Дом чудес

Редьярд Киплинг ( из сборника "Дебет и кредит")

Дом чудес

Новая опекунша из Церковного Совета ушла, просидев  минут двадцать. Все это время миссис Эшкрофт говорила  с ней так, как подобает солидной, пожилой женщине,  которая знавала лондонское обхождение — она  жила в кухарках у столичных господ, — и заработала  себе на старость пенсию. Тем охотней поэтому она перешла  на свой привычный, по-домашнему мягкий сассекский говорок, когда автобус доставил ей новую гостью —  миссис Фетли, проехавшую в этот погожий субботний  мартовский день тридцать миль, чтобы навестить подругу.  

Они дружили с самого детства, но в последние годы  судьбы их разошлись, и встречались они редко.   За месяцы разлуки так много накопилось у обеих на  душе, так много разных нитей нужно было распутать и  связать, что подруги долго не могли наговориться.

Наконец  миссис Фетли достала мешочек с разноцветными  лоскутками — она собирала из них одеяло — и устроилась  на кушетке у окна, выходившего в сад, за которым  внизу, в долине, виднелось футбольное поле.   

— Почти весь народ в Буштае сошел, — сказала  она. — На футбол ехали. Так что последние пять миль не  к кому и прислониться было. Ох, и растрясло ж меня!  

 — С тобой и со старой что сделается? — ответила хозяйка . — Кость у тебя как была неломкая, так и осталась.    

Миссис Фетли довольно хмыкнула и, приложив друг  к другу два лоскутка, оценивающе прищурилась.   

— Что правда, то правда, хребет у меня крепкий.  А то б давно переломился, считай, лет двадцать назад.  Ведь жирка на мне отродясь не бывало. Или забыла?

  Миссис Эшкрофт медленно — она никогда не спешила  — покачала головой и снова склонилась над своей работой:  она пришивала холщовую подкладку к плетенной  из тростника корзинке для инструментов.

 Миссис Фетли  разложила перед собой еще несколько лоскутков, и они  заиграли в лучах весеннего солнца, пробивавшихся  сквозь листья герани на подоконнике. Некоторое время  женщины сидели молча.   

— А что за птица ваша новая опекунша? — поинтересовалась  миссис Фетли, кивнув на дверь. Она была  очень близорука и в прихожей едва не сбила с ног даму  из Церковного Совета.   Миссис Эшкрофт высоко подняла толстую иглу, выбирая  место, куда бы ее вколоть.

  — Ничего против не скажу. Одно плохо — новостей  пока мало приносит.   

— Которая к нам в Кейнслейде х о д и т , — сообщила  миссис Фетли, — ей бы только языком молоть. И рта не  закроет, все ах да ох, словечка не вставить. Я ее и слушать  перестала — про свое думаю.  

 — Нет, наша не трещотка. Губки подожмет — ну прямо  монашенка из Высокой церкви.   

— А наша-то замужем. Только это ей не впрок, если  правду люди говорят... — Миссис Фетли вскинула остренький  подбородок: — У-у, хренобусы чертовы, разъездились!  Весь дом ходуном от них ходит!   

Облицованный черепицей дом и действительно задрожал,  потому что мимо проезжали два открытых сорокаместных  автобуса — специальный маршрут для болельщиков  на матч в Буштае; за ними пыхтел еще один,  местный, — обычный субботний рейс в главный город  графства, за покупками; а от одной из переполненных  гостиниц, преграждая путь потоку встречных автомобилей,  пятилась на дорогу четвертая машина, чтоб присоединиться  к процессии.   

— Я гляжу, ты от крепких слов так и не отучилась, —  заметила миссис Эшкрофт.  

 — Ой, да что ты! Это я только с тобой волю себе  даю, а дома — ни-ни. Разве при внуках можно? Трое  ведь их у меня. А ты корзинку кому справляешь, тоже  внуку небось?   

— Артуру, моей Джейн старшему.  

 — Да разве ж он где работает?  

 — Так ему корзинка не для работы, а в лес ходить.  

 — Повезло тебе: дешево отделалась. У меня так мой  Вилли все деньги просит — на эти, как их там, проволоки  воздушные. Натянет их во дворе, вместо бельевой веревки,  и музыку из Лондона слушает. И я ведь, дура старая,  даю ему, даю!   

— А он, верно, обещает тебя за это поцеловать, да  потом забывает. — горько — себе самой, не подруге, —  усмехнулась миссис Эшкрофт.   

— Ох, и не говори. С парнями что сорок лет назад,  что теперь. Все им отдай, а взамен — ничего. А мы-то, дурехи,  им прощаем. Ведь всякий раз ему три шиллинга  подавай, не меньше!  

 — Нынче к деньгам отношение легкое.   

— Вот на той неделе, — подхватила миссис Фетли, —  дочке заказ от мясника принесли: четверть фунта жира  почечного. А она его обратно отсылает, чтоб порубили  помельче. Некогда, говорит, самой возиться.   

— Так это небось дороже стоит?   

— Само собой. А ей, видишь, возиться некогда — в  клуб надо идти, в вист играть.  

 — Ай-яй-яй, надо же!   

Несколькими уверенными стежками миссис Эшкрофт  закончила пришивать подкладку. Она едва успела закрепить нитку, как в саду появился ее внук, шестнадцатилетний  парень, а за ним — и его очередная подружка.   

— Ну что там, готово? — крикнул он, подлетел к  окошку, схватил корзинку и тут же исчез, даже не сказав  спасибо. Миссис Фетли глядела на него во все глаза.   

— В лес собрались, на весь день, — объяснила миссис  Эшкрофт.  

 — Ох, чую, — прищурилась гостья, — этот девок жалеть  не станет. Ему только попадись. Да на кого ж это,  черт, он так похож?  

 — Будто нас кто жалел. Сами должны уметь за себя  постоять.   

Миссис Эшкрофт начала накрывать на стол.   

— Ну ты, Грейс, умела, спору нет.  

— О чем это ты, не пойму.   

— Да сама не знаю. Чего-то мне эта вспомнилась, из  Рая. Как ее фамилия? Барнсли?   

— Баттен. Полли Баттен. Ты про нее?   

— Точно, Полли Баттен. Помнишь в Смолдине, на  сенокосе, она на тебя с вилами кинулась, что ты у нее  мужа отбила?   

— А ты забыла, как я ей ответила: «Оставь его себе,  так уж и быть, разрешаю?» — с добродушной улыбкой  отозвалась как ни в чем не бывало миссис Эшкрофт.   

— Разве такое забудешь. Мы все прямо ахнули. Сейчас,  думаем, она ей вилами грудь пропорет.   

— Ну да, не с ее характером на такое решиться. Это  ведь Полли. На словах-то горазда, а вот как до дела дойдет...    

— Я так думаю, — сказала, помолчав, миссис Фетли.  — У мужчины, если за него две бабы спорят, положение  глупее не бывает. Что твоя собака, когда ей с двух  сторон свистят.  

 — Может, оно и так. А с чего ты про старое вспомнила?    

— Да все внук твой: я ведь его с малых лет толком  и не видела. А тут, смотрю, и голова, и плечи, и ухватки  все — вылитый Джим Баттен, будто воскрес. По Джейн-  то твоей ничего не заметно, но парень...   

— Всякое бывает. И не бойся, нашлись охотники на  этот счет посудачить. Своих-то не нарожали.   

— Ай-яй-яй, боже ты мой, боже! А Джим-то Баттен  в могиле уже...   

— Двадцать семь годов, — коротко ответила миссис  Эшкрофт. — Подсаживайся-ка к столу, попробуй моей  стряпни.  

 Миссис Фетли попробовала и горячего, до горечи  крепкого чая, и сухариков с маслом, и коржиков с изюмом,  и домашних консервированных груш, и оладьев, к  которым полагались холодные вареные свиные хвостики.  Всему было воздано по заслугам.   

— Да, — вздохнула миссис Эшкрофт, — я свой желудок  обижать не привыкла. Ведь один раз живем.   

— Ну, а тяжесть в животе не мучит? — поинтересовалась  гостья.   

— Как не мучить... Медсестра говорит, что меня в  гроб скорей несварение сведет, чем нога.

(Миссис Эшкрофт  давно уже страдала от язвы на голени, и деревенская  фельдшерица, которая регулярно навещала больную,  хвалилась (если верить местным сплетням), что сделала  ей уже сто три перевязки с тех пор, как стала тут  работать. )

  — Ох, а какая ж ты ладная, проворная была! Раньше  я на тебя все глядела да радовалась. Не ко времени  тебя прихватило, до срока. — В голосе миссис Фетли звучала  неподдельная приязнь.   

— Своей доли не миновать. Слава богу, хоть на сердце  пока не жалуюсь.  

 — Сердцем ты всегда была щедрая, на троих бы хватило.  Есть о чем под старость вспомнить.  

 — Ну, этим, моя милая, и тебя, по-моему, судьба не  обделила, — заметила миссис Эшкрофт.   

— Всякое было. Годы-то молодые... О них только с  тобой на пару и можно вспомнить. Знаешь ведь как: порознь  старухи, вместе — молодухи...   

Полуоткрыв рот, миссис Фетли невидящими глазами  уставилась на яркий иллюстрированный календарь, висевший  на стене. Дом снова содрогнулся от рева проезжавших  машин, а внизу, в долине, почти столь же оглушительным  криком отозвался переполненный стадион.  Субботний отдых в деревне был в полном разгаре.   Некоторое время миссис Фетли говорила, не прерываясь.  Наконец она промокнула платком глаза и закончила  свою исповедь:   — А в том месяце прочитали мне из газеты объявление,  что умер он. Конечно, мне о нем горевать не пристало — столько лет не виделись. Конечно, слова не сказать,  слезы не пролить... Могила его в Истбурне, так и  туда не поедешь — кто я ему, спрашивается. Один раз  совсем уже на автобус собралась, да раздумала. Ведь  дома расспросами замучат. Хоть так думала сердце утешить,  а выходит — нельзя, даже этого нельзя.   

— Но было же тебе хорошо с ним?  

 — Господи, какой разговор! Натешились мы с ним  за четыре года, когда он в депо по соседству работал...  А какие похороны знатные ему машинисты другие  устроили!   

— Выходит, грех тебе и жаловаться. Налить еще чашечку?..    Близился вечер, солнце уже клонилось к закату, в воздухе  повеяло прохладой, и женщины притворили дверь  на улицу. В саду, пронзительно вереща, по голым ветвям  яблони прыгали драчливые сойки. Миссис Эшкрофт облокотилась  на стол и положила больную ногу на табуретку:  теперь настала ее очередь исповедоваться...   

— Подумать только! А муж твой что на это сказал?  — воскликнула миссис Фетли, выслушав неспешный  рассказ подруги.   

— Сказал, убирайся, мол, на все четыре стороны, а  ему плевать. Но я решила остаться и ходить за ним, ведь  он с постели уже не вставал. Знал, что я его больного не  брошу. Месяца два еще промучился, и вроде удар с ним  случился — лежит словно каменный, не шевелится. А через  пару дней приподнялся вдруг на кровати и говорит:  «Молись, Грейс, чтоб тебе от мужиков того не досталось,  чего они от тебя натерпелись». — «А сам-то», — отвечаю,  потому что он у меня такой ходок был, такой ходок, ты  же знаешь. А он мне: «Мы, говорит, оба хороши, но только  я вот, считай, уже в могилу ступил, и что тебя ждет,  мне как на ладони видно». Умер он в воскресенье, в четверг  похоронили. А ведь любила я его, было время...  Или казалось только...  

 — Такого я от тебя еще не слышала, — не удержалась  миссис Фетли.   

— Ты ж мне открылась, вот и я той же монетой плачу.  Ну, помер он, я сразу письмо в Лондон шлю, миссис  Маршалл. Я у ней еще девчонкой на кухне служила —  давным-давно, даже в каком году не помню. Пишу ей,  так и так, совсем я теперь свободная. Обрадовалась. Им  с мужем одним трудно, в возрасте оба, а я знаю, как им  угодить. Помнишь, я к ним много раз нанималась подработать,  когда денег не хватало или... Или когда муж  в отлучке был... В вынужденной...   

— Выходит, он тогда, в Чичестере, свои полгода отсидел?  — прошептала миссис Фетли. — Мы ведь так и не дознались,  что там стряслось.   

— Схлопотал бы побольше, да тот, другой, жив  остался.   

— Не из-за тебя ли они схлестнулись?   

— Какое там! В тот раз он с замужней спутался, так  это ее законный был. Ну, значит, овдовела я и снова  к Маршаллам в кухарки поступила, ногами своими деревенскими  господский паркет протирать. Обращение, само  собой, джентльменское, иначе как «миссис» не величают.  Это в тот год было, когда ты в Портсмут перебралась.   

— Не в Портсмут, а в Хоршем, — поправила миссис  Фетли. — Там как раз большое строительство начинали,  мой-то вперед поехал, устроился, и я следом.   

— Ладно, прожила я в Лондоне почти целый год: работы  немного и питание хорошее — в день четыре раза.  А на другой год, ближе к осени, хозяева за границу поехали,  во Францию, что ли. Но меня не рассчитали, велели  дожидаться — они, мол, без меня как без рук. Ну, я  в доме убралась, ключи сторожу сдала, а сама сюда нагрянула,  к Бесси в гости, к сестре моей. Жалованье в кармане,  так все мне рады.   

— Точно, я тогда в Хоршеме жила, — вставила миссис  Фетли.   

— Ты-то, Лиз, помнишь прежние времена. Ни кино,  ни клубов этих, а уж фасону, как у нынешних, и в помине  не было. За любую работу брались, от лишнего шиллинга  нос не воротили. Я после Лондона совсем квелая  приехала. Надо, думаю, на свежий воздух, здоровье поправлять.  Вот и нанялась на ферму в Смолдине. Раннюю  картошку копали, кур щипали и все такое. Юбки подкоротила,  в мужских сапогах хожу — выйди я в Лондоне  в таком виде, то-то обсмеяли бы.  

 — Ну и как, поправила здоровье?   

— Ах, Лиз, на уме-то у меня тогда совсем другое  было. Сама знаешь, сердцу не прикажешь: как оно велит,  так и будет. Кабы загодя знать, куда дорога выведет, а то ведь пока до конца не пройдешь, не разберешься. Что  творим, не ведаем, а ведаем, что сотворили.  

 — Кто же это был?   

— Гарри Моклер. — Лицо миссис Эшкрофт исказилось  от боли в ноге.  

 Миссис Фетли ахнула:   

— Неужто Берта Моклера сын? Вот никогда бы не  подумала!   

Миссис Эшкрофт кивнула:   

— А я вроде и себя уверила, что мне в поле захотелось,  воздухом подышать.   

— Что ж ты с этого поимела?  

 — Да как водится: сперва — все, а потом — хуже, чем  ничего. И предупреждения мне были — сколько раз! —  да я ни на что внимания не обращала. Жгли мы как-то  мусор на дворе, до холодов еще далеко, я и говорю ему:  «Не рано ли?» А он: «Нет, говорит, не рано. Чего всякое  старье беречь, разделаться с ним — и баста!» А лицо суровое,  будто каменное. Поняла я тут, что нашелся надо  мной хозяин, нашелся — другими-то я сама помыкала.   

— Да-да, — вздохнула гостья, — с ними всегда так.  Или они перед нами стелются, или мы перед ними. Я сама  больше люблю, когда по старинке, мужик голова.   

— Вот и Гарри мой так больше любил. А по мне —  наоборот милее. Ладно, приходит время, надо в Лондон  обратно ехать. А я не могу, ну не могу — и все тут. Как  раз в понедельник утром дело было, белье на плите кипятилось;  зачерпнула я воды, да и обварила себе левую руку. Еще на две недельки задержалась.  

— А стоило оно того? — спросила миссис Фетли и нашла  глазами серебристый шрам над локтем, стягивавший  морщинистую кожу.   Миссис Эшкрофт кивнула.   — Порешили мы тогда, что он за мной следом в Лондон  поедет, на работу устроится. Рядом с нами, минут  десять ходу, извозчичий двор был. Взяли его туда, я договорилась.  Сплетен про нас никаких не ходило, даже  его мамаша ничего не заподозрила. Перебрался он в Лондон,  шито-крыто, и всю зиму мы по соседству прожили.  

— Денег на дорогу, само собой, ты ему дала, — уверенно  заметила миссис Фетли.  

Миссис Эшкрофт снова кивнула.  

— Да что деньги! Все отдавала, себя всю отдала.  Боже мой, господи, бывало, гуляем мы с ним вечерком,  улицы мощеные, ботинки мозоли трут, а нам весело —  хохочем, заливаемся. Ни с кем у меня так не было! И у  него ни с кем! Ни разу!  

Миссис Фетли сочувственно хмыкнула.  

— И когда ж все кончилось? 

 — Когда он мне весь долг вернул, до последнего пенса.  Тут я сразу поняла, к чему идет, но эти мысли прочь  гоню, к уму не подпускаю. «Не знаю, говорит, как мне  тебя и благодарить». А я ему: «Благодарить? Какие ж  между нами счеты?» А он знай свое твердит, что благодарен,  мол, и век моей доброты не забудет. Три вечера  я держалась, все верить не хотела. Тогда он с другого  конца заходить начал: работа, жалуется, ему неподходящая,  другие работники над ним измываются и все такое.  Не может мужик без вранья, коли бросить собрался.  Слушаю я его, слушаю, поддакивать не поддакиваю, перебивать  не перебиваю, а потом отколола брошку, что он  подарил, и говорю: «Все ясно. Мне от тебя ничего не  нужно!» Повернулась, да и пошла — одна со своим горем  осталась. Он мне душу больше не травил — не заглянул  ни разу, не написал. Домой к мамаше уехал.  

— А признайся честно, ждала, наверно, что вернется?  — безжалостно спросила миссис Фетли.  

— Ждала, еще как ждала. Иду по тем улицам, где  мы с ним гуляли, так будто камни под ногами стонут.  

— Да, — вздохнула миссис Фетли, — оно больно бьет,  хуже не бывает. И это все? 

 — Нет, не все. Поверишь или нет, только самое странное  тут и началось.  

— Что ж не поверить. Сдается мне, теперь-то тебе  врать смысла нет?