Дом чудес

— Верно, нет... Господи, как я в ту весну намучилась,  злому врагу не пожелаю. Послал мне господь в наказание  муки адовы. Да еще в придачу: в жизни у меня  голова не болела, а тут — прямо раскалывается. Ну скажи  на милость, у меня — и голова болит! Одно спасибо,  так, бывало, прихватит, что и тоску заглушит...  

— Э-э, ее не заглушишь. Она, как зуб, и тянет, и дергает,  а надо терпеть, пока свое не отболит, не онемеет.  А пройдет время — вроде ничего и не было.  

— Как же ничего! На мою долю теперь до самой  смерти хватит. А все через девчонку вышло, через Софи.  Поденщица у нас была, миссис Эллис, придет и дочку  с собой приводит. Худущая, глазастая, локти торчат, в брюхе пусто — я все ее подкормить норовила. Вообще  я ее особо не замечала, а уж когда с Гарри так обернулось  — и подавно. А она по мне просто с ума сходила —  знаешь, у девочек так бывает, когда у них начинается.  Знай ластится, а прогнать духу не хватает... Вот  раз как-то — зима уж на исходе была — присылает  ее мать к нам попросить, что от обеда осталось. Заходит  она в кухню, а у меня как раз голова страшно  болела — в глазах темно, передником лоб закрутила и  сижу. Цыкнула я на нее, а она: «Подумаешь, голова  болит. Да я вас мигом вылечу». Я кричу: «Отойди от  меня!», потому что терпеть не могу, когда мне виски растирают.  «Не бойтесь, говорит, не трону я вас», — и за  дверь. И что ты думаешь, десяти минут не прошло, отпустило  меня, как рукой сняло. Ну, я обратно за работу  взялась. Смотрю, входит моя Софи и сразу на кресло забирается,  тихохонько, как мышка. Глазенки провалились,  лицо перекошенное. «Что за напасть, спрашиваю, что  стряслось?» — «Ничего, отвечает, просто теперь она у меня  заместо вас болит». Я не поняла: «Кто болит?» — «Да  голова. Я вашу болезнь на себя перевела», — а голосок  хриплый, губы пересохли. «Глупости, говорю, голова у  меня сама прошла, пока ты бегала. Лежи спокойно, я  тебе чайку заварю». — «Мне, отвечает, легче не будет. Подождать  нужно, пока ваше время не выйдет. Долго у вас  голова не проходит?» — «Хватит ерунду молоть, говорю,  а то сейчас доктора позову». Думаю, уж не корь ли у нее  начинается. А она мне: «Ах, миссис Эшкрофт, до чего ж  я вас люблю!» — и ручонки свои худые ко мне тянет. Растаяла  я, взяла ее на руки, приголубила. «А у вас взаправду  все прошло?» — спрашивает. «Взаправду, взаправду,  отвечаю, и коли это ты для меня постаралась, большое  тебе спасибо». — «Конечно, я, — шепчет и щекой о мою  щеку трется. — Я одна этот секрет и знаю, больше никто! » И рассказывает, что бегала за меня просить, в этот  самый Дом Чудес... 

 — Куда, куда? — встрепенулась миссис Фетли. 

 — В Дом Чудес. Нет, ты не думай, я тогда тоже ни  о чем таком не слыхивала. Да и у нее сперва толком ничего  не поняла. Потом уж сообразила, что к чему, а вышло  оно вот как. Стоит себе где-то дом пустой, без жильцов,  долго стоит, и заводится в нем... ну, нечистая сила,  чудеса разные творит. Стало быть, это уже не простой  дом, а Дом Чудес. Ей это девчонка знакомая по секрету  рассказала — вместе у конюшен играли, где мой Гарри  работал.  А девчонка эта, говорит, только зимой в Лондоне  живет, а летом не то с табором, не то с караваном  кочует. Цыганка, видать. 

 — Да-а! Спору нет, цыгане много чего знают. Только  про дома такие я первый раз слышу, а уж, слава богу,  наслушалась на своем веку страстей всяких. 

 — Ну и вот, один Дом Чудес как раз рядом с нами  оказался, на Уэдлоуз-роуд, третья или четвертая улица,  как в зеленную лавку идти. Всего-то и надо, что у входа  позвонить и сказать свое желание в щелку для писем.  Я спрашиваю: «Ну и что, выполняют желания твои колдуны? » А она мне на это: «Какие колдуны!? Откуда ж им  в Доме Чудес взяться? Там одна только Мора живет!»  

— Господи спаси и помилуй! Слово-то какое жуткое!  И где она только его подцепила? — ужаснулась миссис  Фетли: Морами в народе называют призраки мертвых  или, еще того хуже, живых людей.  

— Так ей цыганка сказала. И знаешь, от всех этих  разговоров стало мне как-то не по себе, да и она, смотрю,  съежилась вся, притихла. Прижала я ее к груди и говорю:  «Я вижу, ты мне хотела помочь, умница моя. Но  что ж ты для себя ничего хорошего не попросила?» —  «Не положено, отвечает. В Доме Чудес можно только  от других беду отвести, на себя ее взять. У мамы тоже  бывает голова болит — я ее сколько раз выручала, если  она со мной по-хорошему. А сегодня, видите, я и вам  пригодилась. Ах, как я вас люблю, как люблю, миссис  Эшкрофт...» И давай ко мне лезть со своими нежностями.  А у меня на голове волосы чуть не дыбом стоят.  Спрашиваю у нее, а какая она из себя, эта Мора. «Не  знаю, говорит, не видела, только шаги слышала, когда  она к дверям подходит. Загадаешь ей желание и назад ». — «Значит, говорю, она дверь не открывает?» —  «Нет, она с той стороны стоит и подхихикивает. Тут и  надо сказать: «По моему хотенью, по твоему веленью,  перейди беда с кого люблю на меня». И чего просишь,  обязательно исполнится». Больше я ее расспросами не  донимала — жар у нее был, озноб сильный. Долго я с ней  возилась, жалела, ласкала. Потом пришло время лампы  зажигать. Зажгли, она еще полежала немного, и тут  вскорости ей полегчало, голова прошла — уж у нее ли,  у меня ли, не знаю. Слезла она на пол и давай с кошкой  играть.    

— Подумать только! — воскликнула миссис Фетли. —  А ты... Ты с ней туда ходила?  

— Нет, она меня звала, да я не пошла. Ребенок есть  ребенок. 

 — Ну, а потом что?  

— Потом я больше в кухне не оставалась, когда мне  плохо было, а в комнате отлеживалась. Но в память мне  этот случай крепко запал.  

— Еще бы! А больше ты у ней ничего не выведала?  

— Ничего. Она ведь только то и знала, что ей цыганка  сказала. Верила просто, что помогает... Этот разговор  у нас в мае был, а тут и лето подоспело: жарища,  ветер по мостовым конский навоз пересохший носит, не  ступить, вонь страшная... Нынче, слава богу, такого  не бывает. Промучилась я в Лондоне до осени, только  перед самой уборкой хмеля отпуск получила. Собралась  и опять сюда приехала, к Бесси в гости. Она все  удивлялась, что это я такая тощая и под глазами мешки.  

— А его видела? 

Миссис Эшкрофт кивнула:  

— На четвертый, нет, вру, на пятый день. Как раз  среда была. Я еще раньше от его мамаши узнала, что  он снова в Смолдине работает, — прямо на улице к ней  подошла, да и спросила. Правда, особо разговориться ей  Бесси не дала — ты ж ее знаешь, тарахтит без умолку, не  перебить. Так вот, а в ту среду пошла я погулять, и племяшка  за мной увязалась, за юбку держится. Только мы  гостиницу Чентера обогнули, вдруг спиной чувствую —  Гарри идет. А походка какая-то другая, не прежняя.  Сильно же, думаю, он переменился. Я шаг сбавила, слышу  — и он сбавляет. Остановилась я тогда, будто на ребенке  кофту поправить, чтоб ему меня обогнать пришлось.  Ну, поравнялся он со мной, куда деваться-то,  сказал только: «Добрый вечер», — и дальше побрел, еле  ноги переставляет.  

— Выпивши, что ли, был?  

— Да какое там! Жалкий весь, иссохший, одежда  мешком висит, шея и то мела белей. Уж не знаю, как  сдержалась, не окликнула, как вдогонку не бросилась, не  обняла. Застыла на месте, аж поперхнулась. Так до вечера  и помалкивала. Вернулась домой, мы с Бесси детей  уложили, поужинали, и тут я у ней спрашиваю: «Что это  у вас Гарри Моклер сам не свой?» А она мне рассказывает, что он в больнице два месяца пролежал — ногу лопатой  поранил, когда в Смолдине старый пруд расчищали.  Ну, а с грязью зараза попала, нога вздулась, а потом  и по всему телу порча пошла. Всего-то две недели, как  выписался и на работу вышел — в Смолдине возчиком.  Доктор прямо сказал: дольше первых морозов ему не  протянуть. А мамаша его всем рассказывает, что он уже  и есть перестал, и по ночам не спит. Пот с него ручьем  льет, даже когда лежит непокрытый и в комнате не жарко.  А по утрам харкает страшно. «Жалко парня, говорю.  Ну ничего, пойдет па уборку хмеля — может, полегчает».  А сама пододвинулась к свету, нитку послюнила и спокойненько  так ее в иглу и вдела — даже бровью не повела.  Зато ночью в бане заперлась (мне там стелили) и  вся, ну прямо вся изревелась. Ты-то знаешь, из меня слезу  выжать трудно — ведь при мне была, когда рожала  я.  

— Это верно, — согласилась миссис Фетли. — Да что  рожать? Боль одна, и все тут.  

— Ну, утром встала я с петухами, глаза холодным  чаем умыла, так отекли. А под вечер пошла на кладбище,  мужу на могилу цветы положить, для приличия, и по  дороге встречается мне Гарри — как раз у того места, где  сейчас военный памятник. Он с конюшни домой шел,  прямо лицом к лицу столкнулись, и уж тут хочешь не хочешь  — признаваться надо. Оглядела его с головы до ног  и говорю негромко так: «Гарри, поедем обратно в Лондон.  Отдохнуть бы тебе». — «Не могу, отвечает, нечем  мне с тобой будет расплатиться». — «Да не нужно мне от  тебя ничего, говорю. Вот как бог свят, ничего у тебя не  прошу. Только поедем, покажешься там доктору». Взглянул  он на меня так тяжело-тяжело. «Поздно, говорит.  Пару месяцев еще протяну, и конец». — «Гарри, говорю,  милый ты мой!» — и молчу, все слова в горле застряли.  А он мне: «Спасибо, Грейс» (а своей милою не называет),  и пошел дальше, к дому, а мамаша его — чтоб ей на том  свете гореть! — еще с порога его высматривала и, как  вошел, сразу дверь захлопнула.   

Миссис Фетли потянулась было к подруге, чтобы погладить  ее по руке, но та молча отстранилась.  

— Пошла я дальше, несу цветы и вспоминаю, как  муж мой меня тогда предупреждал. Значит, думаю, и  вправду ему перед смертью все видно было, коли так оно и вышло, как говорил. А уже на кладбище, как стала банку  с цветами на могилу пристраивать, тут меня и ударило:  ведь могу я ему помочь, могу, есть один способ.  Доктор то ли поможет, то ли нет, а я — почему не попробовать?  Сказано — сделано. Как раз на другое утро из  Лондона счет от зеленщика пришел — деньги на это мне  миссис Маршалл оставила. Только сестре не так объясняю:  мол, меня срочно в Лондон вызывают, дом отпирать.  Сразу и поехала, дневным поездом.  

— Поехала, не побоялась? Неужели не страшно  было?  

— А чего мне бояться? Меня впереди что ждало?  Один только позор мой да гнев божий. Гарри не вернешь  — как, ну как его вернуть! А жар не проходит, сердце  огнем горит. Одно только и оставалось — дотла сгореть.   

— Ах ты господи, — сказала миссис Фетли и снова потянулась  к миссис Эшкрофт, которая на этот раз не стала  убирать руку.  

— А как поняла я, что знаю, чем ему помочь, так на  душе и полегчало. Пошла в зеленную лавку, заплатила  по счету, получила расписку, спрятала ее в ридикюль, забежала  к миссис Эллис, поденщице нашей, ключи взяла  и дом открыла. Перво-наперво постелила себе постель —  как вернусь, думаю, сразу лягу (было б с кем — так не  с кем!). Потом чайник вскипятила и сижу в кухне — думаю.  Когда поднялась, уже смеркаться начало. Духота  была — ужас! Оделась, вышла, квиток из сумочки достала  и в руках держу — будто адрес у меня там записан.  Повернула на Уэдлоуз-роуд, нашла нужный дом, номер  четырнадцать, небольшой такой (там на одной стороне  все дома одинаковые, десятка два-три, и перед каждым  садик огороженный), кухня вровень с землей, а вход повыше,  по ступенькам надо подняться. Краска на дверях  вся облупленная — сразу видно, давно бесхозный стоит.  А кругом — ни души, одни кошки бегают. И жара, жара,  просто сил нет! Я, как ни в чем не бывало, прохожу в калитку,  поднялась наверх, дернула звонок. Зазвенел он, да  гулко так: ясное дело, в доме пусто. Только отзвонил,  слышу — внизу, в кухне, будто стул отодвигают. Потом  слышу — шаги по лесенке зашаркали, будто полная женщина  в шлепанцах открывать идет. Вот уже в прихожей  шаги — половицы под ногами скрипнули. Вот уже к самой двери подошла, затаилась. Нагнулась я тогда и в  щель для писем говорю: «Что дурное Гарри Моклеру, милому  моему, уготовано, все на себя беру, по своему хотению ». Тут слышу — эта, за дверью-то, как выдохнула.  Будто ждала — не дышала, а потом дух перевела.  

— И ничего тебе не сказала?  

— Ничего. Выдохнула так шумно: «Фу-ух...» — и назад  зашаркала. Слышу — обратно в кухню спустилась,  снова стул придвигает. 

 — А ты все время так у двери и стояла? 

Миссис Эшкрофт кивнула. 

 — Постояла немного и пошла, а прохожий какой-то  спрашивает: «Не знаете разве, что тут никто не живет? » — «Нет, не знаю, говорю, мне этот адрес дали —  ошиблись, наверно». Доплелась я до дому и сразу в  постель: совсем без сил была. А жара невыносимая,  сон гонит: вздремну малость — встану, из угла в угол  похожу и снова прилягу. Так до рассвета и промаялась.  А как стало светать, пошла я в кухню чайник ставить  и ногу себе зашибла, над самой лодыжкой. На старый  вертел налетела: его миссис Эллис, когда последний  раз убиралась, забыла на место в угол поставить.  А потом... Потом стала дожидаться, когда хозяева приедут.   

— В пустом-то доме? — с ужасом в голосе перебила  миссис Фетли. — Мало тебе одного пустого дома  было!  

— Да ведь и миссис Эллис, и Софи каждый день  забегали. Мы втроем опять в доме чистоту навели, все  вылизали. Уж чего-чего, а по хозяйству дела всегда  найдутся. Так вот всю осень и зиму я в Лондоне и прожила.   

— Неужели беду на себя не накликала? И ничего не  случилось?  

— Ничего, — улыбнулась миссис Эшкрофт. — Тогда  еще ничего. А в конце ноября посылаю я Бесси десять  шиллингов.  

— Ты всегда была готова последнее отдать, — вставила  миссис Фетли.  

— И в ответ приходит письмо — ради него-то я и старалась.  Узнаю, что уборка хмеля ему на пользу пошла,  совсем поправился, что был он на уборке полтора месяца,  а теперь снова возчиком в Смолдине работает. Так ли, сяк ли — выздоровел и ладно. Только счастья мне за десять  шиллингов не прибавилось: теперь меня другое гложет.  Ведь умри он, так бы моим и остался... А нынче,  того и гляди, другую заведет. Как подумаю об этом, прямо  места себе не нахожу. А весной еще одна напасть  прибавилась: открылся у меня на ноге, как раз где ботинок  кончается, чирей мерзкий и никак не заживает, хоть  ты тресни. Посмотрю на него — прямо мутит, ведь я телом  очень чистая. Меня лопатой на куски разруби, так  мигом все срастется, затянется! Тут миссис Маршалл ко  мне доктора своего подослала. Отругал он меня: мол,  надо было сразу к нему идти, а то сколько месяцев я  с этим проходила, да еще крашеными чулками ногу терла.  И нельзя, говорит, так много работать стоя. Нарыв-то  у меня прямо над веной выскочил, а она и так сильно  натруженная. «Теперь, говорит, он у вас долго не рассосется.  Не вдруг заболело, не вдруг пройдет. Ноге покой  нужен, повыше вверх ее держите. И не давайте свищу  раньше времени затягиваться. Вон ведь нога у вас какая  красивая!» И мокрую повязку наложил.  

— Правильно, — твердо сказала миссис Фетли. —  Мокрое только мокрым и лечат. Оно всю дрянь вытягивает,  как фитиль в лампе...  

— Вот-вот. Стала миссис Маршалл за мной следить,  все присаживаться заставляла, и скоро нога почти совсем  прошла. Но они меня все равно к Бесси отправили,  долечиваться, а то ведь я не из таких, чтоб особенно рассиживаться,  когда стоять требуется. Помнишь? Ты тогда  уже здесь жила.  

— Верно. Но у меня и в мыслях не было!  

— Значит, не зря я скрывалась, — улыбнулась миссис  Эшкрофт. — Пару раз видела я Гарри на улице. Поздоровел  он, пополнел, окреп. Потом вдруг пропал куда-то, и  узнаю я от его мамаши, что у него лошадь взбрыкнула и  угодила ему в бок. Слег  он, жалуется, что болит. Тут  Бесси ей возьми да и скажи: «Жаль, не женат ваш сынок,  а то б жена за ним ходила». Старуха как на нее накинется:  «Да мой сын, говорит, на женщин и глядеть не  хочет. И я за ним, покуда жива, пригляжу получше любой  другой. Уж я для него своих рук не пожалею!» Тут  я поняла, что она его стеречь будет не хуже цепной собаки,  и костей просить не станет.  

Миссис Фетли тихонько засмеялась.

— Тот д е н ь , — снова заговорила миссис Эшкрофт, — весь на ногах провела — доктора караулила, как он входил  да выходил. Думали, ребро задето. Из-за этого у  меня нарыв снова открылся, гной течет, сочится. А на  следующее утро узнаю — ребра все целехонькие, и ночь  он спокойно провел. Как услыхала я об этом, так себе и  говорю: «Может, это случайно так вышло. Подожду-ка  неделю, буду нарочно ногу бередить. Посмотрим, что получится ». Сначала болей у меня не было, только слабость  большая. А у него еще одна ночь спокойно прошла. Значит,  думаю, надо продолжать, а поверить пока боюсь.  И вот в субботу гляжу — появляется он, с лица и не скажешь,  что хворал. Тут я чуть на колени не бросилась —  хорошо, Бесси дома не было. «Ага, думаю, попался, дорогуша,  не уйдешь. Мой ты теперь, до конца дней мой, хоть  и не узнать тебе про это». «Господи, говорю, пошли мне  ради него жизнь долгую!» Вот тогда злоба моя во мне и  утихла.  

— Насовсем? — поинтересовалась миссис Фетли.   — Ну не то чтобы насовсем, всякое бывает. Да только  теперь я знаю, наверное знаю, что он без меня не может.  Стала я свою ногу приучать, чтоб по команде болела.  И надо же — приучила. Прикажу — заболит, прикажу —  пройдет. И знаешь, Лиз, как странно: сперва я сама, только  болячка затянется, бередить ее начинала. Боялась,  не случилось ли с Гарри чего без меня. А потом смекнула  — знак это мне такой, что все, мол, в порядке, можно  не тревожиться. И уж больше не самовольничала.  

— И долго эти передышки длились? — полюбопытствовала  миссис Фетли.  

— Как когда. Раза два почти по году были: все подживет,  засохнет, только под корочкой ранка малюсенькая,  чуть сочится. Потом вдруг, ни с того ни с сего, гноиться  начнет. Значит, предупреждение это мне. Тут уж  ничего не поделаешь — надо терпеть. Да только кто за  меня работать будет! Вот и работаю; а совсем невмоготу  станет — начинаю ногу щадить, на стул вытягивать, она  понемногу и стихнет. А болело как-то особенно — сразу  чувствую, что с ним неладно. Ну, я тогда Бесси немного  деньжат отошлю или детишкам гостинец — узнать, что  с ним. И каждый раз что-нибудь да было! Вот так он и  живет, не догадывается, что без меня давно бы пропал.  Ведь сколько лет уже так, сколько лет!

— А тебе за это какая награда? — почти простонала  миссис Фетли. — Видела хоть его?  

— Видела пару раз, когда в отпуск приезжала. А как  сюда совсем перебралась, то и почаще. Да только он ни  на кого не глядит — и меня не замечает, и других тоже,  одну мамашу свою признает. Уж я за ним следила, глаз  не спускала. А про нее и говорить нечего: нет, так никого  и не завел.  

— И ведь сколько лет уже так, сколько лет, — повторила  миссис Фетли. — А где он сейчас-то?  

— С возчиков он давно ушел. Устроился хорошо — он  тебе и тракторист, и шофер сразу. Когда на поле пашет,  а когда и грузы перегоняет. Даже в Уэльсе, говорят, был!  Мать свою навещает, не забывает, а я его месяцами не  вижу. Да так оно и лучше! Работа такая, что на одном  месте долго не сидит.  

— Ну а если, примерно, все-таки... женился бы он? 

Миссис Эшкрофт резко втянула воздух сквозь сжатые,  все еще красивые и ровные зубы:

  — Такого испытания мне пока господь не послал.  Думаю, что и не пошлет — неужто муки мои не зачтутся?   

— Зачтутся, дорогая. Непременно зачтутся.   — Иногда ведь ох как болит. Вот сестра придет —  посмотришь сама. Она-то думает, я не знаю, что хуже  некуда...   Миссис Фетли поняла. Людям редко достает мужества  произнести вслух слово «рак». Такова уж природа человеческая.   

— Может, у тебя еще что другое? 

 — Какое там другое! Не зря ведь старый Маршалл  меня в кабинет вызывал и целую речь держал насчет  моей верной службы. Само собой, я к ним временно много  раз нанималась, но только пенсию никак не заработала.  А они мне пожизненное содержание определили. Я сразу  поняла, к чему это. Три года назад и поняла.  

— Ну и что? Брось-ка ты!  

— Ты что, не понимаешь? Ну сама рассуди, кто станет  платить пятнадцать шиллингов в неделю человеку,  коли он еще лет двадцать проживет?! 

 — Это ошибка, ошибка! — упорно повторяла миссис  Фетли.  

— Тут ошибки быть не может, когда края все торчком  поднялись, наподобие воротника. Сама увидишь. И у Доры Уиквуд так было, под мышкой, — я ж сама ее обмывала.  

 Миссис Фетли ненадолго задумалась и затем склонила  голову перед неизбежностью.  

— Как по-твоему, дорогая, сколько тебе еще осталось?   

— Не вдруг заболела, не вдруг и помру. Только если  до следующей осени не свидимся, тогда, значит, прощай.  

 — Не знаю, как я смогу к тебе еще выбраться. Разве  собаку взять. Детей-то съездить не попросишь, беспокойство  им... Ведь я слепну, Грейс, слепну!  

— Так вот почему ты лоскутки свои только с места  на место перекладывала. Никак я в толк взять не могла...  Но муки зачтутся, правда ведь? И Гарри от меня  не уйдет? Хоть ты скажи, не может же быть, чтоб все  впустую...

  — Зачтутся твои муки, зачтутся. За все тебе воздастся.   

— Да мне ничего больше не нужно — только то, за  что болью заплачено. 

 — Так и будет, как просишь, так и будет.

  В дверь постучали. 

 — Это сестра, — сказала миссис Эшкрофт. — Рановато  что-то сегодня. Открой ей.

  Энергичной, быстрой походкой в комнату вошла молодая  женщина. В руке она держала чемоданчик, и в нем  громко звякали все ее склянки.  

— Добрый вечер, миссис Эшкрофт, — начала она . —  Я к вам сегодня пораньше заскочила, хочу на танцы поспеть.  Вы не возражаете?  

— Да что вы, милочка. Я уж свое оттанцевала. —  Даже голос миссис Эшкрофт сразу переменился: это снова  была столичная кухарка, сдержанная и достойная.

—  Познакомьтесь, пожалуйста: моя старая подруга, миссис  Фетли, заехала меня проведать. Мы с ней тут посидели,  поговорили...  

— Надеюсь, она вас не утомила? — В голосе фельдшерицы  послышались ледяные нотки.  

— Что вы, напротив, мне было очень приятно. Только  вот слабость появилась, уже под конец.  

— Вот видите. — Фельдшерица опустилась на колени,  держа наготове примочки. — Знаю я вас, старых подружек.  Любите языки почесать, дай вам только волю.

— Любим, любим, что греха таить, — сказала, поднимаясь  с места, миссис Фетли. — Ну, мне, пожалуй,  пора.  

— Стой, взгляни сперва, — слабым голосом попросила  миссис Эшкрофт. — Взгляни, пожалуйста.  

Миссис Фетли взглянула и содрогнулась. Потом наклонилась  к миссис Эшкрофт и поцеловала ее в желтый  восковой лоб и в поблекшие серые глаза.  

— Ведь муки зачтутся... Зачтутся?..  

Ее губы едва шевелились, но и сейчас еще их рисунок  напоминал о том, какими они были прежде. Миссис Фетли  на мгновение припала к ним, выпрямилась и пошла  к двери.

1924