Загадка Туринской Плащаницы

Тертуллиан полагал, что в таких ситуациях истинно верующий не будет сомневаться в своих убеждениях, предпочитая отречься от очевидности. Таким образом, четко и ясно провозглашался приоритет перед наукой и философией.

Было бы логичней исходить из другого принципа, не противопоставляющего веру и рациональное знание. Вспоминаются слова Иисуса: «Кесарю – кесарево, Богу – Божье». Однако в те далекие времена, когда только еще формировались некоторые науки, а философия во многом оставалась религиозной, прочную опору для мировоззрения представляла именно вера. Тем более, если речь шла не об отдельных высокообразованных мыслителях, а о народных массах.

Утверждая приоритет религии, Тертуллиан тем самым достаточно резко отделил ее от рациональных знаний. И это было важным достижением. Пусть даже наука и философия превратились в «служанок религии», они обрели свое лицо, обособились и получили возможность развиваться самостоятельно. Со временем они окрепли и смогли из служанок превратиться в полноправных независимых «господ».

Тертуллиан высказывался против философии и не признавал абстрактно-теоретического разума. Он отдавал предпочтение практическому естественному рассудку, знаниям, основанным на опыте и наблюдениях. В Боге он видел не сверхъестественное, а некое духовное тело. Вселенная устроена целесообразно, гармонично, разумно, что указывает на единство мирового порядка. «…Логос, то есть слово или разум, является художником (архитектором) Вселенной». Так учил Тертуллиан. И пояснял: подобно античным мудрецам, признававшим господство в мире логоса, христиане признают «то слово, разум и силу, через которые Бог сотворил все… особою духовною сущностью».

Итак, во Вселенной и душе человека изначально присутствуют разум, закон, порядок (логос). Отсюда – вера в целеустремленность мирового развития. Надежда на торжество добра и справедливости, оптимизм бытия. Это во многом определило привлекательность христианства среди «язычников». Стоики, например, придерживались сходных представлений, но только лишь с позиций философии. Их религиозная вера опровергала идею единого Разума, «управляющего» мирозданием. Юпитер, о котором, кстати, упоминал Тертуллиан в связи с толкованием «логоса», не годился на такую роль уже потому, что был «богоначальником», а не всепроникающим Духом и не покровителем людей.

Тертуллиан называл античных философов «патриархами еретиков». Его преувеличенная критика философии как элемента духовной культуры была отчасти оправдана: христианской идеологии приходилось в ту пору выдерживать не только политические и религиозные гонения, но вдобавок утверждать свое интеллектуальное достоинство. Их общины состояли преимущественно из малообразованных людей, а потому просвещенные римляне относились к ним с презрением или иронией.

В отличие от Тертуллиана его современник Тит Флавий Климент постарался утверждать истины христианства, не отрекаясь от античной философии. По его словам, именно труды греческих мудрецов являются Заветом, полученным ими от Господа, тогда как Ветхий Завет был адресован иудеям. Правда, Климент критиковал учение Эпикура и отчасти Демокрита за их материализм.

Учеником Климента, создавшего в Александрии богословскую школу, был Ориген. Он также стремился использовать достижения античной философской мысли для упрочения идейных основ христианства. Он отстаивал принцип свободы воли – предоставлении человеку возможности выбора между верой и безверием, добром и злом. Приближая образ Иисуса к восприятию верующих, он утверждал, что Спаситель явлен как посредник между Богом и людьми.

Идеи Оригена развивал Арий. Согласно его представлениям, Христос как Сын Божий не может быть равным Отцу. Ведь сотворение мира произошло задолго до рождения Иисуса Христа. К тому же сын должен подчиняться отцу. Следовательно, Спаситель есть человек в наивысшем своем проявлении, обожествляемый, но не равный Богу.

Церковь осудила такое воззрение как еретическое, умаляющее авторитет Иисуса Христа. Пожалуй, с позиций сугубо философских (и без противоречия с Новым Заветом) арианская ересь была обоснована; логичность доводов Ария очевидна. Но тут вступает в силу принцип Тертуллиана: преимущество веры перед логическими доказательствами. Кстати, именно Тертуллиан одним из первых провозгласил непостижимость догмата о Святой Троице – триединстве Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.

Противником арианства выступил Афанасий Александрийский. На Никейском соборе, созванном в 325 году императором Константином, победу одержала концепция Афанасия. Однако арианство по-прежнему оставалось популярным. Прошло более полувека, прежде чем догмат о триединстве Бога был окончательно утвержден церковью как основополагающий. Важность его объясняется неустанной борьбой христианства с многобожием. Признание раздельностей Творца, Сына и Духа стало бы принципиальной уступкой политеизму.

О догмате Троицы после Афанасия много писал крупный богослов из Каппадокии (Малая Азия) Григорий, епископ Нисский. Он приложил немало усилий для обогащения христианского учения идеями античных мыслителей. Однако в отличие от Оригена и по стопам Тертуллиана считал философию «служанкой» теологии. Григорий возражал против тертуллианского представления о телесности души, провозглашая ее бессмертность и бесплотность. Ибо только такую душу по своему образу и подобию мог сотворить Бог.

Григорий успешно отстаивал христианскую апологетику от влияний дуализма манихейства и натурализма сторонников учения стоиков. Он обосновал идею Бога как сверхъестественного непостижимого существа, пребывающего в триединой ипостаси.

Великий синтез

Химические реакции бурно протекают на контактах двух или нескольких сред. Вот и новые теории, области знания, возникают при взаимодействии наук. То же относится к духовной культуре вообще. В переходные эпохи при взаимном проникновении различных идеологий нередко происходит великий синтез идей.

Яркий пример тому – творчество одного из столпов христианской апологетики, вдохновенного теолога и проницательного философа Аврелия Августина. В своем духовном развитии он отразил важнейший этап эволюции человечества: переход от эпохи разума и приоритета материальных ценностей к эпохе веры и ориентации на высшие идеалы.

Почему нас должен интересовать тот давний период и его яркий представитель? Какое все это имеет отношение к теме Туринской Плащаницы?

На мой взгляд, современная техническая цивилизация переживает серьезнейший кризис. Безумная погоня за максимальным комфортом, абсолютный приоритет материальных потребностей ведет к ускоренному оскудению природных ресурсов, природным и техногенным катастрофам, локальным (пока еще) военным конфликтам. Пока еще далеко не все понимают, что в ближайшие десятилетия реален глобальный Апокалипсис. Единственный выход – переход к новой цивилизации, ориентированной на духовные ценности. Необходимо резко ограничить во всех странах военные расходы и непомерно растущие материальные потребности богатейших, к тому же далеко не лучших представителей рода человеческого.

Такой переход может осуществиться только осознанно, целенаправленно – прежде всего именно в духовной сфере. Одна лишь рациональная научная мысль тут бессильна. Ведь речь идет о будущем, о том, что еще не свершилось. Значит, приходится опираться на веру. Но вера эта должна исходить не только из религиозных текстов. В Апокалипсисе, Откровении Иоанна Богослова, завершающем Новый Завет, ярко и образно сказано о неизбежном конце света. Разве это оказало благотворное воздействие на христианские страны, которые активней других проводили и проводят захватнические войны, уничтожают природные ресурсы ради самых низменных материальных потребностей своего «золотого миллиарда»? Ни в коей мере!

Вот почему нам следует обратиться к опыту прошлых эпох, осмыслить закономерности духовных исканий и религиозного обновления. Необходимо преодолеть косность и бессилие традиционных верований, где преобладает механическое исполнение обрядов без осознания сути бытия человека, смысла его жизни, смерти и возможного бессмертия. Не для того ли явлена нам Туринская Плащаница, чтобы пробудить жгучий интерес к этим проблемам?

…Итак, обратимся к духовному опыту Аврелия Августина, осуществившего синтез религиозных идей христианства с великими философскими достижениями античности на уровне науки своего времени. Путь его духовного развития был не прост. Он в юности испытал увлечение «язычеством», античной философией, а также плотскими удовольствиями. Чуть позже он стал приверженцем учения Платона и его последователя Плотина. Следующим шагом стало увлечение манихейской ересью. Испытал он и разрушительный скептицизм, сомнение в том, что есть на свете правда-истина. После всех интеллектуальных искушений, исканий и сомнений он осознанно пришел к христианским убеждением. Его труды вошли в золотой фонд патристики.

Одна из особенностей Августина как мыслителя – умение пристально вглядываться в самого себя, обдумывать движения своей души. Этот глубокий психологизм позволял ему не просто умствовать холодным рассудком, но думать со всей страстью, с напряжением духовных сил, с подлинным вдохновением. Это позволило ему создавать замечательные сочинения, высказывать проницательные суждения и, между прочим, громить еретиков, ниспровергая ложных кумиров.

В основе философии Августина – стремление постичь высшие истины, первооснову мироздания, а также самого себя. В «Монологах» он, то есть его душа, ведет «монодиалог» с Разумом. На вопрос, что он желает знать, Августин отвечает:

– Я желаю знать Бога и душу.

– А более ничего? – спрашивает Разум.

– Решительно ничего.

Казалось бы, знание Бога, управителя и творца Вселенной, объемлет все сущее, включая человека. Однако Августин отделяет от всего остального внутренний мир человека – микрокосм. В его учении человек наделен Богом свободой воли. Внутренний мир человека непостижимо сложен, подобно Мирозданию. Как писал Августин: «Есть нечто в человеке, чего не знает и сам дух человеческий, живущий в нем».

Его можно считать одним из гениев самопознания. Это великое искусство помогло ему лучше понимать и других людей, и суть философии, и некоторые черты окружающего мира. Но он не сделал следующий шаг от античного завета: «Познай самого себя». Он провозгласил: «Превзойди самого себя». Это значит – устремляйся к высшему, преодолевай свою низменную природу ради высших благ – триединства истины, добра и красоты, скрепленных любовью.

Сам Августин последовательно, с немалым трудом и старанием преодолевал свои заблуждения на пути к истинной христианской вере. Справедливо отметил А. А. Столяров: «В противоположность скептицизму Августин отстаивает человеческое счастье в Богопознании; в противоположность язычеству – спасение во Христе; против манихейского дуализма – монизм благого Бога; против донатистов – единство церкви; против пелагиан – благодать и высшую разумность предопределения. Но какие бы понятия им не употреблялись, суть остается одна: стержень августиновского мировосприятия – любовь, благодать и в конечном счете вера».

Надо только дополнить. Подобно жизненному пути мыслителя, его учение не было последовательным и непротиворечивым. В этом можно усмотреть достоинства, а не ущербность. Ведь все живое развивается и существует именно так – в борениях, противоречиях, непостижимой для простой логической схемы сложности. Недаром сам Аврелий считал: «Высший Бог… лучше познается незнанием». В то же время он был далек от восхваления невежества. Его принцип: «Верую, чтобы понимать». Но, отдавая отчет в ограниченности разума человека и в необходимости – за пределом знаний, рассудка, логики – полагаться порой на чувства, интуицию, откровение.

Свои первые крупные сочинения («Против академиков», «О блаженной жизни», «О порядке») он написал еще не приняв крещение, в результате свободных философских дискуссий с друзьями. В этих работах он расточает похвалы античным мыслителям и охотнее ссылается на них (в частности на Варрона), чем на Священное Писание. Академиками он называет скептиков, которые благодаря логическим ухищрениям, софистике, отрицают саму возможность постижения истины, доказывают бесполезность поисков ее.

Опровергая такие выводы, Августин блестяще использовал оружие противников – логику. Рассуждал так: утверждение, будто познать истину невозможно, в корне противоречиво. Если оно справедливо, то тем самым опровергается невозможность познания истины, ибо утверждение скептиков будет абсолютной истиной.

Но Августин вовсе не склонен бездумно повторять какие-либо авторитетные высказывания, пусть даже освященные именами библейских пророков. По его словам, вера в авторитет необходима «для пользы простейших… более тупоумных или занятых житейскими заботами». «Если они слишком ленивы, или привязаны к иным занятиям, или уже неспособны к науке, пусть они верят».

По его мнению, у человека есть настоятельная потребность в понимании бытия: «Душа питается не чем иным, как разумением вещей и знанием». Впрочем, все это написал он в своих ранних сочинениях. Но ведь человек, тем более мудрый и честный, не отрекается от самого себя, собственных убеждений и всерьез продуманных идей. Хотя, конечно же, он способен пойти дальше в интеллектуальных исканиях и открытиях.

Свой путь самопознания Аврелий Августин изложил в «Исповеди», а религиозную философию – в трактатах «О Троице», «Монологи», «О Граде Божьем». Он не был склонен к систематичному изложению материала, не ограничивался строгими рамками избранных тем. Его рассуждения свободно переходили от одного предмета к другому. В частности, он превосходно разрабатывал проблему времени. Пришел к выводу: «Правильнее не называть времена – прошедшее, будущее, настоящее, а говорить так: “настоящее прошедшего”, “настоящее настоящего” и “настоящее будущего”. Некие три времени эти я не увижу нигде в другом месте, кроме как в душе».

Проблему теодицеи Августин решил так, чтобы снять всякую ответственность Творца за зло, присутствующее в мире. По мнению Августина, Бог олицетворяет совершенство, добро и порядок; Его идеи великолепны, однако, воплощенные в материальные формы, могут иметь некоторые изъяны. Люди, наделенные свободой воли, тоже нередко являются носителями зла, за которое ответственны именно они.

Общие идеи Августин соотносил с конкретными событиями. Он воочию наблюдал крушение великой Римской империи. В подрыве ее основ обычно упрекали христиан. Августин отвергал подобные обвинения и возлагал вину за гибель империи на духовную деградацию ее граждан, погоней за греховными низменными удовольствиями. «Когда человек живет по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу», – утверждал Августин. Вот почему заслуженная кара постигает нечестивцев.

Философию историю человечества он толковал в соответствии со Священным Писанием как предопределенный путь от младенчества (от времен Адама и Евы до Всемирного потопа) к детству, отрочеству, юности и зрелости к старости. Зрелость была ознаменована явлением Христа, а старость завершится вторым Его пришествием и Апокалипсисом.

Как видим, это была своеобразная теория общественного прогресса. Она предполагала постоянное противостояние «двух Градов» – небесного и земного, возвышенного и низменного, светлого и нечистого, Божественного и сатанинского. Люди, имея свободу выбора, тяготеют к тому или другому граду, живут по Богу или по дьяволу. Но все это свершается в мире, осененном Божьей благодатью.

Получается логическая нелепость: добро и зло, противоположные по своей природе, объединяются в добро. Августин признавал нарушение правила диалектики в таком тезисе, но утверждал, что в реальной жизни подобные противоречия естественны; законы формальной логики не абсолютны и порой опровергаются жизнью. (В науке XX века утвердился аналогичный «принцип дополнительности», предполагающий возможность совмещения в одном явлении двух взаимоисключающих начал, например, свойств волны и корпускулы в микромире.)

Августин был чужд бесстрастности: «Ибо нельзя себе представить блаженство без любви и радости». А потому и наслаждение красотой есть благо, если только оно сопряжено с тягой к высшему, божественному (но уж, безусловно, не с удовлетворением низменных эгоистических позывов плоти).

Признавая приоритет веры и воли перед знанием и рассудком, Августин и в этом случае склонялся к идее некоего обобщающего, единого начала: «Разумей, чтобы мог верить; верь, чтобы разуметь». Однако подлинное познание невозможно без озарения, ибо только тогда открывается нечто возвышенное, превышающее силы человеческого разума, приобщающее к божественным истинам.

В общем, мировоззрение Августина, достигшего зрелого возраста, было пронизано идеей Бога. Философии определялась подсобная роль; церковь Христова признавалась олицетворением Града небесного, тогда как государство – земного. Праведники, стремящиеся жить по Богу, противопоставлялись грешниками, живущими «по человеку», а значит, ввергаемые в сатанизм.

Нетрудно заметить, что в некоторых этих воззрениях зло активно противостоит добру, а во Вселенной, сотворенной всеблагим, всемогущим, всеведущим Богом, имеются земные владения дьявола. Такое разделение, по мнению В. Виндельбанда и некоторых других философов, свидетельствует о том, что «Августин не вполне отрешился от своей юношеской наклонности к манихейству».

В действительности дело, пожалуй, не в такой странной для зрелого мыслителя ученической привязанности к некой концепции. Несравненно существенней честность, искренность духовных исканий Августина, не позволившие ему твердить канонические догмы. Он не подстраивал факты, наблюдения, личный опыт под готовую идею. Видел, что в мире зло не только пассивно (вызывается ошибками, незнанием, оплошностями, бездеятельностью, заблуждением), но порой и свирепо-активно, обдуманно, основано на сознательной лжи, лицемерии, предательстве. Единое Мироздание с единым Творцом и Владыкой обладает и некоторой долей двойственности, ибо ему свойственно не только несовершенство, но и активное зло. Эту мысль Августин не сформулировал, однако она следует из его взглядов.

Рассматривая достижения великого мыслителя, пытливого искателя истины, следует учитывать весь его духовный опыт, все творения, а не только самые поздние или непротиворечивые. Нередко на склоне лет интеллект слабеет, творческие потенции угасают, утихают дерзания духа. Поэтому мы вправе обращаться и к Августину как единой личности на всем его творческом пути в том «вечном настоящем», включающем былое, нынешнее и будущее, о котором сам он писал. Это вечное настоящее соединяет всю жизнь Августина, и нас с вами, и тех, кто останется на Земле после нашей смерти.

Итак, философия христианства складывалась постепенно, в борениях разных школ и мнений. Формировалась единая идеология. Она не лишена противоречий, хотя решительно отвергает любые отклонения от канонических взглядов, словно уже достигнута абсолютная истина. Одновременно укреплялась и церковь как централизованная организация, претендующая на духовную власть над верующими (далеко не всегда основанную на свободе выбора уже потому, что крестят нередко младенцев).

Ограничение философско-религиозных творческих исканий привело к новому революционному перевороту в духовной культуре. Вспышка свободомыслия определила наступление эпохи Возрождения, а следом – Просвещения… Впрочем, это уже другая тема. Отметим только: всегда есть люди, стремящиеся расширить горизонты познания.

Духовная сытость, пожалуй, – один из смертных грехов. Во всяком случае, это унижение разума человеческого. Ведь он дан человеку для познания мира и самого себя, для поисков истины, а не бездумного существования.

…Пока в нас не угас творческий дух и пытливый ум, продолжим наше исследование.

Возможно, главная тайна Туринской Плащаницы сопряжена с новой возможностью на основе данной реликвии обдумать философию христианского учения и привести его в соответствие научным идеям. Другая тайна относится к мучительной проблеме смысла смерти и возможности воскрешения из мертвых. Можно слепо верить в такую возможность, надеяться на бессмертие души (и не в аду, а непременно в раю). Ну, а мы исследуем ее с позиций здравого смысла, разума и опыта, на основе науки.

Глава 4

Биологическая вечность

…Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, Свои дела вершила без затей. Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы. Природы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее. Николай Заболоцкий

Проклятье свыше или избавление от мук

«Смертию смерть поправ». Так поют на Пасху о воскрешении Христа.

Христиане свято хранят плащаницы, символизирующие саван, из которого, по преданию, восстал из мертвых Христос. То, что судьба преподнесла нам Туринскую реликвию, можно расценивать как призыв к раскрытию тайны, связанной с ней, а значит, и с воскрешением Христа.

Проще всего – признать чудо, ниспосланное свыше. Это избавляет от необходимости напрягать ум, искать и сомневаться. Но раз существует плащаница, похожая на подлинную, наш долг – перед наукой, Природой, Правдой и Богом – выяснить, что это такое. Ссылка на чудо исключает подобные поиски. А это недостойно мыслящего человека. На то и дарован нам разум, чтобы с его помощью отыскивать истину во что бы то ни стало.

…Почему людей с древнейших времен волнует проблема бессмертия? Потому что каждого из нас рано или поздно ожидает неизбежная встреча с небытием. Можно ли избежать роковой встречи? Или она относится только к нашему телу, тогда как душа, освободившись от материальной тяжести, воспарит в бессмертие?

Обо всем этом следовало бы поразмыслить без всяких обиняков, пытаясь хотя бы приблизиться к истине. Не следует ссылаться или уповать на чудо там, где естественно проявляет себя Природа.

Перефразируем известную поговорку: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты». Враг всего живого – смерть.

Выдающийся русский мыслитель Н. Ф. Федоров утверждал, что над смертью восторжествует воскрешение всех обитавших на Земле. Высок сыновний нравственный долг живущих перед теми, кому обязаны они величайшим благом жизни.

Федоров попытался приговорить смерть к смерти.

Пожалуй, попытка эта вызвана прежде всего отчаянием и стремлением во что бы то ни стало преодолеть леденящий ужас небытия.

Вспомним страх смерти, знакомый каждому из нас. Лев Толстой переживал его мучительно, и не только за себя, но и за своих детей: «Зачем мне любить их, растить и блюсти их? Для того же отчаяния, которое во мне, или для тупоумия? Любя их, я не могу скрывать от них истины, – всякий шаг ведет их к познанию этой истины. А истина – смерть».

В религиозных учениях этот страх обычно «нейтрализуется» верой в бессмертие души. Говорят, что американский философ У. Джемс даже обещал после своей смерти найти способ духовного общения с друзьями. Но, как заметил И. И. Мечников, он так и не выполнил своего обещания.

Проблеме смерти уделено немало внимания едва ли не во всех религиозных и философских системах. И неудивительно: люди с глубокой древности осознали неизбежность окончания жизни каждого. Расставание навсегда с любимым существом наносит жестокую душевную рану. Так хочется верить, что встреча еще предстоит где-то в иномире!..

Судя по всему, такую возможность люди стали предполагать сравнительно поздно, уже в исторический период, когда возникли государственные структуры, письменность, первые философские представления. До этого, как показывают наблюдения за племенами, сохранившими культуру каменного века, представления людей о загробном существовании были самые неопределенные. Они полагались на свой жизненный опыт, а не мечтания и надежды. А он свидетельствует: смерть неизбежна, умерший не возвращается в этот мир, а где он может пребывать – неведомо. Другое дело – память о нем. Ее старались сохранить и поддерживать. Скажем, папуасы оставляли для этого нижнюю челюсть близкого родственника.

Надежды на бессмертие возникли, как свидетельствуют древнейшие литературные памятники, не менее пяти тысячелетий назад. В «Эпосе о Гильгамеше», созданном в Двуречье около III тысячелетия до н. э., главный герой озабочен поисками цветка бессмертия, растущего, как в конце концов выяснилось, на дне океана. Гильгамеш хотел вернуть из небытия своего любимого друга Энкиду.

По воле бога Эа было открыто в земле отверстие. Из него, как ветер, возник дух Энкиду. Гильгамеш попросил рассказать ему о подземном царстве. Дух не хотел сначала исполнить это желание, чтобы не заставить друга горько плакать. После повторной просьбы последовал ответ:

– Друг мой, тело мое, которого ты касался, веселил свое сердце, — Как старое платье, едят его черви!.. Червь его пожирает, полно оно праха!

Но в то время как плоть разлагается, души умерших пребывают в подземном царстве. Там каждому уготована такая судьба, которой она достойна по делам земным. Более других утешены души тех, о ком вспоминают с любовью и признательностью. А участь тех, чей дух никто не чтит, – питаться объедками в тоске и печали.

Таково первое дошедшее до нас упоминание о бессмертной душе и посмертном воздаянии. Позже идею эту восприняли многие народы Ближнего Востока, Европы, Северной Африки. Она утешала в скорби о почивших, ослабляла страх смерти, внушала надежду на справедливое воздаяние за добро и зло если не в этом, то в каком-то ином мире.

Кстати, в том же «Эпосе о Гильгамеше» рассказано о чудесном подземном мире с каменными многоцветными цветами. Это уже реалистичные картины порожденных природой Земли драгоценных самоцветов. Так что души умерших, судя по всему, пребывают в каком-то ином пространстве бытия или в нематериальной форме.

У древних египтян около четырех тысячелетий назад пользовалось популярностью сочинение «Разговор разочарованного со своим духом». Там высказана оригинальная мысль: «Смерть стоит передо мной, как выздоровление пред больным».

Есть о чем задуматься: смерть – как выздоровление от жизни. Сколько надо претерпеть разочарований, чтобы прийти к такому выводу! Какой должна быть жизнь, чтобы избавление от нее казалось благом?!

Размышления о сути жизни и смерти с позиций единобожия неизбежно вели к мысли, что и то и другое дано свыше. Но если Бог дарует жизнь, то почему она пресекается безвозвратно? Почему не удостоен человек жизни вечной? Чем он прогневил Бога?

Ответ на этот вопрос древних евреев приведен в Ветхом Завете уже в 3 главе Первой книги Моисея. Сотворив первочеловека Адама бессмертным, Господь поместил его в райском саду, сказав: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не есть от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь».

Созданная из ребра мужчины первая женщина Ева, поддавшись искушению змея-сатаны, вкусила заповедный плод и угостила им мужа. Так они познали добро и зло, но были прокляты Богом, сказавшим Адаму: «…В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

В райском саду Эдеме было еще и дерево жизни. Чтобы люди не вкусили его плодов, избавляющих от смерти, Бог изгнал Адама с Евой из Рая.

Можно по-разному толковать этот миф. Обратим внимание на описание райского сада, приведенное в Библии: «И посадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог на земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».

Выходит, сначала вкушал человек плоды с дерева жизни бездумно, не ведая стыда, не сознавая добра и зла, а значит, и неизбежности смерти, не испытывая связанных с такой мыслью горьких переживаний. В этом он был подобен животным. Как свидетельствуют данные науки, примерно так было в отдаленнейшем прошлом. Библейская мудрость оказалась созвучной тем выводам, к которым пришли ученые после нескольких веков исследований.

Действительно, благодаря своему разуму каждый из нас сознает простую идею, высказанную в предсмертном письме Сергея Есенина:

В этой жизни умереть не ново, Но и жить, конечно, не новей.

Правда, в первой же главе Библии говорится о сотворении человека «по образу Божию» – мужчины и женщины, и о благословении их Создателем: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…» Здесь ничего не сказано о наказании смертью; она представлена как нечто естественное, само собой разумеющееся. И это, конечно, совершенно верно: ведь все животные рано или поздно умирают. Таков непреложный закон.

Эта мысль повторяется в Библии неоднократно. В Книге Екклесиаста, или Проповедника сказано: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать…» Там же прозвучал и скорбный мотив: «…Суета сует – всё суета!.. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…»

Екклесиаст, как подлинный мыслитель, отмечает: «Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные, потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё – суета! Всё идет в одно место: всё произошло из праха и возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?»

Он повторил вслед за древними египтянами: день смерти лучше дня рождения. Впрочем, вслед за этим он посоветовал радоваться жизни, помня о том, что после нее каждого ждет суд Божий.

Екклесиаст справедливо сомневался в том, что кому-то известно, куда исходит дух человека или животного. А вот мыслители Древней Индии были более определенны. В сборнике священных текстов (Упанишадах) сказано ясно: «Тот снова рождается здесь червем, или насекомым, или рыбой, или птицей, или львом, или вепрем, или змеей, или тигром, или человеком, или в каком-либо ином состоянии, согласно [своим] деяниям, согласно [своим] знаниям».

Иными словами, всё живущее пребывает в постоянном круговороте, испытывает разные воплощения. И высшее благо, которого удостаиваются лишь святые (брахманы), – уход в нирвану, вечное небытие.

Конечно же, бессмысленно сетовать на то, что ты родился. Разумнее задуматься о том, как достойнее пройти свой жизненный путь.

Но что же все-таки ожидает нас за порогом смерти?

На этот вопрос ответы издавна давались самые разные. В народных поверьях языческого толка упоминаются мертвецы, встающие из гроба; колдуны и ведьмы, способные обретать жизнь после смерти; чудесная живая и мертвая вода… Но все это – игра воображения, мечта о бессмертии. В действительности существует нечто иное.

Обратимся к текстам, оставшимся от цивилизации ацтеков – религиозной философии народа нагуа (эту культуру Нового Света, как известно, уничтожили европейцы). Там сказано о человеке:

Даже если бы он был из яшмы, даже из золота, тоже попал бы туда, где находятся лишенные плоти, тоже попал бы в область тайны: все погибнем, никто не останется.

Мудро упомянута «область тайны», сопряженная с переходом за пределы жизни. Размышляя о судьбе души, покинувшей тело, безымянный поэт-философ вопрошал:

Куда я пойду? …………………. Или только здесь, на земле, место для лишенных плоти?

Более тысячелетия назад мыслители Нового Света прекрасно понимали: достоверных сведений о загробном существовании – или небытии – нет:

Неужели мы там истинны и живем ли там, где лишь печаль? Неужели правда, а может быть, и не правда, как говорят? Пусть не огорчаются наши сердца. Сколько людей с уверенностью говорят, что истинно там или не истинно.

В одной из песен нагуа не раз повторяется: «На земле мы не всегда, лишь на время». Вместе с тем ставится вопрос: «Неужели правда, что мы живем на земле?»

И тут же предлагается один из вариантов ответа, сопоставляющий не смерть, но жизнь со сновидением, где властвует иллюзия реальности: