Сказки Белого Ворона

— Ты что, в бога не веришь? — прорезался голос.

Голос: котенок толще мяучит.

С богом тут было осторожно. Никто его не видел. Но никто не видел и что его нет. А вот на людей напороться — легко. Шар мог заплести из вилки косичку. Машинально, как другой разминает хлебный мякиш.

— В том смысле, каком ты спросил, — нет.

Сразу два голоса:

— А в каком я спросил?

— А в каком другом смысле? — То был Бекас. О Бекасе потом.

— Твоя жизнь — пьють, и нету, — он обращался к Шару не колеблясь. — Твои дела, — он отмерил четвертьпальца: — на эстолько. Я встречал таких, они спрашивают, тогда кто это сделал? То, что ты что-то сделал, не значит, что кто-то еще.

Никто не понял ничего; вот Бекас что-то понял. Сделал знак, чтоб не отвечал ему.

* * *

Как-то он завладел разговором. Они не взяли, как это произошло.

— Ну что, по желанию? — Он вернул чашку Шибеке; а глядел на Бекаса.

Теперь Бекас. Мог свистеть по-бекасьи, по-утиному, ­совой.

А заговорил, как какой-то Мстислав Сладкий.

— Какие желания, мил-человек? Я никого не жду. Отбываю наказание. — Лицо серое; бесцветные глаза смот­рели на того, не мигая.

Тот полез за сигаретами; предложит, нет? Предложил. Приняли, что ж. У всех свои, но раз угощают.

Чиркнул спичкой; сквозь зубы с сжатой палочкой:

— Я не о том, чтоб уйти по УДО.

— Выполняешь? — пискнул Шар.

Такой большой человек — такой маленький звук. Смешно. Ну это кому как. Он тоже не улыбнулся.

— Я не сказал, что выполняю.

— Твоя фамилия Орел? — перевел лицо на Суслика.

И опять показалось нормально. Суслик вздрогнул: почел бы за счастье откликаться на любую пичужку. Спасибо, что как-то — звали.

— Тоже хотел стать авиатором, — тот опустил свои глаза. — Амбиций не рассчитал. — Вынул лопухи из кармана. — Держи.

Суслик сидел рот разиня.

— Подорожник. Не бойся, не отравишься.

Механически взял. Что с этим теперь — жевать? Всё, Суслик выбыл.

Но осталось трое.

* * *

Пять минут назад он вышел из леса. Пять минут назад они допивали, собирались вернуться, откуда отлучились ­ненадолго. Видно, чиёк подействовал. Самое время.

Был белый день; сидели в натоптанном, как дорога к ­туалетной будке, пятаке за забором. Будка, кстати, имеется: вправду смешно, по тропинке вперед и в кусты, вдруг — стоит. Забытая, видно, теми, что возили. Дерьмо в ней давно превратилось в дёрн.

Как если бы всё: мох, свет, зелень — отвернулось уголком, как конверт. И ясно, что это для отвода глаз, картинка. Там, под ней, — такая тьма, рук не разберешь.

* * *

— Какие наши преступления, — голос. — Так… просрачки. Один наезд совершил, — Шар чуть-чуть колыхнулся. Но не он говорил. — В смысле, прямом: не справился с управлением, мотор не сработал. И то не сам за рулем был. Если не УДО — что ты можешь? Иди за забор, к тем, которые от тюрьмы откупились, и здесь откупились — отдыхают, сидят, а за них, вон, таскают, — кивнул на остолбеневшего, с листьями в зубах… Кто он теперь: Орел-Суслик?.. — Химия, — харкнул. — Лучше зона, чем это… вольное… ­поселение. Если б знать, — пойду, напишу оперу: посадите меня!

Имя такое Шибека, а просто — Шиба. С ожесточением вбивал, нáбело. Ожесточенно — а не то: будто — прыг­нул-тронул: стоит? не колышется под ногами? И это тот ­понял.

— На ветер слова, — тихо. — Мы здесь одни. Не перед кем распылять себя. Говори по существу.

— Сапоги у тебя хороши, — отозвался Бекас.

Все глянули вниз. Он не сбился:

— Под проволоку плохо. По лесу, просто, ходить.

— И я говорю, — подтвердил Бекас. — Сыграем на сало?

Шар неожиданно прыснул. На сало — это как: проигравший защипнет себе бок, чик — ножом. А засмеялся чего: представил, что с этого станет.

— Сала у меня нет, — тот повертел сапогом. Сидел на корточках, остальные кто на чем. Вдруг выбросил ногу вперед. — Вот… нога.

— Ногу ставишь? — заинтересовался Шибека.

— С сапогом, — он кивнул. — Один мне останется.

— На кой твой сапог! — Шара, ни с того ни с сего, ­взбесило.

Забултыхался на коряге, где полулежал — сказать: встать. А на деле — живот, почки, там, селезенка. Легкие: столько курить, будут тяжелые. Это как бы вскочил, так и засчитали.

— Сидите… долбаки, — с одышкой. — Там уж обед… ждите… принесут… скатерть…

— Змея!

Шар воспарил. Горизонтально, прямо как был.

Они заполошно озирались. Никакой змеи нигде.

Он улыбался, теперь явно.

— Да, — медленно сказал Бекас.

— Я не вру. Вот такая, — семьдесят сантиметров, — с рисунком. Не уж: без ошейника. Под тебя ушла.

— Подо мной камень, — сказал Бекас.

— Болото под тобой.

* * *

Вернемся еще один раз к компании.

Всё про всех ясно?

Такой Шар востребован в любой компании. А прибился к ним. К Бекасу с Шибекой? Нет, Бекас и Шибека в отдельности не составляют компании, несоединимы. Компанию, получается, сделал им Шар. Вращаются на нем, как на ­шарнире.

Но возможно, и наоборот: Суслик. В обществе необходим. В каждом обществе, оглядись — найдешь Суслика. Вот сидит, как набитый, и бровь нахмуря. Как будто, из всех, видел ту змейку. Выходит теперь: двое против троих.

С Суслика помощи мало, даже такого орла. Другая информация: Суслик — сума переметная. Собой не владеет, а значит, его потянуло. Вот, значит, он: как барометр, пока есть, в наличии ядро. Если нет — ядро ослабло.

Кто говорит?

* * *

Шар повернулся на оси и махнул по Суслику. Суслика снесло.

Шар не останавливался. Двое сидели пассивно. Не задался день. Да, называется, вышли покурить за забор.

Суслик, к его чести, не взвизгнул. Сполз в сторонку, когда все кончилось, сел спиной.

Шар опустился назад на свой ствол, раздуваясь и опадая, как большое опахало.

Да всем не понравилось, никому не было приятно. Шару включительно.

Шибека поднялся. Прошел — нога за ногу, завернул с лица, небрежно вмазал.

Суслик ползал как крот, хлюпая разбитым носом. Так его и будут бить, пока этот здесь.

Бекас глазами показал, что пропускает. Шибека еще подошел, не в очередь.

Наконец-то. Дёрнулся. До этого, они следили искоса, так смотрел.

— Хочешь уйти, — молвил Бекас. — Что ж раньше.

Он нагнулся, стал стаскивать сапоги. Босой, встал. Бекас покачал отрицательно: — Это теперь. Всё снимай.

Глядели, как раздевался. Остался в трусах. Сказали — снял бы и трусы. Голая нога, кровь на икре присохла.

— Дуй быстро.

Глядели, как мелькает голая спина. Никто не смеялся.

Бекас дотянулся, быстро обшарил карманы. Отбросил штаны. В руке остался ножик раскладной.

Шар запыхтел, стал вставать. Наклонился с трудом, подцепил валявшиеся шмотки и зашвырнул в кусты. Нагнулся второй раз за сапогами.

— Присядь.

Шар как не слышал, размахнулся. Один сапог застрял в ветвях. Второй — шлеп! — смачно: залетел далеко, в воду.

Смотрели, что делает Бекас. Бекас аккуратно, ножом, счищал шкурку с сором. Заглянул в мешок. Три — на чет­верых.

— Иди сюда.

Суслик подошел, краше в гроб кладут. А мало ему было, надо было еще — вот что.

Бекас не глядя положил в рот четвертинку.

Счистил потом со второго, и с третьего — то же. Молча принимали, проглатывали. Суслик первый.

— За забор пойдем, — справился потом Шиба.

— За ним, — ответил Бекас. — Далеко не ушел. Босой.

— И чё с ним, — Шар пробившимся басом.

— А ты посвисти, — сказал Суслик, еле ворочая разбитыми губами. — Может вернется. — Нет, точно, ему мало было.

— Орел, — ответил Бекас. — Он за тебя же, голым. Он бы нас одним языком уделал.

— Я не просил, — сплюнул Суслик.

* * *

Догнали у болота. От забора это — много вправо и вперед. Забора тут и не было, потому что — болото. Видно, совсем не знал, куда идти. Загнул почти на территорию. Там точно такого ждали: босого в трусах.

Суслик, которого все, войдя во вкус, чествовали Орлом, и вылетел. Какой орел: стервятник. Клевал голого, уже когда тот лежал, когда те подоспели. Шар сверху встал. Ребра затрещали, как макароны.

Шибека присел, нашел на шее пульс.

— В воду, — сказал Шар голосом куклы, зовущей «мама».