Кузина

Александр Юрьевич Просвирнов

Кузина

Вся семья собралась на ужин, который нынче подавался на веранде: стояла жара, и до вечерней относительной прохлады было еще далеко. Молодая крестьянка сегодня впервые прислуживала за столом. А пожилая ключница шепотом, чтобы не услышал барин, непрерывно бранила ее:

— Евдокия, сколько я тебя учила, а все как об стенку горох! Вилки кладутся слева, а ножи справа. Неужели трудно запомнить! Увидел бы барин, ох, осерчал бы!

— Да как же они есть-то будут левой рукой? — удивлялась Евдокия, молодая здоровая девка лет восемнадцати-девятнадцати.

— Твое какое дело! У господ другое понятие. Тише! Идут!

Евдокия поправила белый передник и косынку в волосах. Появились господа, и обе крестьянки поклонились. Первым за стол сел барин, крепкий молодой мужчина лет двадцати шести — двадцати восьми. Рядом устроилась его хрупкая жена, очевидно. На пять лет моложе, и две девочки пяти и трех лет.

Хозяин недоуменно глянул на ключницу и сердито сдвинул брови. Та охнула и толкнула в бок девку:

— Евдокия! Чему я тебя учила!

Та, невольно залюбовавшись на красивого породистого мужчину, так отличавшегося от неряшливо одетых и грязных деревенских мужиков и парней, которого прежде видела только издали, сразу опомнилась, кинулась к барину и аккуратно налила стопку водки из запотевшего графинчика. Он лениво перекрестился и, пока жена и дети шептали молитву, лихо выпил, крякнул и закусил соленым грибочком. Евдокия поспешно налила еще. Барин сердито посмотрел на нее и строго предупредил:

— Чтобы больше такого не повторялось, иначе отправлю обратно на поля!

Господа принялись за еду, Евдокия неумело прислуживала. Придя после третьей стопки и жареного рябчика в хорошее настроение, барин уже не сердился и даже ущипнул девку за полный зад.

— Nicolá! — укоризненно сказала ему жена и добавила несколько фраз по-французски.

Муж только махнул рукой.

— А! Что, от нее кусок отвалился?

Евдокия слегка зарумянилась, хихикнула и глупо улыбнулась. Ей необычайно польстило внимание барина, и даже немного болезненное прикосновение показалось на редкость приятным.

— Ой, смотрите, барин, кто-то едет! — воскликнула она, указывая на дорогу, где далеко в пыли можно было разглядеть экипаж, направляющийся в сторону усадьбы.

— Кого еще черт принес! — недовольно поморщился помещик, однако его распоряжения слугам были деловитыми и конкретными.

Минут через двадцать коляска стояла во дворе. Конюх тут же повел поить лошадей, беседуя о чем-то с ямщиком. Из коляски выбралась красивая молодая женщина.

— Мари́́! Как я рада вас видеть! — узнала ее барыня, спешившая навстречу.

Они расцеловались, а кухонный мужик понес чемоданы в дом.

— Натали́́! Сколько же лет мы не виделись! Супружество явно пошло вам на пользу, вы так похорошели! — гостья болтала без умолку.

Наконец, хозяйка представила мужу свою кузину Мари́́ю Ивановну. Та с нескрываемым любопытством осмотрела мужчину и рассказала, что несколько лет провела за границей и только недавно вернулась. Из Петербурга приехала поездом, а из уездного города на наемной коляске, которую уже отправили обратно.

— А где же ваш Степан Степаныч? — поинтересовался Николай. — Помню, он был у нас на свадьбе, а вы тогда лечились на водах и только теперь доставили нам удовольствие лицезреть вас. Надеюсь, вы не останетесь прелестной незнакомкой и еще не раз окажете честь погостить у нас.

И он галантно поцеловал гостье руку.

— Ах, Сти́ва так болен, остался в Петербурге, — небрежно обронила гостья. — Nicolá, ваше предложение весьма лестно для меня. Жду непременно и вас всех в Петербурге. Не скрою, я поражена вашим достатком. Наверное, любезный Николай Петрович, для вас не секрет, что многие родные не были в восторге от этой партии. Ходили упорные слухи об убыточности и грядущем крахе вашего имения. Вы уж простите мою родственную прямоту… но теперь я вижу, что слухам верить нельзя. Я никогда не жила в деревне, но по пути из города сразу бросилось в глаза, что как только начались ваши земли, все вокруг преобразилось. Поля тучные и ухоженные, на пастбищах полно скотины. Коровы чистые и упитанные, а не тощие, как у других. Браво, вы настоящий хозяин! Да что там говорить — даже такой стол, как у вас, бывает не у каждого в Петербурге. Или нынче какой-то семейный праздник?

— Обыкновенный ужин, — самодовольно засмеялся Николай. — В праздник у нас на столе всего в десять раз больше, надеюсь, соблагоизволите как-нибудь посетить.

— Вы не совсем неправы, Мари́́, раньше действительно многое было по-другому, — вступила в разговор хозяйка. — Но два года назад от сердечного приступа скончался Петр Ильич, и Николай Петрович все всерьез взял в свои руки. Я не видела, чтобы кого-то пороли плетьми, но людей будто подменили. Почти всех прежних слуг из дома удалили, набрали новых, наняли другого управляющего, теперь имение не узнать. Я ничего не понимаю в хозяйстве, но видела, как кузнец по чертежам Nicolá мастерил всякие механизмы. Теперь и сенокос, и уборка хлебов проходят гораздо быстрее. Крестьяне успевают и на свое хозяйство, и получают небольшие премии за качественную работу на наших землях. Урожаи, насколько мне известно, выросли почти вдвое, и мы сразу стали намного лучше жить. Николай Петрович будет уже баллотироваться в предводители уездного дворянства, его многие поддерживают.

Разговор был еще долгим, начинало темнеть, запищали комары. Мари́́ попросила у кузины какую-нибудь горничную в услужение.

— Моя заболела в дороге, — пояснила она. — Осталась в городской больнице, мне пришлось еще заплатить за лечение.

Натали́́ посмотрела на мужа, и он утвердительно кивнул.

— Евдокия! — скомандовал он девке, уже убравшей со стола и вытиравшей его тряпкой. — Пока госпожа Мари́́ гостит у нас, будешь ей прислуживать в качестве камеристки. Все понятно?

— Да, барин, — Евдокия неуклюже присела, что должно было изображать реверанс, и обе женщины прыснули от смеха. — А кто за столом будет прислуживать?

— Не твоя забота. Проводи госпожу в спальню, приготовь постель, неотлучно находись при ней. Будет недовольна — накажу. Все это время ключница тебе не указ, только я и госпожа. Пелагея, слышала? А ты, Евдокия, иди, работай.

Мари́́ отправилась с кузиной укладывать спать детей, а когда они остались одни, завела откровенный разговор:

— Как вам повезло, Натали́́! Вы вышли замуж за настоящего мужчину. Во-первых, замечательный хозяин, а во-вторых, представляю, как он хорош в постели. Ведь это правда? А у него есть крестьянские дети?

— Мари́́, как вам не стыдно! — Натали́́ сразу покраснела до корней волос. — Мой муж не шляется по этим грязным девкам. Вообще, я не люблю такие темы. Давайте лучше о другом. Не представляете, как теперь приятно жить по-человечески. При жизни папеньки Nicolá не мог толком развернуться; вот уж не было бы счастья, да несчастье помогло. А теперь в состоянии и принимать гостей, и много выезжаем сами. Скоро купим дом в городе, будем там зимовать.

— Рада, что у вас все так прекрасно. Только мой вам женский совет — побольше внимания этой, как вы говорите, «теме». Вижу, что вас, Натали́́, эта сторона жизни мало интересует, а для мужчины, тем более такого породистого, это необычайно важно. В Европе на все это смотрят проще, чем у нас. Как-нибудь я расскажу вам, какие у меня были приключения, пока мой старик ночи напролет резался в карты. Такого вы не прочитаете даже в «Декамероне»[1] Боккаччо.

Хозяйка снова смутилась, покраснела еще сильнее и отвернулась.

— Прошу вас, Мари́́, избавьте меня от таких разговоров. Мне даже слушать такое стыдно. Я удивляюсь, как вы могли читать подобную книгу. У Николая Петровича она есть, он дал мне как-то почитать, но я осилила только четверть. Дальше не смогла. В другой раз подсунул мне «Фанни»[2] Джона Клеланда. Так там такое написано, что «Декамерон» по сравнению с ней — сказки для детей. Конечно, я не могла это дальше читать.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Евдокия, поджидавшая под дверями, проводила гостью в отведенную для нее комнату, где уже горела свеча, постель была приготовлена для сна, перина и подушки аккуратно взбиты.

— Спасибо, милая, — небрежно сказала Мари́́. — Я ужасно устала, раздень меня.

Евдокия подскочила к госпоже и сняла с нее платье.

— Дальше, дальше, — потребовала Мари́́. — Чего ты смущаешься, мы обе женщины. А я люблю спать голой, пока тепло. Врачи рекомендуют.

Евдокия послушалась, и вскоре Мари́́ стояла перед ней в чем мать родила. Девушку удивило, что у госпожи были аккуратно выбриты все волосы на теле: и под мышками, и на лобке. Ее нельзя было назвать ни худой, ни полной; все пропорции были соблюдены безукоризненно. Евдокия вздохнула: ей никогда не быть такой красавицей.

Мари́́ села перед зеркалом и, пока девушка расчесывала ей волосы, выяснила, что она грамотна, и велела спросить у барина книгу под названием «Фанни». Евдокия вернулась через несколько минут с книгой под мышкой.

— Барин даже обрадовались, — рассказала она. — Сказали, что у них еще такие есть, читайте на здоровье.

Мари́́ лежала под одеялом, а Евдокия начала читать. Получалось у нее довольно неплохо и бойко. Вскоре она запнулась.

— Барыня, нешто такое в книжках пишут? Да разве так бывает?

— Читай, читай! — поторопила ее Мари́́. — Ведь это так интересно! А в жизни случается всякое.

Евдокия продолжила чтение, краснея с каждой страницей. Однако было заметно, что прочитанное глубоко заинтересовало и взволновало ее. Голос дрожал и прерывался.

— Достаточно, — остановила ее Мари́́ часа через полтора. — Уже поздно, закончим завтра. А пока возьми лечебный крем в моем чемодане и смажь мне тело.

Она откинула одеяло и перелегла на живот. Евдокия открыла баночку и тщательно растерла шею, руки, спину и ноги госпожи. Смущенно остановилась, дойдя до ягодиц.

— А разве там не тело? — подбодрила ее Мари́́. — Работай!

Ее ягодицы были мягкими и теплыми, и девушке почему-то приятно было их смазывать. Она даже нарочно сделала это чуть медленнее.

Подождав несколько минут, чтобы крем впитался, Мари́́ перелегла на спину, привольно раскинув руки и ноги. Евдокия незаметно перекрестилась при виде такой срамоты и снова принялась за работу. Смазывая груди, она покраснела, а пройдя по животу и добравшись до его низа, вновь остановилась.

— Ну что ты как маленькая! — рассердилась госпожа. — У тебя все точно такое же, чего ты испугалась. Мажь!

Евдокия несмело дотронулась до вздрогнувших складок и быстро и мягко растерла крем ладонью. Волосы там немного начали отрастать и приятно покалывали руку. Ниже было очень мокро. И Евдокия догадалась, что это от книжки: с ней самой случилось то же самое. Опять ей неожиданно понравилось ощущать ладонью мягкую, влажную, трепещущую плоть, и ее движения стали совсем медленными и нежными.

— Спасибо, милая, — поблагодарила ее Мари́́. — Тебя, кажется, Дуней зовут? Накрой меня одеялом и попроси, чтобы завтра истопили баньку, попаришь меня с дороги.

* * *

— Барыня ж велели топить, — горячилась Евдокия, но кухонный мужик Антип только отмахивался от нее.

— У меня и тут работы полно, какая еще баня. Сама топи.

— Я при госпоже, пойду ей книжку дочитывать.

Разговор происходил на кухне, где священнодействовали две пожилые толстые поварихи. Им помогала девушка, которую временно взяли из деревни вместо Евдокии: барин так распределил работу между домашней челядью, которую сократил вдвое против прежнего, чтобы никто не простаивал без дела.

— Конечно, при старом барине Петре Ильиче легче было, — вздыхали бабы. — Говорили, и себе что-то перепадало, и никакой строгости. Но опять же попробуй свое получи! Вечно у него шаром покати, ключница ворует, управляющий ворует, мужики пьяные. Попробуй так у его сыночка побалуй! Только посмотрит из-под бровей — уже душа в пятки уходит, и кричать ему не надо, не то что плетью кого-то пороть. Рассказывали давеча…

Они прекратили работу и принялись обсуждать деревенские сплетни, но тут во дворе раздался стук копыт.

— Барин с полей приехали! — мигом разнеслась весть по дому.

Молнией выскочил во двор конюх, схватив жеребца под уздцы. Барин спешился. Навстречу ему уже спешила девушка с двумя ковшами. В одном была вода, и он с наслаждением умылся. Потом что-то вспомнил и крикнул ключницу:

— Пелагея!

Та мгновенно словно выросла из-под земли. Барин достал из кармана листок бумаги и передал ей.

— Сходишь к кузнецу, пусть по этому чертежу сделает умывальник. Надоело мне из ковшика.

Он взял у девушки второй ковш, полный холодного, из погреба кваса и с наслаждением осушил весь. Прошел на кухню, где поварихи уже деловито суетились, сделал им замечание, что срезают слишком толстую кожуру с картошки, и обратил внимание на все еще продолжающийся спор Евдокии с кухонным мужиком.

— Антипка! — грозно рявкнул барин, и тот испуганно подбежал. — Мне послышалось, что ты отказываешься топить баню?

— Нет, барин, истоплю, конечно, она, дура-девка, не понимает, говорю, мол, и туда и сюда надо успеть…

— Хватит! — остановил его Николай. — Еще раз такое услышу, сразу отправишься на поля работать. Ступай.

Евдокия торжествующе улыбнулась и отправилась дочитывать книжку госпоже. После обеда они обе отправились в баню. Закрылись на крючок и разделись в предбаннике. Кроме него, было еще два помещения: одно для мытья, где стояли две бочки с холодной водой и чан с кипятком, другое — парная. Женщины сразу отправились туда. Евдокия умело, небольшими порциями подкидывала на раскаленные камни горячую воду, смешанную предварительно с квасом, и помещение наполнилось ароматным жгучим паром, вкусно пахнущим хлебом.

— Ложитесь на полок, барыня, — попросила Евдокия.

Она достала из кадушки два березовых веника и принялась умело хлестать обнаженное белое тело, время от времени прерываясь, чтобы поддать пару. Изнеженное тело госпожи быстро покраснело, но она стоически терпела, однако в конце концов не выдержала и выскочила из парной. Евдокия быстро вышла следом и окатила ее ушатом ледяной воды, которую Антип только недавно наносил из колодца.

— Теперь еще на минутку зайдите в парную, а потом полежите в предбаннике, отойдите, — посоветовала Евдокия, после чего вернулась в парную сама и, держа во рту крестик, принялась исступленно хлестать себя.

Мари́́ долго приходила в себя. Она давно не была в русской бане и почти забыла, что это такое. А теперь каждая клеточка тела будто стала свободнее дышать. Вскоре появилась раскрасневшаяся Евдокия и улеглась на другой лавке. От ее юного пышного тела поднимался пар.

— Ты мастерица, — похвалила ее Мари́́. — Давно мне не было так хорошо.

После еще двух заходов в парную они напились холодного пива и отправились мыться. Евдокия тщательно намыливала госпожу, лежавшую на скамье, уже не стесняясь касаться самых потаенных мест. От пива, которое после парной сразу ударило в голову, на душе было очень хорошо, и девушке становились все приятнее ее обязанности. Обмыв барыню, Евдокия быстро помылась сама под пристальным взглядом сидевшей рядом Мари́́.

— Ты плохо умеешь обращаться со своим телом, — заметила госпожа. — Я тебя научу.

Евдокия послушно улеглась спиной на лавку и ощутила мягкие прикосновения рук, раздвигавших ей бедра. У нее еще сильнее зашумело в голове, и она не смогла и не захотела сопротивляться. От ласкового прикосновения все ее существо вздрогнуло. Девушка прикрыла глаза, обмякла и прислушивалась к новым для себя ощущениям. Умелые пальцы нежно играли с ее плотью, и она чувствовала, как внизу у нее все набухает и становится мокрым, а бедра сами собой раздвигаются все шире.

Евдокия испуганно ахнула, когда пальцы неожиданно сменились языком, но это оказалось еще приятнее. Ее рука сама собой потянулась к госпоже и оказалась у той между бедер. По сладостному вздоху Евдокия поняла, что ее там давно ждали. Осмелев, она проникла сразу тремя пальцами необычайно глубоко и, шевеля там ими, вызвала томный стон у госпожи.

В конце концов, Мари́́ легла на ту же лавку, просунув одну ногу под колено девушки, а другую положив ей на грудь. Теперь они лежали как бы крест накрест, немного напоминая карточную даму, тесно прижавшись, так что их влажные расщелины сомкнулись и от неистовых движений заскользили друг по другу, словно намыленные…

* * *

Барин отдал очередные распоряжения слугам и вошел к жене.

— Душа моя, а почему вы не захотели составить компанию кузине?

— Nicolá, я же недавно была в бане. Меня ужасно разморило после обеда, я хочу спать. Надеюсь, вы не возражаете?

Николай пожал плечами и вышел. Что ж, его план сработал: снотворное подействовало. Он усмехнулся и уверенно зашагал к бане. С одного бока ее была пристройка для его собственных инструментов, так что доступ любому из дворовых был сюда воспрещен. Николай открыл дверь ключом и вошел. Все лежало на полках в идеальном порядке, а у стенки располагался небольшой столик с табуреткой. Это была его гордость: он сам все спроектировал и собрал, только линзы и другие стекла заказал в городе, где мастер идеально отшлифовал их по его чертежам. В предбаннике и в помещении для мытья в стены были вставлены трубочки, замаскированные под сучки и совершенно незаметные изнутри. Сложная оптическая система давала прекрасное изображение на двух небольших экранах, на которых во всех подробностях отображалось происходящее в обоих помещениях. Только в парной изобретательный помещик ничего не устанавливал, зная, что оптика все равно бы там запотела.

Это устройство он соорудил после смерти отца, когда поправил хозяйство, разбогател и смог принимать гостей. Он с большим интересом наблюдал за их женами и служанками, если они пользовались его баней. Мальчиком он немного учился живописи, и теперь нередко прямо с экрана набрасывал отличные этюды с обнаженными женщинами. Конечно, далеко не все из них были достойны подобного увековечения, но около полутора десятков готовых листов лежало в папке на столе. Теперь он с удовольствием изучал утонченное тело кузины и более грубое, но пышное и не менее привлекательное Евдокии. Попробовал сделать зарисовки, но не мог сосредоточиться: слишком уж захватывающие вещи происходили на экране.

— Ну и ну! — тихо сказал он сам себе. — Что творят милые женщины! Это становится очень любопытным.

Он выбрался из своего укрытия, вновь запер его, подошел к двери в баню и легко откинул крючок вставленным в щель ножом. На цыпочках прошел по предбаннику и резко открыл следующую дверь.

— Ах, сквернавка, как ты посмела так обращаться с госпожой!

Евдокия подпрыгнула с лавки и присела на корточки спиной к барину, прикрыв зад веником. Плечи ее затряслись от рыданий. Мари́́ так и осталась лежать с раздвинутыми ногами, демонстрируя кузену наготу, где не было ни единого волоска. Женщина все еще находилась в любовном угаре и, не обращая внимания на мужчину, начала быстро ласкать свою плоть пальцами, пока через несколько мгновений не застонала в блаженстве, катаясь по лавке. Немного полежав, пришла в себя и спокойно села, даже не прикрывшись ладонью и не сомкнув ног.

— А вас не учили, кузен, что к обнаженным дамам врываться неприлично? — с лукавой улыбкой спросила она. — Или вы в деревне совсем одичали?

— Вы забыли закрыться на крючок, и я думал, что вы уже закончили, — спокойно солгал Николай. — Думаю, Степану Степанычу будет очень интересно узнать, что его жена стала лесбиянкой, мотаясь по заграницам. К тому же, вижу, не очень-то смутил вас. Я даже свою Натали́́ не созерцал в столь откровенной позе, она очень стыдлива.

— У вас очень скороспелые выводы, кузен, — отозвалась Мари́́. — Лесбиянкой! Это просто пикантное дополнение, не более того; в Европе это сейчас модно, вы же сами давали мне книжку Клеланда, вот я и решила попробовать и ничуть не жалею.