Четвертый

— Пиши, давай! Чего только не сделаешь ради старой дружбы!

3

Далеко внизу, затаившись среди высоченных деревьев, остался хутор Урухеле. Над головой висел привычный для этих мест слой облачности. Мохнатые темные макушки леса, казалось, почти утыкаются в него, но я знал — еще немного, и деревья отпустят меня и мой самолет, а облака так и останутся висеть светло-серым ковром над головой — испытывать их по высоте я не собирался. Вместе с хутором исчезали последние следы груза, еще недавно тяготившего мою совесть. Дороги назад не было, все, что можно сделать, я сделал, машина готова, продукты и деньги погружены, тылы, я надеялся, зачищены. Впереди путь, который должен привести меня к храму, точнее, к его далекой копии на другой стороне планеты. Я не мог сказать, что сделал выбор, на самом деле, за меня его сделала моя природа — природа инженера. Не знаю, что хочет храм, не знаю, что там произойдет, чего боятся скелле, но определенно знаю, что просто не могу пройти мимо! Душу наполняло блаженное ощущение свободы — даже выбор пути делали не обстоятельства или обязанности, а я сам. Подо мной лежала уже не совсем чужая планета, а впереди ждал артефакт настоящих инопланетян — не просто инопланетного разума, а могущественной цивилизации, способной перебрасывать целые народы между далекими мирами. Более того, он готов был давать ответы на бесчисленные вопросы, терзавшие меня после нашей короткой встречи. И наконец, где-то в глубинах местного океана скрывалось нечто, не менее могущественное, но притом молчаливое, и я надеялся, что храм хотя бы знает, что это.

Надо сказать, что кустарный ремонт, которому подвергся мой самолет, неожиданно весьма положительно сказался на его летных качествах. Могучие лапы с лыжами, служившие ему надежной опорой при посадках, были вынужденно ампутированы, и теперь машина, оставшаяся с куцыми обрубками, внезапно обрела легкость, увеличенную скороподъемность, улучшила маневренность и общую скорость. Лишний вес и изрядное сопротивление — вот плата за избыточную прочность. Правда, все имеет свою цену, и теперь мне предстояло относиться к посадке, как к ювелирному маневру, и тщательно выбирать места для будущих стоянок.

Привычно загудела обшивка под потоком воздуха, засуетился в районе шеи легкий сквознячок — кроме всего прочего, пришлось удалить разбитую в боях примитивную климатическую систему и заклеить незапланированные отверстия смолой. Но, несмотря на все усилия, салон на ходу сквозил из всех щелей, и это вернуло мне живое ощущение полета, как во времена первого самолета, когда никакой закрытой кабины не было и в помине. Это было не страшно — на этот раз перебираться через горы я не собирался. По уже однажды проторенной дороге я решил обойти могучий хребет с юга, обогнув над морем его, обрывающиеся темными утесами в соленые волны скалы. Дорога долгая, но уже пройденная однажды, а потому намного более безопасная.

Пустое кресло справа вовсе не напоминало мне об оставленной супруге, а дарило удобное место для воды, провизии и кучи разнообразных мелочей, вроде трубы или рюкзака, позволявшее не протискиваться по любому поводу назад. Никакой навигацией я пользоваться не собирался, так как сама география не дала бы сбиться с маршрута — слева непроходимые горы, справа утесы и обрывы рифта Облачного края. Я могу держаться любого из этих ориентиров и рано или поздно выйду к океану. Прошлый раз, когда я возвращался этим путем из путешествия на восток, он занял у меня три дня с многочисленными остановками. Учитывая, что местные сутки были около двадцати восьми земных часов продолжительностью, а средняя скорость самолета вряд ли превышала сто километров в час, можно было управиться и за меньшее время, если не искать посадки всякий раз, как пришло время оправиться или перекусить. И опыт нашего перелета через океан давал мне такую надежду. Правда, тот же опыт настойчиво отговаривал от попытки своего повторения, тем более что там, на мелководье утонувшего западного континента, кто-то должен будет охранять мое тело, пока я буду общаться с храмом. Да и сама процедура визита в затонувший артефакт с самолета пугала, если была, вообще, возможна. Я не исключал того, что придется погружаться под воду, чтобы установился контакт, — это еще предстояло выяснить.

Так или иначе, но без помощи со стороны мое предприятие опасно и бессмысленно. Именно поэтому я и лечу в Саутрим. Местные скелле гораздо более ортодоксальные, по сравнению с орденом на западе, открыто объявили, что останутся верны древнему слову и поддержат эля на его пути — то есть меня. Что стояло за этими заявлениями, к тому же дошедшими невнятными слухами, тоже еще предстояло выяснить.

Просвет между лесом и облаками впереди перегородили темные столбы серого тумана — дождь. Как же он мне надоел! Я начал забирать правее к открытому простору долины, обходя непогоду и понимая, что, как обычно, этой планете плевать на мои планы и расчеты.

Прошли два дня. Уже отступили за спину отроги Великих гор, уже давно самолет болтал морской ветер. Побережье постепенно понижалось — где-то впереди таился знакомый город Саутрим, под брюхом бесконечной чередой проносились барашки волн. Океан на юге, несмотря на солнечную погоду, штормил. Накопилась усталость, не терпелось поскорее добраться до цели, и одновременно я чувствовал себя отдохнувшим — отдохнувшим от навязанных извне или выдуманных самим собой обязательств — неважно. Просто дорога не оставляет тебе большого выбора — ее надо пройти, и все. И человек, постоянно решающий, что делать, наконец, расслабляется — выбор уже сделан.

Мелькали суда. Почему-то большая их часть шла на запад, но довелось обогнать и пару тяжелых торговцев, очевидно, ползущих в порт столицы востока. Про себя я решил действовать осторожно. Никаких посадок посреди толп любопытных горожан — использую уже знакомый мне район древнего города, вернее, его останков. Прогуляюсь ножками до известной мне обители, послушаю, что говорят люди на улицах. Да и сумку с деньгами следовало припрятать — меня беспокоило давно забытое с Земли чувство, когда довелось первый раз в жизни оставить мой первый автомобиль на улице. Трудно было просто уйти по делам, не обернувшись. Так и здесь — я снова был один, и предстояло оставить самолет на какой-нибудь заброшенной крыше. А, если уж так, то чемодан с деньгами, правами и документами я в нем точно не брошу. Я ухмыльнулся. Жизнь на Земле отсюда выглядела полузабытым цветным сном, ее страхи и волнения ощущались несерьезными, как детские переживания на фоне взрослых забот. Это, конечно, было не так, но и артефактов инопланетян там тоже не было, как и личного самолета, работающего на преобразовании энергии материи, ускользнувшей от лап черной дыры.

Заметив знакомые места, я заблаговременно сместился в сторону от моря — так самолет было гораздо труднее обнаружить, а над древним городом заметить место его посадки мог разве что случайный турист. Надеюсь, что таких в Саутриме по-прежнему не водится.

Мелькнул знакомый ручей. Я, поначалу решивший положиться на скелле, все-таки не выдержал и, заложив широкую дугу над прибрежными зарослями, напоминающими сверху серебристый укроп, вернулся к лесу из гигантских брокколи, рассеченному извилистой трещиной, мерцающей бегущей водой. Торчавшие из-под земли каменными спинами равнодушных великанов округлые скалы предсказуемо оставались на месте, и, когда я с осторожностью посадил свою коротконогую птичку на знакомый валун, гранитная площадка встретила меня сохранившимися колышками, забитыми когда-то мною в расщелины для привязывания самолета.

Мое тайное убежище. Неприметное, в отличие от громады утеса в Облачном крае, и спокойное. Я сбросил сандалии и зашлепал босыми ногами по теплому камню, перескочил на соседний валун, разбрызгал прохладную воду маленькой речки и устремился к небольшому нагромождению камней, прятавшемуся под навесом широких деревьев с почти непроницаемой кроной — старому тайнику.

Внутри все осталось нетронутым — вещи, оставленные мной перед возвращением, ничуть не изменились. Как были ненужными, так ими и остались. Вот только компанию им на этот раз должна была составить весомая сумка с деньгами, которую вряд ли можно было назвать бесполезной, но и таскать с собой такой груз я посчитал небезопасным. Часть денег я, можно сказать, конвертировал, и к сумке добавилась еще одна, наполненная отборной пастилой из чистого орешка, купленной у Садуха. Надо сказать, что последний этой маленькой привычной контрабанде обрадовался гораздо больше, чем моим обещаниям перспектив покорения далекого архипелага за океаном. Садух — товарищ весьма практичный, и полученная немедленная прибыль, а платил я ему, естественно, с изрядной наценкой, стала гораздо более весомым аргументом к выполнению неохотно взятых им обязательств, чем соблазнение переговорами с неясным исходом. Для меня же эта пастила служила своеобразной страховкой на случай, если моих финансов не хватит на задуманное. Продать ее я всегда успею — тем более что у меня здесь есть партнер, который мне кое-что, как я считал, должен.

Как-то все получилось обыденно и просто — бросил на каменный уступ в расщелине кожаный баул с целым состоянием, зачем-то набросил сверху старую тряпку и выбрался наружу. Все! Можно лететь дальше. Однако магия места меня сразу не отпустила, и я позволил себе не торопясь перекусить бутербродом из подсохших лепешек и вяленого мяса, сидя на теплом камне в тени ничуть не изменившегося старого знакомого — огромного не дерева, накрывшего своим зонтиком, сросшимся с такими же соседями, изгиб речушки и прибрежные камни. Грелись на солнце скалы, прозрачная вода бежала мимо их мокрых оснований к морю, молчал за спиной сумрак таинственного леса, а я жевал надоевшую за время полета еду, запивая ее раствором пастилы из набранной прямо под ногами воды, и думал, что, возможно, это последние мгновения спокойствия и безопасности.

К Саутриму подошел с опаской, со стороны останков древнего города. При ярком свете тропического солнца я обнаружил, что они, на самом деле, протянулись гораздо дальше, чем представлялось в прошлый раз — просто проходы между блоками древних по окраинам густо заросли лесом, скрывавшим масштабы. Я помнил, сколько времени и усилий пришлось потратить раньше, чтобы найти дорогу от выбранной для посадки крыши до прохода между блоками. У меня не было ни малейшего желания в одиночку повторять опыт блуждания по неизведанным тоннелям и ходам древнего города, поэтому, не блистая оригинальностью, я нашел место, где останавливался в последний раз, и бережно посадил самолет на внешне не изменившуюся крышу.

Разгар дня в тропиках. Я выскочил из мгновенно нагревшейся кабины на сухой пыльный бетон. Это принесло мало облегчения — жгучее солнце тут же вцепилось в мою лысину, как раздраженная псина в штанину незнакомца. Надо было срочно перебазироваться под защиту перекрытий, и следующие полчаса я потратил на спешную переноску моих пожитков на этаж ниже. Когда в знакомом углу выросла немаленькая куча из ящиков и мешков — бедный самолет вынужден был все это таскать, я уже взмок и выдохся. Спрятаться от палящего солнца под капюшоном оказалось невозможным, ведь для этого пришлось бы нацепить парадный халат. Да и сам капюшон не годился для условий юга — я с тоской вспомнил подобие сомбреро, которое таскал здесь раньше. Где оно теперь? Осталось за океаном? Или было выкинуто за ненужностью и ветхостью? Как бы там ни было, первая цель определилась — мне нужна шляпа! Я усмехнулся — первоначальные планы такого не предусматривали. Реализация задуманного, как обычно, пошла по непредусмотренному сценарию. Мелочь, конечно, но и знак тоже. Планировщик, блин!

Я аккуратно отобрал то, что могло понадобиться в первой вылазке: труба, планшет, бутылка с водой, немного денег и пастилы, кристаллы, трость для них же, еще несчетное количество мелочей. Как результат — рюкзак за спиной ощутимым грузом прочно прилип к взмокшей спине.

Со всеми предосторожностями нырнул в знакомый проход и немного спустя выдохнул с облегчением — намеренно или нет, но в толще блоков древнего города отличная вентиляция дарила прохладу и свежий воздух — по крайней мере, в главных тоннелях. Дорогу я отлично помнил, путь вниз не составлял больших трудов, был пустынен, и я расслабился — казалось, что в сердце уснувшего города уже ничего никогда не изменится. Эта предсказуемость, скорее всего кажущаяся, дарила ощущение безопасности.

Широкая щель между блоками ослепила солнцем и захрустела бетонным крошевом под сандалиями. Немного изгибающаяся дорога вывела на знакомый перекресток, потом еще один. Справа оставался проход, который мы никогда не использовали, так как он выходил к береговому лесу немного дальше от нового города, но в этот раз я соблазнился удачно накрывшей его тенью и, обогнув кучу мусора, нырнул в расщелину, чтобы через несколько шагов вздрогнуть от неожиданности и замереть, когда мне навстречу из небольшой дыры сбоку выскочил невысокий темнокожий парнишка. Тот испугался не меньше меня, очевидно, не ожидая встречи, замер и оглянулся назад. Уже придя в себя после неожиданности, я кивнул ему и двинулся было дальше, когда послышался шум, и вслед за незнакомцем из той же дыры выскочила компания трех парней постарше. Они выбирались по одному, озирались и замирали, уставившись мне во след. Никакого желания общаться не было, и я зашагал дальше, изредка оглядываясь. В спине свербело от взглядов, уши ловили негромкие голоса, раздался шум, как если бы из неприметной дыры вылез еще кто-то, и меня окликнул резкий голос:

— Эй! Лысый!

Не обернуться было нельзя — других лысых тут точно не было. Боже! Да тут целая демонстрация — пятеро, среди которых выделялся появившийся последним парень постарше, лет тридцати, если мерить возраст земными годами. Я остановился, вглядываясь. Ну, скажите на милость, что могли делать столько молодых мужчин — пусть один из них и выглядит слишком молодо, в этих пустынных развалинах? Вряд ли просто гуляли — не тот возраст, не подростки. Такие гуляют всегда с целью — конкретной или общей, как разведка, например.

Прямо хрестоматийный сюжет! Не хватало только просьбы закурить. Так как табака на Мау не знали, да и, вообще, не изобрели обычая вдыхать дым, знакомого по земной жизни и кино вопроса не последовало, но сути это не изменило.

— Заблудился, что ли? — миролюбиво спросил старший и кивнул своим приятелям, после чего те не спеша двинулись в мою сторону. Впрочем, красивого выхода не получилось — виной тому были кучи обломков, жавшиеся к стенам расщелины, от чего незнакомцы были вынуждены держаться извилистого прохода.

Я молчал, чертыхаясь про себя. Надо же вляпаться там, где и людей то не бывает. Рука нащупала в кармане шарик с кристаллом, я вытащил его и посмотрел на знакомые бороздки — сода. Непроизвольно пожал плечами — какая разница? Отведя в сторону источника руку, бережно провернул шарик в пальцах. Нет времени на трость, а она нужна — без нее тень от источника слишком резкая, слишком отчетливая и оттого болезненная. Непроизвольно поморщился, привыкая к заполняющему тело жару.

— Чего это у тебя? — мои движения заметили. — Чего молчишь, Лысый? — старший среди парней забрался на гряду обломков позади и уставился на меня с такой довольной улыбкой, как будто встретил старого приятеля. Подражая ему, на кучу щебня с другой стороны забрался тот молодой парнишка, которого я встретил первым.

— Ребята, шли бы вы своей дорогой, — наконец, выдавил я из себя сдавленно от напряжения, с которым приходилось усмирять воздействие тени, — переборщил немного, ну, да ладно, потерпим.

— Так мы вроде на ней. А ты? Я же спрашиваю — заблудился, что ли? — старший, услышав мой задушенный голос, заулыбался еще искреннее. Парни, которые все это время не спеша приближались, оглянулись на своего вожака — в этом не было сомнений, и уставились на меня похожими довольными улыбками. Один — темнокожий, но не очень, вероятно, метис, как и многие на востоке, остальные — мало чем отличаются от уроженцев долины Дона. Отличали их, пожалуй, только очень короткие стрижки — еще немного, и будут, как обитатели Угла, бриться наголо. Ну и чем зацепила их моя лысина?

Жар тонкой струйкой потек на пыль и щебень старого прохода. Там, куда широкой полосой падала его тень — мысленно именно так я это себе представлял, взметнулись навстречу приближающейся тройке пыль и мелкие камушки. Последние застучали частой шрапнелью по груде обломков, на которую как раз взбирался один из незнакомцев, заставив того заполошно метнуться назад под защиту, прикрываясь локтем вскинутой руки. Частые щелчки и треск бетонного крошева затихли — все, что могло, сдул из зоны своего воздействия приложенный импульс, лишь пыль, по-прежнему взметаемая потоком воздуха, чертила на грунте уже ясно видимую простым глазом дугу, которая на глазах светлела, очищаясь. Парни, похоже, замерли — я, сосредоточенный на том, чтобы не сбросить, не слить весь накопленный жар одним махом, почти не следил за ними. Полюбовавшись своеобразным аналогом ветродуйки и заметив, что перенаправленная энергия источника цепляла теперь лишь воздух, я медленно двинул активную зону вперед, заставив наполниться проход перед ней взметнувшимися мелкими и крупными обломками и пылью. Последняя вела себя странно — она вставала невысоким валом прямо за расширяющейся дугой воздействия и тут же бессильно опадала, лишь слегка влекомая слабыми остатками побеспокоенного воздуха впереди. С каждым новым сантиметром продвижения ее количество росло, придавая все больший объем и телесную плотность клубящемуся облаку. Зрелище оказалось эффектным — было ощущение, словно по неширокой извилистой дорожке медленно ползет невысокий клубящийся вал из пыли, упреждающе стреляющий каменными снарядами и щебнем.

Ж́ара, несмотря на мои усилия, оставалось еще слишком много, и, заставив наползающую волну облизать подножие той кучи, за которой прятался ближайший незнакомец, я рывком перевел фокус высоко в воздух, с облегчением сбросив туда мучительную ношу. Воздух в нешироком проходе словно вздохнул, вторя мне, я успел заметить отшатнувшихся парней поближе, пытавшихся удержаться на ногах, и взметнувшуюся одежду на их главаре подальше, как оказалось, все это время стоявшем замерев на месте.

Эффект от моей демонстрации оказался схож с тем, что я однажды уже наблюдал в исполнении Армвара, подручного местного дельца Сурха — обреченность и ощущение неизбежного ужаса, накатывающего на молодых, здоровых и уверенных в себе мужчин. Правда, предводитель случайных встречных вряд ли мог похвастаться опытом и хваткой матерого делового, тем не менее его вид живо напомнил мне те давние события — бледное лицо, оцепенение, и ни малейшей попытки что-либо изменить. Помню, как это бесило меня в тот раз — моя природа и земное воспитание восставали против такого безволия! Может, я не прав? Возможно, так было от того, что Земля не знала скелле. Кто знает, как бы реагировали самые бесстрашные земляне, понимая, что все бесполезно — это конец. Причем, судя по тому, что о скелле знал я, самым страшным было то, что этот самый конец мог быть отсрочен волею повелительницы, пожелай она, к примеру, допросить невежу или просто позабавиться. А возможно и другое — возможно, это Мау, несмотря на постигшую его катастрофу, не ведало опыта бесконечных кровавых войн, что ковали из части землян воинов — людей, изначально приготовившихся к смерти, в первую очередь своей.

Я немного постоял, рассматривая потерявших былую решимость противников. Накатывало ощущение усталости — долгий перелет, утренняя суета, посадка. Возбуждение от близости цели медленно отступало, оставляя пустоту и желание покоя. Эти, вот, еще! Мне почему-то было неприятно разглядывать их побледневшие лица и выпученные глаза, и я отвернулся, спрыгнул с невысокого мусорного отвала, на котором меня остановили, и не спеша двинулся дальше по проходу, в конце которого уже маячил высоченный береговой лес и блистало что-то ослепительно синее — то ли небо, то ли море.

4

Саутрим не изменился и уж точно не заметил расстроившей меня стычки в древнем городе. Береговой лес кипел жизнью — торговля, коммерция, лавки, лавки. Однозначно доминировали заведения на одну тему — пожрать! Но хватало и прочих, так что очень скоро я достиг своей цели номер один — купить местный аналог сомбреро. Нацепив творение саутримских шляпников, я словно исчез — косые взгляды, то и дело царапавшие мою лысину, сменились обычным торгашеским интересом. А вскоре, как мне кажется, я обнаружил и причину этому — в тени широкого и длинного навеса стояла группа бритых наголо парней весьма характерного вида. Их манеры, нарочито уверенное поведение, оценивающие хозяйские взгляды, то, как посторонние старательно обходили приватизированный ими кусок тени, живо напомнили мне сюжеты из рыночной жизни давно минувших на Земле девяностых. Ясно! Бритые против стриженых. Если есть бандиты, значит, есть и то, что их кормит. Скелле, очевидно, на них плевать, а раз власти терпят — значит, их устраивает.

Про себя я сделал вывод — в местных реалиях я, очевидно, не ориентируюсь, а потому всяко лучше будет не нарываться. Обогнув по широкой дуге приметную компанию, сразу направился к своей цели — новому городу, и таящемуся под сенью небольшой рощи монастырю. Страсть, которая вела меня, не давала покоя — сил и терпения для вдумчивых действий не осталось.

Довольно быстро добрался до слепящего белыми стенами и крышами района и, недолго пропетляв по его лабиринту — идея улицы так и не оформилась на Мау, я оказался в знакомой роще. Все те же паломники, те же стены резиденции скелле, лишь солнце, уже устремившееся к горизонту, расцвечивало густую тень длинными оранжевыми полосами. Двери были открыты, и жидкая цепь людей, нуждавшихся в услугах ордена, тянулась, извиваясь между могучих стволов приземистых растений, накрывавших пространство вокруг высокой и плотной кроной, казавшейся единым целым — да, кто знает, может, она такой и была на самом деле.

Ко входу я подошел беспрепятственно. Никто не обратил на меня особого внимания. Люди были погружены в собственные заботы и терпеливо подчинялись ленивому ритму очереди, задаваемому молодой скелле, застывшей с невозмутимым и немного усталым видом у входа. Девушка, худенькая и неброско одетая, — так вот сразу и не скажешь, что скелле, если бы только не характерное отстраненное выражение симпатичного лица, уже немного испачканного высокомерным презрением. Она молча бросала взгляд на очередного страждущего, делала какие-то свои, скрытые выводы и в зависимости от них ленивым движением руки переправляла того в правую или левую от входа галерею. Пока я брел, озираясь к резиденции, скелле лишь раз направила какую-то согнутую бабку направо, трое женщин и пожилой мужчина один за другим исчезли в видневшемся мне левом проходе. Как посетители покидали здание, было не ясно — скорее всего, имелась где-то еще одна дверь, однако от входа ее не было видно. В очереди царил образцовый порядок и спокойствие — не орали даже многочисленные дети, влекомые их родителями или родственниками. Власть скелле ощущалась почти физически, как внезапная тишина посреди огромного сборища разношерстных и разновозрастных посетителей.

Девушка не обратила на меня никакого внимания, лишь мельком мазнула недовольным взглядом. Стоявшие ближе ко входу немного заволновались, косясь с удивлением, но никто ничего не сказал. На секунду замерев, я вслушался в разыгравшийся звон в ушах, рассматривая нехитрую процедуру первичной сортировки больных. Откуда-то выскочило внезапное желание уйти, отложить визит на пару дней, погулять, отдохнуть, осмотреться. Все же, как ни крути, но скелле умудрились поставить мне отличную прививку от общения с им подобными, и моя собственная супруга ничуть не изменила неосознанную реакцию, испытываемую мной при вынужденном общении с этим племенем. Даже тот факт, что я приобрел частичный иммунитет от их воздействия, не мог заглушить памяти той боли. Первое впечатление, знаете ли, оно очень крепкое — тем более такое, как у меня.

Тем не менее страсть была сильнее. Манящая загадка, шанс, который мало кому выпадает, ее масштабы — все это поглотило меня, заставив, как я надеялся, на время бросить семью. Мне нужно в храм, и мне нужна помощь. Стряхнув мгновенное оцепенение, я посмотрел на по-прежнему не обращающую на меня никакого внимания девушку и негромко произнес, поздоровавшись по так и не выветрившейся земной привычке:

— Здравствуйте. Меня зовут Илья, и я хотел бы увидеть Тауту.

Взгляд в упор темных глаз, небрежное касание искусства — я стерпел, хотя меня тут же начало потряхивать. Скелле жестом остановила очередь, от чего все поблизости уставились на меня.

— Кто тебе назвал это имя? — к счастью, первичный осмотр, видимо, удовлетворил привратницу, и ноющие тени магии больше не касались меня жаркими покрывалами.

— Она и назвала. И просила при первой возможности связаться, — я улыбнулся как можно дружелюбнее, хотя, учитывая блуждающий по моему телу жар, не поручился бы за результат.

— Сядь там! — повелительный жест рукой, и скелле невозмутимо вернулась к своему занятию.

Ничего не произошло, воцарился все тот же, лишь на мгновение тронутый мной властный порядок, но обнаженными, воспаленными касанием искусства нервами я почувствовал, как она что-то как будто шевельнула перед этим. Ну и отлично! Я чувствовал, что мне и самому стоило бы отойти в сторону. Надо куда-то спустить, не привлекая ничьего внимания, этот неприятный озноб пополам с жаром, то накатывавший на голову, то опускавшийся к ногам, от чего казалось, что почва под ними должна была дымиться. Неосознанно я ждал, как с минуты на минуту кто-нибудь закричит — смотрите, у него ступни горят!

Немного деревянным шагом двинулся туда, куда мне безапелляционно указали, и уселся, насилуя плохо гнущиеся ноги, под широченным стволом дерева, ощупав утрамбованную сотнями задниц площадку. Очередь поглядывала удовлетворенно — нарушивший ее ритм чужак изгнан, скелле, вообще, не обращала на меня внимания, и я решил, что, если по чуть-чуть, можно попробовать избавиться от последствий непрошеного вторжения.

Закрыв глаза и отгородившись от любопытных, я начал очень медленно, по капле, греть и без того опаленную тропическим светилом почву, стараясь захватить как можно более широкую площадь — не дай бог еще плавиться начнет или даже просто задымится!

Казалось, что просидел так довольно долго, хотя так до конца и не избавился от неприятных ощущений — еще бы чуть-чуть, еще немного, когда почувствовал — что-то изменилось. Женский голос негромко вскрикнул совсем рядом. Открыл глаза. Передо мной стояла, загораживая вход в резиденцию с головой очереди и девушкой привратником, незнакомая скелле в темной одежде. Женщина прикрывала рот рукой, как будто душила услышанный мною вскрик. Я торопливо осмотрелся — вроде ничего нигде не парит и не плавится, хотя и пованивает как-то подозрительно, но народ в очереди уставился скорее на незнакомку, чем на меня. Оно и правильно — она скелле, а я просто мутный мужик.

Сидеть в присутствии дамы было неловко, и я поспешил подняться. Возможно, сделал это слишком резко, возможно, тому были иные причины, но скелле попятилась, все также закрывая рот одной рукой и положив другую на грудь. В ушах звенело, остатки озноба давали о себе знать, и было ощущение, что я говорю из глубины пустого аквариума:

— Здравствуйте.

Было заметно, как тренированная воля скелле брала свое: разгладилось под маской невозмутимости лицо, руки опустились, женщина выпрямилась. Я ждал предсказуемых вопросов, но она внезапно отступила еще на шаг, от чего стали видны широко открытые в изумлении, совершенно детские глаза привратницы, вынырнувшие из-за плеча моей визави, а в следующее мгновение с достоинством склонила голову.

— Орден верен своим обетам, эль! Мы рады видеть тебя в нашем доме.

Она не стала дожидаться моей реакции, повернулась и приглашающе подняла руку. Но направились мы, вопреки моему ожиданию, не в распахнутые двери, а куда-то вдоль стены резиденции. Я послушно зашагал следом, провожаемый сотней глаз — застывшая очередь и вдруг показавшаяся просто удивленной девчонкой скелле у входа.

Моя сопровождающая молчала. Я топал позади и чувствовал, что начинаю расслабляться. Кажется, выбор был правильным. Если кто и поможет мне, то это будет вот этот осколок древности, сохранивший верность таким же древним клятвам на далеком уцелевшем востоке.

Сразу же за ближайшим углом, украшенным традиционной массивной башней, обнаружилась небольшая дверь. Скелле остановилась, сделала знак подождать, я почувствовал, как шевельнулось рядом со мной искусство.

— Минуту, эль, — бросила на меня взгляд, явно чего-то ожидая, моя спутница.

Я, немного взбудораженный очередным касанием, мучимый остатками не до конца выветрившегося жара, чувствуя, что ожидание затягивается, спросил:

— Позволите? — немного отставил руку в сторону. — Мне надо на минутку.

Сказал, увидел удивленный взгляд, сам почувствовал двусмысленность, немного смутился, но вместо объяснений просто торопливо сбросил остатки теней на подходящий камень, торчавший неподалеку. Ничего не произошло. Разве что дрогнул нагретый воздух над булыжником, да что-то отчетливо треснуло — все! Я же, наконец-то, очистил восприятие реальности от непрошеных ощущений. Задевающее мою голову солнце привычно жгло кожу, мурашки озноба стремительно исчезали в духоте длинной рубахи, ничто не бродило под кожей разбуженной волной — блаженство!

Всмотревшись в обеспокоенные глаза спутницы, счел нужным пояснить:

— Гораздо легче, когда вы не обращаете искусство на меня, — я поморщился, вспоминая ощущения, — это немного неприятно.

— Неприятно? — отозвалась растерянная скелле, маску невозмутимости которой терзало пробивающееся любопытство, когда дверь щелкнула и открылась.

— Ну да, — я не нашелся что ответить, глядя на свою сопровождающую и на явно удивленную красивую молодую женщину, уставившуюся на меня из открытого проема, — здравствуйте!

Из окна почетного третьего этажа башни открывался вид на один из внутренних дворов резиденции ордена, украшенный теперь шедевром машиностроения — моим летающим сарайчиком. Операция по его перемещению под укрытие могучих стен и, что более важно, под опеку могучего ордена заняла целую ночь. Несмотря на свою приверженность данным их далекими предками обетам, местные ни в коем случае не желали, чтобы над городом сновал летающий вызов установленным правилам, а потому пришлось вспомнить опыт ночных полетов над Саутримом вместе с Аной и Виутихом. Надо сказать, что эхо тех давних событий все еще звучало в стенах резиденции. На мое счастье, тогда погибло старое руководящее крыло местного ордена, и занявшее освободившиеся посты молодое поколение в чем-то было признательно, если не сказать больше, моей сомнительной победе.

Я с настороженностью относился к такой готовности всячески помочь, которую, несмотря на прошлые счеты, выказывали местные скелле. Они демонстративно возлагали вину за все жертвы, виновником которых я невольно стал, на погибших, обвиняя последних в нарушении Устава и присяги. И хотя формально ко мне не было никаких претензий, настороженность оставалась. Их сестры ведь не просто проиграли — они погибли. Так или иначе, это было чье-то горе. И я совсем не хотел проверять его глубину на собственной шкуре. Поэтому настойчивое предложение переправить пепелац в резиденцию я поначалу воспринял не просто с опаской, а даже с некоторым удивлением. Казалось, что вот они — вскрылись тайные намерения старых недругов. Но все закончилось как закончилось — самолет под надежной охраной, а я томлюсь в комфортном ожидании визита старшей сестры. Последняя уже извещена и торопится, но даже самая быстроходная яхта не мой самолет. Да, кстати, Тауту я не увижу — она далеко на севере, да и ее положение в ордене — а она из старых, этому не способствует.

Собственно, внутренних дворов было всего два. Один служил чем-то вроде публичной приемной, второй был закрыт для посторонних. Тот факт, что я теперь мог свободно гулять здесь, зримо демонстрировал мое исключительное положение. Впрочем, пользоваться представившейся возможностью я не торопился — всякий раз выбираясь туда, я неизменно оказывался под перекрестным огнем любопытных взглядов не только прислуги, но и, собственно, скелле, что, несмотря на предупреждения, каждый раз заканчивалось одинаково — меня, что называется, пробовали слабыми касаниями искусства. Устав кипятить окрестности, я решил, что с меня достаточно, и теперь присматривал за моей летающей драгоценностью, как принцесса-затворница, из окошка башни. Впрочем, моей свободы никто не ограничивал, и я много времени проводил в городе, осваиваясь и собирая информацию.

Над черепичными крышами галерей, соединявшими строения резиденции, отлично просматривался океан, длинная загнутая коса, уходившая каменистым волноломом глубоко в его сверкающую солнечными бликами даль, и расположившийся между косой и южным берегом континента рейд, на котором останавливались все приходившие в Саутрим суда, прежде чем портовые власти города позволяли им занимать освобождающиеся места в нешироком частоколе причалов. Сейчас в знакомой шахматной композиции рейда появилась новая фигура — небольшая, явно построенная для скорости, а не для вместимости яхта, вся выкрашенная в белый. Похоже, старшая сестра торопилась и прибыла явно раньше объявленного мне срока. Придется спуститься, спросить, когда будет встреча и как долго ждать. Я не хотел сидеть привязанным, пока местное начальство решит, что готово дать мне аудиенцию.

Однако никуда идти не пришлось. Я еще рассматривал судно, когда позади мягко постучали. Дверь открыла знакомая служанка — пожилая добродушная тетка, ухаживавшая за комнатой и постояльцем.

— Илия, старшие пришли. Зовут вас, — тетка не признавала никаких «элей», что меня полностью устраивало.

— Куда идти, Эрсмена?

— Я провожу, — она на секунду застыла, рассматривая меня, недовольно поморщилась, но больше ничего не сказала, молча встав за порогом открытой двери.

— Чего не так? Постричься надо? — поинтересовался я, протискиваясь в коридор.

Эрсмена хихикнула, но промолчала и двинулась впереди, показывая дорогу. Такая молчаливость была не очень характерна для нее, и я решил, что, видимо, визит старших — кстати, почему множественное число, заставляет ее быть сдержанной.

— Эрсмена, а почему «старших»? Разве сестра не одна? — спросил я в спину моей спутницы, спускаясь следом за ней на верхний уровень галереи. Видимо, начальство располагалось в той башне, которая занимала самый дальний угол резиденции, обращенный к океану.

— Одна, одна. Но резиденций много, в каждой есть еще своя старшая, — она немного помолчала, выскочив на освещенный синим небом переход, но не удержалась и добавила, — наша считается самой главной. С ней пришла ее подруга — старшая в Неруиле.

Я впервые слышал о таком городе. Или это был не город? Но больше ни о чем расспросить не успел — Эрсмена, что называется, передала меня с рук на руки невысокой невозмутимой скелле, стоявшей у двери в башню, поклонилась последней, стрельнула глазами в мою сторону и молча поспешила обратно.

Скелле дождалась, пока та удалится, и только после этого обратила свой взгляд на меня:

— Пойдемте, эль. Я вас провожу.

Иногда я находил очень удобным местный обычай не здороваться при встрече. Точнее, отсутствие обязательного ритуала. Поэтому просто зашагал следом, ничего не ответив.

Неназвавшаяся скелле довела до двери, открыла ее и посторонилась, пропуская. Я вошел и остановился на краю очень большой комнаты, даже зала, занимавшего почти всю площадь башни. Дверь позади тихо закрылась. Я оглянулся — один. В богато украшенном помещении, две смежные стены которого открывались просторным остеклением на юг и восток, никого не было. Океан притягивал взгляд, несмотря на то что его вид давно уже не был для меня чем-то новым. Из-за этого сам зал как будто исчезал, маскируясь за природным величием. Ближе к южной стене стоял круглый стол с тремя удобного вида креслами. Я подошел к нему, остановился, взявшись руками за спинку одного, но садиться не стал, ожидая хозяев и рассматривая впечатляющую панораму. Было тихо. На востоке морская гладь кучерявилась мелкими барашками и манила, разгладившая свои морщинки под укрытием грандиозной косы, глубокой ровной синевой на юге. Прекрасно просматривался весь новый город, слепивший глаза белыми крышами.

Отрылась широкая дверь в глубине помещения, и внутрь быстро вошли, почти ворвались две скелле. Одна — среднего роста, светлокожая, с фигурой, которую так ценят многие мужчины — налитые, почти пышные формы, так и не переступившие опасный порог, за которым теряется их женственность и привлекательность. Вторая — темнокожая, выше и суше, но с сильной аурой роковой женщины, заставляла вглядываться в свое лицо, несмотря на фонтанирующую соблазнительность своей спутницы. Обе довольно молоды и наполнены тем, что можно назвать здоровьем — наши предки говорили: «кровь с молоком». Я почувствовал, как мой внутренний самец подобрался, охотно поддаваясь этому очарованию.

Старшие, это, несомненно, были они, быстро пересекли зал, приблизились. Осталось ощущение, что темп задает светлая, а ее спутница, будь ее воля, охотно притормозила бы или, вообще, подождала, пока я сам приближусь. На ее лице, привычно невозмутимом для скелле, мелькали оттенки недовольства и даже некоторого смущения. Вторая, очевидно, главная, выглядела возбужденной и нетерпеливой, как если бы давно жаждала этой встречи. Ее взгляд показался странным — оценивающий и откровенный, как будто она усмотрела интересную лошадь на выставке коневодства.

— Эль!

Я поклонился.

— Меня зовут Лау. Я старшая сестра ордена, — представилась светлая, невозмутимо рассматривая меня.

— Очень приятно. Илья.

— Илия? — она нахмурилась, потом старательно повторила. — Ильия?

— Зовите меня, как вам будет удобно — я привык, — улыбнулся я в ответ.

Светлая невозмутимо кивнула, как если бы услышала очевидное, и продолжила:

— Это Ной.

Не дождавшись никакого продолжения, я кивнул темнокожей, споткнувшись о внимательный взгляд красивых черных глаз: