведенную до крайности в сочинениях Рихарда Вагнера и поздних немецких романтиков – вообще убирая само понятие эмоционального напряжения. Принципиальная «французскость» сочинений Сати была особенно видна в первых набросках пьес – там композитор следовал двухчастной модели сарабанд эпохи ancien régime, где первая часть завершалась неразрешенной доминантой, а деление на части подчеркивалось знаком повторения[36]. Более современным образцом французской музыки для Сати могла быть опера Шабрие, которую он видел перед тем, как начать писать свои пьесы; например, в «Сарабандах» можно встретить последовательности из девяти аккордов, похожие на последовательности аккордов в прелюдии к «Королю поневоле»[37]. Сати был поклонником творчества Шабрие, и эта опера произвела на Сати сильное впечатление: он был так «потрясен отвагой композитора», что передал через консьержа дома, где жил Шабрие, богато украшенную копию одного из своих собственных сочинений, «с великолепным посвящением, написанным, само собой разумеется, красными чернилами» как знак своего уважения[38]. Увы, Шабрие так никогда и не ответил на этот экстравагантный жест.

Турне кабаре Le Chat Noir: плакат 1896 года работы Теофиля-Александра Стейнлена

Вскоре после официального увольнения из армии Сати покинул родительский дом на бульваре Маджента и снял жилье на Монмартре. Отъезд, возможно, ускорился из-за ссоры с родителями: у Сати была интрижка с горничной, работавшей в семье; как бы там ни было, отец подарил сыну тысячу шестьсот франков, которые позволили снять и обставить квартиру на улице Кондорсе, в доме № 50[39]. Будучи свободным от обязательств вроде консерватории или армии, Сати с головой окунулся в богемную жизнь, которая цвела пышным цветом на Монмартре в конце XIX века – в эпоху fin de siècle. Молодой человек посещал многочисленные кабаре и кафе, общался с поэтами, художниками и музыкантами, также тяготевшими к бульварным развлечениям. Штаб-квартирой многих этих артистов было кабаре Chat Noir («Черный кот»), основанное в 1881 году Рудольфом Салисом, студентом парижской Школы изящных искусств. Сам Салис аттестовал свое заведение как «самое экстраординарное кабаре в мире», где «любой может потолкаться рядом с известнейшими людьми Парижа» и где можно найти «иностранцев со всех концов света»[40]. Сначала кабаре находилось на бульваре Рошешуар, в нескольких минутах ходьбы от дома Сати. Это было маленькое помещение из двух комнат, куда с трудом помещалось тридцать человек, на фасаде здания была вывеска, изображавшая черного кота, с надписью-инструкцией для прохожих: «Стой… Будь современен!»

Анри Ривьер. Кукловоды, передвигающие теневых кукол за экраном, кабаре Le Chat Noir, Монмартр

Внутри была «смесь из веселья и серьезности без особых правил», хозяева общались с посетителями в интерьерах, заваленных фальшивыми средневековыми и псевдоренессансными предметами искусства и мебелью: грубые стулья, витражи, доспехи, маски, имитации гобеленов и невероятное количество картинок с котами и кошками. Передняя комната была открыта для всех, тогда как задняя, известная как «институт» (шутливый намек на Французскую академию) была одной из первых версий VIP-помещений и предназначалась для завсегдатаев; также она использовалась для работы над собственной иллюстрированной газетой Le Chat Noir. Редакторами были Эмиль Гудо и Альфонс Алле, а художественными редакторами – Анри Ривьер и Жорж Ориоль, в газете публиковались сатирические статьи на общественные и политические темы, иллюстрации рисовали Адольф Вилетт, Каран д’Аш и Теофиль-Александр Стейнлен. До сих пор большой популярностью пользуется рекламный плакат кабаре, нарисованный Стейнленом и изображающий довольно-таки зловещего черного кота, восседающего на красном камне.

Газета была не единственным выходом для страсти к творчеству. Салис, пренебрегая законом, запрещавшим музыку в кабаре, – именно это и должно было отличать кабаре от кафе и кафешантанов, где музыка считалась обязательным номером программы, – поставил в Le Chat Noir фортепиано и теперь по вечерам наряду со стихами исполнялись и песенки. После того как кабаре переехало в более просторное помещение на улицу Лаваль, спектр развлечений расширился до театра теней – спектакли ставились в комнате под крышей. Вечером 28 декабря 1887 года состоялась премьера пьесы для театра теней – невероятно честолюбивой по замыслу и роскоши оформления: это была пьеса Ривьера по роману Флобера «Искушение святого Антония», состоявшая из сорока сцен и рекламируемая как «феерия большого спектакля». В этой пьесе впервые были использованы цветные проекции, был музыкальный аккомпанемент в исполнении ансамбля, состоявшего из исполнителя на фисгармонии и четырех ударников, сам спектакль вели два рассказчика, изображавших «античный хор»[41]. Похоже, что именно эта премьера и привлекла Сати в кабаре Le Chat Noir, где его познакомили с Салисом. Как позже вспоминал Латур, друг Эрика Сати водопроводчик Виталь Оке, печатавший стихи под псевдонимом Нарцисс Лебо, «вальяжно произнес: “Эрик Сати, гимнопедист!”, на что Салис, поклонившись как можно ниже, ответил: “Это весьма изысканная профессия!”»[42].

Набросок Сантьяго Русиньоля, изображающий Сати за фисгармонией, 1891

Сати, уже сделавший к моменту встречи первые наброски «Гимнопедий», ставших впоследствии известными, мгновенно почувствовал себя в своей тарелке и обрел второй дом. Без сомнения, ему пришелся по вкусу эклектичный декор, так точно соответствовавший его собственным фантазиям о прошлом, и также ему было приятно сразу попасть в число «завсегдатаев», где было несколько его земляков из Нормандии, например Альфонс Алле, который был хоть и старше Сати на десять лет, но жил в Онфлёре на той же улице и ходил в ту же школу, что и Эрик. Кроме того, туда приходили художники Жорж де Фёр и Марселен Дебутен, поэты Шарль Кро и Жан Ришпен, певцы Поль Дельме, Морис Мак-Наб и Венсан Испа и, конечно же, пресловутый Аристид Брюан, чьи грубоватые сценические манеры идеально сочетались с малопристойными текстами песен, которые он исполнял. Через несколько недель после своего первого посещения кабаре Сати был принят туда на работу в качестве «второго пианиста», заменив Динам-Виктора Фюме. Эта новая должность и в более широком смысле вся атмосфера кабаре вызвали значительные изменения в облике и нраве Сати; Латур вспоминает, что композитор, «бывший робким и сдержанным, вдруг высвободил хранившийся до того под спудом экстравагантный юмор»[43]. Сати кардинально изменил внешний вид и, следуя «обычаям Le Chat Noir», отпустил длинные бороду и волосы. Что касается вещей, Латур пишет, что Сати в исступлении полностью уничтожил свой скромный гардероб:

Как-то раз он собрал все свои вещи, скатал их в шар, сел на него, протащился на нем по полу, потоптался на нем и вылил на него все, что было в доме, превратив вещи в настоящие лохмотья; потом продырявил шляпу, порвал туфли, разорвал галстук на ленточки и вместо своих прекрасных льняных сорочек купил ужасные фланелевые[44].

После произведенной чистки гардероба Сати начинает носить униформу парижской богемы: цилиндр, широкий виндзорский галстук, темные брюки и длинный сюртук. По воспоминаниям друга Сати, декоратора и мебельщика Франсиса Журдена, композитор превратился в «денди, из тех, кто замечает предписания моды только для того, чтобы их нарушать»[45].

Эта резкая смена манеры одеваться, возвещающая связь с радикальными маргиналами, была первым из многих модных преображений Сати и, как заметил Латур, символизировала решение Сати «изобрести свой собственный художественный стиль»[46].

Кабаре Le Chat Noir вдохновило Сати не только на новый образ, но и на новые сочинения; к 2 апреля 1888 года композитор завершил свое самое амбициозное на тот момент произведение – «Три Гимнопедии» для фортепиано. Источник столь необычного названия, обозначающего греческое слово для ежегодных празднеств, во время которых молодые мужчины танцуют в обнаженном виде (или, возможно, просто без оружия), до сих пор остается предметом спора. Друг Сати Ролан-Манюэль считал, что Сати подхватил это словечко, прочитав роман «Саламбо», Тамплие и другие полагали, что его вдохновил Латур, хотя отрывок из его поэмы «Античность» был напечатан вместе с нотами первой «Гимнопедии» в журнале La musique des familles («Семейная музыка») только летом 1888 года.

Стихи Латура, где «атомы янтаря, искрясь в свете камина, танцуют сарабанду с гимнопедией», конечно, недвусмысленно указывают на связь с музыкальным произведением, но нет доказательств, что стихи появились раньше пьес[47]. Идея могла прийти Сати в голову, когда он перелистывал, например, энциклопедический словарь Larousse Illustré или «Музыкальный словарь Доминика Мондо», где есть следующее определение гимнопедии: «танец, сопровождаемый пением; исполнялся спартанскими девушками в обнаженном виде по особым случаям». Определение в словаре Мондо было копией определения, которое дал этому слову еще Жан-Жак Руссо в своем «Музыкальном словаре» в 1768 году. Но как бы там ни было, эти три пьесы явно отражают попытку Эрика Сати включить эстетику кабаре Le Chat Noir в свой специфический стиль, разработкой которого он был занят. Как и «Сарабанды», «Гимнопедии» отсылают к танцевальной традиции, на этот раз воскрешая в памяти вальс, благодаря равномерному трехдольному ритму. У мелодий четкий модальный «оттенок» – очевидно, Сати пытался предположить, как могла бы звучать музыка античной Греции, – но аккордовый аккомпанемент написан в манере салонной музыки. Музыкальные идеи повторяются и накладываются друг на друга, гармонии уже более сдержанны, но также внетональны; хотя в пьесах часто используются септаккорды без разрешения, но уже гораздо меньше диссонантно звучащих нонаккордов и ундецимаккордов – что было характерно для ранних произведений Сати. Новое в «Гимнопедиях» – это форма: Сати развил дальше трехчастную структуру, уже заявленную в «Сарабандах», в которой отдельные «части» объединены в целое общим музыкальным материалом, однако в «Гимнопедиях» гораздо больше тонких нюансов. Количество переходит в качество; как пишет Роджер Шаттак, Сати «берет музыкальную мысль и ‹…› сжато рассматривает с трех разных точек зрения. Он варьирует ‹…› ноты в мелодии, но не ее общую форму, аккорды в аккомпанементе, но не преобладающую форму»[48].

Рукопись первой «Гимнопедии» (опубликована в 1888 году)

Такой акцент на перспективе, а не на прогрессе, на легкой вариации, а не на общем развитии уже отмечен в указаниях для исполнителей каждой «Гимнопедии»: «медленно и с болью», «медленно и грустно», «медленно и значительно». В результате рождается бесплотная и атмосферная музыка, звучащая абсолютно к месту в диковинно обставленных комнатах кабаре. Анонс третьей «Гимнопедии» в ноябрьском номере журнала Le Chat Noir за 1888 год сообщал с ироничным энтузиазмом: «Мы должны рекомендовать музыкальной публике это в высшей степени художественное сочинение. Оно справедливо считается одним из самых прекрасных сочинений века, который был свидетелем рождения этого невезучего джентльмена»[49].

«Три Гимнопедии» публиковались по отдельности, в течение нескольких лет. В 1888 году вскоре после появления первой пьесы в журнале La musique des familles («Семейная музыка») издательство Дюпре напечатало третью «Гимнопедию» – роскошное издание на прекрасной бумаге с названием, написанным красным готическим шрифтом[50]. Вторая «Гимнопедия» была опубликована только в 1895 году, тоже в издательстве Дюпре, а весь цикл целиком вышел в 1898-м. К этому времени Сати подружился с Клодом Дебюсси, и тот уже в конце 1896-го оркестровал «Гимнопедии» № 1 и № 3, и они были исполнены 20 февраля 1897 года на концерте в зале Эрар. Оркестром дирижировал Гюстав Доре. Это была заметная веха в карьере Сати, так как концерт организовало престижное Национальное музыкальное общество, пользовавшееся государственной поддержкой и во главе которого находились такие «тяжеловесы» французской музыки, как Сезар Франк, Камиль Сен-Санс и Венсан д’Энди. Кроме того, Дебюсси в первый и последний раз в жизни оркестровал чужое сочинение, что свидетельствует о его большом уважении к Сати. Идея сделать оркестровку пришла Дебюсси в голову в тот вечер, когда Сати играл у него в гостях свои фортепианные пьесы для Доре. «Воинственно надев пенсне, – вспоминает Доре, – Сати решительно уселся за рояль. Но его игра была далека от совершенства и абсолютно не передавала очарование пьесы». «Ну же, – сказал Дебюсси, – сейчас я покажу вам, как должна звучать эта музыка». И под его волшебными пальцами удивительнейшим образом раскрылась сущность «Гимнопедий» со всеми красками и нюансами. «А теперь, – сказал Сати, – их надо вот именно так оркестровать». «Я совершенно согласен, – ответил Дебюсси, – и если Сати не возражает, я завтра же приступлю к оркестровке»[51].

Сати, конечно же, не возражал, и оркестровая версия «Гимнопедий» Дебюсси остается до сих пор эталоном, несмотря на то что периодически на музыкальном ландшафте появляются и исчезают другие варианты оркестровки. Благодаря исполнению в зале Эрар музыка Сати стала известна довольно широкой аудитории, но это же исполнение должно было смущать Сати, так как значительная часть успеха выпала на долю Дебюсси. Некоторые критики даже писали, что Дебюсси полностью переработал пьесы, что совершенно опровергалось сравнением партитуры и оригинальной версии Эрика Сати.

Подобные трения возникали между Сати и Дебюсси постоянно, но их отношения были одними из самых длительных и сложных в жизни Сати. Тесная дружба между двумя мужчинами вызывала различные спекуляции у более поздних исследователей творчества композитора, в том числе и на тему сексуальной ориентации Сати и возможности того, что в отношениях Сати и Дебюсси имелись романтические и физические аспекты. Современники были более сдержанны: Луи Лалуа, например, знакомый с ними обоими, считал, что у них «бурная, но нерушимая» дружба, основанная на «музыкальном братстве»[52]. Совсем недавно, в 1982 году, Марк Бредель составил психологический профиль Сати, в котором оспорил тезис о том, что композитор был «скрытым гомосексуалом», глубоко привязанным к Дебюсси[53]. Так как не сохранилось ни одного письма или документа, полностью проливающего свет на природу их личных отношений, то этот вопрос, как и прежде, остается открытым для различного рода предположений, но в чем нет сомнений, так это в их тесном творческом сотрудничестве и обмене идеями. Дебюсси был не намного старше Сати, но являлся гораздо более известным композитором; он не только помог Сати войти в официальные музыкальные круги, как, например, Национальное музыкальное общество, но и познакомил его с издателями и другими представителями музыкального мира Парижа. Со своей стороны, причем совершенно неожиданно, Сати привлек внимание Дебюсси к новым идеям и композиторским подходам: «Сарабанды» Сати, написанные в 1887 году, стали моделью для «Сарабанды» Дебюсси, сочиненной семь лет спустя, а музыка детского балета Дебюсси «Ящик с игрушками» (1913) содержит фрагменты популярных мелодий и отрывки из известных опер, переработанные в «кафешантанном» стиле Эрика Сати 1890-х. Но, наверное, более известен случай с оперой Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда», премьера которой состоялась в 1902 году, хотя работа над ней началась примерно лет на десять раньше. Как писал Кокто в 1920-м, за идею оперы Дебюсси должен был благодарить Сати: как-то раз Дебюсси спросил Сати, над чем тот сейчас работает, и он ответил, что подумывает написать музыку к пьесе бельгийского символиста Мориса Метерлинка «Принцесса Мален», но не знает, как получить согласие автора. «Несколько дней спустя, – вспоминает Кокто, – Дебюсси, заручившись одобрением Метерлинка, начал работу над “Пеллеасом и Мелизандой”»[54]. В действительности же Кокто напутал: Дебюсси написал Метерлинку по поводу «Принцессы Мален» (не «Пеллеаса»), но Метерлинк отказал, так как уже дал согласие Венсану д’Энди. Идея написать музыку именно к «Пеллеасу и Мелизанде» пришла позже, когда через год – в 1893-м – Дебюсси прочел эту пьесу Метерлинка. В более широком смысле Сати, несомненно, приложил руку к «импрессионистской» эстетике Дебюсси, и известно, что он советовал Дебюсси искать стимул в изобразительном искусстве: «Почему бы не воспользоваться репрезентативными методами Клода Моне, Сезанна, Тулуз-Лотрека и так далее? Почему бы не переложить их на музыку? Нет ничего проще ‹…› Это была бы исходная точка для экспериментов»[55].

Вопрос о взаимном влиянии остается спорным, детали первой встречи двух композиторов канули в Лету, но одно несомненно – в 1892-м они уже были друзьями. В этом году Дебюсси подписал экземпляр своих «Пяти стихотворений Бодлера»: «Эрику Сати, доброму средневековому музыканту, заблудившемуся в нашем веке к радости его друга К. А. Дебюсси». В ответ Сати подарил Дебюсси одно из своих недавних сочинений, подписав его: «доброму старому сыну Кл. А. Дебюсси от его брата в Господе Эрика Сати». Портрет Дебюсси, который Сати набросал для Vanity Fair в 1922-м, можно отнести ко времени их знакомства в 1891-м или 1892 году: «Увидев его впервые, я почувствовал, что меня просто тянет к нему, и я хочу провести рядом с ним всю жизнь. Тридцать лет я испытывал радость от того, что мое желание осуществилось ‹…› кажется, что мы всегда знали друг друга»[56].

Из воспоминаний Сати следует, что они с Дебюсси встретились не в консерватории, хотя оба учились там с 1879 по 1884 год. Скорее всего, их пути пересеклись где-то на Монмартре, где оба были завсегдатаями кабаре, включая Le Chat Noir, Divan Japonais и Auberge du Clou. Оба регулярно наведывались в книжный магазин «независимого искусства», специализировавшийся на эзотерической и оккультной литературе, хозяином которого был Эдмон Байи. Магазин был особенно любим поэтами-символистами, художниками-авангардистами и современными композиторами. Один из постоянных посетителей магазина, Виктор-Эмиль Мишле, вспоминает, как в конце 1880-х Дебюсси «приходил туда почти каждый день, после обеда, либо один, либо вместе с верным Сати»[57]. Еще одно возможное место встречи двух композиторов – Всемирная выставка в Париже в 1889 году, так как Сати и Дебюсси, как и большинство парижан, несколько раз посещали мероприятие, и обоих в первую очередь привлекала звучавшая там музыка. Танцевальные и музыкальные ансамбли приехали в столицу Франции со всех уголков мира, чтобы отпраздновать столетие Великой французской революции; главным аттракционом служила только что построенная Эйфелева башня, но люди также толпились и в павильонах, где выступали артисты из США, с Дальнего Востока и из французских колоний, других французских и европейских городов. На территории выставки была полностью воссоздана яванская деревня с гамеланом (традиционным индонезийским оркестром) и танцорами – именно она пленила Дебюсси. А Сати в это время медитировал под звуки румынского ансамбля. В июле он набросал «Венгерскую песню» из четырех тактов, где попытался ухватить суть звучания румынских произведений, и уже к началу следующего года эта идея развилась в еще один цикл из трех пьес, названный Сати «Гносьенны».

В то же самое время Сати первый раз публикуется в газете, издаваемой кабаре, где он работал. Неподписанное рекламное объявление фортепианного цикла «Своды» (Ogives) в февральском выпуске Le Chat Noir 1889 года, например, вполне может быть ироничной саморекламой.

Наконец любители веселой музыки смогут побаловать себя любезными их сердцу звуками:

Неутомимый Эрик-Сати [sic], человек-сфинкс, композитор с деревянной башкой, возвещает появление нового музыкального произведения, о котором впредь будет говорить самым высоким штилем. Это сюита из мелодий, задуманная в мистико-литургическом жанре, которому поклоняется автор, и с намеком названная «Своды». Мы желаем Эрику-Сати успеха, подобному тому, который завоевала его «Третья Гимнопедия» – в настоящий момент ее можно найти под каждым роялем[58].