Сказки Белого Ворона

Клуб находился в глубине, в двух кварталах, вдали от реки. Там играли си-бемоль-мэйдж группы молодых музыкантов. Половина тех, кто играл, были их знакомые. Вечером. Днем это было кафе. Нис любила кофе. И поесть она тоже любила после работы.

— Ты что будешь?

— Кофе, — сказала Юна, ёрзая на стуле, выглядывая знакомых.

— А поесть?

— Не хочу, — отказалась Юна. У нее как-то отбивало аппетит, когда она представляла, сколько Нис работает. Нис поднималась утром, когда Юна спала. И уходила на работу. Юна вставала в двенадцать. Она ходила на базар, покупала еду — на Нисовы деньги. Потом, она еще готовила. В общем-то, не сказать, чтобы она была голодна.

Им принесли еду. Нис заказала одно и то же, себе и Юне.

— Спасибо, — сказала Юна, уминая еду. — Надо мне тоже пойти на работу, — сказала она, справившись с своей тарелкой пельменей, отдуваясь.

— Ты же работаешь, — сказала Нис. — Полы моешь.

— Еще. Надо на стройку! Я могу попросить…

Нис молча смотрела на нее из-под чашки кофе.

В тот же день Юна попросила. То есть это был вечер.

— Зая, возьми меня на стройку!

Они валялись под соснами. Сначала они целовались час. Заяц запустил Юне руки под рубашку, рубашка задралась до самого живота.

Но потом он отвалился к сосне. Ничего было не­льзя. Вообще-то, они были в парке. Ночи белые, вокруг них ходили парочки и одиночки с собаками. Заяц жил в вагоне на стройке, с еще шестью сварщиками, плиточниками и высотниками, они были из таких деревень, что Зайцева показалась бы рядом с ними… супермаркетом. А Юна жила с Нисом, которая сама снимала маленькую комнатку, у хозяйки, которая жила в соседней, еще с шестью соседками. Нигде ничего нельзя.

Юна улучила этот удобный момент.

— Ч…что ты там будешь делать.

Юна вскочила. — Что попало! Я сильная! Смотри, — она упала на руки и стала отжиматься.

— О! — Тяжелая рука придавила ее к земле.

Юна вывернулась, села и стала отряхивать ладони от ­иголок.

— А покажи…

Заяц согнул локоть. Юна с восхищением пощупала мус­кул. Ей не надоедало.

— Но я ловкая! — Она прыгнула Зайцу на спину.

Они покатились по земле, чуть не расплющив чью-то ­собачку.

Заяц оттолкнул ее и встал.

— Ты чего? — Юна, запыхавшись, смотрела снизу вверх. — Больно?..

— Н…не там.

Он протянул — и поднял ее одним движением.

Они побрели к выходу через парк. Юна была одного роста с Зайцем. К тому же он был какой-то скособоченный. Одна нога у него была короче, и, идя, он хромал. Хотя руки у него были — что надо: длинные, сильные.

Но Юна ничего этого не видела. Она видела только ослепительный образ, с мечом, вырастающим из плеча. Горящий вверх, как какой-то файер. Но иногда горение прекращалось.

Они остановились у ворот.

— В…озьми. — У Зайца сегодня была получка. Он вытащил все деньги из кармана и попытался впихнуть ей.

— Куда? — Юна отпрыгнула.

Ее уши, скрытые волосами до плеч, кажется, воспламенились.

— Засунь их себе в..!

Она побежала. Что-что, а догнать он ее точно не мог.

Только у реки она притормозила. Река здесь была обычная, без парапета; она текла в темноте. Была уже, наверное, ночь: час, может два, ночи. Тучи наползли на небо, и ночь стала обычной. Черной. Куда она идет? К Нису? Нис ­завт­ра пойдет на работу. Заяц завтра пойдет опять на стройку. …А если они больше не встретятся?

Юна встала. Мысли ее прыгали, как блохи.

Тысяча знакомых была у нее в этом городе. Тысяча и одна — и Нис.

Никому из этих знакомых она не могла даже рассказать. Даже Нису. Никто не видел.

Юна медленно села, на берегу. Нужно ей было побежать назад; задом; открутить всё назад. Но она не могла. Заменить ему весь мир, пусть он их всех победит.

Нужно дождаться завтра. Это хуже всего.

Юна скрутилась в комок.

Накуртка 5

Накуртка, вообще не ведающий, что за баталии разворачиваются за его легкое тело, гулял в лесах. Но вот он снова был в городе.

На такой большой город мало одного маленького Накуртки. На такой большой мир одного Накуртки мало. Это его не касалось. Нужно было вернуть то, что задолжал в прошлый раз.

Город тем временем одолевал вирус, грипп-мутант. Все ходили в масках. Когда Накуртку в его куртке с капюшоном, скрывающим половину лица, остановили на входе в метро, он подумал, что опять не прошло.

Ему велели надеть маску. Накуртка даже рассмеялся. Отошел к окошку и купил — закрывающую вторую поло­вину.

Вместо того чтоб отращивать, например, бороду. Борода у Накуртки почти не росла. Брился он раз в неделю.

Накуртка пробежал по домам. Ему удивились: давно не видели и летела молва, что Накуртку сгребли. Отвыкли они от Накуртки. И не привыкнут: всех он обошел за один раз.

Следующим утром Накуртка стоял у магазина. Маленький подвальчик, торгующий краской. Несмотря на андерграундный вид, продажи шли бойко.

В кармане у Накуртки была крупная купюра.

Некоторые так отвыкли, что предпочли бы видеть На­куртку последний раз. Можно было отойти в другую комнату и позвонить ментам.

А можно не отходить. Спокойней и проще.

— Да ты просто Накуртка, — пошутил продавец, когда он набирал баллонов на всю сумму. Накуртка усмехнулся в маску.

Пока его не было, мода на куртку ширилась в этих кругах.

В полночь Накуртка, с мешком на спине, из которого торчали длинные доски над его головой, шел по окраине города. Заглядывая в окна на первом этаже, мимо которых проходил. Не так часто Накуртка видел людей. Ему было интересно, как они тут живут.

Мимо проехала полицейская машина.

Дома кончились. Индустриальный пейзаж, обнаживший, что люди сделали с землей — словно сами сбежавши в испуге. Шоссе ушло вниз. Впереди раскрывался длинный темный тоннель, соединявший город с корабельным островом.

Накуртка спустился, не уменьшая шаг. Здесь не было тротуара. Ничего для пешеходов; лишь узкий, меньше полметра, поребрик. Тянулся вдоль стены с желтыми лампочками по верху. Первую треть тоннеля он прошел один, затем его обогнала машина.

Накуртка остановился. Прислонил к стене рюкзак, сбросив с плеча. Из рюкзака он вынул полосатую светоотражающую ленту.

Удалось огородить пятнадцать метров, когда он почуял прибавление света позади. У Накуртки глаза были на спине.

Перепрыгнув через ленту, он проскользил пять шагов и вжался в стену.

Полицейская машина вильнула перед ограждением, сбавляя ход. Накуртка, не поднимая глаз, стоял. Спрятаться негде; и он по-любому не успеет добежать до далекого выхода из тоннеля.

Тусклые лампочки почти его не освещали. Машина прибавила скорость и унеслась, жужжа и грохоча эхом. Лента была, которой оцепляют дорожные работы. У Накуртки в мешке еще было пять мотков такой.

Не торопясь он вернулся за ограду, к своему рюкзаку. Подхватил его и двинулся туда, откуда пришел. Нужно было дождаться, когда они проедут обратно.

Прошел час. Накуртка сидел и курил. Среди индустриальных заборов он мог скрыться в любой щели.

Проехали.

Накуртка пошел к своему заграждению, перешагнул внутрь и стал разматывать трафареты, прижимая их досками к стене.

В полпятого он закончил. Никто больше не проезжал. Днем здесь будет непрерывное движение. Накуртка собрал оставшиеся краски — в баллонах перекатывались металлические шарики. Они были нужны, чтобы краска не засыхала. — Не успеет.

Смотал ленту ограды и, уходя, оглянулся последний раз.

Вереница уродов, на пятнадцати метрах, на высоту роста Накуртки, сгибались под стеной, держали ее, придавленные ей, вырывались из-под стены. Высунутые языки, открытые флюоресцирующие красные рты. Краска стекала с рук и ползла по асфальту. То, на чем стоит город, — их не видит никто. Теперь. Услышат.

На этой широте нет белых ночей. Небо надвинулось тучами: всё на руку Накуртке. Он шел в центр. Доски он побросал под стеной, некоторые прислонил к нарисованным рукам — они вцепились в них, как в опору: рычаг; а трафареты сунул в попавшийся по пути мусорный ящик. Больше они не нужны. Но краску надо израсходовать.

Он перешел через мост и увидел… Такое было трудно ­предугадать; но Накурткин глаз бил, как молния. Город ощутил Накуртку. И подсовывал, словно яблоня, просящая, чтобы ее отрясли.

У свежего рекламного стенда, на пять метров вознесшегося над парапетом реки, стояла, забытая, металлическая хрупкая лестница. Соратники Накуртки — только наоборот. Скоро они вернутся.

Накуртка взлетел над землей.

Лестница подрагивала под ногами. Никто ее не держал. Чтобы зарисовать весь плакат с рекламой квартир в новостройке — Накуртке следовало бы спускаться, двигать ее, потом забираться обратно.

Накуртка перебрался на металлическую полосу, на которой снизу натягивался стенд. Согнувшись, он цеплялся за нее одной рукой. Ползя по стенду, как муха, выворачивая голову вверх, он наносил поверх рекламы мост — возвышающийся перед ним. Накуртка размахивался — сколько хватало руки. Краска шипела, вырываясь из баллонов; лучшая краска из спецмагазина, схватится уже через пять минут и не просто ее оттереть; пустые он бросал вниз. Он почти не видел свой холст. Но у Накуртки глаза были на руке. Небрежные полосы и потеки складывали картину — с пятисот метров охватываемую взглядом: взорванный мост.

Накуртка дополз до дальнего края, нависавшего над самой рекой. Оставалась белая. Потянувшись, он повел баллоном сверху — вниз — и вверх. V. Птичка. Улетала над взрывом, над взлетевшими сваями, падающими в реку машинами — с края и верха плаката.

Спина уловила движение внизу. Не было возможности возвращаться к лестнице. Накуртка вдохнул всеми легкими, локтями поправил рюкзак. Оттолкнулся ладонями и ступнями и прыгнул задом.

В дециметре перед носом просвистел парапет, Накуртка обрушился в воду. И опять: если бы берег был низкий; если бы на дне таился железный лом — Накуртка расшибся бы, с пяти метров. Он вынырнул, хватая воздух, услышал голоса и снова ушел в воду. Полупустые баллоны болтались на спине: избавься от мешка! — будет легче плыть.

Под ногами толкнулась земля. Выставленными вперед пальцами Накуртка уперся в гранит. Под самым парапетом он побрел, по пояс в воде, полушел-полуплыл, отталкиваясь рукой от стены. Парапет оборвался в пользу лестницы. Накуртка выполз на нее и притих. Возбуждение отхлынуло; накатил холод. Хорошо, что июль; что вода. Мутная городская река, в которую сбрасывает отходы канализация.

Рюкзак был при нем.

Мокрый Накуртка стоял перед дверью отделения полиции, в двух шагах от реки. Никого не было. Полицейские умчались по тревоге и бороздили набережную взад-вперед. Никто не искал его здесь. Над дверью торчала камера. Было бы больше времени — он бы ее размозжил.

Держась спиной к камере, он нацепил маску. Потом Накуртка достал последние три баллона. Красный и оранжевый. Еще чуть-чуть синего.

Прямо на двери отделения Накуртка создал из оставшихся красок пожар. Мокрый, хоть выжимай.

Бросив рюкзак, он без спешки пошел во дворы.

Серый рассвет падал на маленькую фигуру, шагающую по краю федеральной трассы на северо-восток. Уже ехали фуры; ни одна не останавливалась поднятой руке. Допотопный ЗИЛ трясся с хлебом для рабочих на стройке, сворачивал через 10 км. Пожалел бредущего мокрого человечка в противопожарной маске.

Через двенадцать часов Накуртка был за 800 километров от города.

Через двадцать четыре часа он был за полторы тысячи.