Помоги проекту - поделись книгой:
Очень скоро арабы побежали.
Через день победоносная армия превратилась в отступающие банды мародёров, по ночам жмущихся к кострам и прислушивающихся к вою демонов и гиен. Все, кто остался жив, бежали под защиту крепостей Барки, охраняющих египетскую пустыню. Хасан и его приближённые, те, кто не попал в плен и не остался лежать мёртвым в берберских горах, поспели туда раньше всех и первые дни только и делали, что проклинали последними словами привычку берберов рыть под каждой крепостью целые катакомбы подземных ходов.
Он совершенно ничего не понимал: почему, за что! Книга обманывала его, словно склонная к бессмысленному и мелкому вранью баба.
Как полный дурак Давид неторопливо ехал к Тиздру, шлифуя в уме, что он скажет Королеве и с замиранием придумывая, как он будет просить о встрече с ней. Поджилки тряслись так, что его даже стало подташнивать от страха.
Слухи о продвижении мусульман прихлопнули его как коровий хвост муху. Давид в ужасе заметался, поскакал назад и чуть не налетел на мусульманский разъезд. Хорошо, что добрые люди спрятали.
Всю следующую ночь он пролежал в чужом доме, пытаясь задавить в себе едкую горечь, какой не чувствовал со времени расставания с женой. Книга врала, бесстыдно и подло! Мусульмане и не думали отходить в Барку, они сразу от Карфагена ринулись на владения Королевы! Зачем же демоны ему врали? Хотели освободиться от назойливого заклинателя, наведя его на арабское копьё?
Но расстаться с книгой у него всё равно не было сил, надо было понять, проверить… Давид подумал, что ведёт себя как обманутый любовник гулящей девки, и стал хохотать словно сумасшедший. А потом встал с ложа, запалил свою масляную лампу, нашарил в мешке таз и кувшинчик с маслом, налил воды, подумал, что колдовство для некоторых хуже пьянства и забыл обо всём, ушёл в ненавистный и привычный желтоватый туман.
В масляном тумане вилась небольшая речка. Вверх по течению стояла огромная армия мусульман, но разлёгшаяся внизу течения армия имазиген, иудеев и византийцев была гораздо больше. Где-то на заднем плане чернели горелые развалины крепости. Очертания гор показались Давиду знакомыми, а ещё через секунду он понял, что это Багайя.
Армия Королевы тяжело ползла вверх. Люди бежали во всю мочь, лошади и верблюды выбивались из сил, но двигаться вверх было тяжело, и армия продвигалась медленно как во сне. Наконец два войска сшиблись лбами, коснулись друг друга щербатыми рылами, и их стальные жвала заработали, разбрасывая трупы.
Время остановилось. Кто-то падал, кто-то кричал, волны людей накатывались друг на друга, но это ничего не меняло и ни песчинки не прибавляло в огромные песочные часы. А потом что-то лопнуло, сломалось с хрустом и…
Будто пелена спала с глаз и ума. Как-то вдруг выяснилось, что мусульманская армия напоминает разорванную тряпку, а её лоскуты уносит ветер паники, ударяя об острые камни гор и разрывая на более мелкие части. Жёлтый туман видения был весь усеян чёрными трещинами трупов, усеявших долину. Трещины вдруг стали похожи на сотканное из верёвочек лицо. Ветер шевельнул нечеловеческие черты, лицо потяжелело, Давида обдало ужасом и он, давясь и задыхаясь, пробкой вылетел из масляного удушья.
Тамазга снова стала ничьей и ожила. Тьма в океане, из-за завесы которой приплыли предки имазиген и о которой давно думать забыли, снова заколыхалась перед внутренним взором людей и стала темой разговоров. Древние вещи полезли из-под земли людям в руки, ожили забытые духи и замелькали тенями вокруг селений, застучали в стены домов. Давно утерянные узоры появились на этих стенах, на лицах женщин и на руках мужчин. Давно писавшие только по-гречески люди вдруг вспомнили древний алфавит «тифинаг», а заодно и многие написанные им легенды и песни.
Ожили вещи, ожили души, острее стал вкус закатного света. Вечером, перед самым заходом солнца, всё больше женщин в тяжёлых покрывалах собирались в заповедных местах танцевать с духами, а тощие, старые колдуны поднимались на холмы, скалы и крыши и подолгу вглядывались в сторону Тиздра, где обитала Королева и откуда ветер доносил нечто неопределимое, но волнующее.
Часто в предзакатные часы Королева выходила на улицы Тиздра, распустив свои тяжёлые волосы, чтобы пророчествовать. Она шла через погребную сырость сизых теней, через душный и беспокойный жар багрово-золотого света, а люди старались затаить дыхание и не касаться глубоких предвечерних теней, не касаться становящегося невыносимо холодным металла и камня.
Говорили, что Королева отпустила всех пленных мусульман из знатных родов, кроме одного. Звали его, якобы, Халид ибн Йазид, был он молод, красив, знатен и отважен. Не успели люди, не испытывавшие особого почтения к Дихье, поглумиться всласть над этой новостью, как разнеслась весть о совсем уж невероятном событии: Королева усыновила бывшего пленника.
Под утро в обложенных сырым, слоистым туманом холмах недалеко от Тиздра в присутствии уважаемых стариков и старух прошёл древний ритуал. Королева обнажила грудь, и молодой мусульманин припал к ней, став приёмным сыном властительницы Тамазги.
Христианам в ожившей Тамазге было весьма неуютно. Они, да и многие другие, кому надоела эта излишняя живость, стали подумывать, что было бы неплохо, если бы Тамазга досталась мусульманам и заснула глубже, чем раньше.
Кроме того, в сухой траве разворошённого прошлого спали змеи старой вражды между древними кланами имазиген, которые теперь сонно ворочались, стряхивая оцепенение.
И, конечно, по Тамазге ездили многочисленный шпионы, подливавшие масла в огонь.
В зале дворца наместника в Тиздре было полно народу. Впереди всех стояла плотная кучка роскошно одетых, мускулистых ромеев, чуть позади них, тоже кучкой, стояли богато одетые посланцы Карфагена.
Византийцы выглядели как единый, расшитый цветными нитями и золотом молчаливый монолит, такой тяжёлый, что, казалось, пол под ними прогибался словно одеяло, заставляя всех окружающих немного крениться в их сторону. Так всегда случается, если где-то появляются представители Империи.
Тем не менее, где-то в глубине монолита шёпотом шёл спор между двумя молодыми людьми.
— Да не может баба, даже будь она ростом с кедр и трижды пророчицей, управлять всем этим сбродом, да ещё победить такого врага!
— Ерунда!..
— Тише, дураки! — тихо оборвал их, почти не шевеля губами, стоящий впереди всех, самый старший по виду.— Не дай Бог, берберы услышат, какими словами вы их королеву обсуждаете, головы нам всем поотрезают!
Голоса смолкли. Потом прикрикнувший прошептал.
— Кстати, она отлично со всеми управляется. Никогда не думал, что такое возможно: унять вечную грызню берберских кланов, да ещё объединить в одной армии иудеев и наших еретиков, да чтоб они все друг друга не переубивали…
— Прямо «И возляжет лев с агнцем»,— пробурчали негромко из недр пёстрого монолита.
— Королева на тебя посмотрит разок, и возляжешь, с кем прикажут,— прошептал старший. В недрах монолита хихикнули.
Занавесь ведущего во внутренние покои проёма отдёрнулась, и в зал вдавился Аместан. Голоса смолкли.
Аместан как всегда глядел куда-то поверх людских голов. Он слегка кивнул, должно быть поздоровавшись с длинной трещиной, уже давно нашедшей себе приют почти под самым потолком, нежно, но мимолётно, погладил стену. Постоял ещё немного, рассеянно обшаривая взглядом стены, а потом неохотно двинулся прямо на толпу.
Посланник Королевы каким-то чудом миновал подавшихся к нему послов Империи, и оказался прямо напротив карфагенян.
— Королева,— плавно послал он свой голос немного мимо них,— передаёт правителям великого Города привет и пожелание процветания, но заявляет, что она не намерена делать Карфаген столицей своего королевства, и будет управлять Тамазгой из Тиздра.
После этих слов в воздухе повисло такое удивление, что он почти звенел.
— Землю Карфагена выманили у имазиген в незапамятные времена, а населяли его всегда чужаки, этот город никогда не принадлежал нам. Пусть сделка была совершена с помощью хитрости, это ничего не меняет.[6] В дни правления Королевы Дихьи чужое не будет взято. Город принадлежит живущим в нём.
Повисшее под потолком всеобщее удивление оборвалось, как чьё-то сердце в груди, но ещё не упало.
— Поэтому жителям Города будет оказана всемерная помощь в отстройке зданий, водопроводов и всего, необходимого для жизни, но свои дворцы и храмы они будут возводить сами и на свои средства.
В зале надолго воцарилась тишина, но Аместан не уходил и спокойно ждал. Взгляды ошарашенных карфагенян шарили вокруг, но нигде не могли найти подсказки, что сказать в ответ. Пока их глава не наткнулся на горящий взгляд старшего из византийцев, и сразу пришёл в себя.
— Если так, если Королева считает, что… её власть не простирается на Город, то… хотя её покровительства нам достаточно, но… стало уже традицией, что…
Его никто не прерывал. Аместан стоял неподвижный, как стенка. Буйный ветер из глаз византийского посла словно прибивал говорящего к этой живой стенке, и только она не давала тому улететь.
— Не будет ли Королева против, если мы призовём византийцев и в Городе будет стоять их гарнизон? — карфагенянин наконец нырнул в пучину. Казалось, ромейский монолит стал таким тяжёлым, что сейчас проломит пол.— В конце концов, Город так долго был под властью Империи, наладились связи…
— Королева не против,— легко согласился Аместан. Византийцы смотрели на него во все глаза. Он поклонился им, поклонился послам Карфагена и выплыл из зала. За его спиной нарастал шум.
— Нам, конечно, это выгодно, но это что — разумная политика?! — пробурчал кто-то из давешних спорщиков.
— Молчать! — словно прихлопнул его окриком посол, неподвижно глядя вслед Аместану. Его взгляд не выражал особой радости, зато в нём было много понимания и даже некоторая зависть.
Давид старался гадать по своей книге так часто, как только мог, поочерёдно на масле и на зеркале, но результат был удручающий.
Каждый раз он погружался, как в кипящее масло, в жаркое, жёлтое, воняющее гарью марево. На этот раз в видении горело всё, от края до края. Казалось, что горит вся Тамазга. Люди мелькали чёрными тенями, ползали мириадами чёрных муравьёв и рушили, рушили, крушили, жгли. Сотни молотов жадно крошили чёрствые буханки крепостей и городов, огонь вылизывал колючим языком чёрные сады и поля. Время от времени в его видении появлялась стоящая на скале огромная женщина, глядящая вниз на весь этот хаос. «Королева» — шептал кто-то ему на ухо чуть слышно. Он выныривал из видения весь мокрый от пота, а потом его знобило весь день, потому что обычный воздух казался слишком холодным по сравнению с жёлтым воздухом его видений.
Самое жуткое, что его видения имели странный отклик в яви: ходили дикие, но упорные слухи, что Королева заявила, будто арабов привлекает богатство Тамазги, и остановить их можно только избавившись от этого богатства — сравняв с землёй крепости, выкорчевав сады и спалив поля. И, якобы, она отдала приказ так и поступить. Бред, какого раньше никто не слыхивал. Но люди продолжали шептаться, а однажды он стал свидетелем дикой поножовщины на небольшом базаре, где верившие и не верившие в разговоры о Королеве устроили между собой беспощадную резню.
В одном доме, где он гостил, домочадцы перессорились, пытаясь выяснить, отдала Королева Карфаген его жителям и ромеям, возложив на их плечи заботы о городе, или велела его разрушить.
Кроме того, почти каждую ночь Давиду снился один и тот же сон.
Он рубил дерево во фруктовом саду, а оно пыталось от него отшатнуться, но не могло. Он придерживал его за ветку, а оно пыталось несколькими более тонкими отростками расцарапать ему лицо, словно защищающаяся тощая девчонка.
А потом он видел, как медленно идёт по полю с факелом в руке. Поле было усеяно людьми с факелами в руках, дым стелился, доходя до пояса, как бурлящая вода, сладко и удушливо пахло сгоревшей травой.
Этот запах застревал в ноздрях и долго не исчезал после пробуждения.
Никто не удивился, когда через два года атаки собравших свежие силы мусульман возобновились. Это было похоже на постоянный, колючий, жестокий ветер. Против такого не плюнешь, да и идти против него трудно. Атаки отбивали с тем или иным успехом, сохраняя большую часть Тамазги спокойной и цветущей, только краешек её потихоньку пригорал и крошился.
Тут и пришло в Тиздр посольство от Хасана с очередным предложением принять ислам, присоединиться к дальнейшему походу и получить долю в добыче. Многие, чья верность Королеве по разным причинам пошатнулась, пытались убедить имазиген джерауа согласиться, но натыкались на мрачное молчание. Аместан в эти дни, кажется, вообще перестал замечать окружающих: ходил, гладил стены, разговаривал с травой. Жившие в Тиздре иудеи держались нарочито отчуждённо, чтобы никто не подумал, будто они пытаются на что-то повлиять. У всех было тяжело на душе.
С посольством прибыл похожий на толстого, весёлого попугая амазиг по имени Йизри. Он везде лез, со всеми разговаривал, шутил, не обращая внимание на тяжёлые, чёрные взгляды. Его носило по Тиздру словно по велению ветра. И совершенно случайно занесло в дом, где отдыхал за беседой с хозяином молодой человек. А хозяина ветер как раз унёс и остались они вдвоём в прохладной, полной сдержанного беспокойства комнате.
Ах, тот самый Халид! Как приятно! Да неужели всё правда?! Какая интересная судьба! И ты теперь, значит… Ах, не значит! Ведь у тебя остались родственники в… Да, конечно не там, там их нет, понятно! И веру переменил? Не потребовали? Ну надо же! Значит, мы единоверцы!
А как же будет дальше, сынок? Мы ведь как ветер, против которого плевать… Ты, говорят, всегда был очень привязан к родне, которой у тебя нет ни там, ни там, ни там… Вот так уходишь в поход, и ещё долго можешь не знать, что случилось с родными. Да, и со мной может случиться что угодно, но ведь меня ждут, и если…
Написал бы ты Хасану, сынок. Он поймёт, он мудрый человек. Напиши про всё, что узнал сидя здесь. И он поймёт. И родичи твои поймут, и будут рады. Это ведь так обидно и нелепо, когда люди гибнут, даже не понимая за что… Молчу, молчу!
Йизри пробирался через скомканное одеяло Магриба в Барку. Надетый на его шею амулет превращал его для всех глядящих в чересполосицу чёрных теней от сухой травы и рябь выкопанных ящерицами ямок, а для всех слушающих — в невнятный шум суетящихся зверей и трущихся веток. Шёпот баркских ведунов делал его неинтересным и незаметным, как старая кость или высохший скорпион. Имазиген напрасно искали его повсюду.
Халид оказался умным мальчиком! Когда посольство уже готовилось к отъезду, увозя ожидаемый отказ, он прискакал и сунул ему в руки хлеб, «в дорогу, во имя Аллаха». Молодец. Йизри не сомневался, что в хлебе лежит то, что нужно, то, за чем он ехал. Иначе и быть не могло.
Сразу после отъезда посольства Королева с распущенными волосами вышла из дворца наместника, и бродила по улицам Тиздра, громко крича:
— Ваша погибель в хлебе… в хлебе, недавно взятом в дорогу…
Люди пугливо отпрыгивали с её дороги. Они слышали скрип и тяжкий гул огромного шара солнца, перекатывающегося через их страну и вдавливающего их во тьму. Духи с интересом смотрели из тёмных проёмов окон в залитых закатным светом стенах. Аместан и ещё несколько телохранителей Королевы, следовавших за ней на некотором отдалении, обменялись несколькими фразами и двое из них сломя голову убежали прочь. Так получилось, что именно эти люди, жившие при Королеве-колдунье и евшие с её рук, были, поневоле, основными толкователями её пророчеств. Так что меньше чем через час в темнеющей Тамазге стало слишком тесно для зверей и чудовищ, она наполнилась топотом копыт и мельканием огненных точек. Меньше, чем через час, Королева удалилась в дальние покои и не выходила оттуда несколько часов, шепча молитвы и заклинания в острые уши рыжего огня.
Посольство нагнали довольно быстро, но того, кого искали, здесь не было.
Когда Йизри наконец доскакал до Барки, его быстро провели к Хасану.
Он молча вручил своему повелителю хлеб. Тот помедлил один миг, а потом улыбнулся. Понял.
Хасан быстро разломил хлеб, вынул кусок пергамента, развернул его и остолбенел: тот был почти совершенно чёрным, будто попал в огонь. Обгоревший кусок был весь испещрён буквами, но прочесть можно было лишь несколько слов и отдельных букв.
Хасан молча показал пергамент Йизри.
— Он бы не посмел…— пробормотал посланник в растерянности.— Ни за что не посмел бы.
Йизри был белее мела и имел вид человека, узнавшего, что возле его горла несколько часов держали нож и непонятно почему им не воспользовались.
— Наверно ты прав. Тогда…
— Это она! Это их королева! Она знает обо всём!
Хасан с сомнением рассматривал сгоревшее письмо и изломанный хлеб.
— Ну и дела…
Давид уже много дней почти ничего не ел — еда вызывала отвращение. В холодном котле намертво застыла просяная болтушка, в доме не осталось ни куска хлеба. И ни куска жизни или посторонней мысли тоже. Здесь нудно пахло сонной одержимостью.
Шёл пятый год правления королевы Дихьи, третий год войны. Большая часть Тамазги превратилась в выгоревшую пустыню. Мусульмане упорно давили и шли вперёд, имазиген и иудеи упорно сопротивлялись. Королеву покидали союзники, но её верных сторонников оставалось ещё очень много. Никто не понимал, куда, в конце концов, склонится чаша весов, и эта неуверенность изматывала хуже всяких тягот.
Почти каждый день Давид смотрел в зеркало. Гадал на Королеву. На кого ещё можно было гадать в такие времена?
Тёмные фигуры тех, кому он задавал вопросы, виделись только как тёмные, подрагивающие или слегка шевелящиеся разводы возле края зеркала, но от этого не были менее жуткими.
Каждый раз он видел, как возле горного источника, похожие на акульи челюсти, сшибаются две огромные армии, как зубы мечей жадно и неопрятно перемалывают и роняют на землю тела. Видел, как очень высокая берберка с неправдоподобной гривой чёрных волос, с флиссой и щитом в руках, окружённая ещё более высокими и мощными мужчинами, бросалась в гущу сражения и падала там, превратившись в растерзанные лоскуты плоти и ткани. Королева. Потом берберы бежали. А потом… та же высокая женщина, Королева, появлялась в отдалении от бегущих, прямо над каким-то источником, отбрасывала меч и щит, прыгала в воду и исчезала там навсегда.
Сырой пергамент, лживый и шкодливый зверёныш, явно опять врал. Или те, кого он призывал в зеркало, врали. И главное, что было странно: в масле он видел нечто похожее на правду, но тут… Падение Карфагена, битва с мусульманами Банайи — всё это было полно неточностей, но, в принципе, было. А в каком-таком смысле Королева могла дважды погибнуть — было совершенно неясно. Или она не погибала ни разу?
Война продолжалась. И случилось неизбежное: войска Королевы оттеснили к её родине, к горам Аурес. Горы Аурес, старое, плешивое, шерстяное одеяло, натянутое до макушки, чтобы не видеть. Теперь — никаких засад.
Армия королевы Дихьи оказалась слишком большой, даже после всех предательств и расставаний. Настолько большой, что Хасану пришлось расспросить находящихся при нём знающих людей, не подняла ли старая колдунья мёртвых, чтобы поучаствовали в последней битве. Но те все как один отвечали, что мёртвого вокруг не чувствуют, и что, наверно, часть из тех, кто покинул Королеву, вернулся к ней. Это было похоже на правду: Хасану докладывали, что даже некоторые имазиген-мусульмане недоумевали, почему их новая вера делает их обязанными стать вассалами египетского халифа и изменить привычный образ жизни. А недоумение у имазиген мгновенно превращается в чёрную злобу.
Теперь никаких засад. Толпы имазиген и мусульман рванулись навстречу друг другу, берберские духи из мешочков с травами и мусульманские духи из нашёптанных узлов невидимыми червями схлестнулись где-то под землёй, и она задрожала. Снова развернулась словно бич берберская конница и хлестнула по арабской армии, разбрызгивая как куски плоти тела врагов и как куски себя — тела имазиген.
Будто огромный, невидимый, медленный дурачок час за часом катал камешки жизней по изрезанной ножом и забрызганной кровью разделочной доске. Долго и внимательно, туда-сюда и снова туда-сюда. Ой, несколько ссыпались с края! Тогда он старался именно с этого края камешки отодвинуть, но они летели в никуда с другого. Ой! Казалось, ему никогда это не надоест. И тем, кому было что терять, стало страшно, а те, кому не было, ничего и не заметили в кровавом, безумном тумане вокруг себя.
И всё-таки дурачку надоела эта игра. Долина накренилась, смахнув в бездну пригоршню душ, и стряхивая на горы остальных. Нельзя идти против ветра. Имазиген бежали из заваленной трупами долины.
Йизри шёл по лагерю и потерянно озирался. Как после всякой большой битвы, лагерь напоминал ад, и он никак не мог к этому привыкнуть. К тому же, кому как не ему было известно, что всё не так, как кажется большинству окружающих. А он знал, а они нет… Это было тягостное чувство.
— Королева погибла!
— Ага, её зарубил сам Хасан ещё в начале битвы…
— Ничего подобного! Я видел её ближе к концу!
— Это двойник! Служивший ей джинни принял её обличье.
— Да нет, её зарубил Халид ближе к концу! Она и не сопротивлялась, сама его нашла и почти легла на меч.
Поделиться книгой: