Бесконечные вещи

— Гм, да.

— А я был на Тихом.

— Ага.

— Аксель пропустил эту большую заваруху. Неважно. — Он опять почесал голову: привычка. — Хочешь кофе? Пива?

— Ни то, ни другое, — сказал Пирс. — На самом деле я могу и не оставаться. Поеду в аэропорт и сниму комнату в мотеле, чтобы утром быть поближе. Мой самолет очень рано. — Все это было враньем.

— Нет, — сказал Шеф.

— И я должен вечером вернуться на Манхэттен, — сказал Пирс. — Ненадолго.

Шеф все еще тряс головой.

— Ты оставишь здесь чемоданы, — сказал он голосом, загрубевшим от постоянных команд. — И вернешься вечером. Аксель будет здесь, ты выпьешь с нами, а утром мы отвезем тебя в Айдлуайлд[39] на грузовике.

— Джей Эф Кей[40], — сказал Пирс.

— Послушай, — сказал Шеф, подходя к нему. — Я тебе кое-что скажу. Все, что тебе нужно, можно найти прямо здесь. В Бруклине. В пяти районах, самое большее[41].

Где-то в здании что-то тяжелое упало или покатилось по ступенькам; раздался громкий хохот.

— Полагаю, что это так, — сказал Пирс.

— Не пудри мне мозги, — сказал Шеф. Пирс только сейчас заметил, что большой и указательный палец на его правой руке ритмично дергаются. Трясучка, как при параличе или алкоголизме. — Ты знаешь, что ему нужен кто-то. Если не ты, то кто-то другой.

Пирс ничего не ответил.

— Этот человек — гений, — сказал Шеф. — И он это знает. — Он коснулся виска указательным пальцем. — Может быть, ты пошел в него.

Молчание.

— Тоже хороший человек. Он знает кое-что о преданности. Много, на самом деле.

Пирс не знал, сколько времени он выдержит эти незаслуженные упреки. Наконец он заставил себя слегка кивнуть, очень торжественно. Этажом выше скандал (так назвал бы его Аксель) нарастал. Драка, возможно шуточная, удары, топот ног. Гребаный у. Гребаный ублю.

— Ну, — сказал Пирс. — Ладно.

Шеф взял визитную карточку из пепельницы, стоявшей на каминной полке.

— Ты небось знаешь этот номер, — сказал он, и Пирс действительно знал, несмотря на замену буквы, которая когда-то обозначала этот район и его мистические границы[42]. Только при помощи табличек с номерами телефонов можно было узнать, какие места находятся в его границах и какие вне их; магазин сладостей был внутри, как и библиотека в нескольких кварталах, а кинотеатр на авеню — нет. — Тут есть и другой номер. Мы сняли склад на Гринпойнте[43].

Пирс посмотрел на визитку с номерами и игрушечной короной, выбранной из каталога печатника.

Восстановление и Реконструкция Зданий

Складирование Обслуживание

«Может быть, все в порядке, — подумал он, — и они будут хорошо и бережно относиться к нему; уберегут его от неприятностей; не дадут ему совершать глупости и ошибки; будут думать о нем и его наивности, обдумывая свои планы. Но что такое обслуживание, и как они его проводят?»

— Ладно, — повторил он и пожал руку Шефа. За обнаженным окном (что случилось с их древними коричневыми портьерами?) подходил к концу короткий день, черный горизонт и небо казались очень знакомыми. — Мне нужно идти.

Она жила в Верхнем Ист-Сайде, почти в тени моста Куинсборо, в пятиэтажном здании, на которое некогда отбрасывала тень и эстакадная железная дорога[44]. Сейчас дом ждал восстановителей и ремонтников, собиравшихся превратить его квартирки с планировкой на манер вагона в дорогие студии, но работы еще не начались.

Парадная дверь была открыта — может быть, была открыта всегда; Пирс никогда не бывал тут, только слышал от нее о квартире в тех редких случаях, когда она ему звонила. Он поднялся по лестнице. Его соседи в Дальних горах никогда не держались за такие перила, покрытые сотней слоев дешевой эмали, и не поднимались по ступенькам, покрытым истертой резиной. Он много лет спускался и поднимался по таким же лестницам на таких же улицах. А потом наконец ушел, она побудила его выбрать другой путь.

Он обычно называл ее Сфинкс, шепча ей это в ушко, когда они лежали в постели, а потом позже говорил самому себе, когда думал о ней. Не потому, что она молчала — наоборот, бо́льшую часть времени она была Болтушкой Кэти[45], — но из-за тонкокостного кошачьего тела, блеска ее густого меха и инопланетных глаз на человечьем лице. И, может быть, из-за загадки, которую она собой представляла: потому что она — или ее мать — была цыганкой: гитана, египетская раса, которой больше нет[46]. Когда она ездила с разношерстной театральной труппой извращенцев и эгоцентристов, и сейчас остающихся ее друзьями, ее называли Даймонд Солитэр; они выступали на разных площадках, давали преставления и импровизировали. Но задолго до этого, когда она еще росла в матке ее незамужней матери, та решила, что ей нужно имя, причем такое, какое растущая девочка хотела бы иметь: крепкое и блестящее, но не плоское и серое; и она дала ей имя, которым ее впоследствии называли монахини, отчим и служащие биржи труда — но только они, и никто больше. Мать верила, что ребенок сам выбрал себе имя — и в определенном смысле была права, — хотя так звали не только ее дочь.

Вот и ее дверь с большой, в форме красного овала, эмблемой охранного агентства Холмса: вооруженная Афина на фоне то ли заката, то ли рассвета. Охраняемое Помещение. Пирс не очень поверил в это; скорее городская шуточка. Он послушал, не доносится ли каких-либо звуков из-за двери (ничего), потом постучал и обнаружил, что дверь не только не заперта, но и вообще не закрыта.

— Харита[47], — сказал он. — Эй.

От его толчка дверь распахнулась, и он увидел, как она вскочила с дивана или матраса, затянутого узорчатой шерстяной тканью, на ее лице промелькнула тень испуга, которая ранила его, как могла ранить во снах. Испуг тут же сменила обычная радость.

— Бог мой! Пирс!

Он раскрыл руки для объятий: вот он я, такой, какой я есть. Она тоже развела руки, и они неуверенно обнялись.

— Пирс, — сказала она. — Бог мой. Вернулся в большой город.

— Только на день.

— А потом домой, в деревню?

— Нет. Я собираюсь в Европу.

— Ого, здорово, — сказала она. — Европа. Вот оттянешься. Тебе понравится.

Неопределенно долгое мгновение они стояли в дверях, не зная, что делать. Потом она потянула его в комнату.

Все было так, как он и представлял себе. Здесь была ad hoc[48] обстановка, собранная из уличных находок, стены, раскрашенные под кожу крокодила и завешенные тканью, как в шатре кочевника. Здесь были вещи, которые она покупала и продавала, зарабатывая на жизнь, каждый день она охотилась в комиссионках, на распродажах и в магазине Армии спасения[49]. Как-то раз она сказала ему, что в молодости думала, будто Армия спасения создана именно для этого, для спасения старых вещей, которые иначе пришлось бы выкинуть: шляпок, пальто, детских летних костюмчиков, остановившихся часов и трехногих стульев.

Она уселась на свое место — матрас с горой подушек, — сложившись одним привычным движением, как кошка.

— Ну, — сказала она, поглядела на него и засмеялась, как будто он натолкнул ее на смешное воспоминание об их совместной жизни, хотя он ничего не делал.

Он сел на низкий бархатный пуфик.

— Ты едешь один? — спросила она. — Ты и твое одиночество?

— Ага. — Он кивнул, это неисправимо.

— Я бы съездила, — сказала она.

— Эй, — ответил он, и опять раскрыл объятия, готовый, если она готова, в любое время, но почувствовал, как протяженное невозможное будущее возникло и тут же сгорело.

— Значит, ты не женился там, в своей деревне? — сказала она.

— Нет, не женился.

— Нет никого подходящего.

— Точно.

— Ты хороший парень, — сказала она. — И заслуживаешь кого-то хорошего.

— Брось ты, — ответил он.

Она взяла с заваленного всякими вещами низкого столика рядом с собой — деревянная бобина для кабеля, перетянутая шарфиками, догадался он — нефритовый мундштук.

— Как твоя мама? — спросил он.

— О. Все так же.

Он вспомнил большую и старомодную квартиру ее матери в другой части города, где однажды на рождество старуха-цыганка предсказала ему судьбу. Очень старая цыганка; и ее мать; и она.

— А ты? — спросил он. — Есть постоянный парень?

— Двое, — сказала она и засмеялась. — Да. Они вроде как меняют друг друга, понимаешь?

— А они знают друг про друга?

— На самом деле нет. Один из них работает в центре, днем, и мы встречаемся ночью. А второй живет где-то здесь и работает по ночам. Вот так.

— Кокс и Бокс[50], — сказал Пирс.

— Тебя-то не надуешь, — сказала она. — В любом случае, это забавно. — Она повертела мундштук в маленьких гладких ладонях. — Расскажи мне, как ты жил. Ты выглядишь не так уж клево. И я не уверена насчет бороды.

Он лишь недавно начал отращивать. Пирс со скрипом почесал бороду.

— Совсем не клево.

— Да?

Он потер рукой лоб; она подошла к нему и, улыбаясь, положила руку на его колено.

— Я скажу тебе кое-что, — сказал он. — Когда я уехал из города. После того как ты... ну. В тот день, когда я уехал. Я дал себе обещание. Что поставлю на любви крест.

Все так же улыбаясь, она тряхнула головой: даже не пытайся.

— Я решил, что с меня хватит, — сказал он. — После тебя. Хватит в обоих смыслах: мне достаточно; и сколько еще я могу выносить.

— Ну и ну, — сказала она. — Глупейшая мысль.

Он кивнул. Но это была правда: тогда он думал, что все случившееся между ними заполнило его душу до краев, а если время и опустошит ее, новое вино не сможет, не должно наполнить эти меха.

— И что? — спросила она. — Ты хотел уйти в монастырь?

— Нет-нет, — ответил он. — Я не хотел так далеко. По натуре я не монах. Просто собирался. Быть свободным.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Рассказывай, — сказала она, сильно развеселившись. — Ничего не выйдет.

Он поник головой.

— Господи, Пирс, — сказала она. — Ты никогда не ходишь в кино? Не читаешь книг? Разве ты не знаешь, что происходит с людьми, дающими такие обещания?

Он знал, очень хорошо знал, но, как ни крути, это были всего лишь байки, именно поэтому конец или капитуляция перед Любовью была в них, в сущности, на первом месте; изначальная клятва уже подразумевала это, и все ошибки и унижения, лежавшие между началом и концом, ничего не значили, совсем ничего, просто ночные страдания; все это знали, и даже страдающий дурак знал с самого начала, потому что, в конце концов, он в этой истории жил: и все смеялись, над ним и вместе с ним.

— Ну и кто она такая, — вздохнув, спросила Харита: начнем.

— Ее зовут Роз.

— Ага. — Похоже, она не очень поверила ему. — И какая она?

Какая она. На мгновение Пирс замолчал, не в силах ответить. В последнее время он испытывал что-то вроде перемежающейся кататонии, разделения сознания: когда ему задавали вопросы, в нем рождались многословные объяснения и размышления, при том что рот открывался, челюсть поднималась и опускалась, произнося слова — не те, которые он думал — или не произнося ничего. Какая она? Она — как он: однажды он сказал ей об этом в постели, но сам не поверил в это. Он сказал ей, что знает, как это — быть ею, в ее плоти; но он так и не понял, поверила ли она ему. Из того, что он знал о ней или она сама рассказывала о себе, ничто не объясняло ее; точно так же можно было сказать ему: Вот ночная орхидея, что пробуждается раз в год и пахнет плотью — все, что можно сказать об этом, а если бы это не было сказано, она бы не цвела. То же самое и Роз.

— И что произошло?

Он опять умолк, еще мгновение подбородок подергивался, как у куклы, когда чревовещатель замолчал. Он хотел сказать, что потерялся в населенном призраками лесу, потому что решил, что видит, как она идет там, или просто потому, что сбился с верного пути. Колючие деревья кровоточили, когда он рубил их мечом. Он встретился сам с собой — правая рука поднята, странная одежда, идет к нему, чтобы о чем-то предупредить, задать вопрос, не имеющий ответа. Но он отвернулся и продолжил путь. Он был обманут, когда связывал и бил бичом свою возлюбленную, а когда понял свою ошибку (что она не его возлюбленная или что его удары не поцелуи), уже было поздно.

— О-о-о! Ей нравилось такое?

— Да.

— А тебе?

— И мне. Потому что ей нравилось.

Харита подождала.

— Это было, — сказал Пирс. — Это было гм. Ну, очень клево. Должен признаться. — Он увидел, как на ее лице отразилась его щетинистая ухмылка, и оборвал себя.

— Никто никогда не ударит меня, — сказала она.

— Да, — ответил он, убежденный в этом.

— Ну разве что легкий шлепок, — сказала она. — Сзади. Иногда это действительно классно. Прямо по дырке.

Ее спокойный нахальный взгляд. Никогда не жалуйся, никогда не объясняй[51]: мой девиз, всегда говорила она. Во сне он иногда видел и ее, Хариту, на тропе впереди, она поворачивалась, чтобы посмотреть на него именно этими глазами. Или это была не она, а Роз, или кто-то еще.

— Но послушай, — сказала она, скрестив ноги на своем диване, маленький идол. — Ты не боялся, что можешь зайти с ней слишком далеко? Это то, что мне всегда было интересно. Например, как бы ты узнал, если бы она. Ну ты понимаешь. Не захотела.

— О, она бы сказала, — ответил Пирс и сцепил руки. — Даже если бы я не услышал, что она сказала нет. Наверное, не услышал бы.

— Тогда как бы она тебе сообщила?