Евангелие Достоевского

Старец Зосима развивает эти мысли: «Отцы и учители, мыслю: “Что есть ад?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя уже более любить”… Мучение сие не внешнее, а внутри их. А если б и возможно было отнять, то, мыслю, стали бы оттого еще горше несчастными. Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной любви, которая уже невозможна».

А вот что старец Зосима пишет о молитве: «Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание. Запомни еще: на каждый день и когда лишь можешь, тверди про себя: “Господи, помилуй всех днесь пред Тобою представших”. Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред Господом – и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя».

Авва Исаак и Достоевский дают нам одинаковое свидетельство… Они рассказывают о непомерных испытаниях, которые им пришлось пережить для достижения неописуемого блаженства. Они преисполнены мирного духа, который невозможно выразить словами, который не теряется во времени… Авва Исаак – это достигший святости Достоевский. Достоевский – это авва Исаак в разгаре духовной брани. Ни Достоевский не останавливается на простом описании пороков, основывая на человеческих недостатках собственную философию. Ни авва Исаак не забывает искушения и испытания, пройдя через которые он воспринял неизреченное блаженство… Оба они как бы взаимодополняют образ Воскресения, в котором Христос, Победитель смерти, возводит всех плененных от тьмы к свету… В итоге весть этих двоих героев духа едина: где бы ни находился человек, откуда бы он ни начинал свой жизненный путь, он может достичь восторга Воскресения, где все обновляется, обретает подлинную свободу и объединяется друг с другом.

Архимандрит Василий (Иверский). Духовная связь аввы Исаака Сирина и Ф. М. Достоевского

Где еще в русской художественной литературе можно встретить столь проникновенные слова о молитве? В них, несомненно, отражается не только знание святоотеческого учения о молитве, но и собственный молитвенный опыт писателя.

И. С. Аксаков. 1875-80 гг.

В 16-летнем возрасте Достоевский, делясь в письме с отцом желанием всегда радовать его, пишет: «Каждый день я молюсь со слезами Богу об этом». А незадолго до смерти пишет И. С. Аксакову в связи с изданием «Дневника писателя»: «Вам дружески признаюсь, что, предпринимая с будущего года “Дневник”… часто и многократно на коленях молился уже Богу, чтоб дал мне сердце чистое, слово чистое, безгрешное, нераздражительное, независтливое».

В романе «Подросток» Макар Долгорукий постоянно полушепотом произносит молитву: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Аркадия он спрашивает: «Ты молишься ли перед сном-то?» «Нет, считаю это пустою обрядностью», – отвечает тот. «Напрасно, друг, не молишься; хорошо оно, сердцу весело, и пред сном, и восстав от сна, и пробудясь в ночи», – говорит Макар. Умирая, он завещает сыну: «Ты, милый, Церкви святой ревнуй, и аще позовет время – и умри за нее… Молитву приучайся творить ежедневно и неуклонно».

Он любил молиться со всей семьей. В России принято раз в год причащаться, и к этому торжественному событию готовятся неделю, проводя ее в молитвах. Отец добросовестно исполнял религиозные обязанности, постился, дважды в день ходил в церковь и откладывал все литературные дела. Он любил наши чудные богослужения Страстной недели, особенно пасхальную службу, с ее излучающими радость песнопениями. Дети не присутствовали на этой службе, начинавшейся в полночь и заканчивавшейся в два-три часа утра. Но отец захотел показать мне эту великолепную службу, когда мне едва исполнилось девять лет. Он поставил меня на стул, чтобы я могла следить за ходом службы, и, приподнимая меня повыше, объяснял мне смысл этих прекрасных обрядов. На сон грядущий Ф. М. читал детям любимую, с детства сохраненную молитву: «Все упование мое на Тя возлагаю, Матерь Божия…»

Л. Ф. Достоевская. Достоевский в изображении своей дочери

Для Достоевского молитва тоже была не исполнением обряда, не формальностью, а живой потребностью души. По свидетельствам близких, его молитва стала особенно глубокой и проникновенной в последние годы жизни. Молился он и дома, и в храме, молился не только за себя, но и за своих детей, за живых и усопших, за Россию и русский народ. Перед сном он всегда приходил к детям, чтобы благословить их на сон и прочитать с ними «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и свою любимую молитву, которой его в детстве научила няня: «Все упование мое на Тя возлагаю…»

Горячей молитвой Достоевский реагировал на важные события в истории России. Анна Григорьевна Достоевская рассказывает о его реакции на царский манифест в связи с началом Русско-Турецкой войны 1877 года: «Прочитав манифест, Федор Михайлович велел извозчику везти нас к Казанскому собору. В соборе было не мало народу и служили непрерывные молебны перед иконой Казанской Божией Матери. Федор Михайлович тотчас скрылся в толпе. Зная, что в иные торжественные минуты он любит молиться в тиши, без свидетелей, я не пошла за ним и только полчаса спустя отыскала его в уголке собора, до того погруженного в молитвенное и умиленное настроение, что в первое мгновение он меня не признал».

Санкт-Петербург. Казанский собор. Фотография нач. ХХ в.

На Страстной неделе Достоевский вместе с детьми и женою постился, ходил два раза в день в церковь и причащался… «На все великие службы Страстной и пасхальной недель, – говорит Анна Григорьевна, – мы ходили с мужем всегда вместе… и бывали или в правом приделе Знаменской церкви, а в последние три года – во Владимирской церкви»… Можно себе представить, с какою силою религиозного чувства приступал к Причастию Достоевский, если вспомнить рассказ о его молитве почтенной старушки, вдовы священника, часто встречавшей Достоевского в Знаменской церкви: «Он всегда к заутрене или к ранней обедне в эту церковь ходил. Раньше всех, бывало, придет, и всех позже уйдет. И станет всегда в уголок, у самых дверей, за правой колонкой, чтобы не на виду. И всегда на коленках и со слезами молился. Всю службу, бывало, на коленках простоит; ни разу не встанет. Мы все так и знали, что это Федор Михайлович Достоевский, только делали вид, что не знаем и не замечаем его. Не любил, когда его замечали. Сейчас отворотится и уйдет».

Н. О. Лосский. Достоевский и его христианское миропонимание

На фоне других героев Достоевского старец Зосима выделяется своей цельностью, неотмирностью. Он не главный герой романа «Братья Карамазовы», но в романе занимает духовно центральное место. Он – тот идеал Христовой любви, который Достоевский противопоставляет окружающей действительности. Из трех братьев Карамазовых только один – Алеша – по своему характеру и умонастроению приближается к этому идеалу. Остальные же персонажи романа отстоят от него очень далеко.

Основную идею романа выразил Владимир Соловьев: «Церковь как положительный общественный идеал должна была явиться центральной идеей нового романа… Если этот общественный идеал Достоевского прямо противоположен идеалу тех современных деятелей, которые изображены в “Бесах”, то точно так же противоположны для них и пути достижения. Там путь есть насилие и убийство, здесь путь есть нравственный подвиг, и притом двойной подвиг, двойной акт нравственного самоотречения. Прежде всего требуется от личности, чтобы она отреклась от своего произвольного мнения, от своей самодельной правды во имя общей, всенародной веры и правды. Личность должна преклониться перед народной верой, но не потому, что она народная, а потому, что она истинная».

Семейство Карамазовых

Действие романа происходит в Скотопригоньевске – вымышленном городе, прототипом которого, по свидетельству дочери Достоевского, является Старая Русса. Вымышленные города – не редкость в русской литературе. Действие нескольких пьес Островского разворачивается в городах Калинов, Бряхимов и Черемухин, «соборяне» Лескова живут в Старгороде, Салтыков-Щедрин пишет сатирическую «Историю города Глупова». «Не всем же жить в столицах, надобно кому-нибудь жить и в уездном городе», – говорит один из героев Островского. Скотопригоньевск – это уездный город, символ российской глубинки, в его жизненном укладе отражены характерные особенности других провинциальных городов.

Старая Русса. Фотография XIX в.

В этом городе живет семья Карамазовых. Отец, Федор Павлович, «тип человека… дрянного и развратного». Всю жизнь он «хотя и кутил, и пил, и дебоширил, но никогда не переставал заниматься помещением своего капитала и устраивал делишки свои всегда удачно, хотя, конечно, почти всегда подловато». Был он «далеко не из религиозных людей; человек никогда, может быть, пятикопеечной свечки не поставил пред образом».

В. Лужский в роли Федора Карамазова. МХТ. 1910 г.

У него трое сыновей: старший, Дмитрий, от первого брака, и двое от второго брака – Иван и Алексей. Когда Достоевский начинал писать роман, он полагал, что именно Алексей станет главным героем: об этом прямо говорится в предисловии. Однако по мере продвижения работы над романом (а издавался он по частям) акцент смещался то в сторону Ивана, то в сторону Дмитрия, так что главными героями в конечном итоге стали все трое.

«Братья Карамазовы» – увенчание творчества Достоевского. В этом романе сконцентрированы основные философские темы, волновавшие писателя на протяжении всей жизни. Ставится здесь и главный вопрос – о существовании Бога. Религиозная тема – центральная тема романа. Каждый из его персонажей занят, прежде всего, уяснением главных вопросов бытия, из которых первым является вопрос существования Бога. Вокруг этого вопроса, в конечном итоге, вращается все повествование. Федор Павлович «за коньячком» беседует с сыновьями:

– Иван, говори: есть Бог или нет?.. Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.

– Нет, нету Бога.

– Алешка, есть Бог?

– Есть Бог.

Два полюса обозначены с предельной четкостью. Между этими двумя полюсами располагаются все герои романа.

Как это бывало и в предыдущих романах Достоевского, своих героев он наделяет собственными чертами и в их уста вкладывает свои мысли. «Дмитрий, Иван и Алеша – три аспекта личности Достоевского, три этапа его духовного пути. Пылкий и благородный Дмитрий… воплощает романтический период жизни автора; трагическая судьба его, обвинение в отцеубийстве и ссылка в Сибирь… связывается с воспоминаниями о годах каторги. Иван, атеист и создатель социальной утопии, отражает эпоху дружбы с Белинским и увлечения атеистическим социализмом. Алеша – символический образ писателя послекаторжного периода, когда в нем произошло “перерождение убеждений”, когда он обрел русский народ и русского Христа… Роман “Братья Карамазовы” раскрывается перед нами как духовная биография автора и его художественная исповедь. Но, превращенная в произведение искусства, история личности Достоевского становится историей человеческой личности вообще. Исчезает случайное и индивидуальное, вырастает вселенское и всечеловеческое… Писатель изображает трех братьев как духовное единство» (К. Мочульский).

Иван

Иван – во многих отношениях антипод Алеши. Он проповедник нравственной вседозволенности. Он утверждает, что «если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие… так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено…»

Из этого делается вывод, что «для каждого частного лица… не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым…»

В. Качалов в роли Ивана Карамазова. МХТ. 1910 г.

Жизненная философия Ивана Карамазова – это оправдание эгоизма на основе отрицания религиозно-нравственных норм. И если Раскольников допускал возможность преступления длялюдей «необыкновенных», то Иван Карамазов считает, что люди безрелигиозные имеют право жить по своим собственным законам, безнаказанно совершая зло.

Атеизм Ивана Карамазова не есть просто интеллектуальное убеждение в том, что Бога нет: он сознательно бунтует против Бога, задавая вопросы о смысле страданий, о роли Церкви в истории, о личности и учении Христа. Это тот самый атеизм, который, по словам Тихона из романа «Бесы», «стоит на предпоследней верхней ступени до совершеннейшей веры». Не случайно именно в уста Ивана Достоевский вкладывает свою главную апологию христианства – «Легенду о Великом Инквизиторе». Из его же уст мы слышим пронзительные слова о страданиях человека, созвучные мыслям самого Достоевского.

Чтобы понять смысл рассуждений Ивана Карамазова о страданиях, надо обратиться к библейской Книге Иова. Она была одной из любимых у Достоевского: он читал ее и по-славянски, и в русском переводе епископа Вятского Афанасия (Соловьева), увидевшем свет в 1860–61 годах. В 1875 году, в период работы над романом «Подросток», Достоевский пишет жене: «Читаю Книгу Иова, и она приводит меня в болезненный восторг: бросаю читать и хожу по часу в комнате, чуть не плача… Эта книга, Аня, странно это – одна из первых, которая поразила меня в жизни, я был тогда еще почти младенцем».

И. Репин. Иов и его друзья. 1869 г.

Иов – один из самых парадоксальных персонажей Библии. Это праведник, которого Бог подвергает испытаниям: сначала лишает его имущества и детей, потом лишает здоровья. Пораженный проказой, он сидит вне города, и к нему приходят друзья, чтобы утешить его и поговорить с ним о Боге. Начинается долгий разговор. Каждый из друзей говорит о Боге правильные вещи: о Его всемогуществе, о Его справедливости, о том, что, если Он посылает страдание, значит, человек это заслужил. А Иов все время говорит неправильные вещи: он ропщет, он протестует, он проклинает день своего рождения, он несогласен с тем, что заслужил выпавшие на его долю испытания.

Читатель книги может ожидать, что под конец Иов осознает правоту аргументов своих друзей. Но происходит нечто совсем неожиданное: Бог является Иову и, не отвечая ни на один из его вопросов, Сам начинает задавать ему вопросы. Суть этих вопросов сводится к тому, что человек не должен меряться силами с Богом, не должен требовать от Бога отчета, оспаривать Его действия, обвинять Его, чтобы оправдать себя. Пораженный этим явлением Божиим, Иов говорит Богу: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:5–6).

И дальше происходит самое поразительное. Бог обращается к одному из друзей Иова и говорит: «Горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (Иов 42:7). Те, кто говорили правильные слова, пытаясь оправдать Бога в Его действиях, оказываются осуждены. А оправдан тот, кто роптал, кто допытывался истины, кто считал несправедливым посланное ему наказание, кто оспаривал действия Божии.

Свои размышления о значении Книги Иова Достоевский вкладывает в уста старца Зосимы: «Слышал я потом слова насмешников и хулителей, слова гордые: как это мог Господь отдать любимого из святых Своих на потеху диаволу… Но в том и великое, что тут тайна, – что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Пред правдой земною совершается действие вечной правды… Господи, что это за книга и какие уроки! Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо все и указано на веки веков. И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их… Старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни – а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!»

В этих словах звучит полная и благодарная покорность воле Божьей, примирение с прошлым, сознание справедливости Божьего суда. Достоевский прошел через тяжелейшее испытание – четыре года каторги, за которыми последовали четыре года принудительной солдатской службы. Все это было наказанием за его участие в кружке петрашевцев. Многим такое наказание виделось несправедливым. Но не самому Достоевскому. Однажды он оказался в петербургской квартире, окна которой выходили на Семеновский плац – то место, где он, приговоренный к расстрелу, стоял на эшафоте. Один из знакомых, видя его задумчивость, сказал: «Какое, однако, несправедливое дело было эта ваша ссылка». «Нет, справедливое, – горячо отреагировал Достоевский. – Нас бы осудил русский народ. Это я почувствовал только там, на каторге. И почем вы знаете, может быть, там, наверху, Самому Всевышнему нужно было меня повести на каторгу, чтобы я там узнал самое главное, без чего жить нельзя».

Святой праведный Иов Многострадальный. Фреска монастыря Грачаница, Сербия. Ок. 1320 г.

Библейский Иов должен был пройти через испытания, чтобы узнать «самое главное». Увенчанием его страданий была встреча с Богом лицом к лицу. Он не получил ответ на свои вопросы, но после личной встречи с Богом живым эти вопросы отпали сами собой. Он увидел жизнь из иной перспективы, взглянул на нее иными глазами.

Центральная тема Книги Иова – страдания человека. За что и почему он страдает? Куда смотрит Бог, когда страдает человек? Можно ли верить в справедливого Бога, если вокруг столько несправедливости и Бог ее попускает? Эти вопросы волновали и Достоевского на протяжении всей жизни. Тема страданий, вопрос о смысле страданий – сквозная тема его творчества. В «Братьях Карамазовых» она поднята с особой силой и остротой.

Не вера в Бога колеблется у Иова, а вера в божественный миропорядок. «Не Бога я не принимаю, – говорит Иван, – я только билет Ему почтительнейше возвращаю»… Все наше сомнение в смысле божественного мироздания оттого, что мы не имеем истинного ощущения Бога, что отделяем мир от Него, что не чувствуем Его соучастия в страданиях мира… Бунт Иова тотчас закончился, когда он ощутил эту нестерпимую реальность Бога, – когда с ним заговорил наконец Бог… Бунт Иова заканчивается не отходом от Бога, а так же, как у Достоевского, сильнейшим к Нему устремлением, но точно через какую-то борьбу с Ним. Как сказал один монах: «Это есть та борьба с Богом ради правды Божией, когда человек борется с молчанием Божиим, как когда-то Израиль боролся на утренней заре с безмолвной для него Истиной». Это одна из вершин Библии, и Достоевский из своей темноты устремлялся к ней.

С. И. Фудель. Наследство Достоевского

В разговоре с Алешей Иван Карамазов говорит о страдании детей, приводя в пример пятилетнюю девочку, которую родители «подвергали всевозможным истязаниям. Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место». Иван спрашивает: «Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ним делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к “Боженьке”, чтобы Тот защитил его?» Вся высшая гармония не стоит «слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка».

Алеша не отвечает прямо на вопрос о смысле страдания детей. Но он горячо откликается на слова брата о том, что нет на земле человека, который мог бы простить за злодеяния по отношению к детям: «Брат, – проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, – ты сказал сейчас, есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за все, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за все».

Христос – вот Тот, Чьи страдания придают смысл страданию любого человека. Он – воплотившийся Бог и Он Сам прошел путем страдания и смерти, чтобы искупить людей и открыть им путь к воскресению. Каждый, кто страдает по своей вине или безвинно, может в своих страданиях ощутить Его присутствие.

В Книге Иова говорится, что «человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх» (Иов. 5:7). Это поэтическое сравнение выражает основную мысль книги – страдание посылается человеку Богом для того, чтобы человек через него приблизился к Богу. И Достоевский в своих произведениях постоянно говорит о том, что только благодаря страданию человек может духовно совершенствоваться, становиться более сострадательным и милосердным к другим, глубже любить и чувствовать. В 1866 году он пишет: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием… Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием».

Страдание, если оно воспринимается в христианской перспективе, очищает душу и делает человека подлинным человеком: эта мысль проходит красной нитью через все творчество великого писателя. В то же время, по словам Бердяева, отношение Достоевского к страданию было двойственным. С одной стороны, «творчество Достоевского проникнуто беспредельным состраданием к человеку. Достоевский учит жалости и состраданию. В этом нет ему равного. Никто не был так ранен бесконечным страданием человеческим. Сердце Достоевского вечно сочилось кровью. Ему дано было познать каторгу, жить среди каторжников, и он всю жизнь свою предстательствовал за человека перед Богом. Страдания невинных детей более всего поражали и ранили его совесть». С другой стороны, «Достоевский менее всего может быть назван сентиментальным, слащавым и расслабляющим гуманистом. Он проповедовал не только сострадание, но и страдание. Он призывал к страданию и верил в искупительную силу страдания. Человек – ответственное существо. И страдание человека не невинное страдание. Страдание связано со злом. Зло связано со свободой. Поэтому свобода ведет к страданию… В страдании видел Достоевский знак высшего достоинства человека, знак свободного существа. Страдание есть последствие зла. Но в страдании сгорает зло».

Дмитрий

Дмитрий – старший сын Федора Павловича – наиболее близок к нему по характеру и образу жизни. «Пусть он и честный человек, Митенька-то, но сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие… Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено», – говорит о нем Ракитин. А сам Дмитрий признается Алеше: «Я всегда переулочки любил, глухие и темные закоулочки, за площадью, – там приключения, там неожиданности, там самородки в грязи… Любил разврат, любил и срам разврата».

Л. Леонидов в роли Дмитрия Карамазова. МХТ. 1910 г.

И. Глазунов. Дмитрий Карамазов

Дмитрий занимает особое место в драматичной истории семейства Карамазовых. Его появление на сцене связано с конфликтом между ним и отцом. Выяснение отношений начинается прямо в келье старца Зосимы и приводит к скандалу. Дело доходит до того, что отец угрожает сыну дуэлью, а сын произносит слова: «Зачем живет такой человек». Федор Павлович кричит: «Слышите ли, слышите ли вы, монахи, отцеубийцу». Отец как будто сам подталкивает сына к роковому шагу.

С каждым новым эпизодом напряжение растет. В какой-то момент Дмитрий набрасывается на отца и избивает его. Но не убивает. Алеше же прямо говорит о готовности убить отца: «Может быть, не убью, а может, убью… Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь. Вот и не удержусь». В какой-то момент Дмитрий оказывается в шаге от отца: «Весь столь противный ему профиль старика, весь отвисший кадык его, нос крючком, улыбающиеся в сладостном ожидании губы его, – все это ярко было освещено косым светом лампы слева из комнаты. Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити… Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана…»

У Дмитрия Карамазова был реальный прототип – Дмитрий Ильинский, с которым вместе Достоевский сидел в каторге. Он был обвинен в отцеубийстве. В «Записках из Мертвого Дома» Достоевский писал о нем: «Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца. Он был из дворян, служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного сына. Поведения он был совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивал его, уговаривал; но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и – сын убил его, жаждая наследства. Преступление было разыскано только через месяц… Разумеется, я не верил этому преступлению. Но люди из его города, которые должны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все его дело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить».

Когда Достоевский писал эти слова, он еще не знал, что Ильинский был осужден несправедливо. Во второй части «Записок» он вносит корректив в сказанное об Ильинском: «На днях издатель “Записок из Мертвого Дома” получил уведомление из Сибири, что преступник был действительно прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально. Что настоящие преступники нашлись и сознались и что несчастный уже освобожден из острога».

Помимо трех братьев, есть еще четвертый – незаконнорожденный сын Федора Павловича, лакей Смердяков. Он ненавидит всех людей, Россию и весь окружающий мир. Смердяков – это своего рода двойник Ивана Карамазова, его alter ego. В набросках к роману Иван называется «убийцей», а Смердяков отсутствует. Из этого можно заключить, что, согласно первоначальному замыслу писателя, именно Иван должен был убить отца, и лишь впоследствии эта «миссия» была перепоручена писателем Смердякову.

Стены Омского острога. Фотография XIX в.

Общий вид острога. Фотография XIX в.

Но это не снимает ответственности с Ивана, ибо Смердяков исполнил то, что было у Ивана в намерениях. «Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил», – говорит Смердяков Ивану.

С. Воронов в роли Смердякова. МХТ. 1910 г.

Сюжет романа выстроен таким образом, что все три брата несут ответственность за убийство отца. Смердяков – только исполнитель. Иван и Дмитрий, каждый по-своему, желали смерти отца, а Алеша ей не воспрепятствовал. Тема ответственности за преступление – одна из постоянных тем в творчестве Достоевского. Однако если в предыдущих романах преступление совершалось одним лицом (Раскольников убивает старуху-процентщицу, Рогожин убивает Настасью Филипповну), то в «Братьях Карамазовых» поднимается сложная тема коллективной ответственности. Выражаясь современным языком, есть исполнитель, есть соучастники, есть заказчик. Кто в «Братьях Карамазовых» является заказчиком? Смердяков считает таковым Ивана. А соучастниками становятся Дмитрий и Алеша. При этом тяжесть наказания падает на Дмитрия, который формально невиновен.

Алеша

Алеша Карамазов – один из самых светлых образов в русской литературе. Он очень религиозен, хотя «вовсе не фанатик и… даже и не мистик вовсе». На монастырскую дорогу он ступил потому, что «она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его», а также потому, что «на ней он встретил… старца Зосиму, к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца». Он любил людей и, «казалось, всю жизнь жил, совершенно веря в людей». Он никого ни за что не осуждал: «Явясь по двадцатому году к отцу, положительно в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было». Он не помнил обид, и «случалось, что через час после обиды он отвечал обидчику или сам с ним заговаривал с таким доверчивым и ясным видом, как будто ничего и не было между ними вовсе». К деньгам он был равнодушен, ибо был «из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу…»