Уэллс. Горький ветер

– Да, как и договаривались. Они в зеленой машине. Мы выдадим их вам. Да, и еще. Господин Скольпеари просил засвидетельствовать перед вами свое уважение и надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Кто бы мог тогда подумать, что эти слова в первую очередь относятся ко мне! Поскольку в скором времени мне предстояло встретиться с Джулио Скольпеари.

Чарльз Стросс залег на дно в одном из террасных домов. Увидев их, Вертокрыл сильно удивился. Виданное ли дело, чтобы у дома стены были общие с соседями справа и слева. По сути, вся длинная улица была одним домом, только с разными, хоть и типовыми, крышами, и отдельными входами. Похожие друг на друга, как братья-близнецы. Удивительное дело, как местные жители находят дорогу домой, в особенности в вечернее время суток, когда фонари светят тускло, насколько хватает бюджета у местных муниципальных органов. Но, несмотря на это, дома выглядели ярким красным пятном на фоне трущобных развалюх, где вынуждены были жить простые работяги, переселенцы из других городов Англии и эмигранты. Судьба уберегла меня от тяжелой рабочей участи, и я никогда не забредал на эту территорию Лондона, хотя и много слышал о рабочих кварталах, которые только разрастаются, благодаря значительному росту производств.

Мы припарковались в квартале от дома, где, по данным Блекфута, остановился Чарльз Стросс. К машине Блекфута подбежал мальчишка в пальто и в кепке, надвинутой на самые глаза. Кажется, этого рыжеволосого нахала я уже видел. Он что-то сказал Блекфуту, после чего вернулся на свой боевой пост. Из машины теневиков выбрался мужик, зябко запахнулся в пальто и направился к нам. Он остановился напротив моего окна и наклонился, ожидая, что я опущу стекло. Я крутанул ручку и приоткрыл небольшую щель, в которую тут же пахнуло свежестью улицы.

– Цель у себя. Никуда не выходила.

– Откуда вы знаете? – возмутился Гэрберт.

– Наши люди следят за домом с вечера. Если бы он вышел, они бы увидели, – невозмутимо ответил мужик.

– Как они могли увидеть невидимку? – удивился Уэллс.

– Не морочьте мне голову. Он здесь вполне видим. В костюме и шляпе. В другом виде и не ходит. Объект в седьмом доме. Комната шесть.

Теневик распрямился и невозмутимо направился назад к своей машине.

Уэллс красноречиво посмотрел на меня. Настала моя очередь выходить на сцену.

Самое сложное – избавиться от стыдливости. Ведь, несмотря на то что ты невидим, все равно не отделаться от ощущения, что все смотрят на твою наготу и восклицают: «А король то голый!» Ведь для того чтобы остаться невидимым для окружающих, мне пришлось полностью раздеться на заднем сиденье автомобиля. Чтобы не смущать меня и не мешать, Уэллс пересел на переднее сиденье. Я выпил вещество, которое передал мне в пробирке Уэллс, и стал ждать, прислушиваясь к организму. Время от времени я смотрел на свои руки, пытаясь поймать момент, когда они растают в пространстве. Но я так и не увидел этого.

Вот я смотрю на руки, они такие живые и отчетливые со всеми складками и щербинками на коже, перевожу взгляд на улицу, проверяя, не сбежал ли Чарльз Стросс, пока мы тут гримируемся для представления, а затем вновь смотрю на руки. Я все еще вижу их, но как какую-то студенистую серебряную массу, по очертаниям очень напоминающую ладони.

От неожиданности я вскрикнул, привлекая внимание Уэллса. Он посмотрел на меня оценивающе и заявил, что все идет штатно. Я практически уже растворился в пространстве. Рук уже не видно, лицо тоже практически истаяло, остались только глаза. Висят в пустоте между шляпой и воротником пальто. Вероятно, то еще зрелище, потому что когда Вертокрыл обернулся и посмотрел на меня, то чуть было не вывернул содержимое желудка на колени Гэрберту. Лицо его позеленело, щеки надулись, точно у лягушки перед протяжным заунывным кваканьем. Он с трудом сдержал рвотный позыв, отвернулся и больше старался не смотреть в мою сторону, пока я не разделся и не стал абсолютно невидимым для него. Но при всем при этом я сам себя видел, пускай и без человеческих очертаний, а в виде студенистой серебряной массы, но все же видел.

– У вас где-то полчаса. Я дал слабый раствор. Более крепкий не рискнул. Этого времени вполне хватит. После того как вы войдете в дом, мы отсчитаем четверть часа и начнем штурм. Ваша задача задержать Стросса, пока мы не пометим его краской. После этого будем его вязать.

– Вы же слышали, теневеки не будут нам помогать, – возразил я и подумал, как это, вероятно, странно выглядит. Уэллс разговаривает с пустотой, и пустота отвечает ему.

– После того как мы его свяжем, у Блэкфута не останется иного выхода, как помочь нам его усадить в машину да довезти до Скотленд-Ярда. Я к тому же вколю ему препарат, который на время сделает его видимым. Тот самый, что он регулярно принимал до исчезновения. Вероятно, запас его закончился, вот инспектор и тронулся разумом.

– Звучит неутешительно. Ладно, я пошел.

Я быстро вышел из машины. Идти босиком по холодной, грязной и к тому же мокрой мостовой было очень неприятно. Я тут же проклял Гэрберта за то, что он обрек меня на это испытание, затем взял свои слова обратно и снова проклял его, когда наступил в лужу, которую не заметил из-за своих переживаний. Проклятая судьба, и почему Флумен не определил меня на службу к Эдисону. Вряд ли мне предстояло у него расхаживать по улицам голым и невидимым, грозя отморозить себе все, что только можно, включая и будущее потомство.

Было прохладно. Осень непрозрачно намекала, что сейчас не время для прогулок в столь легкомысленном виде. И я ускорился, мечтая побыстрее попасть в дом. Нужный я нашел быстро, запрыгнул по ступенькам на крыльцо и остановился перед звонками. Их было шесть штук по числу квартир. И я оказался перед сложным вопросом. Звонить или не звонить? Ведь звонок может предупредить Стросса, тем более когда он выйдет открывать дверь, а на пороге никого не будет, это заставит его насторожиться. Но если я не позвоню, а буду дожидаться, пока кто-то откроет мне дверь, то превращусь тут в ледяной столб. Я не успел ничего решить, как на улице показался знакомый нам рыжеволосый мальчишка. Фрике весело подбежал к крыльцу Стросса, запрыгнул на него, чуть было не отдавив мне невидимую ногу, и нажал на звонок шестого номера. Где-то в глубине дома прозвучал звонок. Веснушчатое лицо Фрике растянулось в улыбке, и неожиданно он сказал шепотом:

– Не ссыте, дядечка, сейчас все будет сделано. Контора «Фрике и Фрике» исполнит все в лучшем виде.

В глубине дома послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице, затем подошел к двери, и глухой голос, показавшийся мне знакомым, хотя я и не был уверен, что это инспектор Чарльз Стросс, спросил:

– Кто там? Какого черта надо?

– Я по поручению от хозяйки дома. Она сказала, чтобы я взял у вас плату за комнату за следующую неделю, – придумывал на ходу Фрике.

– Да какого черта! Я все оплатил, – возмутился голос за дверью и принялся отпирать.

Дверь распахнулась, и показался человек, одетый в серое пальто, большую широкополую шляпу-американку, шея была плотно замотана шарфом, лицо скрывали большие мотоциклетные очки, а руки были в перчатках. Я сразу подумал: кто будет в трезвом уме расхаживать по дому в подобном одеянии, мало того что непрактично, так еще и вспотеть можно, сделав пару глотков чая. Сомнений не оставалось. Это был Стросс. Человек-невидимка – собственной персоной.

Он посмотрел на Фрике, собрался было выдать гневную тираду об алчной хозяйке и дерзких мальчишках, которые, вместо того чтобы надоедать благочестивым гражданам, пошли бы на завод работать или в какую-нибудь ремесленную мастерскую подмастерьем, но тут он бросил взгляд в мою сторону и замер. Невидимка смотрел пристально на то место, где стоял я. По логике вещей он не мог меня видеть, но я чувствовал, что он видит.

Дальнейшие события разворачивались стремительно. Стросс схватил Фрике, вздернул в воздух и швырнул в меня. Я не успел отреагировать, как тяжелый человеческий снаряд сбил меня с ног, и мы полетели в кусты. Секундное замешательство, и я очнулся и начал действовать.

Первым делом я сбросил Фрике с себя, поднялся на ноги, запрыгнул на крыльцо, но дверь оказалась закрыта. Я дернул за ручку, но она оказывала молчаливое сопротивление. Тогда я спрыгнул назад на газон, схватил один из камней, которыми были обложены стволы кустарников, и, не церемонясь, метнул его в окно первого этажа. Уж не знаю, кто проживал в этой комнате и как он отреагировал на влетающий в дом камень, но явно этому не обрадовался. Посыпалось стекло. Тогда я схватил другой булыжник и быстро выстучал все осколки из рамы. После чего забрался на спину не ожидавшему такой подлости Фрике, оттолкнулся от него и запрыгнул в окно.

Я не видел, как от толчка плюхнулся лицом в землю мальчишка, но зато услышал, как громко и смачно он облил меня ругательствами. Не видя своего обидчика, он прошелся по мне в мужском роде, а затем на всякий случай повторил все то же самое, но в женском варианте. Я слышал его, но не обращал внимания. Ради дела парнишка мог бы и пострадать, уверен, что ему это зачтется. Хозяев теней никто не мог назвать неблагодарными, по крайней мере без ущерба своему здоровью. Да и мне было уже не до мальчишки. Я торопился и не все осколки выбил из рамы. Одним из притаившихся я расцарапал голень левой ноги.

Я не сдержался, выругался, и снова выругался, когда обнаружил кровь, которая просочилась по невидимой ноге. Теперь я стал более уязвим, но какого кейворита, Стросс меня и без того каким-то образом видел. Быть может, он изобрел очки-видимки или просто продал душу дьяволу за новые способности. Мне было некогда копаться в сомнениях и размышлениях, мне надо было догнать Стросса. Я спрыгнул в комнату, обратил внимание на вжавшегося в кресло деликатного старика в круглых очках, домашних тапочках и с томиком Диккенса в руках. Он смотрел прямо на меня, и я подумал, что он сейчас предложит мне чашечку кофе и выкурить с ним трубку отборного табачка. Такому человеку будет неудобно отказать, и я не стал дожидаться, когда мои безумные фантазии воплотятся в жизнь. Я бросился к дверям, открыл их и выбежал в коридор. Конечно, Стросс не станет дожидаться меня, чтобы уравновесить шансы. Дверь на улицу все еще закрыта, поэтому я бросился наверх, где располагалась комната бывшего инспектора. Перепрыгивая через ступеньку и помечая их кровью, я оказался на втором этаже.

Здесь никого не было. Жильцы, даже если мучились от приступов любопытства, прятались в своих комнатах. Я быстро нашел жилище Стросса, дверь оказалась заперта, я толкнул ее с разбега, и она поддалась. Я влетел в комнату, которая с первого взгляда показалась мне безлюдной. Потом я обнаружил одежду Стросса, в которой он встречал мальчишку-посыльного на крыльце. Значит, он разделся и теперь был невидимым. Это было очень плохо, потому что появился очень весомый шанс упустить его. Не сразу я увидел колеблющуюся от дуновения ветерка занавеску. Где-то с половину минуты было растрачено впустую.

Я отдернул занавеску и увидел открытое окно, которое вело на пожарную лестницу. Я выбрался на нее и посмотрел вниз. Я увидел Стросса – эту серебристую тестообразную массу, которая уже спрыгнула с лестницы и двигалась по тротуару, мимо не видящих его теневиков, вооруженных распрыскивателями краски. Прямо на пути его стоял Гэрберт Уэллс, слепо шаривший стволом заморозчика, рядом Вертокрыл застыл в стойке боксера, держа в правой руке револьвер. Но Строссу было плевать на них, ведь его никто не видел.

Он уходил, скрывался от рук правосудия. Он чувствовал свое превосходство, а я чувствовал приступ отчаянья, который подкатил к горлу. Ведь если мы его сейчас упустим, то шансов на его поимку не останется. Он заляжет так глубоко на дно, что никто его никогда не выцарапает. Тут я вспомнил, что, чтобы сделать невидимку видимым, его нужно пометить. А для этого я должен как-то его выделить из городского пейзажа. Я заметался взглядом по лестнице, по комнате и увидел цветочный горшок. Недолго думая, я схватил его и бросил в убегавшего Стросса.

Я мог промазать, и тогда мы потеряли бы последний шанс на поимку особо опасного преступника, но удача была сегодня на нашей стороне. Горшок точно ударил ему в спину и разбился, сбив его с ног. Этого было достаточно. Теневики увидели аномальное поведение летающего горшка и включили распылители. В мгновение они залили Стросса зеленой краской. Он вскочил на ноги, изрядно шатаясь, и тут же получил разряд заморозчика лично от Уэллса. Ледяная зеленая статуя застыла на тротуаре Ист-Энда. Теперь нам осталось только доставить этот предмет искусства в Скотленд-Ярд, пока он не начал оттаивать. Я вздохнул с облегчением. Это была вполне решаемая задача.

* * *

– Стало быть, вы утверждаете, что Стросс видел вас, в то время как вы были невидимы? – переспросил меня Уэллс. Это обстоятельство его очень заинтересовало. Он явно столкнулся с ранее ненаблюдаемым явлением. И это было вполне объяснимо, человек-невидимка до этого дня был один – Чарльз Стросс. Гэрберт ставил еще эксперименты над Штраусом, но дворецкий не покидал в таком состоянии дом, а Стросс не ходил к Уэллсу в гости, поэтому они не видели друг друга. При этом ни Стросс, ни Штраус не рассказали Уэллсу о том, что видят на месте своего тела странную субстанцию серебряного цвета. Вероятно, они не придали этому значения, потому что осознанно пошли на эксперимент и наслаждались эффектом невидимости. В то время как я вынужден был пойти на этот шаг под давлением обстоятельств.

– Значит, невидимки могут видеть друг друга. Это очень и очень любопытно.

– А вы на что рассчитывали, когда меня отправили к нему на квартиру? – спросил я.

– Я рассчитывал на то, что он маскируется одеждой под человека. Но в случае опасности избавится тут же от нее. Если вы будете при этом присутствовать, то сможете остановить его и пометить. Как мы ранее договаривались, – сказал Уэллс. Было видно, что мои вопросы раздражают его своей глупостью и пустым сотрясанием воздуха.

– Я почему-то был уверен, что увижу его. Но при этом не подумал, что он может увидеть меня. Тут я растерялся, – признал я свою ошибку.

Хорошо, что эта ошибка оказалась не роковой, и нам все же удалось поймать Стросса.

– Один человек-невидимка сможет стать предохранительным механизмом для других невидимых людей. Стало быть, в будущем, чтобы избежать злоупотребления этим открытием, нам придется создать невидимую полицию, которая будет контролировать действия невидимок. Тут есть о чем подумать. Впрочем, не будем торопиться. Сегодня мы славно потрудились и заслужили отдых.

Внезапно раздраженный и энергичный Уэллс расслабился и стал доброжелательным и заботливым, что заставляло думать о том, что он либо опять попал под волнообразное изменение своего настроения, либо торопится избавиться от меня, чтобы заняться новыми исчислениями в связи с открывшимися сегодня новыми данными. Я не стал заставлять себя уговаривать. Заявил, что чертовски устал и хочу спать. Если я на сегодня больше не нужен, то с удовольствием отправляюсь домой, чтобы помыться и выспаться. Гэрберт не стал меня задерживать.

Глава 22. Дверь в стене

Работая над созданием машины времени, Уэллс теоретически предположил существование изначального мира, в котором действуют иные физические законы, а время там отсутствует как явление. Это стартовый мир, пробный. Мир экспериментальный, на котором Творец проводил свои опыты, выстраивая остальные вселенные. Идея показалась мне бредовой, но я не стал ее отвергать, а внимательно выслушал Уэллса. В конце концов, не все его разработки оказывались жизнеспособны, но мысли его всегда были весьма плодотворными, и даже если какая-то идея оказывалась ошибочной, она порождала новую идею, из которой рождалось что-то поистине важное и интересное.

Я забыл об этом разговоре и о Межвременье, так Уэллс назвал свой изначальный мир, но однажды вечером, спустя несколько дней после задержания человека-невидимки Чарльза Стросса, сидя перед камином с трубкой, набитой ароматным табаком, и с бокалом портвейна, он напомнил мне о старом разговоре.

– Я нашел способ открыть дверь в стене, – сказал он.

Я сначала не понял, о чем говорит Гэрберт, поэтому переспросил:

– Дверь в стене?

– Дверь в Межвременье, к изначальному миру. Я долго работал над этим и наконец могу сказать, что мои труды увенчались успехом. Я готов к тому, чтобы открыть дверь. Но нам предстоит сделать самое важное – провести испытания, а именно – отправить путешественника в Межвременье.

– Какой практический смысл в этой двери и Межвременье?

– Я сейчас объясню. Наберитесь терпения, – пообещал Уэллс.

И он объяснил.

Я допил портвейн, налил себе еще один бокал и задал самый важный вопрос:

– И кто же будет тем смельчаком, что отправится в путешествие в Межвременье?

Уэллс ответил.

Я пошел на это, потому что другого выбора у нас не было. Я не знал, что меня ждет там, в этом новом неизведанном мире. В мире, где все существует одновременно и одновременно ничего не существует. Но сверхзадача, которую поставил передо мной Уэллс, добавляла мне решимости. Я должен был спасти наследие Уэллса. Спрятать его от всех глаз, от нечистоплотных рук, создать резервную копию на тот случай, если в нашем мире случится какое-нибудь несчастье и работы Уэллса окажутся уничтоженными или, чего хуже, попадут не к тем людям, которые решат использовать их на благо обогащения и войны, а не во имя мира и процветания человечества. В первую очередь мы должны были спрятать архив от профессора Моро и островитян, которые уже однажды сделали попытку его похитить.

Уэллс придумал создать архив с разработками и спрятать его настолько надежно, насколько это представляется возможным. Он долго разрабатывал этот план, и настал день, когда решил о нем рассказать мне. Сперва я не поверил в существование этого мира, затем отказывался верить в то, что Гэрберту удастся открыть в него дверь. Но он был очень настойчивым и убедительным и добился своего.

Открытие Двери было намечено на утро понедельника. Погода в тот день выдалась прекрасной. Накануне весь день шел дождь, и мы всерьез обсуждали вопрос переноса начала эксперимента, поскольку любое погодное отклонение могло вызвать незапланированные помехи, но Уэллс решил ничего не отменять. Да и утром распогодилось. Небо было ясное, солнце светило холодным отчужденным светом.

Для проведения эксперимента мы избрали «Стрекозу». Оборудование было смонтировано в гостиной, которая уже давно превратилась в помещение для испытаний, а размыкающий контур был выстроен на поляне перед особняком. Уэллс колдовал над аппаратурой, в то время как я прогуливался по поляне, на которой помимо размыкателей, представлявших собой небольшие стальные клетки, к которым были подведены провода, стояли плетеные кресла и столик со стеклянной столешницей. Уэллс словно ждал гостей-зрителей, чтобы показать им свое новое представление.

Я сел в одно из кресел, закинул ногу на ногу и уставился на возвышающийся на краю земельного участка Уэллса черный дуб с багровой от осеннего увядания листвой. Некоторое время я рассматривал дуб, который бросал тень на добрую часть поляны и на одно из кресел. Мне даже начало казаться, что в этом кресле сидит человек-тень с бокалом коньяка и насмешливо смотрит на меня. Чувство это было неприятное, словно кто-то липкими от варенья или крови пальцами касается моего лица. Я сам не заметил, как погрузился в дремоту. Я плохо спал накануне, мне все время казалось, что в комнате помимо меня кто-то есть, кто-то невидимый, кто-то, быть может сам Чарльз Стросс, человек-невидимка, почтил меня своим присутствием. Хотя я понимал, что Строссу нечего делать в «Стрекозе». Сейчас он сидит в тюремной камере, и весь Скотленд-Ярд следит, чтобы он оттуда не выбрался. Поэтому не было ничего удивительного, что меня разобрало на солнышке.

Я очнулся от сильного чувства присутствия чего-то потустороннего. Открыл глаза и увидел дверь, которая висела в воздухе на высоте двух футов от земли. Она, казалось, была зеленой, но стоило приглядеться, как дверь начинала переливаться разными цветами, и вот она уже пурпурная, а чуть позже фиолетовая, и вот даже красная. Дверь полностью закрывала черный дуб, но вот что странно – тень в соседнем кресле никуда не делась. Вероятно, ее отбрасывал не дуб, решил я и встал. Я подошел к двери, протянул к ней руку, но не успел коснуться.

– Пожалуйста, не трогайте, – послышался голос Уэллса.

Он шел ко мне от дома с заплечной сумкой. Накануне Гэрберт убирал в нее тетради с расчетами, распечатки отчетов об успешных экспериментах, чертежи и прочие документы, составлявшие Архив Уэллса. Было решено, что в первое путешествие в Межвременье я возьму с собой весь архив. Если удастся сразу найти место для его хранения, я спрячу его и составлю по возвращении подробную инструкцию о местонахождении архива, которую мы также спрячем в удобном для нас месте.

– Я думал, Дверь – это условное название, а не настоящая дверь, – сказал я.

– Вы абсолютно правы, Николас, Дверь – это вовсе не межкомнатная или наружная дверь. Это всего лишь удобная для нас визуализация явления природы. Вполне вероятно, и я даже предполагаю, что так оно и есть, Дверь выглядит как какая-нибудь дыра или что-то еще, но наш мозг ищет для нее более подходящую форму визуализации, поэтому Дверь – это просто дверь. Но об этом не стоит задумываться. Это просто надо принять и двигаться дальше.

Уэллс поставил в кресло сумку.

– Я все собрал. Вы должны понимать, что ваш путь назад зависит только от вас. В мире, который ждет вас, нет никаких путеводителей и карт, нет ничего такого, за что бы вы могли уцепиться, чтобы, как за нитью Ариадны, вернуться назад. Все, что вас ждет там, только ваш опыт и ваш выбор. Я не смогу помочь вам. И никто не сможет помочь. Поэтому очень важно, чтобы вы запомнили расположение Двери и смогли вернуться назад. Я бы предложил вам не уходить далеко от нее, чтобы не терять из виду. Но решайте сами. Это ваша дорога.

Я взял заплечную сумку, взвесил ее в руке, показалось, что терпимо тяжелая, и повесил ее за спину, удобно подтянул ремни, так, чтобы она не мешала.

– Оружие не даю. Неизвестно, как оно себя поведет в том мире. Поэтому там вы рассчитываете только на себя. И помните, что ваше главное оружие – это ваш разум, – напутствовал Уэллс.

Как же я не хотел никуда идти! Тем более за эту подозрительную Дверь, где меня ждало неведомое. Никогда еще я не являлся составной частью эксперимента Уэллса. Но я знал, что Гэрберт не стал бы подвергать меня неоправданному риску.

– А если пойдет дождь? – неожиданно вспомнил я.

– В ближайшие несколько часов он не предвидится. К тому же вы вернетесь в то же время, из какого уйдете. Так что для нашего мира пройдет всего несколько секунд. В это время ничего не произойдет.

– А если отключится электричество? – уточнил я.

– Такое стечение обстоятельств признается мной ничтожным, но и этот случай мной предусмотрен. В подвале «Стрекозы» установлены два резервных генератора.

Уэллс посмотрел на меня и ободряюще улыбнулся.

Я, как мог, оттягивал тот момент, когда мне предстояло сделать шаг за Дверь. Этот шаг страшил меня. Я стоял перед ней и боялся открыть. Уэллс не торопил меня. Он понимал, что один маленький шаг для человека мог стать большим шагом для всего человечества.

Я протянул руку к Двери, и она открылась сама. Что там, за Дверью, я не видел. Все скрывал серый туман.

– Ну, с Богом. Не задерживайтесь там, Николас, – сказал Уэллс.

Я взял плетеное кресло, поставил его перед дверью и использовал как ступеньку. Шаг на него, шаг за дверь. Пересекая дверную черту, я прислушивался к себе, пытаясь понять, что меняется вокруг и во мне. Но не почувствовал никаких изменений. Ничего не произошло. Сердце как билось, так и билось, мысли как лихорадочно метались, так и продолжали метаться. Я был самим собой, и не преобразовался, шагнув в другой мир.

Оказавшись за Дверью, я услышал громкий звук, с которым Дверь захлопнулась. Я еще не видел новый мир, но обернулся, чтобы посмотреть, что оставил за своей спиной.

И не обнаружил Двери. Я стоял перед двумя высоченными деревьями с раскидистыми ветвями, усыпанными разноцветными листьями, кронами они сплетались воедино, образуя арку, внутри которой дрожал густой искрящийся влагой туман. Стоило сделать шаг в эту арку, и я бы вернулся назад в «Стрекозу» к Уэллсу. Знание того, что у меня есть путь к отступлению, грело мое сердце. Я обернулся и посмотрел на мир, в котором не существовало такого понятия, как время.

Время – палач всего сущего, безжалостный убийца самой жизни. Здесь не чувствовалось его дыхания, оно никогда не приходило в этот мир, разрушая все созданное до него. Здесь царило Межвременье, вся история нашего мира была закапсулирована и спрятана внутри этого мира, где фараоны, Война Алой и Белой розы существовали одновременно с дирижаблями и тихоокеанскими лайнерами, где Большой взрыв и Великое угасание совершались одновременно. Я чувствовал трепет, какой испытывает любое разумное существо, оказавшееся перед чем-то несравнимо большим, величественным и разумом непостижимым.

Глава 23. Межвременье

Вокруг меня простирался лес, среди которого возвышались многоэтажные дома из бетона и стекла. Они сливались с деревьями, словно были единой стеной, из которой и состояло мироздание.

Деревья росли из асфальта.

Деревья росли из земли.

Деревья пробивали себе дорогу к небу сквозь здания и крыши, к небу, которое представляло собой бесконечные барханы песка, и в них плыл масляный яичный желток местного светила с красными кровавыми прожилками. Здесь все было настолько тесно, что было непонятно – то ли дома подпирают деревья, то ли деревья поддерживают дома. И в то же время в этой тесноте было столько простора и воздуха, что я начал с непривычки захлебываться, задыхаться от переизбытка свободы и бесконечности.

Стены домов оплетали виноградные плети, усеянные густыми гроздьями с огромными синими ягодами, полными сока и сладости. Виноград здесь был повсюду, словно я угодил на бесконечную плантацию богатейшего в мире винодела.

Стволы деревьев были усеяны дуплами, которые в то же время были заперты дверями с маленькими замочными скважинами. Отчего складывалось впечатление, что и не деревья это вовсе, а древесные многоквартирные дома, в которых живут неведомые лесные жители, любящие виноград и масляные фонари.

Их здесь было тоже в избытке, через каждые пару-тройку ярдов стояли фонари на высоких столбах, больше похожих на изящные страусовые лапы. Они освещали мне дорогу. Я задумался, сколько фонарщиков зажигает и тушит эти фонари, и где прячутся эти фонарщики, когда миру не нужны их услуги. Огни фонарей также выглядывали из окон, словно тонко намекая мне, что в этих домах кто-то живет. Освещали они и деревья бесконечного всепоглощающего леса.

Я почувствовал необъяснимый прилив счастья. Я словно помолодел на несколько десятков лет, вернувшись в ту чудесную пору юношества, когда, даже несмотря на все беды и невзгоды мира, жизнь, кипящая внутри и вокруг, кажется изумительной, опьяняющей, дарующей мечты и надежды. Пускай я знал, что большинство этих мечтаний пустые и несбыточные, а надежды разобьются о скалы суровой реальности, так не любящей людей, их порождающих. Мне снова было семнадцать лет, и вся жизнь еще была впереди, и я снова верил в себя, в свою способность перевернуть весь мир и добиться всего, чего я хочу. Семнадцать лет – пора наивности и святой веры, которая потом с годами оставляет нас, лишая возможности совершить чудо. В семнадцать лет мы верим, что способны своей волей обратить воду в вино, а мертвого заставить встать и идти. Но мало кто способен сохранить эту веру хотя бы годам к тридцати. А уж к сорока она превращается в призрачное, малоуловимое облачко.

Меня качнуло, я случайно наступил на подножие фонаря, и он пришел в движение. Поджал под себя страусовую лапу, скрючив боязливо пальцы, теперь фонарь просто висел на столбе в воздухе, ни на что не опираясь. Другие фонарные столбы завибрировали и пришли в движение. Ближайший ко мне столб выпростал откуда-то из-под себя вторую страусовую лапу и отбежал в сторону. Другие столбы тоже обзавелись вторыми лапами, что позволило им свободно перемещаться в пространстве. Столбы разбежались подальше от меня, словно опасаясь, что я нарочно стану прыгать и топтаться на их лапах с неведомой, но обязательно садистской целью.

Но я не обратил на них внимания. Мало ли кто чего опасается и кто чему не верит. Я зашагал дальше по дороге из желтого кирпича, совершенно забыв о наставлении Уэллса помнить о Двери, через которую я пришел в Межвременье. Не помнил я и о рюкзаке, притаившемся невесомым грузом у меня на спине. Проходя мимо большой стеклянной витрины, в отражении я увидел, что рюкзак, в котором содержался архив Гэрберта Уэллса, превратился в прилипшего к моей спине и мирно дремлющего хамелеона. Древняя ящерица время от времени выстреливала вверх языком, ловя из воздуха светлячков, которые, казалось, преследовали меня, роясь в воздухе блестящей тучкой. Увидев этого хамелеона, я вспомнил, с какой целью оказался в этом древнем изначальном лесу, и решил, что больше никогда не позабуду об этом. А для этого я забормотал себе под нос: «спрятать архив, спрятать архив», правда, через несколько минут я уже бормотал что-то невразумительное: «врякать морив, брякать хорив, трюкать хравив».

И как тут было не забыть о том, зачем я пришел в этот мир, когда вокруг творилось столько невообразимого и необъяснимого. Дорога повернула, и я оказался на соседней улице. Здесь росли деревья, с вершин которых на стальных цепях свисали толстенные книги. Их было множество, возжелай я их сосчитать, то неизбежно сбился бы со счету, минуя первую тысячу фолиантов. Я подошел к ближайшему дереву и протянул руку к книге в коричневой обложке. Я подумал, что недурно было бы найти свободную цепь и привязать к ней архив Уэллса. Где спрятать книги, как не в библиотеке. Здесь их точно никто не найдет. Важные знания, способные изменить законы мироздания, следует растворить в океане других знаний, чтобы они не попали в опасные руки. Среди вороха ненужности и бессмысленности они затеряются и станут безопасными, в то же время я смогу вспомнить дорогу к ним. И если когда-нибудь потребуется восстановить утраченное, я смогу без труда сделать это. Достаточно лишь снова отыскать и открыть Дверь в Межвременье.

Я робко коснулся книги, почувствовал, как она задрожала, приглашая к диалогу. Я уверенно завладел ею, раскрыл том, и изнутри с золотистых страниц ко мне вынырнул мой двойник. Его лицо зависло напротив моего. Его глаза смотрели в мои. По пояс он выглядывал из книги. Даже не было видно его рук, но он тут же исправил это недоразумение, стремительно стянул с головы котелок и поклонился мне, приветствуя.

Я застыл, не зная, что делать. Я почувствовал, что еще чуть-чуть – и поврежусь рассудком безвозвратно, и в то же мгновение дороги назад мне не будет. Я стану частью этого сумасбродного мира, лишенного разрушительного и в то же время упорядоченного влияния времени. Теперь, вглядываясь в лицо своего книжного двойника, я понял, что мироздание было создано безумным Творцом, потому что только безумец способен отчаяться на такое творение. И это безумие растворено во всем живом на планете. В каждом из нас растворена искра безумия Творца. Мы вольны распоряжаться ею по своему усмотрению. Кто-то забывает обо всем и старательно тушит ее в себе, потому что, быть может, боится того изначального, что спрятано внутри. Кто-то не обращает на искру никакого внимания, проживая свою жизнь в серости и праздности. А кто-то, почувствовав ее, старательно разжигает, становясь непохожим на людей вокруг, и тогда начинает творить, пробуждать что-то новое или конструировать из того, что было, оригинальные конструкции и смыслы.

– Позвольте узнать, что ищете вы здесь-сейчас-всегда? – поинтересовался у меня книжный двойник.

Я удивился, услышав его. Никогда не думал, что у меня такой приятный, располагающий к себе голос.