Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима

Вадим Волобуев

Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима

© Волобуев В. В., текст, 2018

© Цыганкова А. А., дизайн и оформление обложки, 2018

© Русский фонд содействия образованию и науке, 2018

* * *

В книге использованы материалы архивов:

AAN — Архив новейшей документации (Варшава)

IPN BU — Институт национальной памяти Бюро доступа (Варшава)

АВП РФ — Архив внешней политики Российской Федерации

РГАНИ — Российский государственный архив новейшей истории

Введение

В период существования советского военно-политического блока (1945–1989 гг.) Польшу часто называли «самым веселым бараком нашего лагеря». Причиной такой характеристики являлось то, что в социалистической Польше сохранились «пережитки» капиталистического прошлого, с которыми новая власть так и не смогла справиться: господство индивидуального хозяйства в деревне, сильные и независимые позиции церковной иерархии, наличие мелкого предпринимательства в городе и т. д. Позднее, в 1960-е и 1970-е гг., к ним добавились некоторые другие черты западного образа жизни, такие как поездки граждан страны за границу на заработки, ночные стриптиз-клубы, гастроли музыкальных групп из капиталистических стран, ежегодный рок-фестиваль в Яроцине («польский Вудсток») и др.

Особое положение Польши осознавал уже И. В. Сталин, когда не решился в ходе коммунизации страны отнять у поляков старые символы государства (флаг, герб и гимн). Заметим также, что Польша оказалась единственной страной советского блока, в которой не состоялось крупного судебного процесса над коммунистическими «отступниками», т. е. теми коммунистами, которые не разделяли взгляды Сталина на методы построения социализма.

Было бы, наверное, преувеличением сказать, что Польша постоянно являлась причиной обеспокоенности советских руководителей или что она находилась у них на особом счету. И всё же нельзя не отметить, что динамика общественно-политических изменений в стране нередко заставляла Москву пристально вглядываться в польские события. Несомненно, интерес к Польше как со стороны советской верхушки, так и в мире достиг своего пика во время деятельности независимого самоуправляемого профсоюза «Солидарность», который в 1980–1981 гг. чуть было не совершил «мирную контрреволюцию» (пользуясь фразеологией партийных функционеров), т. е. едва не отстранил от власти правивших с 1944 г. коммунистов. Но и без этого Польша предоставляла Москве немало поводов для тревоги: достаточно сказать, что после 1956 г. все до единого партийные лидеры вынуждены были преждевременно уходить в отставку. Для государств советского типа, где глава партии, как правило, занимал этот пост пожизненно, эта польская особенность являлась чем-то исключительным.

За тот краткий период, который отпустила Польской народной республике (ПНР) история, это государство прошло несколько этапов развития. Первый, относящийся к 1944–1948 гг., характеризовался подавлением открытой политической оппозиции и боевого антикоммунистического подполья, восстановлением разрушенной в ходе Второй мировой войны страны, национализацией промышленности и массовыми переселениями граждан: как из-за рубежа (репатриация советских поляков), так и внутри новых границ государства (наплыв крестьян в города, депортация украинцев в ходе акции «Висла», еврейская эмиграция). Второй период (1948–1956 гг.) — это попытка копирования Советского государства во всех областях (коллективизация, наступление на церковь, форсированная индустриализация, массовые репрессии). Третий период (1956–1981 гг.) — это осуждение сталинизма и возвращение к стратегии «польского пути к социализму», колебания политического курса от «оттепели» к новому «закручиванию гаек» и, наконец, моральное банкротство партии, вынужденной для спасения строя в декабре 1981 г. прибегнуть к помощи армии. Четвертый (1981–1989 гг.) — это лихорадочные поиски выхода из кризиса, экономические и политические лавирования властей (от военной диктатуры к переговорам с оппозицией, от карточной системы к либеральным реформам) и крушение режима, потерпевшего поражение на первых свободных выборах. После этого начинается история Третьей республики (Первой считается шляхетская Речь Посполитая, Второй — межвоенная Польша), главной отличительной чертой которой, кроме парламентской демократии и частной собственности в промышленности, считается полноценный суверенитет государства. Иначе говоря, ПНР в современных оценках не рассматривается в качестве полностью независимого государства, так как в своей политике вынуждена была действовать с оглядкой на восточного соседа, который стоял на страже социалистического строя внутри страны (в связи с этим неизменно указывается на пример Венгрии и Чехословакии, которые однажды попытались выйти из этой зависимости, за что поплатились советской интервенцией в 1956 и 1968 г. соответственно). Утверждается, что Польша также несколько раз (в 1956, 1970 и 1981 г.) балансировала на грани интервенции Советского Союза, но местная партийная верхушка сумела удержать события под своим контролем и отвести грозу.

Представленные в сборнике статьи обращаются в основном к третьему периоду истории ПНР, самому спокойному и благополучному из всех. Обычно он не привлекает внимания историков, заслоненный послевоенным временем и 1980-ми годами, когда Польша была в заголовках мировой прессы. Но в этот отрезок времени, как показано в сборнике, тоже происходили бурные события (наиболее драматичное из которых — рабочее восстание декабря 1970 — января 1971 г. на Побережье). Именно тогда формировалась оппозиция, ставшая интеллектуальной опорой движения «Солидарность» в 1980-е гг., именно тогда взрослели будущие лидеры Третьей республики. Эту тему так или иначе затрагивают пять статей сборника: «Клуб Кривого колеса в Варшаве как научно-просветительское сообщество и предтеча оппозиционной организации», «Литературная оппозиция и „оттепель“ в Польше», «Проблема рабочего самоуправления в общественно-политической системе ПНР и рабочие выступления в 1956–1980 гг.», «Философ перед лицом власти. Как исключали из партии Лешека Колаковского», «Правый фланг политической оппозиции в Польше (1956–1980 гг.)».

Звездному часу оппозиции — переговорам с властями в 1989 г. и переходу к Третьей республике — посвящена еще одна статья: «Круглый Стол: ожидания и действительность», одна из немногих, выходящих за хронологические рамки 1956–1980 гг. Этот текст является весьма актуальным для понимания ситуации в современной Польше, где к власти пришла консервативная партия «Право и справедливость», остро критикующая многих деятелей левого фланга бывшей оппозиции за «уступчивость» по отношению к коммунистам, допущенную четверть века назад. Истоки нынешнего размежевания в Польше на «либералов» и «патриотов» (т. е. на сторонников «Гражданской платформы» Д. Туска и «Права и справедливости» Я. Качиньского соответственно) уходят именно в тот переломный момент польской истории. Примыкают к этому блоку в некотором отношении статьи «Католическая церковь и общественно-политический кризис в Польше в декабре 1970 — январе 1971 г. (по материалам Архива внешней политики РФ)» и «Е. Гедройц и Ю. Мерошевский о формировании восточного направления внешней политики современной Польши». Если первая непосредственно затрагивает одну из вех истории Польши XX в. — восстание рабочих Побережья, ставшее провозвестником «Солидарности», то вторая анализирует взгляды крайне популярных в среде оппозиции эмигрантских мыслителей, нашедшие свое отражение в период краха Народной Польши и рождения Третьей республики.

Две другие статьи описывают некоторые аспекты политической борьбы внутри правившей в ПНР Польской объединенной рабочей партии (ПОРП). Это «„Сионисты“ и партия. О роли антисемитизма в борьбе группировок внутри Польской объединенной рабочей партии», а также «Внутрипартийная борьба в Польше и охлаждение советско-китайских отношений в конце 1950-х гг.». Они помещены в сборнике первыми не только потому, что проливают свет на генезис правящего режима, но и потому, что дают представление о политических кризисах в ПНР (так называемых «польских месяцах»), обусловивших в значительной мере историческую традицию и самосознание современных поляков.

Наконец, два текста относятся к событиям очень важного для поляков 1968 года, когда репрессии против бунтующих студентов привели к подавлению внутрипартийной оппозиции («ревизионизма»), а ввод войск в Чехословакию вызвал переоценку ценностей у фрондирующих марксистов и их отход от коммунистических взглядов. Тексты дополняют друг друга, показывая, как на события в Чехословакии реагировал глава партии («Владислав Гомулка и подавление „Пражской весны“. О некоторых взглядах польского партийного лидера на реформы в Чехословакии») и как на них смотрел народ («Об отношении польского общества к реформам в Чехословакии в 1968 г.»).

Поскольку в сборнике представлены статьи за довольно длительный период, во многих из них не учтены достижения новейшей историографии. Предугадывая этот минус, автор постарался выбрать такие работы, в которых наиболее широко представлены архивные материалы — всегда актуальная база любого исторического исследования.

Несомненно, данный сборник не может служить всеобъемлющим руководством по истории ПНР, так как в нем не подняты либо затронуты вскользь некоторые важные проблемы того периода: экономическое развитие, социальные трансформации, взаимоотношения государства и католической церкви, лево-оппозиционное движение, эмигрантские структуры, внешняя политика и т. д. Автор намеренно сделал упор на общественно-политические события, исследовав те области, которые до сих пор не получили полноценного освещения в отечественной историографии: «еврейский вопрос», антикоммунистические организации правого толка, проблема рабочего самоуправления и др. Автор надеется, книга станет хорошим подспорьем для всех интересующихся польской историей.

«Сионисты» и партия. О роли антисемитизма в борьбе группировок внутри Польской объединенной рабочей партии

1. Положение евреев в довоенной Польше

До Второй мировой войны Польша была страной с наибольшим процентом еврейского населения в мире (3 130 581 согласно переписи 1931 г., что составляло 9,8 % населения страны)[1]. Из них на идише говорили 2,7 млн, т. е. 8,6 % от общей численности населения Польши[2]. Столь высокий процент «нетитульной нации» в стране, резко отличавшейся от нее своими обычаями и культурой, вызвал широкое распространение антисемитских настроений, подогревавшихся нараставшей конкуренцией между польской и еврейской буржуазией в период развития капиталистических отношений. После прихода к власти в соседней России большевиков к обычной неприязни добавились подозрения в просоветской ориентации евреев. При этом ярлык «жидо-коммуны» часто клеился не только на евреев-коммунистов, но и на социалистов, позволявших себе высказывать антикатолические и антиправительственные взгляды[3].

Свою лепту в распространение антисемитизма вносили также католическая церковь и связанная с ней пресса, традиционно с неприязнью смотревшие на иудаизм. Например, открыто юдофобскую позицию занимал варшавский митрополит кардинал Александр Каковский, видевший в евреях источник всех «подрывных» общественно-политических течений в Польше (от коммунизма до масонства)[4]. Не был чужд этой точки зрения и глава римско-католической церкви Польши кардинал Август Хлёнд, увязавший в своем пастырском послании от 29 февраля 1936 г. коммунистическую пропаганду с деятельностью евреев[5]. В период наступления Красной армии на Варшаву в июле 1920 г. польский епископат обратился с воззванием к соотечественникам, указав, что во главе коммунистов стоят евреи, «у которых в крови ненависть к христианству»[6]. Среди массы польского духовенства не было сомнений также и в подлинности «Протоколов сионских мудрецов», каковые нередко приводились в качестве доказательства зловредной сущности всех евреев[7].

Провозглашение Второй Речи Посполитой словно стало сигналом для череды погромов. Уже в ноябре 1918 — августе 1919 г., согласно данным комиссии американского сенатора Генри Моргентау, произошло восемь антисемитских «эксцессов», спровоцированных польским населением, солдатами и местными властями: в Вильнюсе, Минске, Львове, Кольбушовой, Ченстохове, Пинске, Кельце и Лиде. Суммарно в них погибло 280 человек[8]. Неудивительно, что в период польско-большевистской войны, по утверждению члена Реввоенсовета XV армии Западного фронта РККА Д. В. Полуяна, были отмечены многочисленные случаи проявления просоветских симпатий со стороны евреев, причем независимо от их социального происхождения[9]. Эта ситуация повторилась в 1939–1941 гг., когда Советский Союз присоединил к себе восточную половину Польского государства. Евреи в целом достаточно тепло встретили советскую власть. Причинами этого были, во-первых, боязнь оказаться в нацистской зоне оккупации, а во-вторых, дискриминация лиц иудейского вероисповедания в Польше[10]. Тайный курьер польского эмигрантского правительства Ян Карский сообщал в феврале 1940 г.: «Евреи вступают в политические ячейки. Они взяли в свои руки большинство политических и административных учреждений, играют важную роль в профсоюзах, школах, и прежде всего — в торговле… Польское общественное мнение считает, что евреи благосклонно относятся к большевикам. Повсеместно распространено убеждение, что евреи предали Польшу и поляков… Но самое худшее, что евреи доносят на поляков, исподтишка направляют работу милиции и несправедливо критикуют жизнь в довоенной Польше…»[11]Общественное мнение в данном случае, как это часто бывает, не проявило объективности к евреям, многие из которых также пострадали от новой власти (в особенности выходцы из обеспеченных слоев), однако это не отменяет того факта, что среди евреев большевики нашли намного более значительную поддержку, чем среди поляков. Аналогичной была и реакция последних: сразу после вторжения фашистов в СССР начались кровавые погромы, инициированные местными жителями. Наиболее жестокая расправа произошла 10 июля 1941 г. в городке Едвабне (недалеко от Ломжи), где в овине было сожжено несколько сотен человек.

Конституция Польского государства гарантировала всем нациям равные права. Однако на деле это положение не всегда соблюдалось. «Арийский параграф», применявшийся во многих учреждениях, не позволял евреям делать карьеру, в 1923 г. обсуждался вопрос о введении лимита для лиц иудейского вероисповедания на поступление в вузы. Смена правительства сорвала воплощение данного проекта, однако после смерти Юзефа Пилсудского, выступавшего против дискриминации нацменьшинств, многие вузы приняли у себя правило, согласно которому евреи могли составлять не более 10 % от общего числа учащихся. При этом они обязаны были занимать «лавки-гетто», то есть сидеть отдельно от остальных студентов.

Еще более радикальные меры антисемитского характера предпринимали сторонники шовинистически настроенной Национально-демократической партии, лидер которой, Роман Дмовский (один из «отцов польской независимости»), написал ряд художественных и публицистических произведений откровенно юдофобской направленности. Национал-демократы осуществляли разгромы магазинов, принадлежавших евреям, и призывали бойкотировать их товары.

Такое положение дел заставляло евреев бороться за реальное равноправие. Во Второй Речи Посполитой существовало большое количество общественных и политических организаций евреев, различных по своей идеологической направленности, выходило более ста периодических изданий на идише. Основная масса еврейского населения группировалась вокруг традиционалистской партии «Агудат Исраэль», социалистического «Бунда», нескольких сионистских партий, а также марксистско-сионистского «Поалей-Циона». В Сейме еврейские депутаты обычно входили в состав блока национальных меньшинств.

Лидирующие позиции среди польских евреев удерживали сионисты и «Агудат Исраэль». Последний насчитывал в 1930-е гг. 60 тыс. членов и был самой многочисленной еврейской партией межвоенной Польши[12]. Однако налицо было постепенное усиление левых партий. Если в 1920-е гг. традиционалисты и сионисты попеременно завоевывали до сорока с небольшим процентов голосов еврейских избирателей[13], то в 1930-е гг. всё более ощутимым влиянием начали пользоваться «Бунд» и коммунисты. Так, например, «Бунд», который в 1922 г. получил лишь 12 % голосов еврейских избирателей, в 1938 г. достиг порога в 40 %. При этом численность партии не превышала 20 тыс. человек (плюс еще 10 тыс. членов ее молодежных структур, и 10 тыс. — детских)[14].

Весьма ощутимой была поддержка евреев и для запрещенной властями Компартии. В 1934–1935 гг., когда влияние коммунистов в стране достигло пика, треть членов Национального совета классовых профсоюзов евреев (структуры, сколоченной «Левым Поалей-Ционом», «Бундом» и КПП) были коммунистами[15].

В 1934 г. в КПП (вместе с ее автономными подразделениями — Компартией Западной Украины и Компартией Западной Белоруссии) состояло 10 300 членов, а в сентябре 1936 г. — 13 485[16]. В структуре КПП по образцу ВКП(б) существовало Центральное бюро евреев. В 1930 г. евреи составляли 35 % численности КПП, а в 1932 г. — 24 %. В дальнейшем число евреев в партии только росло. В 1931–1934 гг. даже действовала Еврейская партия труда, являвшаяся легальным продолжением Компартии Западной Украины. Наибольший процент евреев был в варшавской парторганизации: в 1930 г. из 630 местных коммунистов 280 были евреями, а в 1937 г. из 1215 членов евреев было уже 800 человек[17]. Это неудивительно, поскольку евреи составляли на тот момент треть населения польской столицы[18].

Число евреев в руководстве партии было не менее значительным. Например, в январе 1936 г. из 30 секретарей и заместителей секретарей ЦК КПП евреями были 12 человек, а во всём ЦК, вместе с ЦК КПЗУ и ЦК КПЗБ, был 21 еврей (из 52 членов). Жестокая чистка рядов, проведенная по требованию руководства Коминтерна, привела к тому, что к декабрю того же года состав ЦК КПП (без ЦК КПЗУ и ЦК КПЗБ) сократился до 15 человек, из которых было 8 евреев. Среди 18 секретарей окружных комитетов КПП также было 8 евреев[19].

Весьма близка к коммунистам по идеологическим установкам была партия «Левый Поалей-Цион», возникшая в 1920 г. в результате разногласий в Поалей-Ционе по вопросу о вхождении в Коммунистический интернационал. На короткий промежуток времени, до 1924 г., партия даже объединилась с КПП. Затем наступило новое размежевание, однако ряд деятелей «Левого Поалей-Циона» так и остался в составе Компартии. Среди них был Альфред Лямпе, который позднее, когда вся верхушка партии пала жертвой сталинских репрессий, на короткий срок (до своей смерти в 1943 г.) превратился в ведущего теоретика польских коммунистов. Имел за плечами сионистское прошлое и Павел Финдер — второй генеральный секретарь Польской рабочей партии, возникшей вместо распущенной Коминтерном КПП. Правда, его роман с сионизмом продолжался недолго и затронул лишь юношеские годы.

Причины популярности идей социального переустройства среди евреев в 1930-е гг., вероятно, крылись как в экономическом кризисе 1929–1933 гг., так и в мощной эмиграции, частично инициированной сионистами, призывавшими соплеменников выезжать в Палестину. В 1919 — августе 1939 г. Польшу покинуло примерно 385 тыс. евреев, из которых в Палестину уехало около 144 тыс.[20]Таким образом, электорат сионистов в Польше уменьшался, а левых — рос. Нельзя также сбрасывать со счетов и растущий антисемитизм, который склонял многих рабочих вступать в «Бунд», активно критиковавший буржуазное правительство Польши.

Основой идеологии КПП являлся строгий интернационализм и крайне отрицательное отношение к властям «панской Польши». Лишь во 2-й половине 1936 г., подчиняясь линии Коминтерна на создание антифашистских народных фронтов, КПП перестала увязывать вопрос о национальной независимости Польши с классовым характером польского правительства[21]. Рассматривая Советский Союз как отчизну мирового пролетариата, члены КПП были в значительной степени космополитичны. Соответственно, евреи, делавшие выбор в пользу коммунизма и фактически порывавшие связи с иудейской общиной, становились космополитами «в квадрате», потому что быть «своими» среди поляков они, как правило, не могли по причине отчетливых диалектных и, нередко, внешних различий. Но даже внутри партии евреи не всегда чувствовали себя уверенно. Так, генеральный секретарь ЦК КПП Ю. Лещинский-Леньский в своем докладе руководству Коминтерна в декабре 1936 г. обращал особое внимание на политические шатания «еврейского актива»[22].

Столь же негативно, как к правящей элите, относилась КПП и ко всем еврейским организациям, выступавшим за компромисс с властями. При этом водораздел пролегал не только по политической, но и по религиозной линии. Строго атеистическая КПП, разумеется, не могла испытывать симпатий к традиционалистам и верующим сионистам. Отторжение было взаимным, так как правоверные иудеи столь же сильно негодовали на демонстративное безбожие своих соплеменников из Компартии и «Бунда»[23].

2. Вторая мировая война и участие евреев в формировании просоветских органов власти

После вторжения гитлеровцев в Польшу многие евреи нашли убежище в СССР. Среди них было и подавляющее большинство коммунистов-евреев. К тому времени в Коминтерне интенсивно разрабатывался проект восстановления КПП, распущенной в 1938 г. под предлогом засорения ее «агентами санации». В оккупированную фашистами Польшу начали забрасывать группы бывших членов КПП с целью создания на месте ячеек будущей прокоммунистической организации (каковая и была образована 5 января 1942 г. под именем Польской рабочей партии — ППР). Историк В. Розенбаум, автор статьи о польско-еврейских коммунистах в СССР, утверждает, что советские власти предпочитали отправлять за линию фронта поляков, а евреев использовали в качестве пропагандистов и организаторов в тылу, чтобы не подвергать лишней опасности возрождавшуюся структуру. Однако сам же ученый признаёт, что в составе первых трех групп, отправленных в Польшу в 1941–1942 гг., наличествовали евреи[24]. Да и позднее, в 1944 г., представителем Отдела международной информации ЦК ВКП(б) при Армии Людовой (боевых формированиях ППР) был еврей Леон Касман — в прошлом член КПП. Поэтому мы не можем однозначно утверждать, что советские власти делали упор на национальность своих эмиссаров в Польше.

В марте 1943 г. в СССР возник Союз польских патриотов, который должен был послужить основой для будущего просоветского правительства Польши. Еще раньше началось формирование польской армии из бывших ссыльных ГУЛАГа. Поначалу советское руководство было против широкого допуска евреев — бывших граждан Польши — в ряды Войска Польского, предпочитая отправлять их в советские части. Это было следствием общей политики Политбюро ЦК ВКП(б), в соответствии с которой все жители бывших восточных районов Польши, включенных в 1939 г. в состав СССР, объявлялись советскими гражданами. Для поляков было сделано исключение, так как после установления дипломатических отношений с польским правительством в изгнании они стали рассматриваться в качестве граждан будущей возрожденной Польши. Первым примером подобной «сегрегации» явилось, пожалуй, отношение к участникам так называемой Армии Андерса, сформированной в 1942 г. Как вспоминал сам генерал Владислав Андерс, на него оказывалось давление с целью выдачи всех солдат и гражданских лиц непольской национальности, попавших в состав его войск (согласно официальной статистике, там было 4226 евреев, 714 украинцев, 123 русина и 1397 белорусов)[25].

Затем, по настоянию Главного правления Союза польских патриотов, евреев также стали записывать в состав польских вооруженных сил. По официальным данным, в двух польских армиях, сформированных на территории СССР, евреи составляли 5,5 % рядового состава, и 4 % — офицерского[26]. Учитывая то, что многие польские евреи по тем или иным причинам скрывали свое этническое происхождение от советских работников и представителей СПП, реальные цифры должны быть выше. Истинное соотношение позволяют угадать данные о численности евреев среди политруков Войска Польского: в первой группе, состоявшей из 181 человека, было 30 евреев (то есть одна шестая часть). Всего же к августу 1943 г. евреи составляли 40 % от числа политработников Войска Польского. Столь высокий процент вызвал недовольство командующего польской дивизией им. Т. Костюшко Зыгмунта Берлинга и заместителя командующего по политико-воспитательной части Влодзимежа Сокорского (бывшего члена КПП)[27]. Немедленно был взят курс на искусственное снижение количества евреев в польских вооруженных силах. Им либо отказывали в праве сражаться в рядах Войска Польского, либо заставляли сменить фамилию. Как следствие, уже в мае 1944 г., согласно рапорту бывшего члена КПП Мечислава Метковского для правления Союза польских патриотов, из 100 польских учащихся офицерской школы в Сумах евреями были только три человека. А всего к 1945 г. число официально зарегистрированных евреев в Войске Польском составляло 6,4 %[28].

В самом Союзе польских патриотов евреи поначалу занимали 25 % всех постов[29]. Однако в Главном правлении из 16 человек их было всего двое: коммунистка Юлия Брыстигер и социалист Болеслав Дробнер. Позднее к ним добавились бывший член КПП Якуб Берман и известный сионистский деятель межвоенной Польши Эмиль Зоммерштейн. Последний явно был введен в состав организации с целью расширить ее политическое и национальное представительство.

Тем временем в оккупированной Польше после ряда драматических событий, связанных с борьбой внутри руководства Польской рабочей партии, генеральным секретарем стал Владислав Гомулка. Он не входил в состав инициативных групп, заброшенных с территории Советского Союза, и был избран без консультаций с Москвой. Это противопоставляло его массе «московских поляков», которые находились под плотным колпаком Политбюро ЦК ВКП(б) и НКВД. По понятным причинам подавляющее большинство членов Польской рабочей партии, пребывавших в оккупированной гитлеровцами Польше, были этническими поляками. Уже одним этим они отличались от национального состава польских коммунистов, нашедших убежище в СССР. В дальнейшем это отразилось на сложных взаимоотношениях внутри правящей партии, наложив отпечаток на фракционную борьбу.

3. Первые послевоенные годы

Нарастание антисемитизма в правящей партии Приход к власти Польской рабочей партии сопровождался насильственным подавлением традиционных политических сил страны. Тот факт, что среди активистов ППР было немало евреев, способствовал новому взрыву антисемитских чувств поляков. Для многих жителей страны участие евреев в структурах новой власти являлось подтверждением старого тезиса о «жидо-коммуне». Военный курьер эмигрантского правительства доносил в октябре 1945 г.: «Фактически Польшей правят евреи и большевики. Высмеиваемый до войны лозунг „жидо-коммуны“ теперь реализуется на практике. Польские коммунисты не имеют никакой власти даже в ППР. Евреи захватили все рычаги власти. Министерство иностранных дел, Министерство промышленности и торговли, Министерство безопасности почти исключительно в их руках. Заграничная торговля, радио, кино, театр, пропаганда, военные передвижные театры находятся в руках евреев»[30].

Действительно, во властных структурах послевоенной Польши было немало лиц еврейской национальности, особенно выходцев из КПП. Но значимые посты в разных правительствах, руководивших страной в 1944–1956 гг. (т. е. в период сталинизма), занимали лишь три еврея — министр промышленности Хиляры Минц (член КПП с 1922 г.), министр иностранных дел Зыгмунт Модзелевский (также коммунист с тридцатилетним стажем) и заместитель премьер-министра по вопросам общественной безопасности Якуб Берман. В Политбюро ЦК правящей партии в 1945–1956 гг. неизменно входили: Якуб Берман, Хиляры Минц и Роман Замбровский (член КПП с 1928 г.). Все они отвечали за ключевые области жизни страны: Минц — за индустриализацию, Берман — за идеологию и силовые структуры, Замбровский — за работу с партийными кадрами и борьбу с «вредительством» в экономике. Кроме того, Берман и Минц вместе с первым секретарем ЦК ПОРП Болеславом Берутом в 1948–1956 гг. формировали «узкое руководство», которое задавало тон в разных областях партийной и общественно-экономической жизни.

Следует сразу оговориться, что высокопоставленные функционеры-евреи не принимали никакого участия в культурной и тем более религиозной жизни своих соплеменников, считая себя прежде всего коммунистами, а уже потом — евреями[31]. Фракция ППР, существовавшая при Центральном комитете евреев в Польше, не сумела заручиться поддержкой ни одного раввина, жившего в стране, и к маю 1947 г. (незадолго перед тем, как ее местные ячейки были переподчинены напрямую ППР) объединяла в своих рядах не более 7 тыс. человек[32]. Отношение к этим людям со стороны декларативных сионистов выразил много позднее израильский политик правого толка Теодор Хаталюги: «Как сионисты и израильтяне мы никогда не перестанем критиковать позорную роль данных лиц, немало которых отличилось в пропаганде ненависти к нашему национальному возрождению и нашему государству»[33].

Весьма значительным было количество евреев в органах госбезопасности, заслуживших недобрую славу среди поляков своими варварскими методами работы и преследованиями тех лиц, которые в общественном мнении считались поборниками польской независимости (т. е. участников антифашистского подполья некоммунистической ориентации и представителей старых органов власти). Из 450 руководящих работников Министерства общественной безопасности в 1944–1956 гг. евреями были почти 30 %. Не все из них являлись довоенными коммунистами — таковых среди командного состава МОБ насчитывался 21 %. Число евреев в органах госбезопасности сильно разнилось в зависимости от воеводства. Например, в Силезском воеводском управлении общественной безопасности в 1944–1956 гг. евреи занимали 10 ответственных постов из 65 (т. е. 15 %), а в Жешувском воеводстве из 102 постов на их долю пришлось лишь четыре[34]. Наибольшее количество евреев оказалось в структурах госбезопасности следующих воеводств: Щецинского (18,7 %), Вроцлавского (18,7 %), Катовицкого (14,6 %), Лодзинского (14,2 %), Варшавского (13,6 %), Гданьского (12 %) и Люблинского (10,1 %). В остальных воеводствах их количество не превышало 7 %, а меньше всего было в Зеленой Гуре — 3,5 %. Если брать самый высокий уровень местного руководства, т. е. начальников и заместителей начальников воеводских управлений, то из 161 высокопоставленного функционера евреями были 22 человека[35].

Несомненно, такое количество евреев, непропорциональное их числу в стране (особенно после нацистского террора), бросалось в глаза. Например, келецкий епископ Чеслав Качмарек откровенно сообщал в 1946 г. американскому послу: «Госбезопасность — это организация, сравнимая с гестапо, и руководимая евреями»[36]. Спустя годы упущения в кадровой политике Министерства общественной безопасности признал и один из влиятельных партфункционеров еврейского происхождения Роман Вэрфель (бывший член КПП, главный редактор органа ЦК ПОРП[37] «Нове дроги»): «Даже в пытках нужно соблюдать определенные принципы. Сташека должен бить другой Сташек, а не Мойша. В госбезопасности, как я теперь вижу, было слишком много евреев. Мы не подумали об этом тогда. Мы учли этот момент в торговле… Евреи слишком хорошо разбираются в торговле… и мы решили, что во внутреннюю торговлю в Польше мы их не допустим. Пускай идут во внешнюю торговлю, в издательства, в прессу, но только не во внутреннюю торговлю. А вот о госбезопасности мы не подумали, [а зря], ведь, повторяю, Сташека должен бить другой Сташек»[38].

С чем было связано столь большое число этого нацменьшинства в органах госбезопасности? Прежде всего, играла свою роль традиционно значительная еврейская прослойка среди активистов КПП и ППР. Эти коммунисты, прошедшие через польские тюрьмы и, нередко, советские лагеря, отличались фанатичной приверженностью своей идеологии, а потому воспринимали послевоенные польские реалии как очередной этап в войне труда и капитала. Они с готовностью записывались в ряды сотрудников госбезопасности, спеша воплотить в жизнь обуревавшую их идею. Впрочем, поляков среди таких людей было не меньше, чем евреев.

Немаловажное значение имели также военные переживания: жизнь в гетто, фашистские концлагеря и доносительство соседей. Приход Красной армии воспринимался евреями как долгожданное избавление от шестилетнего ужаса, а потому они намного охотнее, чем большинство поляков, шли на сотрудничество с новой властью.

Нельзя скидывать со счетов и мстительные побуждения: долгое время трактуемые как люди второго сорта, а затем методично уничтожаемые в гитлеровских лагерях смерти, евреи наконец получили возможность расквитаться сполна со своими обидчиками — немцами и поляками.

Наконец, работа в правоохранительных органах давала евреям защиту от насилия со стороны разного рода агрессивных антисемитов, а также обеспечивала их куском хлеба ввиду отсутствия каких бы то ни было других средств к существованию. Последнее, однако, в равной мере относилось и к полякам.

Весьма значительным был также процент евреев среди творческой и научной интеллигенции страны. Само по себе данное явление не было чем-то новым для Польши. Например, в 1929 г. из 7,5 тыс. польских художников и литераторов евреями были 3 тыс. человек, из 9 тыс. ученых — 5 тыс., а из 14 тыс. инженеров и архитекторов — 6 тыс.[39]Всего же, согласно переписи населения от 1931 г., из 3 839 400 лиц, занятых свободными профессиями (включая ремесленников и предпринимателей), евреев насчитывалось 1 997 200[40]. Причиной этого были трудности, которые чинились им при поступлении на работу в госаппарат довоенной Польши. Не видя для себя возможности сделать карьеру, евреи уходили в мелкий бизнес, творчество и гуманитарные области. При этом надо заметить, что как раз деятели культуры относились к наиболее полонизированным слоям еврейского населения Польши (в отличие, скажем, от рабочих и ремесленников, зачастую даже не говоривших по-польски)[41]. Большинство из них были уничтожены в период фашистской оккупации. Остальные же, кто успел бежать в СССР или сумел дожить до прихода советской армии, вскоре после войны либо отправились в Израиль и страны Запада, либо активно включились в восстановление мирной жизни (каковая тогда понималась как строительство социализма). Среди пропагандистов нового, социалистического искусства оказались деятели еврейского происхождения, такие как Павел Хоффман (один из ведущих публицистов послевоенной Польши), Ежи Борейша (директор издательского концерна «Чытельник»), литературоведы Ян Котт, Ежи Помяновский, поэты Адам Важик и Мечислав Яструн. Продолжали свою деятельность бывшие члены КПП философ Адам Шафф (быстро превратившийся в главного теоретика правящей партии) и писатель Юлиан Стрыйковский (известный книгами о еврейских местечках Галиции). В поддержку нового строя высказался и выдающийся польский поэт еврейского происхождения Юлиан Тувим.

К началу 1946 г. в Польше насчитывалось 93 тыс. евреев, причем в это число, судя по всему, входили также те из них, кто вернулся на родину вместе с армией Берлинга (таковых было 16–20 тыс.), а также вышедшие из советских лагерей в соответствии с соглашением о репатриации от сентября 1944 г. (таких насчитывалось около 30 тыс.)[42]. Среди последних было особенно много членов КПП, осужденных за сотрудничество с полицией и разведкой довоенной Польши, а потому не выпущенных из лагерей вместе с остальными польскими ссыльными и заключенными в 1942–1943 гг. Они вышли на свободу благодаря личному вмешательству члена Политбюро ЦК ППР Б. Берута, пользовавшегося особым доверием И. В. Сталина[43]. Мировоззрение этих людей описал один из них — Стефан Сташевский, еврей по национальности, член молодежных структур КПП с 1921 г., отбывший семилетнее заключение на Колыме, а затем занявший пост первого секретаря варшавского комитета партии. Он говорил: «Я вернулся в Польшу как коммунист. Это означает, что всей жизнью и идеологией я был связан с концепциями и программой, которые защищали коммунисты, другими словами — люди, с которыми я много лет сотрудничал… эти люди, которые перед войной пришли вместе со мной в партию — в момент, совсем неподходящий для того, чтобы делать карьеру — не искали высоких постов или лучших условий быта. Уже одним фактом своего выбора они подставляли себя под удар… Эти люди сидели в тюрьмах, их исключали из вузов, выгоняли с работы, они часто отказывались от личного счастья, чтобы воплотить в жизнь свои стремления и идеалы… Я вернулся в Польшу с убеждением, что здесь будет не так, как в Советском Союзе, ибо мы — другие… мы воспитаны в иной государственной и общественной традиции. Я вернулся с убеждением, что мы создадим какую-то новую модель. Общую в основах, но иную»[44].

6 июля 1945 г. было подписано новое польско-советское соглашение о репатриации. Как следствие, к концу июля 1946 г. в Польшу из СССР прибыло 157 420 евреев. В результате численность еврейского населения в стране возросла до 240 тыс. человек. Всего же к концу 1949 г. вернулось примерно 230 тыс. евреев[45]. Такой наплыв в свою очередь вызвал волну погромов, прокатившуюся по Хелму, Хшанову, Ченстохове, Кельце, Кракову, Радому и Жешуву. Особенно кровавый исход имел келецкий погром, произошедший 4 июля 1946 г. и унесший жизни 42 человек[46]. Результатом этого была столь же мощная волна еврейской эмиграции из Польши. В июне — сентябре 1946 г. страну покинуло 63 тыс. евреев. Всего же к июлю 1947 г. в лагерях для перемещенных лиц на территории Австрии, Германии и Италии насчитывалась 121 тыс. беженцев из Польши. В целом с 1945 по 1955 г. Польшу покинуло более 200 тыс. евреев[47]. Среди эмигрантов оказались и два первых председателя Центрального комитета евреев в Польше: Эмиль Зоммерштейн (уехал в 1946 г. в США) и Адольф Берман, брат члена Политбюро ЦК ППР и ПОРП Я. Бермана (уехал в 1950 г. в Израиль, где вступил в местную компартию). К осени 1948 г. в Польше насчитывалось примерно 100 тыс. евреев, а в 1951 г., когда власти запретили выезд в Израиль, — только 80 тыс.[48]

Отношение властей к еврейскому меньшинству в стране было в общем благожелательным. В армии З. Берлинга с самого момента ее возникновения действовали раввины. В феврале 1945 г. правительство выдало разрешение на восстановление Еврейского вероисповедального объединения (с 1946 г. — Конгрегация, с 1949 г. — Религиозный союз веры Моисеевой). К 1947 г. еврейские конгрегации существовали уже в 80 населенных пунктах, в основном — на западных землях. Было восстановлено 40 синагог, свою деятельность осуществляло 45 раввинов. Работали самоуправляемые еврейские религиозные школы всех уровней. Государство даже планировало создать еврейские анклавы, главным образом — на западных землях (например — в Валбжихе)[49]. Тогда же прошли судебные процессы над некоторыми виновниками массовых убийств евреев в Едвабне и Радзилове (Белостокское воеводство), произошедших в 1941 г. Власть также использовала в своих целях погром в Кельце, возлагая ответственность за него на политическую оппозицию и католическую церковь[50]. Обвинения в антисемитизме вообще стали одним из орудий официальной пропаганды, которая таким образом стремилась опорочить всех противников нового строя[51]. Существенную поддержку со стороны властей получили и сионисты (вследствие позиции СССР, который на тот момент рассматривал их как союзников в борьбе с «британским империализмом»). В 1947–1948 гг. в силезском Болькове даже действовал учебный центр боевой организации сионистов «Хагана», где преподавали инструкторы-коммунисты[52]. Но на рубеже 1940–1950-х гг., параллельно с резким охлаждением советско-израильских отношений, ужесточилась и политика в отношении польских евреев, в частности, была свернута деятельность сионистских организаций, распущены все возрожденные еврейские партии и запрещен выезд в Израиль[53].

В 1947 г. при активной поддержке властей и советских спецслужб было создано Товарищество ПАКС — организация христианско-социалистической направленности, чье руководство (Б. Пясецкий, З. Пшетакевич, А. Лашовский и др.) в значительной мере состояло из антисемитски настроенных деятелей, до войны входивших в состав ультранационалистической организации ОНР-Фаланга. ПАКС был необходим властям как орудие против католической церкви, однако упорная юдофобия его лидеров ни для кого не была секретом. Имея тесные связи с верхушкой правящей партии, ПАКС претендовал на роль посредника между государством и костелом, но в то же время не слишком приветствовал «еврейскую группу» в Политбюро и правительстве. В частности, из недр ПАКС вышла так называемая «секретная директива Бермана» — документ, сработанный по образцу «Протоколов сионских мудрецов», в котором польским евреям приписывалось желание захватить все рычаги управления в стране[54].

В 1948 г. в ППР столкнулись между собой два течения. Первое, представленное генеральным секретарем ЦК В. Гомулкой и некоторыми его соратниками по антифашистскому подполью (З. Клишко, И. Лёга-Совиньским, М. Спыхальским, Г. Корчинским, В. Беньковским и др.), выступало против насильственной коллективизации крестьян и воссоздания наднационального органа коммунистического движения взамен распущенного в 1943 г. Коминтерна. Гомулка, кроме того, не был склонен записывать в разряд врагов югославского лидера И. Броз-Тито, против которого была направлена пропагандистская и организационная машина Коммунистического информационного бюро — наследника Коминтерна. Второе же течение, представленное формально беспартийным президентом Польши Б. Берутом (членом КПП с 1918 г.) и большинством членов Политбюро и ЦК ППР (Я. Берманом, Р. Замбровским, Х. Минцем, Э. Охабом, А. Завадским, Ф. Юзьвяком, С. Радкевичем, К. Миялем и др.), слепо следовало курсом И. В. Сталина и обвиняло сторонников Гомулки в правонационалистическом уклоне. Почти все противники генерального секретаря были так называемыми «московскими поляками», то есть во время войны находились в Советском Союзе либо были заброшены в оккупированную гитлеровцами Польшу с советской территории. Эта линия водораздела была очевидна и для советского посла В. З. Лебедева, который в марте 1948 г. сообщал в Москву: «В руководстве ППР сложились и действуют две борющиеся друг против друга группировки: одна — вокруг Гомулки, включающая в себя лиц, зараженных польским шовинизмом, и другая — вокруг Минца, включающая в себя работников партии, которые во время войны находились в СССР и которые характеризуются явно „промосковской ориентацией“»[55]. Понятно, что за такими людьми стояла вся мощь военного, идеологического и репрессивного аппарата СССР. В начале сентября 1948 г. пленум ЦК ППР снял Гомулку с поста партийного лидера. 9 декабря того же года прошла личная встреча опального политика со Сталиным, а спустя пять дней Гомулка написал советскому вождю письмо, в котором, пожалуй, впервые открыто заявил о наличии «еврейского вопроса» в правящей партии Польши. По его словам, в государственном и партийном аппарате страны было слишком много евреев, причем часть из них «не чувствует себя связанной с польским народом… никакими нитями или же занимает позицию, которую можно назвать национальным нигилизмом»[56].

В научной литературе уже высказывалось предположение, что данный пассаж отставного руководителя был вызван стремлением сыграть на всё более нараставших антисемитских чувствах Сталина ввиду явных произраильских симпатий множества советских евреев[57]. Однако подобную точку зрения не позволяет принять сам стиль письма. Во-первых, оно вовсе не похоже на обычный антисемитский пасквиль по образцу пресловутой «секретной директивы Бермана». Гомулка просто перечислял причины, по которым он отказывался баллотироваться в новый состав Политбюро, и среди прочего назвал «персональную», а точнее, кадровую политику партии. Более того, он упомянул, что уже не раз поднимал этот вопрос, и, словно продолжая заочный спор со своими оппонентами, говорил: «Не соответствует истине тот факт, что только серьезный недостаток польских партийных кадров делает невозможным проведение иной, чем существующая теперь, персональной политики»[58]. Во-вторых, если бы Гомулка действительно хотел избавиться от своих соперников по партии, взяв на вооружение пропагандистский арсенал кампании по борьбе с космополитизмом, то, наверное, наполнил бы свое послание соответствующими формулировками. Однако бывший генеральный секретарь этого не сделал. Напрашивается вывод, что Гомулка был искренен, когда говорил, что большой процент евреев препятствует расширению социальной базы партии, и надеялся, что Сталин обратит внимание на этот наболевший вопрос. Неслучайны его слова: «Я располагаю многочисленными документами, подтверждающими, что существующее положение дел в области состояния руководящих кадров как в партии, так и в государственном аппарате вызывает серьезную тревогу и недовольство. В то же время в партии, особенно после августовского пленума [1948 г.], сложилась такая обстановка, когда никто не имел мужества высказать критические замечания против нынешней персональной политики. Недовольство же выражается в кулуарах»[59].

Аналогичную озабоченность высказывали и работники советского посольства. В уже приводившемся донесении советского посла от марта 1948 г. имеются такие строки: «Группа Г. Минца, как всякая подобная группа, идет по ошибочному пути: борясь против польского шовинизма в партии, сама складывается как еврейская группа»[60]. Летом 1949 г., на волне кампании по борьбе с космополитизмом в СССР, посол Лебедев сообщил министру иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому, что руководящая в ПОРП группировка явно страдает еврейским национализмом, покровительствует еврейским националистическим организациям и стремится изолировать Берута от «польских товарищей». «Аппарат министерства госбезопасности, начиная с заместителей министра и включая всех начальников департаментов, не имеет ни одного поляка. Все — евреи. В департаменте разведки работают только евреи…» Посол настаивал на необходимости замены министра госбезопасности и проведении чистки в ведомстве[61].

Даже после смерти И. В. Сталина и спада антисемитской волны в СССР из Польши продолжали доноситься призывы к ограничению числа евреев в руководящих органах. Так, 20 октября 1953 г. министр обороны ПНР К. К. Рокоссовский проинформировал советника посольства СССР Д. И. Заикина, что в политуправлении Войска Польского кадры укомплектованы по семейному и национальному признаку (с преимуществом евреев), а Берут находится под влиянием Бермана, Минца и Замбровского. Советские лидеры (Н. С. Хрущёв, Г. М. Маленков, В. М. Молотов, Н. А. Булганин) откликнулись на это пожеланием польской верхушке сделать оргвыводы и «серьезно заняться выдвижением руководящих кадров из числа выросших и преданных партии товарищей польской национальности»[62].

Из этих заявлений самым шатким выглядит письмо Лебедева, написанное летом 1949 г. Его тезис о потворстве еврейским националистическим организациям (прежде всего, «Джойнту») сильно напоминает аналогичные «заклинания» советской пропаганды того времени, когда везде виделись происки сионистов и космополитов. Лебедев, будучи государственным чиновником, конечно, не мог остаться в стороне от очередной политической кампании, а потому старательно занимался распознаванием еврейского элемента на поднадзорной территории. Чтобы понять, насколько его доклад не соответствовал действительности, достаточно сказать, что как раз летом 1949 г. в Польше интенсивно шел процесс уничтожения всех независимых от ПОРП еврейских структур, в особенности националистических (т. е. сионистских и традиционалистских).

Значительно большего внимания заслуживает сообщение Рокоссовского. Известно, что у него не сложились отношения с руководством ПОРП, которое считало его чужеродным телом в своем организме. Однако вряд ли столь прямолинейный человек, как Рокоссовский, стал бы прибегать к разного рода грязным приемам, чтобы опорочить кадровый состав политуправления Войска Польского. Представляется, что он был искренен, когда указывал, что данное ведомство укомплектовано по семейному и национальному признаку. Очевидно, у министра, как до него у Берлинга и Сокорского, вызывала раздражение бросающаяся в глаза численность евреев в данной структуре.

В принципе, Гомулка был недалек от истины, когда говорил, что часть его однопартийцев страдает национальным нигилизмом. Действительно, многие «московские поляки» рассматривали Польшу как очередной взятый коммунистами бастион, а потому для них не имело смысла рассуждать о каком-то самостоятельном пути страны к социализму. Любой, кто так ставил вопрос, однозначно расценивался как пособник буржуазного национализма. Отсюда и тезис о правонационалистическом уклоне Гомулки. Например, издатель Е. Борейша, идейными и родственными нитями связанный с высшими кругами партаппарата (его братом был заместитель министра общественной безопасности Ю. Ружаньский), сообщал одному из советских дипломатов 30 марта 1948 г.: «…Гомулка, как вы знаете, националист, как и многие поляки». По его мнению, Берман и Минц были «куда более спокойными и рассудительными людьми»[63]. Позднее, когда политическая линия правящей партии радикально изменилась, подобные убеждения начали расцениваться как левацкий курс, особенно присущий «скрытым сионистам». Но в конце 1940-х гг. в таком духе не раз высказывались многие представители государственного и партийного истеблишмента Польши, в том числе и нееврейского происхождения. Например, член Политбюро ЦК ППР и ПОРП Александр Завадский, некоторое время занимавший пост председателя Государственного Совета, утверждал позднее, что отказать в поддержке Гомулке его побудили соображения коммунистического интернационализма. «Мы — не одинокая Народная Польша, — говорил он, описывая настроения того времени. — Мы — Народная Польша, снова связанная узами с другими коммунистическими и рабочими партиями, в том числе с ВКП(б)…»[64]Глава управления общественной безопасности в Лодзи Мечислав Мочар, позднее прослывший лидером партийных антисемитов, заявил в августе 1948 г. на пленуме ЦК: «Советский Союз — это не просто союзник. Для нас, партийцев, это — наша родина, границы которой трудно определить. Сегодня они за Берлином, а завтра — на Гибралтаре»[65]. Таким образом, оба деятеля отстранялись от «националиста» Гомулки с его тезисом об особом, «польском пути к социализму».

В 1949–1951 гг. в Польше проходили многочисленные аресты лиц, заподозренных в правонационалистическом уклоне, а также в связях с югославской и англо-американской разведками. Подготавливался большой судебный процесс В. Гомулки и его «соучастников». Стремясь обосновать наличие разветвленного межгосударственного заговора, верхушка ПОРП сносилась с советским руководством и лидерами других стран народной демократии, где проходили аналогичные процессы над своими «отступниками», вроде Ласло Райка и Трайчо Костова. Смерть И. В. Сталина 5 марта 1953 г., казалось, должна была положить всему этому конец, но Политбюро ЦК ПОРП, раздосадованное, очевидно, тем фактом, что не успело до смерти «вождя мирового пролетариата» провести по-настоящему крупный процесс над собственными «отщепенцами» в партии (в отличие от всех остальных стран советского блока), продолжало раскручивать маховик репрессий. 19 марта 1953 г. снова был взят под арест бывший председатель фракции ППР в Сейме Зенон Клишко (член Компартии Польши с 1931 г.), а 22 мая 1954 г. на тайном судебном заседании был приговорен к пожизненному заключению ветеран гражданской войны в Испании и бывший помощник министра общественной безопасности Гжегож Корчинский. Среди прочего его обвинили в убийствах евреев во время войны (в 1942–1943 гг. его партизанский отряд действительно произвел несколько экзекуций на еврейских коммунистах в рамках внутрипартийной борьбы[66]). Это было беспрецедентным фактом в истории политических репрессий в Польше и, вероятно, вытекало из изменившихся правил игры, когда улучшение отношений СССР с Югославией сняло с повестки дня обычный до тех пор пункт о связях с «титовской агентурой».

После развенчания культа личности и возвращения Гомулки на политический Олимп период с 1948 по 1956 г. стал именоваться в официальной пропаганде «временем ошибок и искажений», а в среде разнообразных антисемитов (в том числе с партийными билетами) получил негласное наименование «еврейского засилья». Причинами этого, как уже упоминалось, являлось, во-первых, большое число евреев в органах госбезопасности, а во-вторых, присутствие нескольких евреев в составе Политбюро ЦК ПОРП. В опровержение этого тезиса также не раз указывалось, что среди людей, непосредственно причастных к установлению в Польше сталинских порядков, было немало поляков, в том числе и самого высокого ранга (первый секретарь ЦК ПОРП Болеслав Берут, премьер-министр Юзеф Циранкевич, министр общественной безопасности Станислав Радкевич, члены Политбюро и Оргбюро ЦК ПОРП Александр Завадский, Франтишек Мазур и Эдвард Охаб, заместитель премьер-министра Зенон Новак, секретарь варшавского комитета партии Казимеж Мияль, председатель Центрального совета профсоюзов Виктор Клосевич, министр обороны Константин Рокоссовский, председатель Центральной комиссии партийного контроля Франтишек Юзьвяк, министр культуры Влодзимеж Сокорский и многие другие). Но нельзя не заметить, что если среди поборников сталинского курса встречались как евреи, так и поляки, то среди осужденных за правонационалистический уклон были только поляки. Такое положение являлось закономерным следствием этнического состава тех активистов ППР, которые весь период войны провели в Польше и привыкли видеть в Гомулке своего лидера. Это также имело свой отзвук в дальнейшей эволюции правящей партии Народной Польши.

Предупреждение Гомулки о глухом недовольстве многих членов партии и работников органов власти кадровым, а точнее, национальным составом правящей элиты имело под собой все основания. Уже вскоре после окончания войны сотрудник советской госбезопасности обращал внимание начальства на то, что значительная часть служащих в государственном аппарате пеняет на еврейское засилье в министерствах и ведомствах. В 1947 г. комиссар по вопросам обеспечения еврейского населения в Кракове информировал верхи: «Сохраняется более или менее скрытая неприязнь к евреям, свойственная также и низам демократических партий (т. е. ППР и ее союзников. — В. В.), хотя и в значительно меньшей степени. То же самое касается армии и милиции»[67]. Последнее подтвердилось в ходе келецкого погрома, когда активное участие в избиении евреев приняли военнослужащие и сотрудники министерства госбезопасности[68]— той самой госбезопасности, чью деятельность, по мнению келецкого же епископа Качмарека, якобы направляли евреи.

Всё это свидетельствовало о том, что бытовой антисемитизм никуда не исчез, даже если часть населения встала на путь сотрудничества с новой властью, принимая, вроде бы, ее лозунги пролетарского интернационализма. Рабочие, крестьяне и интеллигенция, даже вступая в ППР или какие-либо официальные структуры, по-прежнему находились под сильным влиянием польской католической церкви (чье отношение к иудаизму и евреям было хорошо известно), а кроме того, многие из них в прошлом так или иначе взаимодействовали с разными политическими организациями, которые тоже не слишком жаловали евреев (например, крестьянские партии, обвинявшие их в эксплуатации деревни[69]) или даже открыто провозглашали врагами Польши (как упоминавшиеся уже национал-демократы), что не могло не сказаться на мировоззрении масс.

Учитывая всё вышесказанное, можно понять обеспокоенность Гомулки и некоторых других представителей партноменклатуры чрезмерным количеством евреев в партийно-государственном аппарате. Уже в 1949 г. А. Завадский говорил в доверительной беседе: «Для меня совершенно ясно, что группа в лице Бермана, Замбровского и Минца захватила в свои руки фактическое руководство ПОРП и умело отодвигает Берута на задний план… Я считаю, что засилье евреев в партийных и государственных органах Польши является серьезной политической проблемой»[70]. А в конце сентября того же года министр общественной администрации Владислав Вольский (бывший член КПП) в личной беседе с одним из сотрудников советского посольства раскритиковал Я. Бермана, заметив, что из-за господства «лиц еврейской национальности» в министерстве общественной безопасности Москва не получает объективную информацию о событиях в Польше. В апреле 1950 г. Вольский даже обратился к советскому послу с просьбой разрешить ему встретиться со Сталиным, чтобы донести до советского вождя свою озабоченность «еврейским вопросом». Тогда же, согласно спецдонесению ТАСС, член ЦК ПОРП, бывший социалист Стефан Матушевский следующим образом высказался о решении Политбюро ЦК ограничить полномочия Я. Бермана и Р. Замбровского: «Многие работники ЦК — евреи — рассматривают это решение как наступление против партийных работников-евреев, отстранение их от руководства партией… это решение будет горячо одобрено всей партией»[71].

Однако советские верхи не поддались подобным настроениям. Причиной тому, несомненно, было то, что Берман, Минц и ряд других деятелей, которых причисляли к «еврейской группе», являлись доверенными лицами Сталина в ПОРП. А кроме того, как быстро выяснилось, начиная атаку на них, Вольский руководствовался отнюдь не заботой о продвижении польских кадров, а личными амбициями. Как сообщал советник МГБ СССР в Польше, сам Вольский следующим образом объяснял мотивы своих действий: «В настоящее время я веду борьбу с руководством партии. Там есть такие люди, которые хотят меня отодвинуть на задний план, поэтому у меня с ними идет борьба за власть»[72]. В силу этого советская верхушка не поддержала Вольского, когда тот выступил с предметной критикой кадровой политики ПОРП на майском пленуме 1950 г. Результатом этого пленума было исключение Вольского из состава ЦК «за интриганство, двурушничество, за диверсионную деятельность против единства партии»[73].

4. Общественно-политический кризис 1956 г. и обострение межнациональных противоречий

Смерть Сталина, политическая борьба в советских верхах и осторожное дуновение «оттепели» явились толчками к новому столкновению внутри ПОРП. В декабре 1953 г. бежал на Запад один из высокопоставленных функционеров польской госбезопасности Юзеф Святло, ведавший борьбой с «контрреволюцией» в партии (в частности, именно он производил арест В. Гомулки). Его бегство, по всей видимости, было вызвано падением некогда всесильного шефа советских спецслужб Л. П. Берии, опекавшего коллег из Восточной Европы. Вскоре, с сентября 1954 г., Святло начал выступать по радио «Свободная Европа» с разоблачительными передачами о методах работы органов внутренних дел в Польше. Это послужило причиной для разбирательства в Политбюро ЦК ПОРП и позднейшего разделения Министерства общественной безопасности на МВД и Комитет общественной безопасности. Ряд руководителей старого ведомства (С. Радкевич, М. Метковский, Ю. Ружаньский, А. Фейгин) лишился своих постов, в отношении некоторых из них спустя какое-то время были возбуждены уголовные дела «за нарушения социалистической законности». Таким образом, были серьезно поколеблены позиции органов госбезопасности, а опосредованно — и всей правящей элиты. Начались реабилитации и освобождения из тюрем политзаключенных, в том числе пострадавших за правонационалистический уклон. На совещании центрального партийного актива 29 ноября — 1 декабря 1954 г. критике подвергся всемогущий до того момента Я. Берман, а член ЦК В. Клосевич открыто поставил вопрос о юридической обоснованности ареста Гомулки[74].

В конце февраля 1956 г. состоялся XX съезд КПСС, на котором с тайным докладом о культе личности выступил Н. С. Хрущёв. А 12 марта в Москве умер Б. Берут. Начавшееся вскоре в Польше массовое общественное движение за демократизацию и завоевание полноценного государственного суверенитета значительно усилило ажиотаж, связанный с дележом наследства бывшего партийного лидера.

На проходившем в марте 1956 г. VI пленуме ЦК ПОРП обнаружился явный раскол ЦК на две группы — «натолинцев» и «пулавян», трения между которыми будут определять внутрипартийные отношения во 2-й половине 1950-х — 1960-е гг. В историографии сложилась точка зрения, что «натолинцы» (названные так по имени варшавского района, в одном из особняков которого участники группы проводили свои встречи) относились к консервативному крылу правящей верхушки. Они якобы выступали за сохранение жесткого политического и экономического курса при условии отказа от «перегибов» и наказания виновных в «ошибках» старого руководства. Такое мнение, на наш взгляд, звучит слишком упрощенно и не вполне отражает цели этого течения.

Единственное, что не подлежит сомнению, — это стремление «натолинцев» отмежеваться от Берута, Бермана, Минца, Замбровского, Радкевича и их ближайшего окружения. «Натолинцы» в открытую говорили о неумеренной представленности евреев в правящих структурах партии и госбезопасности и, будучи выходцами из рабоче-крестьянской среды, весьма холодно относились к интеллигенции. К наиболее влиятельным «натолинцам» причисляют: В. Клосевича, С. Лапота (заместителя премьер-министра), З. Новака, К. Мияля, Б. Руминьского (министра сельскохозяйственной промышленности и продовольствия), К. Виташевского (заместителя министра обороны, начальника Главного политического управления вооруженных сил), Х. Хэлховского (кандидата в члены Политбюро, председателя президиума воеводского совета во Вроцлаве), Ф. Юзьвяка, А. Завадского, В. Двораковского (начальника Комитета общественной безопасности).

«Пулавяне» же (названные по имени Пулавской улицы в Варшаве, где многие из них проживали), как полагают историки, выступали за ограниченную демократизацию политической системы (в частности, за реальную выборность партийных руководителей), экономические реформы в югославском стиле и либерализацию культурной и научной жизни. Видными «пулавянами» считаются: Р. Замбровский, Л. Касман (многолетний главный редактор официального органа ЦК ПОРП газеты «Трибуна люду»), С. Сташевский, А. Альстер (заместитель председателя Комитета общественной безопасности), Ц. Будзыньская (директор Центральной школы ПОРП), Р. Гранас (директор партийной школы при ЦК ПОРП), Е. Моравский (заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК), А. Верблян (преемник Моравского в Отделе пропаганды и агитации), Е. Альбрехт (председатель президиума варшавского горсовета), В. Матвин (бывший первый секретарь варшавского комитета ПОРП, дважды — главный редактор «Трибуны люду»), Х. Козловская (заместитель заведующего Организационным отделом ЦК), Ю. Коле (заместитель министра финансов), Х. Яворская (председатель Главного правления Союза польской молодежи), Я. Зажицкий (председатель Центрального управления профессионального образования, затем — заместитель министра обороны), А. Старевич (секретарь Центрального совета профсоюзов)[75].

Приведенный перечень показывает, что новый раскол произошел уже не по политическому, а скорее по национальному признаку. Среди «натолинцев» не было ни одного еврея, зато среди «пулавян» их было немало. Вместе с тем потеряло свою актуальность разделение на «московских» и «немосковских» поляков. Представители и той, и другой группы находились в обеих «фракциях». Например, «натолинцы» Виташевский и Завадский во время войны находились в СССР, а их товарищи по группировке Мияль, Хэлховский и Юзьвяк — в Польше. «Пулавяне» Альбрехт и Моравский были участниками антифашистского подполья, а Замбровский и Матвин входили в состав армии Берлинга, сформированной на территории СССР. Но оба течения отказывали в доверии Берману, Минцу и Радкевичу, которые таким образом оказались лишены поддержки в партии и вскоре были выведены из властных структур.

«Пулавянам» принадлежит заслуга развертывания критики сталинизма в Польше. Правда, произошло это уже после знаменитого доклада Хрущёва на XX съезде КПСС. О том, какое влияние на умы польских коммунистов имело выступление Хрущёва, говорит заявление Ю. Стрыйковского, который указывал, что до XX съезда он питал «слепое доверие» к партии, а свою идеологию основывал на работах Сталина; но поскольку партия, продолжал писатель, сама признала, что может совершать ошибки, стало быть, позволено ее критиковать[76]. Глава варшавского комитета ПОРП С. Сташевский, выступая в начале марта 1956 г. на закрытом совещании центрального партактива, назвал «бериевщину» закономерным следствием системы, созданной Сталиным, и выступил с предложением реабилитировать всех польских коммунистов, осужденных за политические преступления. А «Трибуна люду», руководимая В. Матвиным, 10 марта без ведома ЦК опубликовала редакционную статью под заголовком «О культе личности и его последствиях»[77]. Благодаря этому Польша, наряду с СССР, оказалась единственной страной советского блока, где «Тайный доклад» Хрущёва стал достоянием гласности.

При этом не следует переоценивать реформаторский запал «пулавян». Они были категорически против снятия с группы Гомулки ярлыка правонационалистических уклонистов, следуя в этом курсом Берута. Еще весной 1956 г., когда в стране поднималась общественная волна за возвращение бывшего генерального секретаря на пост главы партии, такие люди, как С. Сташевский и Е. Моравский, продолжали твердить, что «гомулковщина» означает отказ от социализма. Впрочем, подобной точки зрения придерживалась и часть «натолинцев» (например, А. Завадский, Ф. Юзьвяк), а также новый первый секретарь ЦК ПОРП Эдвард Охаб. Ничего не имея против восстановления отставного лидера в партии, они воспринимали это лишь как акт его очищения от обвинений в антигосударственном заговоре, но не как признание правильности его политической линии. Охаб вспоминал: «Я говорил в Политбюро: надо с горечью заявить, что мы совершили тяжкую ошибку, обвиняя Гомулку в антикоммунистическом заговоре… После XX съезда КПСС для меня стало совершенно ясно, кто организовал этот „международный заговор“. Я по-прежнему сохранял свою позицию по отношению к так называемому правонационалистическому уклону, но говорил: это дело уже в прошлом, а теперь, сталкиваясь с другими проблемами, мы не должны ущемлять Гомулку и мешать ему вернуться в партию»[78]. 9 мая 1956 г. по поручению Политбюро с бывшим генеральным секретарем встречались Ф. Мазур и З. Новак — два столпа «натолинской» группировки. А на июльском пленуме ЦК произошел горячий обмен мнениями между представителями обеих группировок, в ходе которого общим голосованием было решено отменить постановление III пленума от 13 ноября 1949 г. о выводе Гомулки, Клишко и Спыхальского из состава ЦК за право-националистический уклон и потерю революционной бдительности[79].

Для «натолинцев» не меньшую важность, чем ситуация с Гомулкой, имел вопрос этнического состава руководящих органов ПОРП и госаппарата. Эта тема всплыла на VI пленуме ЦК в марте 1956 г. во время обсуждения кандидатуры нового партийного лидера. Наиболее вероятными кандидатами на этот пост считались З. Новак и Р. Замбровский, причем первый не гнушался прибегать к аргументам антисемитского характера в своем стремлении не допустить избрания соперника. Однако главой партии стал Э. Охаб, кандидатуру которого поддержал присутствовавший на пленуме Хрущёв. Советский лидер исходил при этом из тех же соображений, что и «натолинцы» — «руководить Польшей должны поляки»[80]. По этой причине он советовал «польским товарищам» переместить Р. Замбровского или хотя бы освободить его от курирования кадровых вопросов в ЦК[81]. На том же пленуме, по воспоминаниям С. Сташевского, Хрущёв в личной беседе с некоторыми «пулавянами» предлагал ввести процентную норму для польских евреев в вузах и государственных учреждениях, и подробно живописал антисемитские настроения Сталина на рубеже 1940–1950-х гг.[82]

Собственно, именно предложение избрать Замбровского членом Секретариата ЦК и послужило, как утверждал В. Клосевич, поводом к первому открытому столкновению двух группировок. «Натолинцы», по воспоминаниям Клосевича, вовсе не были поборниками антисемитизма, а лишь выступали против концентрации полномочий в одних руках (в данном случае — Замбровского). И действительно, интервью с этим партийным деятелем, взятое в начале 1980-х гг. журналисткой Т. Тораньской, не дает оснований заподозрить в нем юдофоба. Он вполне отдавал себе отчет в причинах наличия большого числа евреев в партноменклатуре и госбезопасности и был озабочен лишь образом партии в глазах населения страны, которое было весьма податливо на лозунги о «жидо-коммуне». «Если бы в Америке коммунисты взяли власть и на все посты назначили бы негров, мы бы сказали им: не делайте этого, ведь утратите влияние. Следует ли из этого, что мы — расисты?.. — вопрошал Клосевич. — Большим несчастьем оказалось, что когда в 1955 г. наступил расчет [за прошлое], все руководители департаментов в управлении госбезопасности оказались евреями»[83]. В этих словах слышится та же обеспокоенность, что и в письме Гомулки Сталину.

Всё это, однако, не отменяет того факта, что в условиях острого политического кризиса, который переживала ПОРП в 1956 г., призывы ограничить число евреев во власти служили удобным орудием для сохранения собственного положения в правящих структурах. Чувствуя недовольство населения существующими порядками (что вскоре проявилось в познанском бунте и студенческих волнениях), «натолинцы» пытались сделать партию более национальной, чтобы заручиться общественной поддержкой, а заодно удержаться на своих постах. Поэтому «еврейский вопрос» поднимался еще не раз. Например, 2 и 3 мая 1956 г. на заседании Политбюро А. Завадский обрушился с резкой критикой на Я. Бермана, обвинив того в еврейском национализме и потакании «соплеменникам» при назначении на различные посты в своем ведомстве[84]. А на VII пленуме 18–28 июля 1956 г. З. Новак прямо предложил сократить число евреев в руководящих органах. Его речь вызвала бурную дискуссию и получила широкий резонанс в прессе, которая с этих пор начала активно обсуждать тему польского антисемитизма[85].

Выступление Новака оказалось также главной темой бесед сотрудников советского посольства с региональными руководителями ПОРП. Так, например, первый секретарь воеводского комитета ПОРП в Быдгощи Владислав Кручек (бывший член КПП) отметил, что «некоторые члены пленума (по национальности евреи) стали обвинять ЦК ПОРП в антисемитизме. Поводом для этих разговоров послужило выдвижение на крупные руководящие должности членов ПОРП по национальности поляков и соответствующая замена на этих должностях лиц еврейской национальности. Пленум поддержал линию ЦК ПОРП на обновление кадров и осудил разговоры об антисемитизме». Первый секретарь воеводского комитета ПОРП в Кракове Станислав Бродзиньский назвал речь Новака «правдивой» и «ленинской», повторив слова докладчика, что «дальше терпеть нельзя, чтобы на важнейших государственных постах в правительстве и ЦК ПОРП в своем большинстве находились евреи». Первый секретарь воеводского комитета ПОРП в Гданьске Ян Труш сообщил в связи с речью Новака, что «среди людей еврейской национальности, в том числе и членов ЦК ПОРП, распространяются мнения о том, что еврейский вопрос обострился якобы по вине товарища Н. С. Хрущёва, затронувшего этот вопрос во время его последнего приезда в Польшу»[86].

Раздражение по поводу наличия евреев на ответственных постах испытывали не только представители партийной верхушки, но и немало чиновников среднего звена. Очевидно, именно на них прежде всего и рассчитывали те, кто ставил на повестку дня еврейский вопрос. Например, партийный работник из Бялы-Подляски А. Чех (член КПП с 1928 г.) в беседе с кем-то из советских коллег, имевшей место вскоре после возвращения Гомулки на пост первого секретаря, сокрушался, что «стойкие коммунисты оказываются в меньшинстве перед лицом пепеэсовцев, бундовцев и сионистов», так как, по его словам, из 60 членов ЦК поляками были только 26 человек, а из 12 генералов — лишь 4. Особенный гнев у Чеха вызывали: «сионист Мордко (Сташевский)», который в октябре 1956 г. якобы организовал раздачу оружия рабочим, «генерал еврей Спыхальский», который якобы после отставки Рокоссовского разлагает армию, и председатель Госплана Ендрыховский (без объяснений)[87]. В разговоре, состоявшемся 14 ноября 1956 г., секретарь Главного правления польско-советской дружбы (и постоянный информатор советского посольства) Т. Ксенжек обвинил «еврейскую группу» (в лицах Замбровского, Матвина, Моравского, Сташевского, Будзыньской, Гранас и ряда других) в том, что она избавилась от неугодных ей партийных кадров[88]. 27 декабря тот же Ксенжек не без досады заявил сотруднику советского посольства, что, невзирая на массовый отъезд евреев в Израиль и во Францию, Гомулка продолжает поддерживать лиц еврейского происхождения на руководящих постах, что может снизить его авторитет в стране[89]. В августе 1957 г. 2-й секретарь польского посольства в Москве П. Мотрук в разговоре с сотрудником МИД СССР обратил внимание собеседника, что «основные ключевые позиции в министерстве [иностранных дел ПНР] занимают лица не польской национальности». Ответственными за такое положение он считал Ю. Циранкевича, Р. Замбровского, А. Рапацкого и близких к ним людей, которые будто бы намеренно выдвигали на руководящие посты «ревизионистов, выходцев из ППС и АК[90]»[91]. В декабре 1959 г. один из сотрудников посольства СССР сообщил, что в личной беседе представителя Северной группы войск генерала Лактионова с председателем варшавского отделения Лиги друзей солдата полковником Москаликом последний указал на евреев как на источник разброда и шатаний в ПОРП. По словам офицера, более половины ЦК составляли евреи; к таковым он отнес: Циранкевича, Замбровского, Рапацкого, Спыхальского, Охаба, Ендрыховского, Матвина и др., причем лидером этой «еврейской группировки» он считал Замбровского. «Получилось так, что основные рычаги государства, такие как: армия, во главе со Спыхальским и Зажицким, ВВС во главе с Фрей-Белецким, МИД во главе с Рапацким, планирующие органы во главе с Ендрыховским, — оказались в руках евреев. Начальника политического управления Войска Польского генерала Зажицкого товарищ Москалик характеризует как „главаря ревизионистов в Войске Польском“. Товарищ Москалик считает, что засилье евреев в центральных органах является одной из главных причин распространения в ПОРП ревизионистских настроений»[92].

Несомненно, в значительной мере этот упор на «еврейское засилье» был сделан ввиду готовности советской стороны слушать подобные голоса. Как указывалось выше, советская верхушка всегда с подозрением смотрела на присутствие евреев в ЦК ПОРП и не раз выражала свое негодование по этому поводу. Наиболее явно такой подход обозначился на мартовском пленуме ЦК ПОРП в 1956 г., когда Хрущёв сделал упор на «натолинцев». В связи с этим польские информаторы, поставлявшие данные в МИД СССР, неустанно поддерживали у «советских товарищей» ощущение «сионистской угрозы», причисляя к еврям всех подряд и выставляя себя таким образом преданными борцами идеологического фронта. Достоверность этой информации и ее логичность не играли при этом никакой роли. Приведенные выше примеры, когда евреями с легкой руки информаторов оказались даже такие люди, как Циранкевич и Охаб (чистокровные поляки), наглядно демонстрируют уровень этих «данных». Обращение к еврейской теме, кроме того, оказывалось полезным и с бытовой точки зрения. Пример тому являет вышеупомянутый Мотрук, который, поставив в один ряд «лиц не польской национальности» и выходцев из ППС и АК (в большинстве своем не евреев), в продолжение беседы выдал также обширный компромат чуть ли не на всех своих коллег по работе в посольстве, а в заключение попросил устроить дочь в советскую школу и заверил собеседника в готовности к дальнейшему сотрудничеству[93]. Однако нельзя недооценивать и, так сказать, идейный антисемитизм многих чиновников, замешанный на неудовлетворенных карьерных амбициях или же привитый в силу других обстоятельств.

Таким образом, можно констатировать, что раскол ЦК ПОРП на «натолинцев» и «пулавян» был вызван не расхождениями во взглядах на глубину политических реформ в стране, а «национальным вопросом». Причем импульс к размежеванию исходил от «натолинцев». Выступив за сокращение количества евреев в руководящих органах партии и государства, они тем самым заставили еврейскую часть правящей элиты сплотиться и предпринять контрмеры. Масла в огонь подлила позиция советской верхушки, которая откровенно пыталась вмешиваться во внутренние дела ПОРП. Неоднократные призывы Политбюро ЦК КПСС к «полонизации» высших структур власти в ПНР вынудили «пулавян» выступить с тезисом о защите самостоятельности ПОРП от советского давления, что неминуемо привело их в лагерь сторонников расширения национального суверенитета. Первые раскаты этого противостояния прогремели на мартовском пленуме 1956 г., когда ряд членов ЦК (Ю. Ольшевский, С. Сташевский, Л. Касман) критически отозвались о присутствии Хрущёва на данном мероприятии[94]. В дальнейшем, по мере нарастания политического кризиса в стране и при всё более угрожающих знаках со стороны СССР, «пулавяне» начали склоняться к поддержке Гомулки с его концепцией «польского пути к социализму». Одним из первых, кто высказался за возвращение бывшего генерального секретаря на пост главы партии, был не кто иной, как Р. Замбровский — неформальный лидер «пулавян». Произошло это в середине сентября 1956 г.[95]К этому времени всё более независимую позицию от мнения Москвы занимали также первый секретарь Э. Охаб и премьер-министр Ю. Циранкевич, что было следствием давления на них снизу, со стороны прессы, общественности и части ЦК. Появлявшиеся в массовом порядке клубы интеллигенции и комитеты революционной молодежи, манифестации рабочих и студентов, всё более смелые публикации в газетах и журналах, наконец, бунт в Познани — всё это оказывало мощнейшее воздействие на поведение властей. Страна требовала повышения уровня жизни и завоевания полноценного суверенитета. Фигурой, с которой связывались эти надежды, был Гомулка — человек, отважившийся бросить вызов восточному соседу и пострадавший за это длительным отстранением от политической жизни. В таких условиях «натолинцы» с их антиеврейскими призывами и стремлением сохранить в неизменности отношения с СССР оказывались в роли проигравших. Последнюю попытку перетянуть на свою сторону общественность они предприняли 16 октября, в преддверии VIII пленума ЦК ПОРП, который, по всеобщему убеждению, должен был вернуть на пост партийного лидера Гомулку. В этот день орган ПАКС ежедневная газета «Слово повшехне» опубликовала статью своего лидера Б. Пясецкого «Государственный инстинкт». Автор, известный своей лютой юдофобией и тесными контактами с партийными консерваторами, заявил о необходимости вывести из-под огня критики вопросы о сохранении в стране социалистического строя и курса на союз с СССР. При этом он прозрачно намекнул на возможность принятия крутых мер, если события и дальше пойдут так, как они идут[96]. Однако данная эскапада не только не повысила популярность «натолинцев», а напротив, привела к их окончательной дискредитации, обернувшись настоящей травлей главы ПАКС со стороны прессы. Пясецкого не скрываясь называли советским агентом, «ультранационалистом» и пеняли на авторитарный стиль управления в руководимой им организации[97].

Статья Пясецкого прозвучала похоронным маршем для «натолинцев». На VIII пленуме ЦК 19–21 октября 1956 г. почти единодушно было решено вывести большинство представителей этой группы из Политбюро и Секретариата, заменив их «пулавянами» и людьми Гомулки (против этого, по некоторым данным, выступали лишь Ф. Юзьвяк, З. Новак и К. Мияль[98]). Таким образом, вниз по партийной лестнице пошли: З. Новак, Ф. Юзьвяк, Ф. Мазур, К. Рокоссовский, В. Двораковский, Х. Хэлховский. В этой же группе оказались и избранные на предыдущем пленуме в члены Политбюро первый секретарь воеводского комитета ПОРП в Ополе Роман Новак и заведующий Отделом тяжелой промышленности ЦК Эдвард Герек. Вместо них в новый состав Политбюро попали: В. Гомулка, Е. Моравский, И. Лёга-Совиньский (секретарь Центрального совета профсоюзов), С. Ендрыховский (заместитель премьер-министра). Сохранили членство в Политбюро Э. Охаб, Ю. Циранкевич, Р. Замбровский, А. Завадский, А. Рапацкий. Состав самого ЦК также пополнился несколькими людьми. В него вошли: В. Гомулка, З. Клишко, М. Спыхальский, И. Лёга-Совиньский. Секретариат ЦК, вокруг членства в котором было сломано столько копий в марте, теперь состоял из следующих лиц: Э. Герек, Р. Замбровский, В. Матвин, Э. Охаб, В. Яросиньский, Е. Альбрехт.

Поражение «натолинцев» было сокрушительным. Лишь один из них (Завадский) удержался на высшем партийном посту. Очевидно, это было следствием его решительной позиции в момент переговоров с советской делегацией, внезапно нагрянувшей в Варшаву 19 октября. Встреча в президентском дворце Бельведер как никогда четко расставила акценты. С одной стороны оказались гости из СССР (Н. С. Хрущёв, А. И. Микоян, В. М. Молотов, Л. М. Каганович), усиленные советским маршалом К. К. Рокоссовским, с другой — вновь избранное руководство ПОРП. Советские вожди пытались давить на поляков, требуя оставить в Политбюро «выразителей польско-советского союза товарищей Рокоссовского, Новака, Мазура, Юзьвяка». Поляки не прогибались, чувствуя за собой поддержку огромного большинства народа. Москва привела в действие военные рычаги, приказав двигаться на Варшаву расквартированным в Польше советским частям. Однако и это не возымело действия. Польская военная верхушка, хотя и состоявшая из проверенных коммунистов, по сути вышла из подчинения министра обороны К. Рокоссовского и сформировала оперативный штаб. В него вошли: заместитель министра внутренних дел Ю. Хибнер (участник войны в Испании, ветеран армии З. Берлинга, выпускник военной академии им. Фрунзе), командующий внутренними войсками В. Комар (член КПП с 1926 г., выпускник командных курсов Красной армии, один из командиров испанских интербригад, в 1952–1954 гг. — в заключении по обвинению во вредительстве), командующий ВВС Я. Фрей-Белецкий (слушатель военной академии им. Ворошилова), начальник корпуса общественной безопасности В. Мусь (довоенный коммунист, участник обороны Ленинграда, выпускник Школы политических офицеров в Москве), командующий ВМФ Я. Висьневский и ряд других. Появился также и гражданский штаб во главе со С. Сташевским, который, по некоторым данным, начал выдавать оружие рабочим автомобильного завода в Жерани[99]. Возникла реальная опасность советско-польской войны. Понимая это, советская верхушка пошла на попятную и согласилась с изменениями в составе руководящих органов ПОРП. В обмен Гомулка дал твердые гарантии того, что Польша не выйдет из Организации Варшавского договора.

Всплеск патриотических чувств поляков сопровождался обострением антисоветских и антисемитских настроений. Несомненно, что в 1956 г. антисоветизм имел значительно большее распространение, так как угроза со стороны СССР была неопровержимой реальностью. Однако и евреи тоже ощущали себя не вполне уютно. На протяжении 1956 г. антисемитские эксцессы имели место в Бытоме, Валбжихе, Легнице, Джержонёве[100]. В январе 1957 г. корреспондент агентства «Юнайтед пресс» Э. Кавендиш отмечал «зловещее усиление антисемитизма» в Польше, которое, по его словам, использовала в своих интересах растущая оппозиция Гомулке[101]. Как иллюстрацию этого можно привести анонимное письмо, полученное в декабре 1956 г. редакцией «Трибуны люду» и советским посольством: «У простого человека кровь закипает, когда он читает в печати статьи, посвященные ликвидации „антисемитизма“ в Польше. Но ничего не поделаешь, он должен выдержать, ибо знает, что это ведь пишут евреи в собственном интересе… Сегодня каждый в Польше знает, что у нас столько евреев, сколько есть постов министерских, директорских и т. п… Отсюда вывод, что мы снова имеем у себя „господствующую расу“… Мы знаем, кто был Святло и тысячи других палачей в судейских и прокурорских тогах! Это были не поляки, не русские, а евреи!.. Мы не фашисты, мы — социалисты из крови и костей, мы хотим дружбы с СССР… Русские являются нашими побратимами и мы верим в их великую идею равенства, но мы не хотим фикции равенства!.. Если бы не евреи, то сегодня весь народ как один стал бы на сторону коммунистической идеи»[102]. Более точного выражения позиции «натолинцев» трудно и представить.

Аналогичной была и реакция еврейского населения. Как только появилась возможность покинуть страну, началась вторая волна эмиграции в Израиль. В 1957 г. из Польши уехало примерно 40 тыс. евреев[103]. Эмиграция, но уже не такая массовая, продолжалась вплоть до 1960 г. Имелось и встречное движение — из Советского Союза. На основании подписанного 25 марта 1957 г. соглашения о репатриации в Польшу к марту 1959 г. прибыло 224 тыс. человек, среди них — 40 тыс. евреев[104]. Таким образом, после 1957 г. в Польше оставалось всего лишь 25–30 тыс. лиц еврейского происхождения[105].

5. Нормализация ситуации в стране и вялотекущий антисемитизм

Понимая, что выезд большого количества евреев не красит власть перед лицом мирового сообщества, ЦК ПОРП обратился 26 апреля 1957 г. с письмом ко всем членам партии с призывом начать борьбу с проявлениями национализма, шовинизма и расизма[106]. Очевидно, это не помогло, поскольку уже в мае по Варшаве циркулировали слухи (зафиксированные корреспондентом агентства «Синьхуа») о том, что скоро «консервативная группировка» в партии вынудит Гомулку уйти в отставку, а сама, придя к власти, устроит суд над Минцем и Берманом, чтобы возложить на них всю вину за ошибки в области экономики и права. Оба они — евреи, отмечал корреспондент, и это позволит консерваторам «одним ударом убить двух зайцев»[107].

Однако к этому моменту решающее значение имела группа Гомулки, занимавшая центристские позиции между «пулавянами» и «натолинцами». С одной стороны, она продолжила курс на осуждение наиболее одиозных деятелей «периода ошибок и искажений» (были исключены из ПОРП Берман, Радкевич и Метковский, а бывшие заместители министра общественной безопасности Фейгин, Ромковский и Ружаньский оказались за решеткой). С другой же — происходило открытое наступление на свободу прессы и собраний, вызвавшее уже в 1957 г. ряд протестов со стороны деятелей культуры (многие из них даже положили партбилеты на стол либо были изгнаны из партии). Продолжалось выдавливание из власти «натолинцев» (потеряли свои посты Виташевский, Мияль, Руминьский и многие другие), но вместе с тем основной опасностью уже на IX пленуме ЦК в мае 1957 г. был провозглашен ревизионизм, под которым понималось всё, что так или иначе покушалось на всевластие ПОРП.

Внешне всё происходящее выглядело как полная победа «пулавян». Правда, один из их лидеров, С. Сташевский, был в феврале 1957 г. снят с должности первого секретаря варшавского комитета партии (в силу своих чрезмерно либеральных взглядов), но зато остальные пребывали на вершине власти и рьяно проводили новый курс партийного руководителя.

Такое положение категорически не устраивало «натолинцев» и всех, кто так или иначе пострадал от «ветра перемен». Пожалуй, именно с этого времени и имеет смысл говорить о «натолинцах» как о консерваторах. Им не по душе была «уступчивость» Гомулки в отношении католической церкви, отказ от коллективизации, непризнание руководящей роли СССР в мировом коммунистическом движении и, разумеется, обилие евреев во властных структурах. Казимеж Мияль уже в январе 1957 г. заявлял, что политика обновленного руководства ведет к восстановлению в стране капитализма. В мае и июне 1957 г. по стране ходили листовки, в которых Гомулка обвинялся в ревизионизме. Автор их остался неизвестен. В марте 1958 г. на очередном пленуме ЦК линию Гомулки открыто раскритиковали «натолинцы» В. Клосевич и С. Матушевский, за что немедленно поплатились своими постами.

Сходные идеи витали тогда среди некоторых рабочих, бывших сотрудников госбезопасности, ряда журналистов, а также деятелей культуры, утративших популярность после разоблачения культа личности. Например, по сообщению советского писателя М. Соколова, посетившего Польшу в декабре 1957 г., многие лица в разговоре с ним выказывали недовольство происходящим в Польше. Уже в поезде ему довелось встретить бывшего военного атташе в Пекине, «старого коммуниста и рабочего» С. Висека, который, получив отставку, выражал крайнее негодование на политику министра обороны Спыхальского и вообще всей линией руководства ПОРП. По его словам, Польша в своем развитии пошла вспять, и лучшие люди оказались не у дел. То же самое заявляли в Варшаве бывший заместитель заведующего Иностранным отделом ЦК Т. Тщалковский и бывший председатель правления Союза польских литераторов Л. Кручковский. А писатели С. Р. Добровольский и Л. Пастернак жаловались советскому коллеге, что их больше не печатают, называя «сталинистами»[108].

На этой почве произрастала неприязнь к Хрущёву как к зачинателю «оттепели». Сталинисты с надеждой направляли свои взоры в сторону Китая, который придерживался намного более консервативных позиций. В свою очередь, представители правящей элиты Польши характеризовали такие взгляды как «догматизм». Один из «догматиков», журналист Казимеж Яжембовский (сотрудник газет «Хлопска дрога» и «Валька млодых») так характеризовал позднее свои воззрения: «Считал и считаю, что со смертью Сталина произошел упадок передовой роли Советского Союза в международном коммунистическом движении. Его наследники — Маленков, Хрущёв или Брежнев — уже не соответствовали этой роли. Всех их превосходил Мао, представлявший страну с миллиардным населением»[109]. Представители «догматизма» начали собираться в доме Яжембовского, установили контакт с китайским посольством и стали распространять документы Компартии Китая. На встречи с ними приходили некоторые деятели ПАКС (например, Рышард Рейфф, член правления этой организации и позднейший ее председатель). Группа получала деньги из китайского посольства. В марте 1959 г. в кулуарах Дворца науки и культуры в Варшаве, где проходил III съезд ПОРП, ходила по рукам листовка, обвинявшая Гомулку в потакании евреям. В ее написании подозревались К. Мияль и секретарь ЦК С. Лапот. Оба партийных функционера были тут же сняты со своих постов в ПОРП.

В декабре 1963 г. появилась первая большая брошюра «догматиков»: «Победа в борьбе! Пассивность и молчание — это гибель!». Непосредственными авторами ее предположительно являлись молодые журналисты Юзеф Снециньский, Станислав Сенкевич, Рышард Конарский и ученый Анджей Калестыньский. Окончательную редакцию, вероятно, осуществил К. Мияль. Документ обращал внимание читателей на последовательное проникновение международного капитала во все сферы жизни польского общества и усиление буржуазной идеологии. Проводниками империалистического влияния назывались сионисты и троцкисты, под давлением которых якобы произошло освобождение главы польского епископата кардинала Стефана Вышиньского, восстановление уроков религии в школе и активизация «реакционной части клира». ПОРП обвинялась в отходе от генеральной марксистско-ленинской линии, а ее руководство — в том, что стало марионетками в руках «буржуазных интеллектуалов»[110]. На средства албанского посольства брошюра была размножена и в количестве 10 тыс. экземпляров разослана работникам партаппарата, а также делегатам IV съезда ПОРП, проходившего в июне 1964 г. За это Мияль был снят с должности директора Инвестиционного банка и на два месяца помещен под домашний арест. В начале августа 1964 г. были схвачены основные участники «догматистской» группы (Яжембовский, Снециньский и др.). Следствие над ними вел лично заместитель министра внутренних дел Франтишек Шляхчиц, а на беседы с заключенными приходил руководитель Главной комиссии партийного контроля Р. Новак. В начале сентября обвиняемые были приговорены к нескольким месяцам заключения за распространение ложных сведений о Народной Польше. Позже сроки были увеличены до трех лет. За решетку попали Яжембовский, Сенкевич, Снециньский, а также рабочий Мечислав Фельчак. Фамилия Мияля в ходе судебного процесса не поднималась.

4 декабря 1965 г. Мияль (согласно его собственному утверждению) основал в подполье Коммунистическую партию Польши. Вместе с ним у истоков этой партии будто бы стояли известные люди, занимавшие при Б. Беруте высокие посты: В. Двораковский, Х. Хэлховский, С. Бродзиньский. В феврале 1966 г. Мияль выехал в Албанию, откуда начал от имени Компартии Польши рассылать через албанское посольство антигомулковские листовки. Эти листовки отправлялись на адреса партийных чиновников и в редакции газет и журналов. За их распространение в 1966 г. милиция арестовала бывшего члена КПП В. Ровиньского и ветерана гражданской войны в Испании, бывшего члена Компартии Франции Б. Маслянкевича. Последний возглавлял после войны Люблинское управление гражданской милиции, но в 1953 г. был переведен на незначительную должность в министерство лесной промышленности, а в 1960 г. и вовсе отправлен в «почетную ссылку» в Корею в качестве члена контрольной комиссии. Очевидно, такое понижение воспринималось им как забвение прежних заслуг, в силу чего он взялся лично разбрасывать листовки «догматиков». Тогда же «Радио Тирана» создало польскую редакцию, которая призывала поляков свергнуть господство «сионистов» и «ревизионистов».