Моя чужая жизнь

Анна Рожкова

Моя чужая жизнь

Этот случай изменил мою жизнь. Не только жизнь, само отношение к жизни, заставил по-иному взглянуть на обыденные вещи. Но, постараюсь быть последовательной.

Я работала заведующей психиатрическим отделением при НИИ… Впрочем, какая разница, какой это был институт? Всего лишь один из многих. С развалом СССР наше отделение, вслед за НИИ, кануло в лету. Отделение – небольшое, в основном у нас лежали сотрудники института, лечились от неврозов и нервных срывов, чаще всего это были те, кто боялся за свои должности. Работу свою я любила. Персонал ценила, хотя и не давала спуску. Пациентов уважала, но не позволяла сесть на шею. В общем, мне удалось найти баланс – не прослыть грымзой, но и не стать посмешищем. По крайней мере, я так считала. Мой девиз: боятся – значит уважают.

В тот день я, как обычно, задержалась, выполняя рутинную бумажную работу. В крайнем раздражении взглянула на золотые часики – подарок мужа на годовщину свадьбы. Была половина седьмого. Снова опаздываю. Муж будет ворчать. Я решительно захлопнула папку, сняла очки, потерла уставшие глаза. В кабинет заглянула заступившая на ночное дежурство медсестра:

– Татьяна Михайловна, там больная поступила.

Я коротко кивнула, не поднимая головы. Ну, поступила и поступила, дело обычное.

– Татьяна Михайловна, вы бы взглянули, – со стороны двери снова раздался робкий голос.

Подняв голову, я удивленно взглянула в раскрасневшееся лицо медсестры. Что за наглость?!

– Там, это… в общем, – проблеяла сестра, и тут же испарилась.

Недовольная, я вышла из кабинета и направилась к столику медсестры в коридоре. Сотрудница смотрела не меня, как кролик на удава.

– В ваших же интересах, чтобы дело было действительно стоящим, – процедила я.

Она часто закивала и, боком протиснувшись мимо, засеменила к палате. Я вошла следом. На кровати лежала женщина. Длинные светлые волосы разметались по подушке. Лицо бледное, черты заострились. Уголки рта скорбно опущены. Большие серые глаза, не мигая, смотрели в потолок.

– Здравствуйте, Семен Илларионович, как самочувствие? – поинтересовалась я у второго пациента.

Из-за газеты появилось интеллигентное лицо, украшенное шкиперской бородкой. Глаза за стеклами очков в тонкой золотистой оправе выражали вселенскую печаль.

– Вечер добрый, Татьяна Михайловна, душа болит, – завел больной старую песню.

– И вас вылечим, – машинально повторила я «нашу» шутку, ободряюще улыбнувшись.

Когда Семен Илларионович спрятался за газетой, я метнула злой взгляд в жавшуюся в угол медсестру и подошла к новой пациентке.

– Ну, что у нас здесь?

За то время, что я провела, общаясь с Семеном Илларионовичем, поза новенькой не изменилась. Мой вопрос остался без внимания. Я недовольно поджала губы. Так и слышала, как дома будет распекать муж: «Танечка, ну что, я мало зарабатываю, что ли? Когда ты уйдешь со своей дурацкой работы? Мне надоело, что тебя никогда нет дома».

– Ваше имя? – раздраженно спросила я. Хотелось поскорее попасть домой. Еще ехать через пол-Москвы.

Пациентка молчала. Глаза по-прежнему устремлены в потолок. Я машинально подняла голову. На что она там смотрит? Белый потолок был девственно чист. Недавно закончили ремонт. Моя особая гордость. Почти год оббивала пороги начальства, чтобы выбить деньги.

– Ее зовут Ольга. Ольга Тишинская. Она не говорит, – шепнула медсестра.

– Я слышу, не оглохла еще, – разозлилась еще больше оттого, что сморозила глупость. Черт бы их всех побрал. – Утро вечера мудренее. – Я демонстративно поднесла к глазам часы. – Спокойной смены.

Домой я добралась непозволительно поздно. Недовольный муж встречал в дверях:

– Таня, ты опять поздно, – устало вздохнул он.

– Дима, поступила новая пациентка… – попыталась оправдаться я.

– Ты же знаешь, меня не интересуют твои пациенты. Я хочу видеть счастливую, отдохнувшую жену, а не такую… – он махнул рукой.

– Какую, такую? Договаривай, – окликнула я, но он скрылся в комнате, оставив мой вопрос без ответа.

В ту ночь сон меня бежал. Проворочавшись полночи, я накинула халат и вышла на балкон. Кокетка-ночь нарядилась в черное платье, набросила на шею ожерелье из цветных огней. Я вдохнула напоенный ночной прохладой воздух. Над столицей занималась заря. Волшебно. В такую ночь хотелось любить, мечтать, жить, наконец. Доведется ли Ольге увидеть эту красоту? Новая пациентка не шла у меня из головы. Такая молодая. Такая красивая. Перед глазами стояла длинная белая шея с бившейся жилкой. Моей дочери сейчас было бы столько же лет, сколько и ей. К горлу подступил ком, в глазах защипало.

В отделении ничего не изменилось. Бесшумно скользила по коридору медсестра. Ждала сменщицу, сдать дежурство.

– Как прошла ночь? – осведомилась я.

– Спокойно. Пациенту из седьмой не спалось, дала ему снотворное.

– Как вела себя Тишинская? – задала я интересующий вопрос.

– Спала, – пожала плечами медсестра.

Я кивнула, пожелала хорошего дня и направилась к палате новенькой. Никаких изменений. Тот же застывший взгляд, то же обескровленное лицо. Я вздохнула. Хотелось надеяться на чудо. Я с нетерпением ждала результатов анализов. Подтвердились мои худшие опасения. Здорова. Абсолютно здорова. Анализы идеальные: томография, ЭКГ, общий анализ крови. Все в норме. Ей бы жить, да радоваться жизни. «Что же с тобой случилось, Ольга?» – вздохнула я.

На второй день раздался стук в дверь кабинета.

– Войдите, – произнесла я, не отрываясь от бумаг. Эта писанина меня убьет.

– Здравствуйте. Я – Виктор, муж Ольги Тишинской.

«Ну, наконец-то, – я отложила бумаги. – Не сильно ты спешил, голубчик».

– День добрый, Виктор, присаживайтесь, – сухо произнесла я, глядя на посетителя поверх очков.

Его острый кадык дернулся. Он опустился на предложенный стул, сложив на коленях руки.

– Как Ольга? Что с ней? – мне не удавалось поймать его взгляд. Это ужасно раздражало.

– Я у вас это хотела спросить, молодой человек. – «Лучшая защита – нападение. Я понятия не имела что с ней и, тем более, как это лечить».

– Но я… – Виктор опешил, нервно поправил узел галстука. Наконец мне удалось заглянуть ему в глаза. Он растерянно моргнул и снова отвел взгляд.

– Расскажите все, что знаете, – я сняла очки, доверительно улыбнулась. «Мне ты можешь рассказать все».

– В тот день Ольга была на работе. Она работала… работает переводчиком в «Интуристе» – Это «работала» мне решительно не понравилось. Но я смолчала, ожидая окончания рассказа. – Ольгина мама забрала старшую дочь из школы, младшую из садика. После работы я заехал за девочками, и мы отправились домой. Ольгу нашли в таком состоянии. Она не реагировала на вопросы. Девочки испугались. Я как мог их успокоил, сказал, что мама устала после работы, уложил спать. Когда состояние Ольги не изменилось и утром, я забил тревогу. Связался с коллегами. Мне порекомендовали ваше отделение. Все-таки класть Ольгу в «психушку»… Ну, вы понимаете…

Я понимала. Кивнула. Долго расспрашивала Виктора про работу, про отношения с женой, про родителей. Любая мелочь могла помочь. Ничего интересного он не сообщил. Среднестатистическая советская семья. Виктор – сирота, воспитывался ныне покойной бабушкой. Окончив инженерный факультет, устроился на завод, вскоре получил комнату в общежитии. Ольга из интеллигентной семьи. Мать – учитель, отец – военный. После иняза работала в «Интурист». Родила девочку. Через два года – вторую. Виктор продвигался по служебной лестнице. Стал начальником цеха. Ему обещали квартиру. Торопил жену с рождением детей. «Ну, чтобы площадь побольше. Вы же понимаете». Я понимала. «Если бы были разнополые, получили бы трехкомнатную». Виктор тяжело вздохнул. Молодая семья с помпой въехала в просторную двухкомнатную квартиру. Ольга сидела в декрете с девочками. Виктор работал. Когда младшая пошла в садик, жена заговорила о том, чтобы выйти на работу. Хотя никакой необходимости работать не было. «Ну, вы понимаете». Он заискивающе улыбнулся. Попросил стакан воды. Пил жадно, большими глотками. Кадык на шее ходил вверх-вниз. Я поймала себя на мысли, что Виктор мне неприятен. На интуитивном уровне. Внешне он был вполне заурядным советским гражданином. Среднего роста, среднего телосложения. Дешевый коричневый костюм сидел мешком, брюки пузырились на коленях. Русые волосы подстрижены под полубокс. Под носом-картошкой свежий порез. «Торопился», – машинально отметила я. Он вообще был суетлив, взгляд постоянно перебегал с предмета на предмет, руки тоже находились в движении – теребили верхнюю пуговицу пиджака, поправляли галстук, приглаживали волосы. Он ерзал на стуле, вытирал потные ладони о брюки.

Я назначила Ольге антидепрессанты. Эффекта – ноль. Виктор забегал через день, садился на кровать, держал руку жены. Я украдкой наблюдала из-за двери. Семен Илларионович попросился в другую палату. «Эта девушка наводит на меня тоску. Такая молодая…» – он закатил глаза. Виктор сидел у кровати жены молча. Странно. Разве не хочется поздороваться с любимым человеком, обнять? Виктору не хотелось. Ритуал занимал не больше десяти минут. Когда выделенное Ольге время подходило к концу, Виктор порывисто поднимался и убегал на работу. Именно что убегал. Несколькими гигантскими прыжками он преодолевал коридор и сбегал по лестнице. Этот человек не умел ходить, как и сидеть.

Спустя несколько недель я попросила Виктора привести девочек. Это была единственная надежда как-то растормошить Ольгу. Малышки трогательно держались за ручки и серьезно смотрели на меня огромными материными глазами. Косички оканчивались гигантскими бантами. Чистая, выглаженная форма, за спинами – ранцы. Девочек забрала Ольгина мать.

– Зять постоянно на работе, куда уж ему, – объяснила женщина в перерывах между рыданьями. – Мы уж с отцом не знаем, что и думать. Как нашей Оленьке помочь.

Отец со скорбным видом стоял рядом со стулом, положив руку на плечо жены.

– Держись, мать, – то и дело ронял он, по-военному скупо и громогласно.

– Одна она у нас. Я долго забеременеть не могла, а потом… не могли поверить своему счастью. Понимаете?

Я понимала. Первая и единственная беременность закончилась выкидышем. Больше забеременеть не удавалось. Диагноз неутешительный – бесплодие. Выдюжила только благодаря поддержке мужа.

– Это все «Интурист» этот проклятый. Если бы не он, – мать Ольги снова зашлась рыданьями.

Я заметила, как побелели костяшки пальцев на руке Ольгиного отца, сжимавшей плечо жены.

Лиза, старшая дочка, серьезно спросила:

– Тетенька, вы вылечите нашу маму?

Я невольно улыбнулась. Соврала с серьезным лицом:

– Обязательно вылечим, Лиза.

Она кивнула. «Если бы я знала, от чего ее лечить, детонька».

Малышки вошли в палату. Я жадно следила за реакцией больной. Хоть что-то, малейшее движение, какая-нибудь эмоция. Ничего. Девочки стояли подле постели матери. Вдруг младшая, Вера, с рыданьями бросилась Ольге на грудь:

– Мама, мамочка, я так тебя люблю.

Лиза тоже зашмыгала носом. Виктор схватил Верочку в охапку, потащил к выходу. Девочка вырывалась, рвалась к матери.

– Больше никаких экспериментов с детьми, – злобно прошипел он, выходя из палаты.

Я тяжело вздохнула. Сердце рвалось на части. Вошла, долго смотрела в безучастное лицо пациентки. «Как же то тебя достучаться, Ольга?»

Спустя месяц я сдалась. Позвонила однокурснику. Известный психиатр, он занимался тяжелыми случаями, защитил докторскую, совмещал преподавание с практикой.

– Сергей, помоги, на тебя вся надежда.

Сергей светил Ольге в глаза фонариком, стучал молоточком по острым коленкам, цокал языком.

– Весьма интересно. Весьма интересно.

Но помочь ничем не смог. «Понаблюдай, со временем все прояснится» – вот его совет. В отделение зачастили научные светила разной степени известности. Разводили руками. Я готова была разрыдаться от бессилия.

– Да что же вы молчите? – в отчаянии воззвала я к Виктору. – Жена пропадает. Вы понимаете, что еще немного – и будет поздно. – Для чего именно поздно я не знала.

Он отвел глаза.

На следующий день пришел сам. Вытащил из внутреннего кармана ученическую тетрадь в зеленой обложке, свернутую в рулон.

– Если это чем-то поможет, – он покраснел, боком протиснулся в дверь.

Я схватила тетрадь, пролистала. Все тридцать шесть страниц исписаны размашистым почерком с сильным наклоном влево. Я впилась в строчки и не смогла оторваться, пока не дочитала до конца. Передо мной развернулась Ольгина жизнь, она словно распахнула передо мной душу. Я взяла на себя смелость сократить повествование, выкинуть не представляющие важности отрывки.

***

Ольга

Я себя помню лет с четырех. Не все, конечно, отдельные фрагменты. Память подобна вспышкам света в темноте, выхватывающим наиболее яркие моменты. Вот мама привела меня в садик, а я с ревом, босиком бегу за ней следом. Ступеньки широкие, с неровной, щербатой поверхностью. Ступням холодно и больно. Но это – ничто по сравнению с перспективой остаться одной, без мамы. Вот свет, слепящий, слишком яркий свет, от него рябит в глазах и становится холодно внутри. Такой недружелюбный свет бывает только в казенных домах. Мне лет семь. Я в больнице. Одна, без мамы. Больница – инфекционная. Медсестра пустила маму завязать мне косички. Я смотрю на свет сквозь пелену слез. Лампа расплывается разноцветными кругами. «Мамочка, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня здесь». Таких вспышек – много, очень много. Но самая яркая – это книги, книги у нашей соседки. В садик я не ходила, «не вылезала из болячек». Мама не вылезала из больничных. Я часто оставалась у соседки – тети Золи. Мы жили в старом, большом доме. У тети Золи была одна большая комната. Ее дочь работала в «Интуристе». В большом шкафу тети Золиной большой комнаты красовалось множество диковинок. Я с любопытством разглядывала маленького коала, державшего крохотными лапками ручку вазы, большого плюшевого медведя с розовым бантом на шее. Но больше всего мне нравились книги – в твердом переплете, с глянцевой бумагой и красочными картинками. Диковинные книги были написаны на диковинном языке. «Вот вырастишь, выучишь английский и прочтешь», – говорила тетя Золя. Я послушно поступила в английскую школу. Книги мне, правда, так и не довелось прочесть. Вскоре наш дом расселили. Мы с тетей Золей оказались в разных районах. Да и старушки вскорости не стало. А ее дочь, Людочка, выскочила замуж за шведа и укатила на родину новоиспеченного немолодого супруга. «Где ты сейчас, Людочка? Как сложилась твоя судьба?» Я… я мечтала быть как Людочка. Мечтала наполнить диковинками шкаф.

Когда я училась в школе, к нам приехала делегация. По одному иностранцу на каждого ученика. Всех быстро расхватали, мне достался высоченный улыбчивый негр. Правда, на двоих с одноклассницей. Мы должны были показать школу и рассказать, как прекрасно детям живется в Советском Союзе. А еще принести угощение и накрыть стол в кабинете директора. Я робела перед иностранным гостем, все заготовленные фразы тотчас вылетели из головы. Выручала одноклассница. Мы проводили гостя до дверей директорского кабинета, которые перед нами негостеприимно захлопнули. Негр вручил нам с одноклассницей подарки – упаковку жвачки мне и статуэтку, изображавшее какое-то здание, ей. Видимо, интурист не рассчитывал, что нас будет двое. О, чудо. Статуэтка меня заворожила. «Давай обменяемся», – предложила я однокласснице. Она смотрела на меня, как на дуру. Как можно обменять жвачку на какую-то статуэтку? Учительница сказала, что это – Колизей. Какое волшебное слово – Колизей. Я с ним не расставалась, на ночь ставила на прикроватную тумбочку, несла в портфеле в школу. Вскоре я знала все, что касалось Древней Греции и Рима. Прочла все мифы, выучила всех героев и богов. «Мама, ты знаешь двенадцать подвигов Геракла?» – спрашивала я. Если бы только увидеть Колизей, хоть одним глазком.

К своей цели я шла упорно. После школы – иняз. После иняза – «Интурист». Шкаф заполнялся диковинками и сувенирами. Стала ли я счастливей? Наверное, нет. Я, как Алиса, заглядывала в маленькую щелочку чужой красивой жизни, но не могла в нее пролезть. К сожалению, у меня не было волшебного эликсира, который помог Алисе попасть внутрь. Передо мной чередой проходили иностранцы. Мне они казались инопланетянами. Другие, свободные, счастливые, беззаботные. Они широко улыбались, жали на прощание руку, делали комплименты. Я улыбалась в ответ, показывала красоты советской столицы и махала ручкой: «Goodbye, красивая жизнь. Goodbye, мечты». Годы шли. Я не хотела, не желала жить сейчас. Я жила будущим. Вот завтра, послезавтра, через неделю все изменится. Но наступало завтра, проходило послезавтра, пролетала неделя – ничего не менялось. Родители переживали. «Доченька, тебе уже двадцать пять». Я гнала от себя эту мысль. Жила словно чужой, позаимствованной у кого-то жизнью. Еще немного и мне вернут мою, счастливую. А эту, опостылевшую, отдадут ее настоящей хозяйке.

Еще в институте я познакомилась с Виктором. Вернее, он со мной познакомился. Подошел ко мне в библиотеке, поинтересовался, к чему готовлюсь, подсел. Виктор учился на инженерном. Стал ухаживать, провожал до дома, дарил цветы. Он был как все. Меня был достоин только принц. Желательно, иностранный. Но принц все не появлялся. Зато Виктор был всегда рядом – ненавязчивый, терпеливый. «Доченька, такой хороший парень. Перспективный. Инженер», – уговаривала мама. «Он не знает двенадцать подвигов Геракла», – отшучивалась я. Мама огорченно качала головой. И я сдалась. Может, стерпится, слюбится, как говорится. Виктор хотел пожениться немедля, я, как могла, оттягивала. Нужно время на подготовку. Виктор ждал. Как всегда. Терпеливый и ненавязчивый. Свадьба – через месяц.

– Олька, какая же ты счастливая, – говорили подруги.

Я вздыхала. Не признавалась даже им. Счастливая? Как же.

А потом… потом появился принц. Красивый, как в сказке.

Нас с коллегой отправили на синхронный перевод. Какой-то иностранец давал в институте лекции на тему окружающей среды. Обычное дело.

Тускло светило солнце, на обочинах неопрятными кучами лежал грязный снег. Но кто обращает внимание на такие мелочи, когда за окном – май? В воздухе витал запах весны. Я надела новые коричневые сапожки на каблуках, купленные на блошином рынке за бешеные деньги. Затянула на талии поясок бежевого плащика. Довольная, покрутилась перед зеркалом, взбила руками волосы.

– Замерзнешь же, – всплеснула руками мама.

Кто обращает внимание на такие мелочи, когда на дворе май? Влезать в толстенное пальто, полностью скрывавшее фигуру? Ну, уж нет. Ни за что.

Мама оказалась права. До метро я почти бежала. Ветер растрепал накрученные на бигуди волосы. Новые сапожки нестерпимо терли. До института я добралась в дурном настроении. На глаза наворачивались слезы.

– Покурим? – грубым голосом спросила коллега.

– Замерзла, – отрезала я, решительно направляясь в зал.

– Ну, как знаешь, я покурю, – обиженно бросила Светка.

Я еле доковыляла до туалета, как смогла, поправила остатки испорченной прически, вытерла мокрые от слез щеки. Хромая, вошла в зал. За кафедрой копошился мужчина, раскладывал листки, заглядывал в блокнот. Я поздоровалась. Мужчина поднял голову, приветливо улыбнулся. «Молодой, симпатичный», – отметила я. Прошла на свое место за столом, тяжело опустилась на стул, расстегнула новые сапоги. Зал постепенно наполнялся людьми. В основном женщины за… Подтянулась Светка, дыша сигаретным дымом. Я брезгливо отвернулась.

– Hello, my name is Ben. I…

Произошло чудо. Бен, словно волшебник, раздвинул границы зала. Он говорил и говорил. Неважно о чем. Это было вторично. Его шарм и энтузиазм буквально воспламенили зал. Раскрасневшиеся тетки подались вперед, смеялись каждой шутке, не сводя с оратора блестевших глаз. В воздухе вспыхивали искры. Меня словно заворожили. Бен был высок, строен. Идеально сидевший костюм из тонкой шерсти подчеркивал прекрасную фигуру. Светлые волосы чуть длиннее, чем принято в Советском Союзе, касались воротника белоснежной рубашки. Мужественное лицо с волевым подбородком, широкие прямые брови, тонкий нос. Так, должно быть, выглядели его предки, викинги. Мне хотелось, чтобы наши дети были на него похожи. Что я говорю? Я его совсем не знаю. Перерыв. Я сняла наушники, отключила микрофон, прижала ладони к горевшим щекам.

– Вот это мужик. Мне б такого, хоть на одну ночь, – хрипло засмеялась Светка. Меня передернуло. Даже представить страшно. Бен в постели с этой мымрой. Бррррр… – Покурим? – предложила Светка.

Я покачала головой. Зал опустел. Тетки, как загипнотизированные, двинулись вслед за Беном. Я схватилась за стакан, сделала несколько больших глотков. Руки мелко дрожали. Да что же это такое? Наваждение? Морок? После перерыва мне нужно было переводить. Переводить для него. Вопросы из зала. При одной мысли, что он слушает мой голос, меня бросило в жар. Я ерзала на стуле, как на раскаленных углях. Он, как назло, сел недалеко от нас. До меня доносился запах его парфюма. Я разглядывала светлый завиток на шее, мечтая коснуться его губами. Лекция окончена. Золушке пора домой. Я со скрипом натянула хрустальные… коричневые сапоги. Стиснула зубы, старалась не хромать.