Букелларий

— Нет, гот, — соврал я, потому что не знал, каковы у него отношения с франками, а они, судя по судьбе одной из булгарских орд, могли быть самыми разными.

— Где живет твой народ? — поинтересовался хан Тревель.

— Западнее и южнее франков, — ответил я.

— Приходилось воевать с ними? — задал он следующий вопрос.

— А как же! — произнес я, улыбнувшись. — На то они и соседи!

Хан Тервель тоже улыбнулся и сказал:

— Это верно! Без соседей было бы скучно!

Его дружинники дружно заржали, будто за всю свою жизнь не слышали ничего смешнее.

— Возьмешь его, Вокил? — повернувшись к стоявшему справа дружиннику — пожилому воину с двумя старыми шрамами, пересекающимися на остатках того, что раньше было носом, видимо, немалым.

— Почему не взять?! — весело молвил тот. — Пригодится: к соседям ведь пожаловали!

Дружинники опять заржали дружно, что говорило о спаянности коллектива: подобрались люди с одинаковым интеллектом и взглядами на жизнь.

Меня распределили в сотню под началом Котрага — кривоногого и косолапого толстяка с деформированным, как у гуннов, черепом. Кстати, у многих старых воинов череп тоже был вытянутым, а у молодых такое уродство встречалось редко. Видимо, эта мода ушла вместе с гуннским владычеством.

— О-о, у тебя лук есть! — насмешливо произнес сотник, когда я начал располагаться рядом с его подчиненными на поле, на котором еще где-нигде торчали сухие пшеничные стебли. — Покажи-ка нам свое грозное оружие! Уверен, что ты перебил из него много врагов!

Наверное, думал, что сейчас увидит творение ромейских мастеров, годное, по мнению кочевников, разве что для охоты на сусликов.

— Уж какое есть! — изображая простачка, молвил я и достал из сагайдака лук без натянутой тетивы, из-за чего выгнутый в обратную сторону.

Смешки сразу прекратились. Кочевники сразу поняли, что это за оружие и как дорого стоит. Дальше они молча наблюдали, как я выгибаю лук в нужную сторону, сноровисто натягиваю вспомогательную тетиву, а потом с помощью Бамбера главную. Я несколько раз вполсилы натянул большим пальцем тетиву, послушав тихое скрипение рогов лука.

— На скаку выстрелить или с места? — спросил я Котрага.

— Не надо, — милостиво позволил он и спросил: — Откуда у тебя этот лук?

— Достался по наследству. Мой предок в девятом колене был командиром тысячи у Атиллы, после смерти которого ушел на запад вместе со своим отрядом, — на ходу сочинил я.

Мои новые соратники начали бурно обмениваться мнениями. Кто такой Атилла, они знали. И о том, что многие гунны ушли на запад, тоже. Кстати, их самих римляне часто называют гуннами. А что я совершенно не похож на кочевника — это понятно: девять коленей все-таки отделяют. Главное, чтобы воином был смелым и умелым, что, судя по доспехам, так и есть. Плохой воин такими не разжился бы, а если бы получил в подарок, то до моих лет не сохранил бы.

20

Несмотря на слухи, что арабы сожрали зимой всю свою живность и даже часть соратников, у них все еще были лошади и верблюды. Хотя, может быть, тех, что я сейчас наблюдал, привезли недавно с южного берега Мраморного моря. Перед колонной, с отрывом в полкилометра, скакала легкая конница, около сотни. У них круглые кожаные щиты, короткие составные луки и длинные тонкие дротики, которые везли в кожаных мешках, притороченных к седлу спереди справа. Доспехов почти ни у кого нет, если не считать таковыми кожаные и ватные куртки. Едут, разбившись на семь групп разных по количеству. Их нагоняет восьмая из десяти всадников, после чего другой десяток из середины отряда уносится вперед, наверное, на разведку. Впрочем, весь этот отряд — передовой дозор.

За ними движется тяжелая конница. Человек пятьсот, не больше. Поскольку у арабов конница — главная сила, слухи о пожирании лошадей зимой не так уж и неправдоподобны. Вперемешку с тяжелыми кавалеристами идут, не отставая, пешие лучники из расчета человек по пять-шесть на каждого верхового. Интересная связка. Я видел, как воюют вместе кавалерист и пехотинец-копейщик, а арабский вариант раньше не встречал. Наверное, он неплох для отражения обстрела лучников и налета легкой конницы или воинов на верблюдах, которые приводят лошадей в ужас. Зато против легкой пехоты будут выглядеть бледно. Да и против тяжелой не очень внушительно, если не поможет собственная пехота, которая шагает за ними, причем без строя и тоже вперемешку: между отрядами тяжелой по два-три легкой. Пехотинцев много, растянулись на все километров восемь дороги, проходящей через долину между невспаханными полями и сожженными деревеньками. В середине пешей колонны медленно и надменно вышагивают, как-то небрежно, я бы даже сказал, презрительно выкидывая вперед длинные, мосластые ноги, около полусотни верблюдов, нагруженных мешками и бурдюками. Для такой большой армии припасов маловато. Значит, недалеко собрались, даже если каждый воин тащит на себе сухой паек дней на пять-семь. Им ведь еще и назад возвращаться, продолжать осаду Константинополя.

— К нам идут, — говорю я сотнику Котрагу, который, как и я, и остальные воины нашей сотни, с коня наблюдает за врагами.

Мы спрятались за кустами и деревьями на склоне холма, ограждавшего долину с севера-запада. Находимся здесь уже больше часа, с тех пор, как увидели передовой арабский дозор.

— Не меньше двадцати тысяч, — добавляю я, потому что сотник считать не умеет.

Болгар раза в полтора меньше. Зато превосходство в коннице пятикратное, если нет еще одного конного отряда в арьергарде вражеской колонны, который, держа дистанцию метров семьсот от основных сил, только начал выходить в долину. Или это просто отставшая часть пехотинцев.

— Да, — соглашается Котраг, после чего командует: — Возвращаемся!

Мы медленно, петляя между деревьями, перебрались на противоположный склон холма, с которого спустились на проходящую по краю соседней долины, грунтовую дорогу. По ней и поскакали к болгарскому лагерю, пока не обогнули цепь холмов и обогнали арабский дозор, который все еще преодолевал их. Затем уже перебрались на мощеную дорогу. Римляне старались строить их по прямой, не обращая особое внимание на препятствия — холмы, болота, реки… Не знаю, почему так нерационально. Есть подозрение, что из экономии, потому что на поворотах дорогу делали шире раза в полтора. По пути встретили несколько наших небольших отрядов, предупредили о приближении врага. Кто-то из них прискакал в лагерь первым и сообщил новость хану Тервелю. Она сразу разлетелась по всему лагерю, и началась движуха, будто вот-вот придется биться, хотя враги сегодня уж точно не доберутся до нас.

Я присутствовал при докладе Котрага, чтобы цифрами дополнить его, поэтому не удержался и посоветовал правителю болгар:

— У них мало конницы, некому прикрывать фланги. Можно спрятать нашу тяжелую конницу в лесу и ударить им в тыл, когда пехота ввяжется в сражение.

— Ты угадываешь мои мысли, — снисходительно молвил хан Тервель.

Я заметил, что стоявший рядом с ним безносый Вокил еле заметно, лишь уголками губ, ухмыльнулся. Видимо, в моих советах не нуждались или все-таки нуждались, но не желали в этом признаваться.

21

Армия арабов, выйдя в долину, на противоположном конце которой на склоне большого пологого холма их поджидала армия болгар, прямо сходу начала строиться к битве. Вперед выдвинулись россыпью лучники. За ними растягиваются почти во всю ширину долины копейщики. В передних рядах стоят имеющие какие-никакие доспехи, за ними — остальные. Вся конница, и тяжелая, и легкая, занимает место на правом фланге. Полководец, видимо, находится среди всадников. Арабская знать еще не зажралась и обленилась, сама водит воинов в бой. Верблюдов разгрузили прямо на дороге и отпустили пастись без присмотра на невспаханных полях. В сравнение с верблюжьей колючкой прошлогодняя, подгнившая стерня должна казаться им деликатесом.

Мы с Котрагом наблюдаем за врагами с поросшего лесом холма на западной стороне долины. Сотник благоволит ко мне, постоянно берет с собой на выполнение важных заданий. Как догадываюсь, потому, что считает знатным человеком. Наверное, навели его на этот вывод не только мои доспехи и умение считать, но и моя манера поведения с ханом Тервелем. Он-то сам выслужился из рядовых и понял, что командование сотней — его потолок, поэтому до сих пор робеет перед старшими командирами.

Низко загудели карнаи — трехметровые трубы, расширяющиеся на конце. Я видел такие в Древнем Египте и в Персии во время похода под командованием Александра Македонского. Там они тоже призывали к атаке и еще сопровождали торжественные шествия правителей. Первыми пошли лучники. Не обремененные доспехами, щитами и тяжелым оружием, они двигались легко и быстро. Им не дали приблизиться на дистанцию стрельбы. С обоих флангов болгарской армии вылетели легкие кавалеристы, не меньше пары тысяч, и разогнали вражеских лучников. После чего сами начали осыпать стрелами арабскую пехоту, которая бодро шагала на врага. Арабский полководец кинул в атаку всю свою армию, не оставив резерва. Наверное, был уверен в быстрой победе.

Я ожидал, что арабская тяжелая конница нападет на болгарскую легкую, но этого не случилось. Она пошла в атаку на болгарскую пехоту, попробовала зайти во фланг. Пехота у болгар из славян. Они более высокого роста и почти все светловолосые. Вооружены копьями и короткими мечами, или топорами, или кинжалами. Щиты большие прямоугольные, деревянные, не изогнутые. Какие-никакие доспехи есть только у стоявших в первых двух рядах. Остальные в лучшем случае в медвежьих или волчьих шкурах. Почти все босые.

Арабская конница смяла передние ряды, глубоко вклинилась в строй пехотинцев. Было бы их больше и ударили бы в оба фланга, могли бы решить исход битвы. До нас донеслись приглушенные крики, ржание лошадей, звон оружия. Арабская пехота подоспела на помощь своей коннице, не дала окружить и перебить ее. Криков и звона оружия стало еще больше. Обе армии смешались, и вскоре линию соприкосновения уже нельзя было рассмотреть.

Издалека сражение смотрится скучно и кажется слишком медленным, будто и люди, и кони, участвующие в нем, сонные. По крайней мере, мне быстро надоело, поэтому посмотрел на Котрага.

— Пора и нам присоединиться, — решил он.

— Предупреди о верблюдах, — подсказал я.

Вокил, командующий засадным полком, собирался ударить широким фронтом, чтобы сразу ввести в дело как можно больше бойцов. Придется ему подкорректировать план, потому что по ту сторону дороги, позади правого вражеского фланга, паслись верблюды, которых лошади боятся.

— Ага, — согласился сотник.

На этот раз я не поехал с ним на доклад, посмотрел со стороны. Заметил взгляд, который кинул Вокил в мою сторону, выслушав Котрага. Может быть, сотник сказал, что это я предупредил о верблюдах, а может, командир засадного полка сам догадался, кто умнее. По его приказу две тысячи всадников начали медленно пересекать холм, поросший лесом и кустарником. Сам Вокил и его свита поехали по единственной узкой тропинке. Поскольку наша сотня находилась рядом, последовали за ними.

Битва была в полном разгаре. Левый наш фланг, в который врезалась арабская конница, изрядно прогнулся, зато на правом ситуация была прямо противоположной. Вокил крикнул подчиненным, чтобы растянулись до дороги, не дальше, после чего вместе со своей свитой поскакал в атаку. Наша сотня оказалась правее. Ближе к дороге, догоняя нас, занимали места те, кто пересек холм напрямую, через лес и кусты, и вышел в долину правее нас.

Арабы из задних рядов заметили атаку конницы слишком поздно и перестроиться не успели. Видимо, из-за шума боя впереди услышали перестук копыт, когда между нами оставалось метров сто. Или просто сзади не оказалось ни одного командира, а рядовые были неопытны. Обычно в задних рядах ставят новобранцев, чтобы просто почувствовали атмосферу боя, пропитались ею на будущее.

Я заранее наметил себе цель — воина с коричневым шестиугольным щитом, разрисованным черными зигзагами вкривь и вкось. Наверное, в двадцать первом веке на выставке живописи этот щит объявили бы шедевром. Сейчас народ дикий, не понимает продвинутое искусство, поэтому тупо закрывается шедевром, надеясь, что толстая кожа на каркасе из лозы убережет от копья. Тридцатипятисантиметровый трехгранный наконечник запросто пробивает ее и воина и вдавливает обоих в гущу соратников, а мой конь сшибает с ног еще трех, стоявших друг за другом справа, причем третий был спиной к нам. Ясеневое древко копья ломается с треском. Я бью оставшимся в руке обломком длиной метра полтора подвернувшегося араба по грязной белой чалме. Тот трясет узкой, вытянутой, как у знатных гуннов, головой, но не падает. Несколько слоев материи, намотанные на голову, спасают моего врага от сотрясения мозга, если, конечно, это вещество присутствует в черепе. Я выбрасываю обломок и достаю из ножен саблю. Изогнутый тусклый клинок с белесым «рисунком» легко рассекает грязную белую материи и на этой голове, и на соседних. Ткань мгновенно пропитывается кровью, и еще до того, как убитый оседает на землю, чалма становится красной. Расчистив пространство рядом с собой, бью шпорами в лошадиные бока, заставляя Буцефала двигаться туда. Рядом оказываются сразу несколько врагов, и я начинаю расправляться с ними.

Конь мой, заржав вдруг громко, надрывно, лягает раз, второй, а потом начинает оседать. Поняв, что он ранен, я успеваю вынуть ноги из стремян и раздвинуть их. Буцефал не валится набок, как обычно делают раненые лошади, а, подобно верблюду, опускается сперва на подогнувшиеся передние ноги, потом на задние. Я выбираюсь из седла и отступаю влево, чтобы между мной и двумя арабскими копейщиками было тело моего коня. После чего ударами сабли отбивая оба копья. Тут же рядом появляется всадник-болгарин и бронзовой булавой, круглой с шипами, разделывается с обоими.

Я решил, что с меня на сегодня хватит, начал выбираться из свалки, протискиваясь между лошадьми соратников. Кто-то из них по ошибке или нет долбанул меня по шлему палашом, который соскользнул на ключицу, защищенную бригантиной и кольчугой. Удар был не сильный, но неприятный. На всякий случай я поднял над головой щит, чтобы закрывал от ударов спереди. Может, кто и «розу ветров» на нем разглядит, и вспомнит, что я свой.

Выбравшись на свободное пространство, первым делом огляделся в поисках бесхозной лошади. Их было несколько. Оставшись без седоков, кони, как ни в чем ни бывало, щипали траву, обходя человеческие трупы. Я выбрал крупного вороного жеребца, у которого было одно стремя слева. Видимо, хозяин был пожилой, с трудом забирался в седло. Большая часть кочевников до сих пор обходится без стремян. Приученные с детства к верховой езде, они настолько накачали ноги, что держатся ими достаточно крепко без дополнительных приспособлений, иногда сжимая бока лошади так, что ломали ей ребра.

К тому времени арабы уже разбегались. Удар в спину вначале наносит противнику не слишком большой урон в человеческих ресурсах, но здорово подрывает боевой дух, ломает волю к сопротивлению. Начинается паника, в результате которой потери растут по экспоненте. Арабские всадники куда-то исчезли, наверное, были убиты, а пехотинцы толпами и поодиночке, побросав щиты и копья, неслись в ту сторону, откуда пришли. За ним гнались и уничтожали конные булгары и пешие славяне. Последние, впрочем, сильно отставали, потому что постоянно отвлекались на то, чтобы добить раненого врага и обшмонать его.

Я подождал, когда они все пронесутся мимо, после чего подъехал к тому месту, где лежал мой погибший конь. В его животе слева позади седла было три раны от копья. Одна настолько широкая, что вылезли кишки, еще теплые, дымящиеся. Мне всегда жаль животных, погибших в сражениях. Они-то ни в чем не виноваты. Я снял седло и конские доспехи. Затем нашел переднюю часть своего сломанного копья, чтобы не заказывать новый наконечник. Хотел прихватить что-нибудь из трофеев, но не нашел ничего более ценного, чем простой плотницкий топор. Можно было бы, конечно, снять кольчугу и шлем с мертвого кочевника, но если их опознают, у меня будут неприятности. Одно дело пересел в бою на коня погибшего соратника, когда потерял своего, а другое — обшмонал его труп. Я поменял седло на своем новом Буцефале, прикрепил позади него старое, бард (лошадиный доспех) и обломок копья, после чего поехал по краю долины к нашему лагерю на склоне холма. По центру ее в окружении свиты из полусотни всадников неторопливо скакал хан Тервель, постоянно останавливаясь и рассматривая трупы, будто искал кого-то среди погибших. Он не участвовал в сражении, наблюдал с вершины холма. По нынешним временам это плохой признак, говорящий об упадке воинственности. Небольшое государство, граничащее с таким крупным хищником, как Римская империя, должно быть предельно агрессивным. Или само станет жертвой. Впрочем, я знал, что случится именно второй вариант.

22

Лагерь болгарской армии теперь в суточном переходе от Константинополя, возле небольшого городка Мелантия, сейчас пустующего, потому что все население разбежалось. Арабы сидят между двумя рвами, боясь высунуть нос, потому что с обеих сторон прилетает сразу. Болгарские отряды постоянно рыскают вдоль внешнего рва, обстреливая из луков слишком любопытных врагов. На городских стенах дежурят лучники, которые то же самое проделывают с теми, кто пытается приблизиться к ним. Продовольствие арабам привозят на галерах, которые приближаются строго с запада, чтобы не попасть под огонь римских дромонов. Понятия не имею, почему наши враги до сих пор не сняли осаду, хотя уже середина календарного лета, а до холодов взять штурмом столицу империи уж точно не смогут, как и пережить в своем лагере еще одну зиму. Может быть, боятся покидать какие-никакие укрепления, а может, им пообещали, что вот-вот прибудет огромное подкрепление, совместно с которым они все-таки одолеют неприступную крепость и захватят богатейшие трофеи — несметные богатства, собранные со всей ойкумены.

Чтобы болгары не грабили подданных императора или, оголодав, не ушли домой, нам постоянно подвозят продовольствие из северных и западных регионов. Вместе с обозами в нашем лагере появляются послы от Льва Третьего. Один из них по имени Петр Лардис и вовсе постоянно живет в небольшом шатре, поставленном рядом с ханским. Посол горбонос и черноволос, но кожа на лице белая с ярким румянцем, какая бывает у рыжих германцев. Его идеальные греческий и латынь выдают выпускника константинопольской Аудитории. Говорят, что происходит из очень знатной семьи, временно обедневшей, поэтому, наверное, и послан выполнять задание, рискованное и тяжкое для изнеженного человека. Ни булгарским языком, ни славянским не владеет и не собирается учить, даже простые обиходные фразы не освоил, хотя гостит уже почти два месяца. На этой почве мы с ним и познакомились: я помог договориться с одним из командиров-славян, который предложил послу большой, необработанный кусок янтаря, добытый, как догадываюсь, где-то на берегу Днепра или на территории будущей Волыни.

— Ты франк? — поинтересовался Петр Лардис.

— Гот, — ответил я и добавил шутливо: — Сбежал сюда от сарацин, а они и здесь объявились!

— Откуда так хорошо знаешь наш язык? — задал он следующий вопрос.

— Мои учителя закончили то же учебное заведение, что и ты, — сообщил я.

— Да, куда только жизнь не заносит выпускников Аудитории! — со смесью хвастовства и язвительности молвил он, после чего полюбопытствовал: — Ты служишь в армии хана?

— Скажем так, я присоединился к ней на время осады Константинополя, чтобы не сидеть без дела и не тратить деньги. Как только арабы уберутся к чертовой матери, попробую поступить в вашу армию клибанарием или хотя бы катафрактом. Если возьмут, конечно, — поведал я легенду.

— Я мог бы порекомендовать тебя в благодарность за твои услуги, если таковые будут, — закинул посол.

— Буду рад помочь тебе, — сразу согласился я.

После этого разговора прошло с неделю, и Петр Лардис напомнил о нем, как бы случайно встретившись со мной, когда я возвращался с охоты. К тому времени появились слухи, что арабы, так сказать, пакуют вещички, собираясь на выход. Посол ехал на сером в «яблоках» мерине в сопровождении трех вооруженных слуг. Приятно удивившись встрече со мной, предложил поговорить наедине. Я приказал Бамберу, который вез на крупе своего коня подстреленную косулю, присоединиться к слугам, после чего поехал справа от римлянина. Мне почему-то удобнее, когда собеседник слева. Может быть, из-за того, что во время боя в левой руке у меня щит.

— Ты, наверное, не знаешь, что у нас запрещено охотиться без разрешения чиновника, заведующего охотничьими угодьями? — начал разговор Петр Лардис.

— Надо же, у нас охоться, где хочешь! — изобразив удивление, воскликнул я.

Включить дурака — это будет любимое занятие россиян. Некоторые настолько увлекались, что забывали выключить и дальше жили счастливо.

— Спишем на войну! — улыбнувшись, пообещал он милостиво, после чего задал вопрос: — Я заметил, что у тебя есть все данные, чтобы быть командиром. Ты хотел бы командовать турмой катафрактов?

— Конечно, хочу! — продолжил я косить под дурака.

— Но сначала ты должен доказать преданность императору, выполнить сложное задание, — сказал посол.

— Какое именно? — спросил я.

— Надо убить одного человека, — ответил он.

— Кого именно? — задал я уточняющий вопрос.

— Это очень важная персона, всегда в окружении охраны, но я слышал, что ты очень хорошо стреляешь из лука, — произнес он.

— Этот человек сейчас здесь, в лагере? — поняв, что отвечать напрямую он пока боится, задал я наводящий вопрос.

— Да, — подтвердил Петр Лардис.

Так понимаю, римляне не хотят платить по счету, поэтому решили избавиться от хана Тервеля. Нет человека — нет долга.

— Должность турмарха — это мало за такое опасное дело. Добавь еще пять тысяч солидов, — потребовал я.

— Пять тысяч — это много, — выдохнув облегченно, возразил он. — Сойдемся на трех тысячах. Получишь их после выполнения задания.

Зная константинопольцев, уверен, что начальству скажет, что я запросил пять тысяч, и две положит себе в карман.

— Нет, деньги вперед, — потребовал я. — Иначе вам будет дешевле убрать и меня.

— Мы всегда выполняем свои обещания! — изобразив обиду, произнес он.

— Я пока не знаю, как вы поступаете, но, если такая возможность есть, ее надо предусмотреть, — возразил я.

— Давай выберем промежуточный вариант — половина вперед, половина после выполнения задания, — предложил Петр Лардис.

— Можно и так, — согласился я.

— Тогда я передам, чтобы привезли деньги. На это уйдет несколько дней, — согласился он. — А ты пока подумай, как лучше выполнить задание.

— А что тут думать?! — пренебрежительно молвил я. — Он любит загонную охоту и часто отрывается от охраны. Я пару раз встречался с ним в довольно глухих местах.

Хан Тервель — заядлый охотник, даже на войну взял с собой большую свору собак, голов с полсотни.

Из моих слов Петр Лардис сделал вывод, что я правильно понял, кого надо убрать, и пообещал:

— Постараюсь, чтобы деньги привезли послезавтра.

Глава 3

23

В лесу меня почти всегда накрывает благодать. Люблю его, но странною любовью. Как турист, что ли. В море я живу, а в лесу отдыхаю, даже если приехал по делу. Я спрятался между елями. От них идет аромат хвои, настолько ядреный, что кажется, будто мои легкие стали липкими изнутри. Где-то неподалеку барабанит дятел. Мне почему-то приходит на ум вопрос: а дятлам бывает скучно? Наверное, нет. Скучают только люди и домашние птицы и звери, а на воле всегда много проблем.

Вот и мне надо сейчас решить свои. Они трусцой скачут по лесной дороге метрах в пятидесяти от меня. Не пойму, кто они по национальности, но явно не булгары или славяне. Скорее всего, служили в болгарской легкой коннице. Интересно, что им пообещал Петр Лардис за слежку за мной? Наверное, больше, чем получили бы, оставшись на службе. Если бы им, конечно, досталось хоть что-нибудь в случае смерти хана Тервеля до того, как римляне расплатятся с ним.

Посол, как и пообещал, через день передал мне в укромном месте три кожаных мешка с золотыми монетами, по пятьсот в каждом. Я их прикопал в лесу после того, как мы расстались. В лагере сразу бы почуяли неладное, увидев, что у меня появилась ноша небольшая, но весящая шесть с лишним килограмм, а так я вернулся с охоты налегке, мол, не повезло ничего подстрелить. Вечером сказал Котрагу, что мне надо срочно смотаться в Адрианополь, где оставил двух запасных лошадей. Якобы городские чиновники решила наложить на них лапу, сочтя бесхозными. Сотник поверил мне и пообещал придержать мою долю из наградных, если их будут раздавать до того, как я вернусь. Каждый воин болгарской армии знает, что римляне пообещали отстегнуть щедро, а хан Тревель не жлоб, поделится со всеми. Единственным неясным моментом была сумма, которую получит каждый. Если пехотинцы-славяне мечтали о десяти солидах, то булгары из моей сотни разевали рот на двадцать, а то и на все пятьдесят.

Утром я вместе с Бамбером покинул лагерь и поскакал по римской дороге в сторону Адрианополя. Петру Лардису сказал, что расположусь в Бизье — другом небольшом городке в суточном переходе от Мелантии. Оттуда и буду выезжать на выполнения порученного мне задания, пока не добьюсь результата. Тогда спрячусь где-нибудь и после ухода болгарской армии приеду в Константинополь, чтобы стать турмархом. Поскольку посол вырос в столице, а каждый житель её настолько привык к вранью, что не верит даже самому себе, то прикрепил ко мне наблюдателей. Может быть, просто проследить, чтобы я не удрал с деньгами, а может быть, не просто. Я заметил этих трех всадников, как только отъехал на пару километров от лагеря болгарской армии. Обычно попутчики стараются сбиться в группу побольше, чтобы не так страшно было и появился шанс справиться с разбойниками, если нападут, а эти старательно держали дистанции, хотя я специально поехал медленнее.

Отдалившись от лагеря километров на двенадцать, я свернул на проселочную дорогу, проскакал быстро до второго поворота и спрятался в ельнике. Троица появилась примерно через полчаса. Потеряв меня из вида на петляющей дороге, немного растерялись. С одной стороны им, наверное, приказали не светиться, чтобы я не догадался, зачем их послали, а с другой — нельзя было упустить меня. Я дал им проехать вперед, после чего расстрелял из лука, начав с заднего. Он, кстати, оказался самым живучим, даже попытался ускакать, но после попадания второй стрелы в затылок под обрез серой войлочной шапки, кувыркнулся с коня в светло-коричневую дорожную пыль, будто хотел нырнуть в нее «рыбкой».