Дрозды: Белая Валькирия

Хотиненко был здоровенный мужик высокого роста с бычьей шеей и пудовыми клаками. На нем была красная рубаха косоворотка, синие штаны и сапоги со шпорами. На поясе роскошная кобура с маузером4, на боку конвойская шашка5 с серебром.

– Офицера споймали, батька. Как ты приказывал, доставили до тебя.

– Офицера? Снова прапорщика? Мне полковник надобен! Сколь раз говорить тебе, Семка!

– Он и говорит, что полковник, – доложил мужик.

– Чего?

– Они говорят, что они и есть полковник. Токмо, какого полка я запамятовал. Не суди строго батька.

– А ну давай его сюды! – приказал Хотиненко.

Лабунского втолкнули в горницу. Атаман сразу скривился при виде совсем молодого человека.

– Какой это полковник? Это пацан-прапорщик. Полковник! Нежто я полковников не видал? Кто таков? Отвечай!

– Подполковник его императорского величества лейб-гвардии уланского полка барон фон дер Лауниц.

– Вон как? А сколь тебе лет барон?

– Мне 32 года, – солгал Лабунский которому было 27 лет. – Но я молодо выгляжу.

– И ты полковник?

– На войне был ротмистром, но в 1917 году в январе перед отречением государя императора произведен в подполковники.

– Ишь ты! Складно звонишь. Стало быть, в коннице служил?

– В кавалерии. В его императорского величества лейб-гвардии уланском полку! – Лабунский помнил наставления капитана Васильева.

– А коли так, то и саблей владеешь?

– Владею немного, – скромно сказал Лабунский.

– Еще раз спрошу тебя, офицер. Ты только подумай перед тем, как ответить. А то опосля хода назад не будет. Шашкой владеешь?

– Да.

– А коли проверим?

– Я готов.

Хотиненко любил эту забаву. Он выступал перед своими казаками в роли гладиатора. И не одного уже противника зарубил в таких схватках.

– Мы ныне проверим тебя, подполковник. Коли выстоишь против меня на шашках, то может и прощу тебя. И даже царю представлю. А коли слабину дашь – разрублю от башки до пупа! Понял ли?

– А чего тут понимать. Я готов. Сколько еще раз повторять можно? Готов я!

Хотиненко сорвал себя шапку и снял пояс с маузером. Затем обнажил шашку.

– Языком болтать мастер! Посмотрим, каков в деле будешь, офицер. Семка! Шашку ему!

Лабунскому сунули в руку казацкую шашку и вытолкали во двор. Там уже собрались зрители. Они, увидев фигуру офицера, сразу сделали вывод, что схватка не будет долгой.

– Энтого батька враз зарубит!

– Точно! В прошлый раз охвицер поздоровее был…

***

Петр Лабунский был привычен именно к шашке.

Шашка – холодное оружие со слабо изогнутым клинком и эфесом без гарды кавказского типа. По своему строению она ближе к ножу, чем к сабле. У неё нет выраженного острия, кривизна клинка гораздо меньше. Это наступательное оружие, которым наносят рубящие удары, от которых сложно закрыться или увернуться.

Хотиненко владел всего парой простых действенных ударов. Так учили новобранцев в Астраханском полку. В строевом уставе кавалерии были указаны всего три удара и четыре укола шашкой. Ко времени первой мировой войны сабельные схватки на войне стали редкостью. Клинки требовались в кавалерии, дабы рубить бегущую пехоту противника. Боевое фехтование навсегда уходило в прошлое.

Атаман надеялся на свою бычью силу. Поручик совершенно не опасался противника, ибо повидал за войну таких громил немало.

Хотиненко сразу набросился на офицера, рубя направо. Тот легко ушел от атаки и сам нанес удар вниз направо. Хотиненко отбил его и снова атаковал. На этот раз Лабунский просто увернулся. Клинок атамана рассек воздух. Еще удин удар и снова сталь прорезала пустоту.

Атаман стал сердиться. Лабунский понял, что нельзя уронить его авторитет в глазах подчиненных и потому отбросил от себя свое оружие. Он стал только защищаться изворачиваясь. С шашкой у него было с десяток возможностей ранить противника.

– А ведь благородие дело знает! – сказал атаман и вогнал клинок конвойской шашки в землю. – Не обманул. Коли и на коне сидишь не как собака на заборе то я готов тебе поверить, офицер!

Лабунский, бывший одним из лучших наездников в полку, продемонстрировал свое мастерство…

***

Хотиненко позвал его в дом, приказал накрыть стол и подать самогону.

– Садись сюда, благородие. Не побрезгуй мужицким угощением.

Лабунский сел и выпил стакан крепкого самогона.

– Молодец. Я здешний атаман. В селе Глинское все мне подчиняются. У меня здесь цельный конный полк. Веришь? Полк вольных казаков. Вот так!

– Верю, – ответил Лабунский.

– А ты чего по степи шатаешься, коли такой хороший казак?

– Остался без дела. Хотел было за границу махнуть, но карманы пусты. А ныне твои хлопцы последнее забрали.

– Ты не думай, благородие. Все, что мои хлопцы у тебя отобрали, верну.

– Да и было у меня не много, атаман.

– Все одно вернём. Сапоги то с тебя мои сняли?

– Твои, атаман.

– Эй, там! – Хотиненко стукнул мощным кулаком по столу.– Семка! Собачий сын! Семка!

– Здеся я, батька.

– Ты сапоги с благородия содрал?

– Ивашка Косой.

– Пусть возвернет! Немедля!

– Как скажешь, атаман, но только…

– Я сказал, немедля возвернуть! – Хотиненко еще раз бухнул рукой по столу.

Через минуту Лабунский уже снова был в своих сапогах.

– Не хочешь ли поступить в мой полк, благородие? У меня нужда в тех, кто дело сабельного боя знает. Кто в отряде-то? Мужики лапотники. Даром что казаками назвались. Чего разумеют? А научить некому. Я те жалование положу и царю представлю. Смекаешь? – спросил Хотиненко.

– Царю? – Лабунский изобразил удивление.

– А ты не знаешь? У нас теперя свой царь имеется. Не хужее чем у вас в Питенбурхе. Царь наш Иван Глинский и всея реки Ворскла. Ныне его ставка в Котылызе. Городок такой. Слышал ли?

– Слыхал, атаман, про городок.

– И в державе нашей помимо моего села Глинское ещё Опошня, Будище, Диканка, Рублевка. Казна у нас имеется. У царя червонных золотых царской чеканки с десять тыщ будет! Во как!

– А у меня ветер в карманах, атаман. Чего не послужить, коли не поскупишься.

– Ай, молодец, благородие! Ты парень не промах. Сразу видать. Выпьем еще по одной…

***

Котылыза.

Ставка «царя».

Июль 1919 год.

В столице новоявленного царства городке Котылыза царь поселился недавно. Сказали ему, что негоже царю в деревне жительство иметь. Вот и перебрался он в помещичий дом в городе. Ныне его называли царским дворцом. Туда нагнали баб и молодых парней, дабы прислуживали государю, как «столицах положено».

Иван Гордиенко, царь Иван Глинский и всея правобережной Ворсклы, поругался с царицей Степанидой Павловной, которая закатила ему сцену ревности.

– Венчанная я! – орала она. – Сам же говорил, что я царица! А ныне что? Другую нашел?

Гордиенко был по виду мужик мужиком. Густая борода, яркая рубаха, пиджак с перекинутой орденской генеральской кавалерской лентой, хорошо начищенные сапоги. Хозяйство его всегда было крепким. Своих работников он сытно кормил и не обижал. Потому они первыми и стали защищать его добро как свое собственное.

И поначалу его желание защитить крестьян от грабежей было делом благим. Но создав достаточно сильное вооруженное формирование, он загордился. Ведь к нему потянулись люди со всей округи, падали на колени, протягивали руки и молили «Защити!»

– Коли я людей защитил и их имущество сберег, то стало быть, я благодетель мужицкий? Так отчего царем не стать? Я царь мужицкий!

Вечно пьяный поп из церкви в Опошне отец Афанасий, мнение мужицкого вожака поддержал и торжественно короновал его в своей церкви, использовав вместо короны свадебный венец.

Новый царь, которого мужики из местных деревень были готовы носить на руках, ибо он спасал их от грабежей и реквизиций, подумал, что старая его женка совсем ему ныне не походит. Упросил попа Афанасия развести его и женился на грамотной учительше Степаниде из той же Опошни.

Степанида быстро привыкла кататься с «царем» в повозке. Ей понравилось, что все величали её «государыня Степанида Павловна» и кланялись ей до земли.

И вот его атаман-полковник Хотиненко притащил новую женщину в военной гимнастерке. «Царю» понравилось, что она баронесса и дочь генерала.

– Ты пойми, Степанида! – внушал Иван Гордиенко своей «царице». – Уразумей, на то ты и грамотная. Детишков учила. Я ныне не простой мужик! Я ныне царь! А царю какая жена надобна? Смекай! Царю надобно али баронессу али княгиню какую. А тут и баронесса. И иностранка. Для дела сие надобно, Степанида. Потому приняли МЫ решение с тобой развестись. Государственное дело! Вникай!

– Не мила, стало быть, стала? – в голос завыла Степанида.

– Дак нежто такие царицы-то как ты бывают? Вот полюбовницей тебя и оставить можно. Баронесса то она худая больно. Кожа да кости. Только и шику что баронесса. А как баба то не сгодится вовсе. Так что при мне останешься!

– Вот! – Степанида сунула дулю «царю» под самый нос.

Царь с размаху стеганул жену плеткой по спине. Затем приказал начальнику царского конвоя Сидорке упрятать бывшую царицу в холодную.

– Пусть посидит, пусть мозги проветрит!

***

Гордиенко приказал привести к себе пленную баронессу. Она оставалась в военной форме, только ремень и портупею у неё забрали, да шпоры с сапог свинтили. Мало ли что.

– Садись, – приказал Гордиенко. – В ногах правды нет.

Баронесса села.

– Не дело для бабы в армии служить. Чего тебе по степи на коне скакать? Для того мужиков в Расее достаточно.

Баронесса ничего не ответила царю. Для неё наличие этого царства было какой-то жуткой комедией.

– Знаешь, чего я задумал-то?

Она в ответ покачала головой.

– Жениться хочу на тебе. Оно конечно, баба ты не видная. Волосы коротко остригла. Коса где твоя девичья? Ты ведь девка покеда? У девки коса должна быть. А то, что это за девка без волос? Хотя коли ты среди мужиков то сколь времени, то поди и не девка уже? Но, как мне сказали, ты баронесса.

– Мой отец генерал барон фон Виллов. Следовательно, этой мой титул.

– Чего сказала то?

– Я баронесса. Раз мой отец был барон.

– Вот! – Гордиенко поднял руку. – Вот что в тебе есть! А мне, по нонешнему моему положению, такая женка и надобна. Я царь и мне царица нужна.

– Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?