Помоги проекту - поделись книгой:
«Лишь слову жизнь дана…». Но сколько напряженного труда, какая беззаветная преданность своему делу требуется от дешифровщика, чтобы вдруг ожили, зазвучали, заговорили древние письмена. Уже много веков тысячи историков и филологов, археологов и языковедов ведут неутомимую борьбу за восстановление прошлого человечества. Крепнет и мужает наука, закаляясь в этой борьбе. Каждая вновь раскрытая тайна, каждый отвоеванный у безвестности отрезок прошлого делают человечество богаче, мудрее и сильнее.
На рубеже XIX и XX веков ученые разных стран — А. Уайли, Э. Шаванн, Г. Девериа, С. Бушель приступили к воссозданию истории исчезнувшего и полузабытого тангутского государства. Сопоставляя китайский и тангутский тексты ляпчжоуской надписи и надписи на монетах, Дивериа и Бушель определили значения или звучание нескольких десятков знаков тангутского письма. Но находящийся в их руках материал был крайне скуден, и потому первые успехи были невелики.
Летом 1899 года Г. Девериа скончался. В речи, посвященной его памяти, знаменитый французский китаевед Эдуард Шаванн подчеркнул особую важность начатых им совместно с А. Уайли и С. Бушелем исследований. «Работа Девериа, — говорил он, — имеет значительную ценность. Она открывает новую главу в истории письменности… Эти письмена действительно взывают к тому, чтобы мы вновь открыли миру в ближайшем будущем народы, до сих пор малоизвестные; текстами чжурчжэньскими и си-ся не следует пренебрегать уже сегодня, и они не замедлят раскрыть свои секреты».
Однако известных науке памятников тангутского письма было недостаточно для его дешифровки. Только находка дополнительных материалов могла облегчить и ускорить работу. И такие материалы вскоре были найдены.
«Лотосовая сутра»
1 августа 1900 года войска восьми союзных держав: Англии, Франции, США, России, Германии, Японии, Австро-Венгрии и Италии, штурмом взяли Пекин, подавив антиимпериалистическое и антифеодальное движение китайского народа, так называемое восстание ихэтуаней, или боксеров, как его стали называть в европейской литературе. Правивший в то время в Китае маньчжурский двор покинул столицу.
В один из августовских дней сотрудники французского посольства М. Морис, Фернан Берто и Поль Пельо разбирали вороха брошенных бумаг и книг у пагоды Байта. Каково же было их изумление, когда среди этих старых книг и бумаг они нашли хорошо сохранившуюся рукопись, шесть книжек, написанных почти неизученным письмом Си Ся. Рукопись была превосходна. Золотом, красивым почерком, на черно-белых листах был написан текст какого-то неизвестного сочинения. Ценная находка была поделена между М. Морисом и Ф. Берто.
М. Морис со всей серьезностью оценил важность сделанной находки. Хороший специалист по Китаю, он по типу книги и приложенным к ней гравюрам предположил, что данное произведение относится к буддийским священным текстам, и вскоре утвердился во мнении, что перед ним написанный на тангутском языке текст так называемой «Лотосовой сутры»[17]. Он смело взялся за сопоставление китайского и тангутского текстов сутры. Успех был полный. Морису удалось установить чтение или значение около трехсот тангутских знаков. Он дал первые сведения по грамматике тангутского языка. М. Морис не поддержал мнения, высказанного Г. Девериа о фонетическом и слоговом характере тангутского письма, и предположил, что тангуты создали свое письмо по образцу китайского. Опубликованный им в 1904 году труд «Предварительный вклад в изучение письменности и языка Си Ся» явился бы подлинно новым словом в науке и открыл перед тангутоведением новые горизонты, если бы… Если бы не чрезмерная загруженность самого Мориса служебными делами, не позволившими ему довести работу до конца, и не ограниченный объем принадлежавших ему трех глав сутры. Не имея достаточного времени для окончания своей научной работы, М. Морис в 1912 году продал принадлежавшие ему три тома «Лотосовой сутры» Берлинской библиотеке, где они были тщательно изучены немецкими учеными Анной Бернхарди и Эрвином фон Цахом.
Ф. Берто, который и не помышлял о научных занятиях, хранил свои три тома просто как реликвию. После смерти Берто его вдова распродала главы рукописи разным лицам. Лишь по инициативе французской научной общественности парижский музей Гюме выкупил все три главы, принадлежавшие Берто.
Так в те годы, когда ордосские монголы рассказывали путешественникам красочные легенды о гибели Чингисхана от руки тангутской красавицы Гурбелджин, трудами ряда ученых было открыто и предварительно исследовано загадочное тангутское письмо. Был приподнят лишь краешек занавеса, за которым где-то в туманной дали скрывались разгадки легенд и тайны развалин ордосских городов и высохших каналов долины Эдзин-Гола. И хотя крупицы новых знаний были достоянием единиц, все человечество чуточку больше стало знать о себе. Начатый поиск продолжали ученые многих стран, передавая друг другу эстафету приобретенных знаний. Пусть эту эстафету несли разными дорогами и часто в одиночку, идя по уже хоженому пути, ее все-таки всегда несли вперед.
Когда в 1908 году П. Пельо знакомил в Ханое делегатов Первого конгресса по изучению Дальнего Востока с одной из глав данного ему Морисом текста «Лотосовой сутры», он и не подозревал, что уже в пути караван экспедиции Русского Географического общества, возглавляемый П. К. Козловым, которому предстояло сделать открытие, имевшее чрезвычайную важность для только что родившейся отрасли востоковедной науки — тангутоведения.
ПО СЛЕДАМ ЛЕГЕНД
Душу номада[18] даль зовет.
Черный город
Петр Кузьмич Козлов, ученик и сподвижник знаменитого Николая Михайловича Пржевальского, страстный путешественник, участник полудесятка экспедиций Русского Географического общества в Центральную Азию, готовился к очередной своей поездке с особым волнением. Привезенное Г. Н. Потаниным сообщение о затерянном в песках пустыни мертвом городе заинтересовало многих ученых и путешественников. Таинственный город мечтал разыскать и П. К. Козлов. Теперь мечта его могла осуществиться. Отправлявшейся в 1907 году Монгольско-Сычуаньской экспедиции Козлова Географическое общество специально поручило разыскать и исследовать Хара-Хото — древний город пустыни.
С этого момента все участники экспедиции, провожающие и родственники только и говорили о Хара-Хото как в Петербурге, так и в Москве — словом, повсюду, где экспедиция летом и осенью 1907 года снаряжалась в далекий путь. Загадочный город, его таинственные недра давали богатую пищу воображению.
Наконец позади остались и петербургские хлопоты, и трогательное прощание с родными и близкими на вокзале в Москве, и гостеприимный Иркутск. Назавтра экспедиция покидает Кяхту, а с нею и пределы Родины. За окном поздняя осень. На дворе холодно и сыро. В комнате жарко, натоплено на славу. Мягкий свет лампы под зеленым абажуром ложится на письменный стол и толстую тетрадь в коричневом дерматиновом переплете. Может быть, в ближайшие два-три года путешественникам и не придется больше ночевать в таком теплом и уютном помещении. «Прощай, оседлая жизнь! Здравствуй палатка и походный бивуак! Разве не счастлив тот, кто первым пойдет по еще неведомым дорогам в дебрях Азии, изучая ее природу, знакомясь с жизнью ее обитателей!» Петр Кузьмич улыбнулся, вспомнив, как одолевали его и в Петербурге и в Москве желающие присоединиться к их экспедиции. Даже в последние часы в Москве, когда он, простившись с детьми и родными, уезжал с женой на вокзал, на крыльце дома к нему неожиданно бросился молодой человек и стал умолять взять его с собой. Да, отважных людей России не занимать!
Петр Кузьмич раскрыл тетрадь, обмакнул перо в чернильницу и четкие почерком вывел:
Экспедиция уже по существу началась. Следовало сделать первую запись в дневнике. Почин — дело великое.
Петр Кузьмич глянул в окно. В густой черноте осенней ночи мерцали огоньки Кяхты — прощальные улыбки Родины. Как всегда, горечь разлуки с ней сжала сердце. Он записал в дневник первую фразу: «Осень 1907 года…». Снова задумался. Стоит ли поддаваться грусти, когда уже завтра тебе предстоит открывать дороги в неведомое и начнет сбываться то, о чем ты мечтал годами. Перо уверенно забегало по бумаге:
«…Путешественнику оседлая жизнь, что вольной птице клетка. Пройдут порывы первой радости, и опять обстановка цивилизованной жизни, обыденность становятся тяжелыми. Таинственный голос будит душу, мысль уносит в покинутые места Центральной Азии, короче — «даль зовет»… Словно в ней именно высшее благо, которого не найти в России, в Европе. Да, это благо — свобода и приволье странника, хорошо читающего обстановку диких, неведомых до него картин природы, стран нику, сделавшемуся крестным отцом многих представителей растительного и животного царства, мало этого, крестным отцом многих гор, долин, речек и их обитателя — человека! Для меня, проведшего столько лет среди природы Центральной Азии, вкусившего прелесть этой жизни вместе с Пржевальским, умевшим, как никто другой, зажечь пламень любви к науке, к путешествию, у меня сложилось убеждение, что самыми лучшими, самыми счастливыми годами моей жизни, годами, на которые я могу со спокойной совестью оглянуться, что они не пропали даром, есть годы жизни в Центральной Азии…».
«Да, это действительно так, — подумал Петр Кузьмич. Сколько раз я бывал поэтически счастлив, стоя липом к липу с дикой, грандиозной природой».
Строка за строкой ложились на первые страницы дневника. Наконец первая запись готова. Экспедиция началась. Скорее спать. Завтра в путь.
Холодным ветреным утром 28 декабря 1907 года (по старому стилю) экспедиция покинула Кяхту. Был разгар зимы. Морозы нередко достигали 36°. Но особенно донимали путешественников сильные западные ветры, нередко переходившие в бури. Лишь через месяц пути, когда члены экспедиции уже миновали Ургу[19] и углубились в Южную Монголию, появились февральские ясные проблески и стало иногда ласково пригревать солнце.
18 февраля экспедиция прибыла в ставку монгольского князя Балдын-цзасака, расположенную в южной Гоби.
Балдын-цзасак, невысокий старичок лет шестидесяти, с приятным, не лишенным благородства лицом, принял экспедицию очень дружелюбно. Не успели усталые путешественники оглянуться, как перед ними появился маленький столик с монгольским кирпичным чаем, заправленным молоком и маслом, и, что очень обрадовало Петра Кузьмича и его спутников, блюдом свежих лепешек.
На следующий день Балдын-цзасак прибыл в лагерь экспедиции. Князя усадили на почетное место рядом с Козловым. Подали угощение, завели граммофон. Балдын-цзасак и его свита были в восторге. Они смеялись, оживленно переговаривались, спрашивали, кто же это поет, и старались залезть головой в рупор граммофона, чтобы узнать: кто же все-таки там находится? Особенно гостям понравилась пластинка, на которой были записаны голоса различных животных. С удовольствием слушали они военные марши и хоровое пение.
После обычных расспросов о здоровье началась деловая часть переговоров — о найме животных, проводника, юрты, о маршруте экспедиции. Зашел разговор и о Хара-Хото. Узнав о желании Петра Кузьмича посетить низовья Эдзин-Гола, князь спросил:
— Почему вы во что бы то ни стало хотите идти на Эдзин-Гол, а не прямо в Алашаямынь[20], куда и дорога хорошая и времени потребуется меньше, а потому меньше трудов и издержек? Вероятно, на Эдзин-Голе у вас есть что-то, представляющее для вас большой интерес?
— Да, — ответил Петр Кузьмич. Он внимательно посмотрел на князя и добавил:
— Вы правы. Там есть очень любопытные развалины старинного города.
Балдын-цзасак был поражен. Но, преодолев удивление, он хитро спросил:
— А вы откуда знаете?
— Из книг наших путешественников, из писем друзей.
— Вот оно что, — глубокомысленно протянул князь. — Я слышал о Хара-Хото от моих людей. Они бывали там. Действительно, существует город, обнесенный стенами, но его постепенно засыпают пески.
Петр Кузьмич обрадовался чрезвычайно. Значит, на самом деле есть таинственный, покинутый людьми город, и монголы знают туда дорогу. Однако он и виду не подал, что возликовал в душе, услышав признание князя.
— Князь, скажите, пожалуйста, а что рассказывают ваши люди о Хара-Хото?
— Говорят, там на развалинах бывают торгоуты и втихомолку копают, ищут скрытые богатства.
— Какие такие богатства?
— Всякое говорят. Говорят, правитель Хара-Хото Хара-цзяньцзюнь, когда город осадили враги, двух жен своих убил, а богатства в землю зарыл. Сам потом в бою погиб. Другие говорят, жены сами умерли, своею смертью, а Хара-цзяньцзюнь зарыл с ними много добра. Торгоуты и ищут эти богатства. Внутри крепости, у субурганов, они вырыли глубокий ров и уже достигли крыши кладовой, как вдруг из ямы выскочили две змеи, красная и зелено-серая. Поняв, что это жены Хара-цзяньцзюня, стерегущие клад, торгоуты все бросили и убежали. Больше не копают. Темное место, заколдованное место.
Князь горестно покачал головой. Однако, желая сделать Петру Кузьмичу приятное, добавил:
— Но вы, русские, все знаете, и только вам под силу такие работы. Мне кажется, торгоуты не станут препятствовать вам и позволят провести раскопки.
— Князь, мы могли бы рассчитывать на вашу любезную помощь?
Помолчав немного, Балдын-цзасак сказал:
— До сих пор там никто не был. Торгоуты тщательно скрывают Хара-Хото и старинный путь через этот город в Алашаямынь. Так что, пожалуйста, не говорите, что я рассказал вам о развалинах, просто скажите: «Сам знаю, и потребовал, мол, у Балдын-цзасака проводников и верблюдов, чтобы прибыть в ставку торгоутского князя».
Князь улыбнулся. Улыбнулся и Козлов. Их взгляды понимающе встретились, и Петр Кузьмич, привстав, крепко пожал князю руку.
Распрощались. Длившийся четыре часа визит был окончен. Князь уехал. Петр Кузьмич остановился у входа в палатку. Как хорошо, тихо и приятно было вокруг. День медленно угасал, надвигались сумерки. Весь западный край неба полыхал чудесным гобийско-монгольским закатом. На восточном небосклоне показался красавец Юпитер…
Быстро пролетело время в гостеприимной ставке Балдын-цзасака. Холодным пасмурным утром 1 марта экспедиция покинула лагерь и, сопровождаемая князем и его свитой, направилась на юго-запад. У колодца Бартун-Хадук старый князь дружески попрощался с путешественниками. Пожимая руку Петра Кузьмича, он шепнул ему на ухо:
— Прощайте, я уверен, что вы попадете в Хара-Хото и найдете там много интересного.
Степные лошадки вихрем понесли ловких монгольских наездников. Несколько минут — и старый князь и его свита исчезли из виду. Караван продолжал свой путь.
11 марта экспедиция достигла низовьев реки Эдзин-Гол и расположилась бивуаком в урочище Торцо. Посланный к торгоут-бэйлэ — местному монгольскому правителю — казак Бадмажапов, родом бурят, вскоре возвратился с хорошими вестями. Бэйлэ приглашал экспедицию расположиться лагерем в Даши-Обо, по соседству с его ставкой, и обещал полное содействие в исследовании развалин Хара-Хото. Следовало поторопиться.
1 апреля (19 марта по старому стилю) экспедиция отправилась на поиски Хара-Хото.
«Холодное, мрачное утро 19 марта. С вечера у нас все готово. После утреннего метеорологического наблюдения выступаем… Я чуть ли не с места стал разговаривать через посредство переводчика о Хара-Хото, который мы должны увидеть через четыре с небольшим часа! Наше волнение увеличивалось и увеличивалось, в особенности когда после 3–5 верст юго-юго-восточного движения нам стали попадаться черепки фарфоровой и глиняной посуды, равно гранитные жернова четырехугольной формы с закругленными краями, гранитные же валы для молотьбы, наконец, монеты и пр…Показались развалины справа у дороги, Актан-Хото, в них, по преданию, был сосредоточен кавалерийский отряд, защита Хара-Хото. Эта цитадель устроена на возвышении берега мертвой реки, с остовами погибших сухих тополевых деревьев, валявшихся вдоль русла, старого ложа вод Эдзингольских, некогда омывавших с двух сторон Хара-Хото. По сторонам последнего залегали культурные долины с земледельческим населением. Наше желание попасть в Хара-Хото дошло до крайней степени. Над песками показались крепостные шпицы субурганов…, а вот и уголок самой крепости. Еще томительных полчаса и мы, миновав бугры-холмы из песка и тамариска, вышли на каменную равнину с запада, где мертвый город весь на виду, вблизи и еще больше манит к своим скрытым сокровищам…»
Через западные ворота маленький караван вступил в город. Как все удивительно одиноко, тихо и угрюмо. Лишь ветер метет песок, закручивая его в маленькие смерчи и гоняя их по вершинам стен. По песчаному холму, тянувшемуся до самой вершины восточной стены города, Козлов поднялся наверх. Перед ним открылась величественная и жуткая панорама заброшенного города. Стены его были строго ориентированы на север, юг, восток и запад, образуя правильный квадрат, каждая из сторон которого составляла около версты. В западной и восточной стенах города имелись ворота, защищенные Г-образным выступом, затруднявшим прямой доступ к ним, и расположенные не прямо одни против других, а восточные — несколько к северу, а западные — несколько к югу от центра стены. С запада на восток город пересекали две главные параллельные улицы, начинавшиеся от ворот. Одну из них, примыкавшую к западным воротам, Петр Кузьмич так и решил назвать Главной, а вторую, открывавшую вход в город через восточные ворота, Торговой. Именно с востока шли сюда когда-то богатые купеческие караваны из Китая. Мощные стены города, высотой до 6–8 метров, в северо-западном его углу были увенчаны величественными субурганами. Степы постепенно сужались к вершине, и толщина их, достигавшая у основания 4–6 метров, уменьшалась вполовину. Местами на вершине стены лежали кучи камня и гальки — так и не использованное оружие осажденных. Каждая стена имела по нескольку бастионов. У северного угла западной стены стояла живописная группа субурганов. Тут и там над окружавшей город унылой равниной вздымались полуобвалившиеся, изъеденные песком и ветром субурганы. Особенно много их было возле старых дорог. Кое-где они сохранились и внутри города. Небольшие возвышения из песка, мусора и земли— остатки прежних строений — довольно четко обозначали бывшие улицы города, покинутые жителями давно и, как видно, навсегда.
Козлов записал от монголов-торгоутов интересную легенду о гибели Хара-Хото:
«Последний властитель Хара-Хото — батырь Хара-цзяньцзюнь, опираясь на свое непобедимое войско, намеревался отнять китайский престол у императора, и китайское правительство принуждено было выслать против него значительный военный отряд. Целый ряд битв между императорскими войсками и войсками батыря Хара-цзяньцзюня произошел к востоку от Хара-Хото… и был неудачен для последнего…
Не имея возможности взять Хара-Хото приступом, императорские войска решили лишить город воды, для чего реку Эдзин-Гол… отвели влево на запад, запрудив прежнее русло мешками, наполненными песком. И поныне там еще сохранилась запруда эта в виде вала, в котором торгоуты недавно находили остатки мешков.
Лишенные речной воды, осажденные начали рыть колодезь в северо-западном углу крепости, но хотя прошли углублением около восьмидесяти чжан (чжан равен нашим пяти аршинам), воды все-таки не отыскали. Тогда батырь Хара-цзяньцзюнь решил дать противнику последнее генеральное сражение, но на случай неудачи он уже заранее использовал выкопанный колодезь, скрыв в нем все свои богатства… а потом умертвил двух своих жен, а также сына и дочь, дабы неприятель не надругался… Сделав означенные приготовления, батырь приказал пробить брешь в северной стене, вблизи того места, где скрыл свои богатства. Через образованную брешь, во главе войск он устремился на неприятеля. В этой решительной схватке Хара-цзяньцзюнь погиб и сам, и его до того времени считавшееся непобедимым войско. Взятый город императорские войска, по обыкновению, разорили дотла, но скрытых богатств не нашли. Говорят, сокровища лежат там до сих пор».
Козлов еще раз осмотрел брешь, пробитую в северной стене Хара-Хото. В нее свободно мог въехать всадник. Она могла породить сказание о том, как погиб город. Вот и полузасыпанный ров у внутренней стороны этой стены, где, по преданию, спрятал свои сокровища правитель Хара-Хото. О нем рассказывал и Балдын-цзасак. Здесь было над чем задуматься. Насколько правдива эта легенда? Вся надежда на раскопки.
Лагерь экспедиции был разбит в центре крепости, у развалин большого глинобитного здания. Всем не терпелось тотчас же начать поиски. И поиски начались. Вечером Петр Кузьмич записал в своем дневнике: «С самого приезда мы не могли уравновеситься, — брались за одно, за другое, за третье, жадно схватывали то один найденный предмет, то другой. Копали, рыли, ломали, рушили, бродили по поверхности. К вечеру наша большая палатка уже представляла маленький музей». Находки были самыми разнообразными — книги и рукописи из субургана, расположенного в юго-западном углу крепости и названного условно «субурганом А», иконы дивной золотисто-сине-красной расцветки, монеты, бумажные деньги, различные предметы буддийского культа, масса черепков фарфоровой и глиняной посуды, предметы быта — бусы, серьги, стремена, чашечки, молоток и т. п. Козлов и его спутники были в восторге.
В розысках незаметно пролетели три дня Пришла пора возвращаться. Петр Кузьмич писал в своем дневнике: «Настал и день предполагаемого отъезда. Но жаль было расставаться с «нашим» Хара-Хото, как мы его стали называть, мы успели познакомиться, свыкнуться с ним, с его скрытыми тайнами, между ним и нами установилась связь, связь духовная, тесная». 21 марта Козлов покинул Хара-Хото, оставив там еще на два дня своих спутников — геолога Чернова и казака Мадаева.
Козлов возвращался в ставку торгоут-бэйлэ, чтобы известить ученый мир о своем открытии и переслать находки в Петербург.
Из письма П. К. Козлова секретарю Географического общества А. А. Достоевскому:
Милостивый государь Андрей Андреевич! Эту же маленькую весточку посылаю исключительно в целях познакомить Вас с историческими развалинами Хара-Хото, с развалинами города, в котором, по народному преданию, проживал батырь Хара-цзяньцзюнь, откуда идет и название, Хара-Хото», т. е. «Черный город»…
…Сменилось девять поколений управителей эдзингольских торгоутов, но последние не знают Хара-Хото иначе, как только в развалинах…
Кто же были в конце концов хара-хотосцы? Туземцы на таковой вопрос отвечают: «китайцы», основываясь на капитальных стенах города и отделке (развалин) кумирен[21], а также на множестве гранитных валов (четырехугольных, закругленных лишь слегка) и гранитных жерновах, валяющихся не только внутри крепости, но и на далеком протяжении по сторонам, в особенности по направлению к современному восточному рукаву Эдзин-Гола. На этом последнем, дважды пройденном пути я встретил на ровной поверхности наслоенной глины не только жернова и валы, но и много черепков фарфоровой посуды, характеризующей более высокую культуру, нежели современных ближайших обитателей. Это с одной стороны, с другой стороны, туземцы не разделяют этого мнения всецело потому, что кумирни, субурганы и письмена с тибетскими бурханами[22] знаменуют собой присутствие буддистов-некитайцев, не китайского происхождения.
С нетерпением жду Вашего письма, могущего хоть отчасти осветить мне прошлое Хара-Хото.
Буду надеяться, что Вы в этом отношении скажете мне что-нибудь после того, как с материалами, даже теперь мною высланными, познакомятся академик С. Ф. Ольденбург и профессор П. С. Попов. Первому из этих высокоуважаемых мною лиц я теперь же пишу о Хара-Хото, второго Вы не преминете пригласить сами лично или через любезное посредство С. Ф. Ольденбурга.
Завтра экспедиция выступит в дальнейший путь, по юго-восточной диагонали Центрально-Азиатской пустыни. Первый ночлег мы устроим в Хара-Хото, где намереваемся провести целые сутки всем отрядом. Наши люди все стремятся скорее попасть в Хара-Хото. Отряд уже успел проникнуться важностью задачи, порученной нам Императорским Географическим обществом…»
Проведя ночь в Хара-Хото, караван экспедиции взял курс на юго-восток, в пески Алашаня.
Петр Кузьмич еще раз взглянул на далекий, едва маячивший на горизонте город. Подумалось: «Итак, прощай, Хара-Хото! Ты дал мне много прекрасных, восторженных минут, ты невольно открыл мне новую отрасль занятий, новую отрасль знаний, новую пытливость. А кто знает, какая, быть может, еще великая радость впереди… Во всяком случае о тебе говорилось много с самого Петербурга, дороги и Урги, везде ты занимал меня. Прощай, отживший приятель, ты, раньше других воскресший, и память о тебе побежит по всему ученому миру…».
Древней дорогой, связывавшей некогда Хара-Хото с долиной реки Хуанхэ, дорогой, обозначенной полуразвалившимися башнями и местами до сих пор отчетливо различимой среди песков Алашаньской пустыни, караван прибыл в горы Алашань и встал лагерем на отдых в оазисе Динъюаньин. Путешественники невольно обратили внимание на то, что город Динъюаньин по своей планировке и облику построек напоминал недавно покинутый Хара-Хото. Земледельческий район вокруг расположенного неподалеку города Нинся, изрезанный ручейками и каналами, также напоминал о мертвом городе. Позднее в своем отчете геолог экспедиции Чернов писал: «Вспомнив окрестности Хара-Хото в низовьях Эдзин-Гола, я только теперь ясно представил себе условия существования заброшенного города: и там можно видеть следы такой же системы орошения, размеренные площади, остатки бывших на них построек. Вся жизнь была связана со сложной сетью каналов и неминуемо должна была замереть, как только была нарушена главная водная артерия края». Чувствовалось, что невидимыми, неясными для путешественников нитями район Хара-Хото был связан с этим лежащим на другом краю пустыни районом. Поражало сходство остатков древней культуры с тем, что они видели вокруг живым и цветущим. Когда же только что пройденными караванный путь связывал эти области в единое целое? Может быть, именно здесь ключ к разгадкам тайн древнего города? Оставалось ждать ответа из далекого Петербурга.
Из Динъюаньина экспедиция двинулась на юг для обследования районов у озера Кукунор и областей северо-восточного Тибета. Поздней осенью отряд Козлова расположился на зимовку в оазисе Гуйдуй, в северо-восточном Тибете. Путешественники наслаждались отдыхом — предстояла длительная зимовка в благодатном оазисе. Но наступило утро 7 декабря, и все переменилось.
Поделиться книгой: