Уэллс. Горький ветер

Тогда я не знал, что он сильно лукавил, скрывая тот факт, что на первых этапах проекта «Остров» рождение матримонов было частым явлением. Каждое пятое перерождение заканчивалось таким образом. Часть матримонов погибала в первые дни своей новой жизни, часть была уничтожена, так как человеческий разум не мог справиться с новыми возможностями, которые к тому же были изуродованы выбившейся из-под контроля трансформацией. И еще нескольких матримонов профессор содержит в клетках в самом темном и удаленном месте Острова, поскольку они хоть и оставались в своем разуме, но были очень агрессивны и опасны.

В первое время профессор слишком плохо контролировал их, поэтому случались побеги, которые заканчивались большой кровью. Вырвавшиеся на свободу матримоны не могли контролировать себя и свою жажду. Они нападали на местных жителей и потрошили их. Со временем профессор научился строить клетки, которые их сдерживали, но дурная слава уже укрепилась за Резервацией. Деревенские считали профессора посланником дьявола на Земле, а его подопечных злобными демонами, которых требуется уничтожать.

– Вам не жалко этих существ, ведь у них есть разум и душа, – спросил я и тут же удостоился двух взглядов – благодарного от Уэллса и раздраженного от Моро.

– Они – добровольцы. Вы станете жалеть пожарного, который идет и погибает в огне? Или полицейского, который на задержании получает пулю в голову? Они сами выбрали этот путь. Они знали, на что шли. Так и мои матримоны…

– Но, быть может, они действовали не по своей воле…

– Вы что, хотите обвинить меня в том, что я их принудил?!! – бешено сверкнул глазами профессор. – Хурлядь, да как вам такое могло прийти в голову!

Дверь перед нами открылась, и в коридор, потягиваясь, вышла Миледи. Ее появление было настолько неожиданным, что профессор даже забыл, о чем мы только что разговаривали.

– Быть может, у них не было свободы выбора. Они пошли на этот шаг, чтобы сохранить свою жизнь, добыть себе кусок хлеба на пропитание?

– У них был выбор пойти работать. И в поту добывать себе хлеб насущный, – возразил профессор.

– Вы же знаете, как сейчас тяжело и невыносимо живется рабочим. Как мало им платят, им не хватает, чтобы свести концы с концами, я уж не говорю о том, чтобы прокормить свои семьи. Вы читали книгу господина Джека Лондона «Люди бездны»? – упорствовал я.

– Нет. Не читал, – злился профессор. – Не понимаю, к чему вы это ведете. Если человек хочет хорошо жить, то пусть идет работать. Умный добьется своего. Но они даже не попытались. Они пришли ко мне, чтобы переродиться. И почему я должен жалеть тех, у кого это не вышло?

Я решил не продолжать этот разговор, поскольку больше не видел в нем смысла. Переубедить или усовестить профессора – такое же бессмысленное занятие, как и выдавить слезы из церковного колокола.

– А можно взглянуть поближе на этих матримонов? – спросил Уэллс.

Я прямо чувствовал, какая громадная работа идет в его голове. Он не просто смотрел и любопытствовал. Он наблюдал и анализировал, чтобы потом все взвесить и сделать вывод относительно деятельности профессора Моро. Что же по мне, то я пока видел, что, несмотря на явные успехи, имеются и серьезные перегибы, которые не смогут зачеркнуть достижения, но могут заставить в них сомневаться.

– Пожалуйте, – сказал профессор и подозвал к себе Селедку.

Что-то прошептал ему на ухо. После чего тот ушел, а мы продолжили путь. На этот раз шли не прогулочным шагом, а уверенной поступью профессора, опаздывающего на лекции.

Моро привел нас в просторную аудиторию, пустовавшую в этот час. Хотя, судя по забытым на столах тетрадкам и учебникам, совсем недавно здесь велись занятия. Я даже перевернул одну раскрытую книгу и прочитал: «Экспериментальная физика. Первый год» на обложке. Моро серьезно подходил к своему проекту. И если уж воспитывать новое человечество, то оно должно быть всесторонне образованно и развито.

Профессор предложил нам сесть за кафедру, сам тут же занял место председательствующего. Уэллс подошел к широкому окну, отодвинул тяжелую штору и выглянул на улицу. Я тоже заинтересовался, что же видно из окна. Ведь снаружи здание выглядело двухэтажным, а мы сейчас находились на третьем этаже. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что за окном открывался чудесный буколический вид на поле и лес за ним, и что самое важное – я видел все так, словно смотрел из окон первого этажа. Я не успел обдумать увиденное, как дверь аудитории открылась и один за другим вошли несколько человек. За их спинами серебрился Селедка.

Вошедшие держались робко. Неуверенные в самих себе, они замерли на пороге и с испугом посмотрели на профессора, который выглядел более чем недовольно. Задуманная им экскурсия отбилась от намеченного сценария и развивалась не в том направлении. Он явно не собирался показывать нам матримонов, и если бы один из них не вылез мне на глаза, то тайны Острова остались бы скрыты.

Уэллс подошел к матримонам и стал рассматривать.

Их было трое. Один высокий, с согбенной спиной и неестественно длинной левой рукой, которую он вынужден был держать за локоть правой, чтобы та не волочилась по полу. Вероятно, его пытались растянуть, сделать из него резинового человека, который способен произвольно увеличивать и сокращать размеры своего тела, но что-то пошло не так, и одна из рук, приняв неестественно длинную форму, не смогла сократиться до нормальной. Второй – маленький лысый человечек с выпученными глазами – ничем не выделялся. Так что мне оставалось непонятно, что же нового и незавершенного было у него. Но Селедка развеял мои сомнения. Он толкнул лысого в спину. И тот, резко дернувшись вперед, размножился, словно размазался в пространстве, а затем резко схлопнулся, вернувшись к самому себе. От этого движения он не удержался на ногах и упал на спину. Похоже, я понял, в чем тут было дело. Его новой способностью должно было стать мгновенное перемещение в пространстве посредством телепортации, но его постоянно возвращало в исходную точку. Такой Бегун, куда бы ни бежал, возвращается назад. Третий – молодой розовощекий парень с большими выразительными глазами и настолько седыми волосами, что начинаешь сомневаться в их естественном происхождении. Но тут, как мы ни силились угадать его ущербность, нам не удалось. А он сам не рвался нам ее продемонстрировать.

– Скажи, Моро, и что эти люди делают после того, как они оказались за бортом Острова? – спросил Уэллс.

– Я же говорил. Живут у меня. Ассистируют в проведении экспериментов. Они всегда при деле. Сыты и довольны. Правда, господа? – обратился он к матримонам.

Они энергично закивали. Так энергично, что у седого юноши голова сорвалась с плеч и повисла на неестественно длинной шее. Ему пришлось подбирать ее руками и запихивать назад на место. В этом ему помогали другие матримоны.

В дверном проеме появился Двуглавый. Бросил злой взгляд на матримонов, вопрошающий – на профессора, видно, получив от него одному ему понятную команду, Монтгомери рявкнул:

– За мной!

Матримоны один за другим вышли из аудитории.

– Вы довольны, господа? Продолжим осмотр Острова? – спросил профессор.

– С превеликим удовольствием, – ответил Уэллс.

Было видно, что экскурсия сильно взволновала его, но то, что он видел, вряд ли могло ему понравиться. Слишком много уродства было в этом новом вылупляющемся человечестве. Быть может, так и должно быть. Когда рождается что-то новое, прекрасное, неизменно по пятам следует что-то уродливое, порченное, словно последыш, который рано или поздно отомрет. Бабочка расправит крылья и полетит в светлое будущее. Но Уэллс, видно, считал, что этого уродства слишком много, оно может перетянуть все светлое на свою сторону. Я чувствовал, что вечером, когда мы останемся наедине, предстоит долгая и трудная беседа.

– Скажи, Моро, зачем ты позвал меня? Просто похвастаться своими открытиями? Или у тебя есть какое-то деловое предложение? – спросил Уэллс, когда мы выходили из аудитории.

– Я хочу предложить тебе возродить «Ленивцев», – ответил профессор.

– Чтобы что-то возродить, это что-то должно умереть. А «Ленивцы» никогда не умирали, – возразил Уэллс.

– Ты же понимаешь, о чем я говорю. Я предлагаю возродить клуб в прежнем виде. Только в прежнем составе он имеет силу.

– С какой целью нам следует это сделать? – уточнил Уэллс.

– С целью начать построения Космополиса. Хомо новусам нужно руководство. Кто, как не «Ленивцы», способны его осуществить.

– Ты предлагаешь вернуть всех прежних участников?

– Зачем? Я думаю, нам будет достаточно двух. Тебя и меня. Эдисон давно и сильно увлечен деньгами. Это его путь. Что же касается Циолковского, его душа летит к звездам. Ни о чем другом он думать не хочет. И Космополис если и согласится строить, то где-то между Марсом и Венерой.

– То есть ты решил выбрать меня своим компаньоном. Что ж, это весьма почетная должность. Хотя не понимаю, почему именно меня.

Можно было подумать, что Уэллс испытывает благородную зависть к профессору Моро. Ведь ему удалось быстрее всего приблизить процесс построения Космополиса, которым бредил Уэллс, но я слишком хорошо его знал и понимал, что Гэрберт не одобряет методики Моро, а значит, такой вариант построения Космополиса уже в корне неверен. Если в бетон будущего здания замешать кровь, то что бы дальше ни делалось, как бы ни мечталось и ни творилось, здание построено на крови, и от этого никуда не деться. Цель не оправдывает средства, потому что если средства гнилые, то и цель сгниет на корню.

– Из всех ленивцев ты более всего был близок мне, поэтому я решил, что мы единомышленники и соратники, поэтому личные амбиции могут подождать. Главное – благая цель.

– То есть ты считаешь, что настала пора строить Космополис. Человечество готово к этому? – уточнил Уэллс.

– Хурлядь меня разбери. Безусловно. Дальше некуда тянуть. Хомо сапиенс уже достигли предела в процессе саморазрушения. Совсем недавно мы пережили сильнейшую мировую войну, ничего подобного Земля раньше не знала. Ты думаешь, это хоть чему-то научило людей? Они одумаются, извлекут урок из увиденного и пережитого? Нет. Молодое поколение будет говорить: «Я не буду думать об этом, подумаю об этом завтра». Оно уже слишком много пережило, чтобы продолжать страдать дальше. Их больше интересует здесь и сейчас. Но опыт передается в исторической перспективе, и будущее человечество точно так же не одумается. Потому что они будут говорить: «Зачем мне знать историю? Чем мне поможет знание истории? Оно поможет мне поменять колесо на автомобиле или построить дом?» Но эти малодушные идиоты не понимают, что знание истории определяет, на чьем автомобиле они будут менять колесо – на своем или хозяина. И для кого будут строить дом – для себя и своей семьи или для хозяина. Уроки истории будут забыты так же быстро. И человечество вновь наступит на грабли новой мировой войны, которая приведет, быть может, к исчезновению целых народов и культур. А что потом? Обесчеловечивание и вымирание от вырвавшегося из секретных лабораторий вируса? Какая перспектива? Люди не учатся на своих ошибках. Им важно только собственное «эго», ради которого они готовы будут припарковать машину на голову своего собрата, построить дом на человеческих костях, продать и предать все святое, чем дорожили их предки. Нельзя больше ждать. Надо начинать ломать устои и строить новый мир.

– И как же ты собираешься делать это? – спросил Уэллс, но Моро не успел ему ответить.

В здании взревели сирены, и профессор побледнел от злости.

– Охранный периметр нарушен. Проклятые деревенские идиоты!

Глава 13. Нападение на Резервацию

Закатное солнце ползло за линию горизонта, оставляя за собой кровавый след. Я и не заметил, как прошел день, словно время на Острове текло по-другому, меняя свои качественные характеристики. Уэллс если и удивился этому, то виду не подал. Его куда больше интересовал тот хаос, что образовался вокруг после того, как сирены оповестили о нарушении охранного периметра.

Бордовый от злости профессор командовал своими людьми. Селедка мигом нарисовался рядом и слушал указания:

– К прорыву отправить два звена оборотней. Отправь кого-нибудь в Кузню, пусть выводят треножник. Одного достаточно. Хотя нет. Лучше два. Действуй! И пришли за нами машину.

Селедка подпрыгнул на месте и бросился исполнять приказание.

Моро же нервно расхаживал возле дверей Острова, словно ожидал кого-то. Дверь хлопнула, и на улице появился Двуглавый в сопровождении трех плечистых ребят в красных костюмах. Красные замерли на месте, ожидая указаний. Двуглавый подошел к профессору.

Айэртон сказал:

– Кажется, сработало.

Монтгомери добавил:

– Какие же они там все простодушные идиоты.

Моро сверкнул глазами и ответил:

– Не расслабляться. Отправляйтесь на передовую. Местных не жалеть, но не уничтожать. Нам не нужно лишней крови. Чтобы без жертв. Попугать. Пошуметь. Пошалить. Можно разрушить пару домов. Но на этом все. Нам не нужны сельские трагедии, которые могут закончиться большой дракой.

Айэртон улыбнулся азартно. Монтгомери – сдержанно, с изрядной долей сомнения.

Двуглавый свистнул призывно и в сопровождении красных сюртуков заспешил к границе Резервации.

Моро повернулся к нам. И только теперь я понял, что он нисколько не злится, а, наоборот, испытывает эйфорию и торжество. Он был режиссером, который долго готовился к премьере, и вот она уже началась. Еще до того, как он заговорил, я догадался, что он собирался нам сказать.

– Сегодня вы увидите наши возможности. Не в полной мере, но все же кое-что мы уже можем продемонстрировать. В том числе и достижение наших мастеров в области военных машин.

– Ты подготовил этот прорыв?

– Деревенские дураки. Они ведутся на любую провокацию. Достаточно у них перед лицом помахать лисьим хвостом, как они уже несутся в лес, сверкая ружейными стволами.

– Зачем ты это сделал?

– Как по-другому я мог бы продемонстрировать тебе наши возможности? Чтобы ты поверил в серьезность наших намерений? – удивился профессор.

– Зачем воевать? Если можно договориться? – спросил Уэллс.

– С кем договариваться? С этими дикарями? – Моро презрительно скривил губы.

От особняка показалась машина, направляющаяся к нам. Через минуту мы уже сидели на заднем сиденье и тряслись на кочках, в то время как профессор подпрыгивал на переднем кресле и назойливо указывал шоферу, куда ему рулить.

Я очень пожалел, что в этот момент Герман оказался в особняке, а не рядом со мной. Этим вечером его мастерство водителя могло бы нам очень пригодиться, но нам приходилось полагаться на профессионализм профессорского шофера, который словно специально решил пересчитать все ямы и кочки в окрестностях.

Наконец, он вырулил на проселочную дорогу и направился в сторону ворот, но, не доезжая до них, свернул влево, и нам опять пришлось испытать все радости деревенской езды. Сомнительное удовольствие это сельское сафари.

Выстрелы мы услышали задолго до того, как увидели поле битвы. Машина свернула направо, затем резко влево, обогнула дерево, с которым чуть было не столкнулась, вырулила на холм и остановилась.

Профессор выскочил из салона. Я вышел за ним и услышал, как хлопнула дверца со стороны Уэллса. Шофер предпочел остаться в машине, словно спектакль, ради которого мы заняли места в первых рядах, он уже видел несколько раз и тот уже успел ему наскучить.

Наш наблюдательный пункт находился на небольшом холме, с которого открывался отличный вид на край Резервации, ограниченный забором с проволочной сеткой. Но здесь несколько секций забора было повалено, и возле него мелькали масляные лампы и факелы. Слышался лай собак и разъяренные голоса, подбадривающие друг друга, вдохновляющие на кровавые подвиги.

– Что вы сделали, Моро? Чем так разозлили деревенских? – спросил Уэллс.

– Дал возможность кое-кому из своих подопечных порезвиться в деревне, – мечтательно произнес профессор, но тут же спохватился, опасаясь, что сболтнул лишнее. – Мои дети ничего страшного не сделали. Попугали местных женщин, навели шороху в чужих огородах, ну, может, задрали теленка-другого.

– К чему вы дразните этих людей? – не смог я удержаться от возгласа.

– Они ненавидят моих детей. Будь их воля, они сожгли бы Резервацию и Остров, мерзкие дикари. Хурлядь их раздери.

– Может, вы сами довели до этого. Вы являетесь причиной всех ваших бед, – не отступал я.

– Они сразу не приняли нас. Как только я тут появился и стал строиться, они пытались нас выжить. Мы столько всего натерпелись от этих мерзавцев! Хурлядь, я боюсь и не упомнить все те случаи, когда они устраивали мне поджог. А сколько раз они травили мой скот! Сколько раз разрушали мои ветряные мельницы!

– Может, стоило бороться с ними законным путем? Обратиться в полицию. В суд, в конце концов, – сказал Уэллс.

– Я несколько раз пробовал. Но обжигался. Я для них чужак. Приезжий. Хуже разве что какой-нибудь янки. Полиция насмехалась надо мной. Суд то отклонял мои иски, то закрывал дела по мнимым причинам, то выносил решения не в мою пользу. Бессмысленно бороться с хурлядью руками местной хурляди. И я отступил. Я решил, что отныне мой дом – моя крепость. И я при помощи моих подопечных стал возводить защитный периметр, оборудовал систему безопасности моих земель.

– И теперь вы решили все это разрушить? – уточнил Уэллс.

– Нет. Ни в коем случае. Я хочу провести демонстрацию силы. В первую очередь для вас. Но и для местной деревенщины это будет неплохим уроком. Замрите. И наблюдайте. Скоро начнется.

Профессор был истинным фанатиком. Такой готов и сам взойти на костер во славу своих идей и других возвести. Но с другой стороны, и Уэллс тоже фанатик. Он настолько наполнен своими философскими конструкциями, что ничем другим жить не хочет да и не станет.

Тем временем у разрушенного забора засуетились люди. Началась какая-то толчея. Я видел, что деревенские поймали кого-то из обитателей резервации. Вероятно, тех, кто успел прибежать к нарушенному периметру первым, повалили на землю и стали нещадно избивать. Я не мог разобрать деталей, несмотря на фонари и факелы. Все же вечерело, да и мы находились относительно далеко. К разрушенной границе Резервации продолжали прибывать деревенские. Все они были вооружены. Кто вилами, кто кольями, но большая часть имела при себе охотничьи ружья, и они были настроены решительно. То и дело раздавались выстрелы, только непонятно, в кого они палили. Поскольку единственные доступные им враги катались по земле, в то время как их топтали успевшие первыми к раздаче деревенские.

Вот кто-то заметил нас на холме. Раздался свист, улюлюканье, дикий смех. Затрещали выстрелы. Мы находились достаточно далеко, чтобы пули могли нас достать. Но я все же с трудом сдержался, чтобы не выхватить револьвер и не начать стрелять в ответ. Профессор стоял гордо и невозмутимо. Ни один выстрел не мог его заставить искать спасения в укрытии за машиной. Даже тогда, когда одна из пуль неожиданно пролетела в опасной близости от его головы, он не дрогнул ни единым мускулом. Но затем тело его затряслось в приступе торжествующего смеха.

Я недоумевал, почему Моро дает спокойно избивать своих подопечных и ничего не делает, чтобы их спасти. К тому времени как звенья оборотней придут вершить правосудие, деревенские затопчут охранников периметра. Живого места на них не оставят. Я уже подумывал над тем, чтобы самому броситься в бой, когда на противоположном краю леса показались огромные серые тени. Деревенские тоже увидели их и переключились на новых героев. Вечерние сумерки вспарывали оружейные залпы. Сильно пахло порохом и кровью. А серые тем временем, ни на что не обращая внимания, неслись в сторону врага. И я уже мог разглядеть, что это никакие не тени, а вполне себе живые существа. Огромные волки, количеством не меньше двух десятков, приближались к деревенским, которые продолжали бессмысленно топтаться на границе Резервации.

Вот первые волки достигли своей цели. Один за другим они сбивали с ног пришлых и начинали их трепать. Но все же было видно, что делают они это вполсилы, так, чтобы пустить кровь, быть может покалечить, но ни в коем случае не убить. Но и им досталось. Несколько бедолаг в прыжке словили по пуле и теперь катались по траве, утробно рыча от боли.

Деревенские же и не думали сдаваться. Они словно ждали этого нападения. Еще несколько мгновений назад это была неуправляемая толпа, но стоило оборотням напасть, как люди перестроились. Встали упорядоченным отрядом, подчиняющимся единому управлению. Люди сбились в круг, который ощетинился вилами и факелами, позволяющими удерживать волков на расстоянии. В середине круга оказались стрелки. Они выставили стволы ружей над плечами переднего ряда, и вот уже круговая оборона дала первый залп, а за ним и второй. Оборотни покатились по траве, оставляя за собой кровавый след.

Почувствовав свое превосходство, деревенские перешли в наступление, которое было также слаженно и продуманно. Они стали теснить волков, коля их вилами и отстреливая.

Профессор же не изменился в лице. Он торжествующе взирал на поле битвы, так, словно все развивалось строго по его режиссерской задумке. Он нисколько не переживал за своих воспитанников, точно знал, что им не угрожает никакая опасность, а пулевые ранения, что они уже успели получить, не более чем бутафорские. И вскоре нам стало понятно, почему Моро держался так уверенно и надменно.

Земля задрожала, зашатались деревья, ударил ослепительный свет – и над землей пронесся тяжелый гул, призванный напугать неподготовленных. Деревенские даже позабыли о волках. Наступление захлебнулось. Этот гул даже меня, успевшего многое испытать, заставил вздрогнуть и сделать несколько предательских шагов в сторону машины. А затем ударили снопы света от прожекторов где-то в ветвях деревьев.

Глаза больно резануло. Потекли слезы. На короткое время я потерял способность что-либо видеть. Когда же мне удалось проморгаться, я увидел три длинные стальные ноги на шарнирах, которые медленно вздымались к кронам деревьев, сгибались в суставах, а потом стремительно устремлялись к земле и впечатывались в нее плоской платформой, похожей на утиную лапу. Они оставляли глубокие следы, в которых после первого же дождичка образуются большие лужи, которые впоследствии перерастут в маленькие водоемы, где заведется разная живность.

Я задрал голову, пытаясь разглядеть, где начинались эти стальные лапы, и увидел массивную кабину, похожую на тело краба. Переднюю часть кабины занимало большое окно, сквозь которое я смог разобрать неясный силуэт водителя этой шагающей машины. Перед кабиной находился прожектор, который ярким лучом вспарывал вечернюю темень. По бокам от прожектора располагались оружейные стволы.

Для этой машины не существовало преград, и если что-то вставало у нее на пути, то она сокрушала препятствие, продолжая свой путь. Я вспомнил, что профессор называл эти машины треножниками. И, вероятно, до сегодняшнего вечера держал их существование в секрете.

Увидев приближающиеся машины, деревенские остолбенели. Сейчас они представляли легкую добычу для оборотней – нападай и рви в клочья, но оборотни тоже не ожидали появления шагоходов и, поджав хвосты, ретировались. Они привыкли воевать и наводить ужас на живых существ, а тут огромные бездушные машины, с которыми много не навоюешь, только клыки обломаешь. Для треножников это была премьера, от которой зависело их дальнейшее воплощение в жизнь. И я видел мощные устрашающие машины, с которыми профессор мог не только наводить ужас на местных жителей, но и пойти на Лондон в завоевательный поход. Ужасные идеи Моро имели шанс воплотиться в жизнь.

За время моего сотрудничества с Уэллсом я успел заразиться его идеями о людях будущего и о идеальном государстве Космополисе. Но версия профессора Моро ужасала меня. После экскурсии по Острову я убедился окончательно, что какими бы прекрасными ни были идеи, но инструменты, которыми они будут воплощаться в жизнь, могут испортить все. Инструменты профессора мне показались бесчеловечными. Возможно, я ошибался, но я был уверен, что Уэллс разделяет мое мнение.

За первым треножником показался второй, чуть меньшего размера. Он заходил с правого фланга, отрезая пути отступления для деревенских. Еще несколько минут назад они полыхали праведным гневом и шли жечь ненавистную Резервацию с Островом. Сейчас же вся эта ненависть, гнев и решительность куда-то подевались. Вот треножник наступил на телегу, на которой приехали деревенские, и перешагнул за границу Резервации. Теперь он уже находился снаружи и вел наступательную операцию, которую никто из деревенских не ожидал. Они наконец справились с оцепенением первых минут и бросились врассыпную от наступающей машины. Водитель треножника повернул оружейные стволы и дал несколько залпов по ним, но так, чтобы никого не задеть, а лишь припугнуть. Деревенские мчались сквозь лес, перепрыгивая через кочки и коряги, спотыкались, падали, летели кубарем, поднимались и снова бежали. Они еще долго будут помнить эту ночь, свой неудачный карательный поход и ужасные машины, которые шагали и шагали по их следам и не собирались останавливаться. Второй треножник вышел за границу Резервации и зашагал на другой фланг, пугая тех, кто уже посчитал, что им удалось спастись.

– Дальше будет неинтересно. Основное мы уже посмотрели. Можем ехать и предаться славным воспоминаниям о прошлых наших приключениях, Гэрберт. Хурлядь, но как же классно мы их сегодня попугали! Ничего. Будут знать, как угрожать и лезть к нам. Они думали, что смогут меня запугать. Ха-ха-ха, не на такого нарвались. Хотя еще год назад у них многое получалось, надо признать. Но тогда у меня не было треножников и всю охрану несли на себе семьи оборотней.