Она не умела стрелять

– Да какой он дьявол? Обычный мужик!

– Это образно. Если тебе нравится распоряжаться большими деньгами и ты не можешь остановиться, так и не переживай, распоряжайся на здоровье. И живи с Виолеттой. Венчались, небось, красоты захотелось?

Родион обреченно вздохнул.

– Венчались.

– Никто тебя волоком под венец не тащил?

– Да нет, никто.

– Вот и принимай свою судьбу как данность. А хочешь другой жизни, значит, придется отказаться от многого. Это как в казино – накапливаешь фишки, пока везет, а потом можешь проиграть одним махом. Но поверь, жизнь души иногда в тысячу раз слаще любых денег.

Родион тогда сильно расстроился, после разговора остался странный осадок, будто Ефросинья окончательно подтвердила его наихудшие опасения.

После Тополёвки он повернул на Коктебель и два дня просидел затворником на своей даче, обдумывая странный разговор. Как ни отмахивался он от матушкиных слов, на душе стало совсем скверно – лучше бы не встречался с Ефросиньей, совсем она его покоя лишила. Каменный мешок, в который совершенно непостижимым образом превратилась его когда-то комфортная жизнь, становится все теснее. Еще можно было дышать, двигаться, принимать решения, но совсем скоро стены сомкнутся, и он перестанет существовать. Нет, не умрет, а именно перестанет существовать, как свободная личность, имеющая право на собственные желания.

Он всеми силами сопротивлялся этим мрачным мыслям, находил весомые аргументы, оправдания и… понимал, что матушка права. Именно сейчас, к сорока двум годам, у него началась настоящая взрослая жизнь с очень серьезными деньгами, и, чем выше он будет взлетать, тем меньше в нем должно оставаться эмоций, иначе сгорит, оплавится. Хочет ли он стать таким же расчетливым и безжалостным, как его тесть? Нет, он не был готов. Родион до женитьбы жил слишком легко, был избалован своей внутренней свободой, и теперь жалким поползновениям его мятущейся испуганной души места не оказалось. Она мешала, словно изнеженное растение, за которым необходимо было присматривать день и ночь. И выкинуть было жаль – душа все же! – и оставить невозможно, все равно погибнет от недосмотра. В Москве он будет вынужден окончательно принять новые правила игры, зачерствеет, окостенеет, станет равнодушным, забудет о радости. Иначе ловушка захлопнется. А, может, так и надо?

Родион, на самом деле, оттягивал этот момент, сколько мог, Крым помог ему выиграть целый год, но, видимо, время вышло. Пожалуй, хватит сантиментов, мечты и желания в сторону, и вперед – к себе новому, незнакомому. Надо просто сделать шаг, а потом он забудет и о Крыме, и о своих переживаниях. Возможно, это глупый неосознанный страх, и он даже не подозревает, как ему станет хорошо в новой московской жизни. Увлекательный мир больших финансовых возможностей не так уж и плох. Зря он переживает. А с Виолеттой он справится.

Почти смирившийся с неизбежным, настроившийся на скорый отъезд в Москву, Родион на следующее утро вернулся в Симферополь, чтобы решить срочные дела.

А вечером, как и пообещала матушка, встретил Александру с ее глупой фуршетной тарелочкой. И даже пригласил на обед. Он так и не понял, чем она его так сильно зацепила. Ей было далеко до юной свежей Виолетты, но почему-то именно ее захотелось защитить, расшевелить, заставить улыбнуться. Рядом с этой женщиной он вдруг почувствовал себя сильным, почти всемогущим, способным свернуть горы.

И вот теперь ему сообщили, что она убийца.

…Его размышления прервала секретарша, глаза ее были испуганными.

– Родион Михайлович, к вам из милиции. Следователь.

– Зови.

Он сел за стол и приготовился отвечать на вопросы. Рассказывать было нечего. О том, что они договорились c Александрой о встрече в «Княжей Втихе», он решил не сообщать, это теперь было слишком личное.

Редакция стала похожа на разгромленный революционный штаб. Для журналистов, всегда искавших интересный сюжет или сенсацию, оказаться в центре внимания общественности было бы крайне престижно, но только не для сотрудников журнала «Бизнес ₰ Время».

Имя Александры Романовой не сходило со страниц газет и журналов, везде были опубликованы ее фотографии. В одной из статей «желтой» прессы какой-то ретивый писака-фантазер предположил, что она тайный агент, но какой разведки – не уточнил. Эту сплетню тут же подхватили и разнесли, приправив соусом домыслов и самых невероятных фантазий. Первые полосы почти всех периодических изданий, кроме «целителей» и «гороскопов», напечатали статьи, в которых фигурировало название редакции в самом уничижительном смысле по принципу «мы же говорили». Подразумевалось, что престижное, отлично финансируемое издание с главным офисом в Киеве пригрело в своих рядах чуть ли не шпионку, зато крымские, весьма скромные газеты и журналы оказались с «незапятнанной репутацией». Это был неслыханный, грандиозный скандал, на котором пиарились все, кому не лень. В социальных сетях происходящее назвали бы емким словом «срач», другого правильного определения всей той грязи, в которой по уши увязло издание «Бизнес ₰ Время», попросту не было.

Звонки раздавались постоянно, секретарша Алиме, как заведенная, носилась с папками, главред в голос кричал на всех подчиненных без разбору и швырялся бумагами, его заместитель Инна Николаевна беспрерывно отвечала на звонки. Подготовка очередного номера к выходу в печать забуксовала. К двенадцати часам дня, в довершение всей суматохи, явился следователь с группой оперативников, редакцию закрыли, сотрудников разогнали по кабинетам и приказали не выходить.

Антон Коваленко сидел за своим компьютером злой, как черт. Вчера его долго спрашивали о подозреваемой: с кем дружила, общалась, переписывалась, как вела себя в коллективе, не было ли тайных увлечений. Антон, скупо отвечая, никак не мог представить в роли убийцы Ксану. Она единственная всегда была на его стороне, на совещаниях смело отстаивала именно его макеты. Делала она это не по причине хорошего отношения, а потому что была настоящим профессионалом, безошибочно определяя наиболее правильную подачу текста, подходящий размер и фон фотографий. Если ей что-то не нравилось, Коваленко никогда не спорил и переделывал, а мнение других его не интересовало.

Они уже много лет работали в творческом тандеме, и этот тандем был успешным. Несмотря на устойчивый имидж лоботряса, Антон никогда не нарушал график работ, макеты сдавал вовремя, а Ксана помогала их утвердить. Это, конечно, была не ее обязанность, а Иннуси, но так уж повелось, что именно замечания Ксаны добавляли последний штрих в очередной издательский шедевр. Антону это нравилось. Было в таком взаимодействии нечто очень личное, изумительно обнадеживающее, от чего хотелось работать еще и еще.

В редакцию Антон устроился десять лет назад – не очень грамотный, но вполне подающий надежды дизайнер, нахватавшийся знаний на случайных подработках. Но уже на тот момент он обладал главным достоинством – художественным вкусом. Был он длинноволос, высок, худ и сутул. За десять лет не изменился – носил такие же затертые джинсы, ботинки на толстой подошве, просторные пайты, скрывавшие впалую грудь. Острая темно-русая бородка, собранная в хлипкую косичку, длинный хвост перевязанных резинкой густых светлых волос, серебряная серьга в ухе выдавали в нем бунтарский дух, который заключался в собственном видении верстки журнала. Его терпели, ему хорошо платили – лишь бы делал свою работу и постоянно присутствовал в редакции как некий оригинальный символ живого креатива.

Однажды Антон с подачи Иннуси вдрызг разругался с Пал Палычем по поводу десятиминутного опоздания на работу. Смешно, но все эти десять минут он увлеченно флиртовал с продавщицей в буфете на первом этаже, где покупал горячие пирожки – без них он работу не начинал. В сердцах написав заявление об увольнении, Антон в тот же день укатил автостопом на Казантип, а его место занял высоко оплачиваемый дипломированный специалист, приглашенный Инной Николаевной – солидный, самоуверенный. Журнал получился невыносимо казенным. Ксана на совещании очень мягко, но настойчиво, несмотря на яростное сопротивление Инны, забраковала почти весь макет и довольно четко доказала шаблонность мышления нового сотрудника. Инна тогда сильно обиделась на выскочку Ксану, перестала с ней здороваться. А главред разбушевался не на шутку, лично уехал на Казантип, разыскал беглеца, силой вытащил его из засаленной палатки, привел в порядок, отпоил ромашковым чаем и в срочном порядке вернул за компьютер, чему тот не особенно сопротивлялся. Редакция давно стала главной частью жизни Антона, в которой были приветливая Алиме, верная Ксана, вредная Иннуся и громкоголосый главред.

Сейчас эта привычная жизнь рушилась на глазах только потому, что Ксану, как жертвенную овцу, решили использовать для грязных политических дел. Непостижимо! Она была доброй, совершенно бесхитростной женщиной, старалась уйти от конфликтов, в интригах не участвовала. Все знали, что она гораздо лучше и быстрее Иннуси справилась бы с бесконечным потоком материала, у нее было чутье на качественный контент. Но главред слишком благоволил красавице Инне, чтобы по достоинству оценить таланты Александры Романовой. Конечно, редакцию не закроют. Возможно, выпуск номера задержится, график будет нарушен и, благодаря скандалу, даже взлетят рейтинги. Но Ксана не вернется – слишком профессионально была разыграна партия, кто-то очень тщательно подготовился. Но кто? Кому она перешла дорогу?

В кабинет заглянула Алиме, ее глаза были мокрые от слез.

– Тебя к следователю вызывают. У главреда.

– Задрали!.. – Антон сложился пополам, вытащил из кресла долговязое тело и, шаркая по полу тяжелыми ботинками, похожими на две потрепанные временем баржи, поплелся в кабинет.

Следователь был тот же – лет сорока, с колючим взглядом холодных серых глаз. Казалось, он заранее подозревал всех и отсеивал возможных преступников методом исключения. Рядом с ним за столом сидел помощник и неразборчиво что-то строчил на листе бумаги.

– Назовите свою фамилию, – сухо произнес милицейский, когда Антон устроился напротив.

– Коваленко.

– Имя? Отчество?

– Антон Алексеевич.

– Адрес?

Антон отвечал однозначно. Он возненавидел следователя еще со вчерашнего дня и ничего хорошего от допроса не ждал. Появилось нехорошее предчувствие, что ищейки что-то откопали и сейчас начнут выпытывать у Антона подробности. Он панически боялся сказать лишнее, не понимая, что для Ксаны может быть по-настоящему опасным. Да любое слово! Они же его слова перевернут по-своему, лишь бы подтвердить обвинение, а ему потом мучиться всю оставшуюся жизнь из-за того, что неосознанно проговорился, предал хорошего человека. И промолчать нельзя – как законопослушный гражданин Украины, он обязан честно отвечать на вопросы офицера СБУ, ничего не утаивая. Антон про себя грязно выругался, у него тут же задергался левый глаз. Он потер его кулаком, опасаясь, чтобы следователь ничего не заметил, выругался еще раз и пожалел, что не вслух.

Следователь открыл ящик стола и достал оттуда пухлую папку, положил перед Антоном.

– Узнаёте?

– Да.

Это была редакционная папка Ксаны, куда она складывала статьи из других периодических изданий, распечатки из интернета, фотографии – всё, что могло помочь в подготовке номера.

– Откройте и посмотрите содержимое.

Антон расслабился и неторопливо развязал тесемки. Он знал, что находилось внутри. Ксана постоянно просила его найти заметки или достать нужные фотографии именно из этой папки, и ни для кого не было секретом, где она лежала – конечно, в ее рабочем столе. Но то, что он увидел, заставило Антона похолодеть – это были многочисленные газетные вырезки о крымском шельфе и фотография убитого. Всё, что он видел раньше, исчезло.

Антон вскинулся.

– Но это не те материалы!

– Что вы имеете в виду? – его собеседник чуть насмешливо прищурился.

– Здесь должны лежать статьи по другим темам…

– Антон Алексеевич, чья это папка? Назовите имя, – он проговорил это терпеливо, будто разъяснял непослушному ребенку правила поведения.

Отпираться не было смысла – папку знали все. Ярко-зеленая, из плотного картона, с рассыпающимися на концах нитяными тесемками и инициалами хозяйки в правом верхнем углу, эта папка была своеобразным рабочим кабинетом Ксаны.

– Ну? – следователь даже не пошевелился, но взгляд его неожиданно стал тяжелым и будто пригвоздил Антона к жесткому редакционному стулу.

– Александры Сергеевны Романовой.

– Вы свободны, гражданин Коваленко.

Антон вышел из кабинета совершенно ошеломленный, в районе желудка что-то мелко затряслось, глаз задергался еще сильнее. Он поднял руку и понял, что не может унять дрожь в пальцах. С силой хлопнув дверью своего кабинета, Антон заметался по тесному помещению. В принципе, лично его это не касалось. Он дал показания, и всё. Его проблемы на этом закончились, и ничем другим он Ксане помочь не может. Страшно было другое. Здесь, среди сотрудников, затаилась подлая гадюка, которая не только помогла скопировать внешность Ксаны, но и подложила в ее папку хоть и косвенную, но очень красноречивую улику, уничтожив настоящие документы. И это значило, что также легко в следующий раз могут подставить и его. Кто из своих так яростно ненавидел Ксану. И за что?

Антон стремительно выскочил из кабинета и направился к небольшой потайной лестнице с окном между пролетами – покурить. Это была своеобразная территория релакса, и любой сотрудник мог провести на ней столько времени, сколько ему требовалось. Здесь обсуждали проекты и делились секретами, жаловались на заказчиков и начальство, расслаблялись с чашкой кофе, сплетничали и даже целовались, здесь можно было успокоиться и подумать. Подойдя к выходу, Антон услышал голос, осторожно заглянул вниз и увидел Инну. С тонкой сигареткой в изящных пальцах она стояла к нему спиной и разговаривала по телефону, тело ее было неестественно напряженным, будто она перед кем-то невидимым вытянулась во фронт.

– …Да. Не волнуйтесь. Необходимое нашли… Нет… Нет… Да, буду… Это зависит не от меня… Выясню… До свидания.

Разговор вроде был ничего не значащий, но Антон насторожился. Что «необходимое нашли»? Кто не должен волноваться? Курить расхотелось. Услышав, что Инна поднимается на этаж, он быстро ушел в свой кабинет.

…День казался бесконечным, стрелки часов на стене кабинета почти не двигались, отсчитывая каждый час, словно столетие. Зоечка автоматически совершала заученные привычные действия, говорила какие-то слова, поправляла очередного ученика, но мысленно оставалась там, где была Ксана – в своей квартире. На душе было нестерпимо тяжело – так тяжело, будто она снова неудержимо теряла что-то очень ценное, единственное родное, что у нее еще оставалось от прошлой жизни. Любимая Александра находилась в безвыходном положении, Зоя даже приготовилась вместе с ней идти в тюрьму. Только Бегемота было очень жаль. Старый котище был неповоротлив, тугоух, нуждался в ее уходе и защите.

Ощущение беды было настолько острым, что Зоечка то и дело с силой сжимала челюсти – так, что скоро начали болеть зубы. Что делать, где искать выход? Она каждую минуту задавала себе эти вопросы только затем, чтобы не чувствовать, как неудержимо проваливается в полное отчаяние. Ей казалось, что если она не будет себя спрашивать (а вдруг внезапно снизойдет озарение?) начнет сходить с ума – случившееся было не по силам. С внезапной смертью Ксаны еще можно было бы как-то смириться, но обвинение в убийстве, суд, тюрьма – такое было гораздо мучительнее и позорнее смерти.

После индивидуальных занятий по фортепиано Зоечку неожиданно вызвали в приемную к завучу. «Опять начнет придираться по мелочам, а сил отвечать нет. Да, знаю, что планы вовремя не сдала, все знаю и понимаю. И не сдам, потому что это тупая, бессмысленная работа – я никогда не выучу украинский язык, пусть хоть стреляют. А денег на переводчика нет», – так думала Зоечка, поднимаясь по лестнице. На душе стало совсем горестно.

Секретарь была бледна, напугана и тут же покинула пыльную комнату, оставив Зою наедине с молодым человеком болезненного вида – под глазами у него залегли глубокие тени, под впалыми щеками некрасиво обозначились резкие носогубные складки. Сердце Зоечки рухнуло в пятки, ладони стали влажными. Молодой человек предъявил удостоверение, вежливо попросил ее представиться, стал задавать вопросы о Ксане. Зоечка плохо понимала смысл вопросов, отвечала одинаково отрицательно, ее собеседник, не поднимая глаз от стола, что-то быстро строчил на бумаге. В конце концов, молодой человек холодно улыбнулся, попросил подписать протокол. Она внимательно прочитала и подписала.

После того, как непрошеный гость ушел, ее пригласил в кабинет директор и, поправив очки, осторожно спросил:

– Зоя, скажите честно, вы укрываете свою подругу от следствия?

Владимир Петрович когда-то был близким другом ее отца, она доверяла ему и знала, что он всегда поможет, если возникнет такая необходимость, но ни разу не обращалась, даже когда хоронила родителей. Похоже, именно сейчас пришло время просить помощи – страстно захотелось хоть с кем-нибудь поговорить. Зоечка вскинула на него печальные, наполненные слезами глаза, уже готовая признаться во всем, но он ее резко остановил.

– Милая, не торопитесь и ничего мне сейчас не говорите. Подумайте до завтра. Если вас затаскают на допросы как свидетеля, учебный процесс нарушится. Не забывайте, скоро зимняя сессия. А если вы свою подругу давно не видели, нам с вами не о чем волноваться. Идет? – он пристально посмотрел ей в глаза, – Зоечка прикусила нижнюю губу, опустила голову и кивнула. – Идите, думайте.

Она отправилась домой, понимая, что ее жизнь, как и жизнь Ксаны, закончилась. Как же быстро они до нее добрались! И что теперь будет с Бегемотом? Придется умолять соседку взять его к себе обратно. Но странно – она не жалела о случившемся. Наоборот, в ее душе появился незнакомый ей самой внутренний протест, в котором, словно в адском вареве, смешались невысказанная боль от потери родителей, ее собственное беспросветное одиночество и полное отсутствие радости. Вся несправедливость жизни, обрушившаяся на Зоечку за последние годы, сконцентрировалась в ненависти, с которой она вспоминала оперативника в приемной. Такие, как она, были для него биоматериалом, мелкой гусеницей – раздавит, не задумываясь. Какая мерзость!

Зоя не удивилась, когда увидела милицейский «уазик» возле подъезда. Ну вот, случилось!

Ее встретил все тот же оперативник с изможденным серым лицом и предъявил ордер на обыск. Она равнодушно кивнула, вошла в подъезд, стала подниматься на онемевших ногах по ступенькам вверх, трое оперативников – за ней. Когда открылась дверь, к ее ногам бросился Бегемот и начал истошно вопить. Зоечка удивилась – давно он так громко не орал. Увидев в коридоре чужих, кот ощерился, вздыбился и боком ускакал в комнату, будто полы в прихожей стали раскаленными.

Квартира оказалась пуста. Оперативники стали снимать отпечатки пальцев, удивились, что их нет. Зоечка разъяснила им, что у нее врожденный комплекс чистоплотности, она всегда протирает поверхности с антисептиком, потому что боится туберкулеза. Ей не поверили, попросили показать, каким антисептиком, и она смело предъявила спрей из сумочки, благо этого добра в запасе было у нее достаточно. Гости обыскали шкафы, вывалили вещи на пол, тщательно исследовали содержимое холодильника и туалетного бачка, заглянули в пустое мусорное ведро (мусор она вынесла перед работой), вытащили содержимое антресолей. Один из пришедших отправился опрашивать соседей и скоро вернулся ни с чем – не то, что ее гостей, саму Зоечку давно никто не видел, настолько она была тиха и незаметна.

Все два часа, пока шел обыск, Зоечка, словно каменное изваяние, сидела на диване, где ночью спала Ксана, и равнодушно наблюдала за тем, как громили ее квартиру. Оперативники были злые, напряженные. Потом один из них сел за стол, написал протокол, снова дал ей подписать. Зоечка три раза перечитала написанный корявыми буквами текст и поставила подпись. Разочарованные неудачей, молодые люди направились к выходу. Бледный оперативник замыкал шествие. Чуть задержавшись, он резко повернулся к ней, в его глазах горела ярость. Зоя испуганно отпрянула.

– Вы понимаете, гражданка, что от следствия нельзя укрывать информацию? Вас посадят за содействие, – голос его был тихим, вежливым.

Зоечка, словно провинившаяся школьница, опустила глаза и едва слышно прошептала:

– Понимаю.

Оперативник вышел и с раздражением хлопнул дверью. Зоя посмотрела в глазок, повесила цепочку, снова вернулась на диван. В квартире стоял тяжелый запах мужского пота, обувной кожи, дешевого одеколона. Затоптанный грязными ботинками пол представлял собой жалкое зрелище. Она долго сидела, прижав ладони к щекам и пытаясь унять сердцебиение. Потом тяжело вздохнула, зачем-то сильно потерла колени, стала осматриваться. Куда делась Ксана? Не могла же она раствориться в воздухе? Появилось ощущение, что случившееся ей привиделось – как будто не было подруги с ее невозможной бедой, бледного милицейского с яростными от бессилия глазами. Но нет! – вот же вываленные из ящиков вещи, куски грязи от ботинок, чужой запах. Значит, Зоечку они теперь в покое не оставят. Какая гадость, позор! Ее родители не пережили бы этого, если бы увидели. Но родителей нет, а обыск – реальность. И как теперь ей – совершенно беспомощной, беззащитной Зоечке – с этим справляться?

На колени запрыгнул Бегемот, громко замурчал, подставляя горячую лобастую голову под ее ладонь. Ей показалось, что ее кошачий старичок чему-то радуется и просит разделить с ним эту радость. Нежданные гости ему явно не понравились, он был доволен, что они с хозяйкой остались одни. Вдруг он резко спрыгнул с колен, забежал под стол, где оперативник сочинял протокол, стал кружить под ним, мяукая и неестественно задирая голову вверх. Потом поднялся на задних лапах и начал ловить моль, залетевшую под крышку стола. Зоечка с раздражением подумала, что теперь придется долго и нудно гоняться за насекомым, делать генеральную уборку, сушить и проветривать вещи. Интересно, откуда она вылетела, неужели с антресоли? Не вовремя…

– Что там, Бегемот?

Зоечка опустилась на колени и увидела под столешницей маленькую черную коробочку с усиком антенны – именно его умница Бегемот хотел подцепить лапой. В том, что это прослушивающее устройство, сомнений не было. Если бы не верный котище, она бы никогда его не нашла. Зоечка снова вернулась на диван, позвала к себе Бегемота, задумалась.

Ничего, она им устроит веселье – например, «Хорошо темперированный клавир» Иоганна Себастьяна Баха, сорок восемь прелюдий и фуг, все длинные, сложные по исполнению. Интересно, надолго ли хватит таких слушателей? Впрочем, слишком много чести – играть для них! Немного подумав, Зоечка мстительно улыбнулась, сделавшись похожей на черноволосую ведьмочку с обескровленным лицом. «К черту клавир!» Она рывком поднялась с дивана, залезла под стол, с яростью оборвала передатчик, державшийся на липучке, и, открыв балкон, с наслаждением забросила чужую вещицу далеко в кусты – туда, где валялись пустые пачки сигарет и окурки. «Подавитесь, твари!»

После этого она начала очень внимательно, сантиметр за сантиметром, обыскивать свою квартиру, надеясь на то, что ее музыкальные пальцы смогут обнаружить любую щель, куда оперативники спрятали свои «сюрпризы». Наверняка они не утруждали себя поиском потайных мест, уверенные в том, что сидевшая перед ними подслеповатая девица в больших старомодных очках, трясущаяся от страха, вряд ли вообще теперь сможет связно думать. Второй передатчик она нашла в кухне на стене за столом. Третий – в прихожей под вешалкой. Их она также отправила с балкона в кусты за первым. И, до предела уставшая, пошла спать.

Сил на уборку не осталось.

Новый рабочий день начался, как обычно, и все же для Жорика многое изменилось. Директор уже знал, что в розыске именно его жена, и при встрече поздоровался сквозь зубы, руки не подал. В десять часов утра его вызвал к себе в кабинет начальник охраны, бесстрастный и подозрительный. Разговор был крайне унизительным, хотя рамки приличия службист не нарушал, был предельно вежливым. Но весь его вид свидетельствовал о том, что собеседника для него больше не существовало. Жорик, слишком хорошо знавший все хитросплетения сложной иерархии в собственной компании, понимал, что, если Ксану не осудят в самое ближайшее время, его репутация рухнет. Или уже рухнула. Ни одному из учредителей не нужен на руководящей должности сотрудник с женой-убийцей в бегах. Существовала масса способов убрать специалиста с должности без скандала, заменив его кандидатом с чистым послужным списком. От этих мыслей ведущий юрист консалтинговой компании чувствовал себя крайне неуютно.

Все годы своей не очень удачной супружеской жизни – не смог, идиот, дождаться более выгодной партии, поспешил! – Жорик считал свою жену посредственной хозяйкой, никудышней любовницей, неудачницей в делах и полной рохлей. Хуже всего было то, что она постоянно беременела, как кошка. После рождения сына он едва уговорил ее сделать два аборта подряд – по каким-то медицинским причинам ей нельзя было ставить спираль или принимать противозачаточные таблетки. Он тогда удачно мотивировал это тем, что его финансовое положение пока крайне шаткое, он не потянет двоих детей. Но при наступлении третьей беременности его доводы не возымели действия – она рыдала так, будто он предложил ей ампутировать ноги. Жорик сдался, родилась Катя. После этого он старался с женой не спать, а если случалась близость, принимал такие меры, что даже молекула не могла проскочить, не то, что сперматозоид.

К счастью, Лекса, по уши загруженная домашними обязанностями, оставила его, наконец, в покое. Она постоянно копошилась на кухне, словно мышь в норе, была уставшей, некрасивой. Ему никогда не приходило в голову предложить ей помощь – во-первых, она не просила, стремясь ему угодить, а во-вторых, он и не хотел ничего предлагать. Ее постоянное молчание, нежелание затевать ссоры и услужливость были ему удобны.

Каждый день Георгий Романов был занят только работой. Его единственной мечтой была успешная карьера с высоким доходом, эта цель день ото дня становилась ближе. Встречи с клиентами, составление бизнес-планов, финансово-аналитические отчеты, командировки, лекции по юриспруденции и менеджменту были расписаны по минутам. Он всегда был неизменно элегантен, приятен в общении, производил благоприятное впечатление. Этот имидж, формируемый и лелеемый годами, помог ему со временем занять место начальника отдела, а через год – заместителя генерального директора регионального подразделения. И это, по мнению Жорика, было только начало. Его амбициям требовался столичный размах, а не какая-то там провинция…

Но амбиции амбициями, а вечерами нужно было отдыхать. Отдыхать хотелось комфортно и спокойно, без лишнего шума и суеты. Лекса раздражала. Иногда раздражала до такой степени, что хотелось избавиться от нее немедленно, выкинув на улицу так же, как она выкидывала кота Рэмбо. Или стереть, словно ненужный файл в компьютере – одним кликом мыши. Но это было невозможно – как невозможно вернуться в те годы, когда еще можно было все исправить. Жорик ложился на диван и отгораживался от семьи неизменной газетой «Аргументы и факты». Лучше всего расслабиться помогало изучение курсов иностранных валют. Конвертируя в уме стоимость покупки и продажи доллара, йены, франка, рубля, гривны, Жорик проводил вечернее время с пользой для ума.

Деньги он жене давал редко, еду покупал сам. Ему нравилось после работы парковаться на огромной, словно стадион, стоянке супермаркета, не спеша бродить по продуктовым отделам с металлической корзиной на колесиках и набрасывать в нее беспорядочной кучей покупки. Чем больше была эта куча, тем больше Жорик сам себе нравился. Он тщательно выбирал сыры, колбасы, мясо, приправы, дорогое спиртное для себя. Довольно часто возле прилавков завязывался ничего не значащий разговор. Ради развлечения он спрашивал у хорошеньких девушек и холеных дам значение того или иного символа на упаковке.

– …Жена, знаете ли, попросила купить, а я не очень разбираюсь.

– А где ваша жена?

– О, у нее спа-процедуры, она занята…

На него смотрели с восхищением, с ним флиртовали, даже назначали свидания. Это была приятная игра, приносившая массу удовольствия. Скоро он стал засекать время: через сколько минут очередная собеседница намекнет на чашечку кофе. Хвалил себя, если это происходило быстро, расстраивался, если не происходило вообще. В этой безобидной игре он был центром, вокруг которого вращалась вселенная. Это захватывало дух, придавало уверенности, наполняя жизнь острым, словно вкус итальянского пармезана, ощущением вседозволенности, которого ему так не хватало в юности.

Личных денег было более чем достаточно. Он клал их на депозиты, тратил на свою обожаемую машину, покупал дорогую одежду и обувь. Его кожаный портфель, символ солидности, стоил несколько тысяч долларов, чуть меньшую стоимость имели механические швейцарские часы и золотая ручка, которой он подписывал бумаги. Конечно, жене об этом знать не полагалось – вещи хранились в сейфе, использовались исключительно в рабочее время. Когда Лекса просила денег на школу, одежду для детей, коммунальные платежи, он начинал злиться, напускал на себя обиженный вид, намеренно не отвечая на ее робкие вопросы. Она клянчила, просила снова и снова, унижалась. После долгих переговоров он театрально взрывался:

– Я работаю с утра до ночи! Столько не зарабатываю! Вам что, еды не хватает?

– Но Кате нужны джинсы, а Роме новые кроссовки!

– Подождут! Я в их возрасте так не одевался…

– Но ты себе недавно купил новые брюки и туфли! Очень дорогие!

– Знаешь, милая, – Жорик подходил к ней близко и напряженно смотрел в глаза, – если я явлюсь на работу, как отряшище, меня уволят. Это тебе можно ходить, в чем попало, а мне нет, – Лекса отводила взгляд в сторону, а он демонстративно швырял несколько сотен гривен на стол в кухне и неделю с женой не разговаривал, делая вид, что до глубины души оскорблен ее неуемными аппетитами.

Сцены были довольно унизительны, но у Жорика реакция жены вызывала удовлетворение – она была зависима от него и все больше впадала в эту зависимость, страдая от собственного чувства вины. Со временем Александра стала просить деньги реже, занимала у матери, сама одевала детей на свою скромную зарплату, как могла, оплачивала газ, свет, воду, экономя каждую копейку. И Жорик ей в этом не препятствовал. Иногда он начинал испытывать легкие угрызения совести, но потом вспоминал собственное детство – злое, голодное, наполненное тоскливым одиночеством, и с каким-то садистским злорадством придумывал для своей жены новые моральные пытки. В конце концов, она свою долю счастья и благополучия получила, теперь его черед.

Уверенный, что такое состояние дел – более или менее выгодное для него, будет продолжаться бесконечно, он упустил момент, когда жена сумела подать иск и добиться развода. Это была первая крупная неудача после стольких лет относительного благоденствия. В тот момент он успел погасить пламя, уговорив жену молчать. И вот – снова неприятности, да еще какие! При мысли о том, что он о ней ничего не знает, и Лекса действительно могла быть замешана в убийстве, у Жорика похолодело в позвоночнике. Он окинул взглядом свой кабинет, будто впервые увидел, равнодушно задержался на фотографии детей в фигурной рамке сердечком. Ощущение близкой катастрофы стало настолько сильным, что ему захотелось взвыть. Но Георгий Романов сдержался, ни один мускул не дрогнул на его красивом мужественном лице. Уняв внезапное сердцебиение, он открыл пухлую папку с договорами и принялся за работу. В конце концов, его еще не уволили, и, возможно, к вечеру все образуется. Ее обязательно найдут.

Но сосредоточиться на работе не получилось – мысли бились в голове перепуганными птицами, он никак не мог заставить себя успокоиться. Почему именно сейчас, когда Лекса пропала, у Жорика возникло ощущение, что так хорошо выстроенный порядок нарушен безвозвратно? Будто вернулся бумеранг его собственного горя, закинутый им когда-то как можно дальше, и широкая светлая полоса новой жизни, обещавшая никогда не заканчиваться, резко потемнела.