Теория Хааста

Девять бойцов с разных сторон набрасываются на Птицу с ударами.

– Силы не жалей!

Однако, вопреки ожиданиям карательного отряда РГС, фигура в трико оказывает недюжинное, невиданное ими ранее сопротивление. Устояв на ногах и вырвавшись из захвата, мужчина, грамотно рассчитав дистанцию, ударом справа убирает Серого. Ударом слева – Петю. Худощавый, самовлюбленный и, вероятно, чуть трусливый Марк отскакивает сам. Двое с дальнего угла двора накидываются сзади, но фигура ловко уходит от их атак. Стороны берут мгновение на передышку. Оценив ситуацию, жертва нападения решает ретироваться: он мигом разворачивается и убегает вглубь перешейка. Бойцы РГС, подняв с земли Серого и Петю, бросаются в погоню.

– Вот тварь! Сильно бьет!

– Догоняй, догоняй!

Фигура, выбравшись из узкого пространства, на скорости подпрыгивает и взмывает в воздух.

– Нихера себе!

– Не упустить! Не упустить! – истерически командует Марк.

Петя хватает попавшийся под ногой камень и, не страдая от необходимости прищуривать заплывающий от удара Хааста глаз, с силой метает его в сторону набирающей высоту фигуры. Камень попадает в тазовую кость Птицы, и он, будто подстреленная утка, подтягивая ногу и отчаянно пытаясь остаться в воздухе, падает на другой стороне двора, рядом с мешками мусора.

– Подбил! – обезумев от радости, орет Петя. – Бежим, добивай! Подбил, бля!

Хааст вскакивает у мусорного контейнера, хромая на ногу, и ударами встречает ошалевших гомофобов-берсерков. Откинув пятерых из них, он вновь пускается наутек. Даже с травмой, скорость его бега значительно превышает таковую у членов карательного отряда РГС. Пользуясь тактикой Пети, выдыхающиеся бойцы бросают в спину убегающему камни, банки и все, что попадается под руку. Безуспешно. Птица отрывается на значительное расстояние и вновь пытается подняться в воздух…

Срывается.

– Он не может взлететь! Смотри, не может!

– Реще, реще, реще!

Хааст не прекращает попыток удержаться в воздухе, но раз за разом оказывается на земле. Бойцы отряда, крича и матерясь, хищно, стремительно настигают свою жертву. Кусок кирпича прилетает ему в затылок, и Птица, с разбитым от падений носом, ползет к двери ближайшего подъезда.

Не успевает.

– Ура! Ура! Ура!

– Всем педикам – хана! (хором)

Толпа накидывается на фигуру в трико, и бойцы отряда, оперативно сбившись в круг, принимаются от души лупить почти не сопротивляющегося Хааста ботинками. Несколько переворачивают его на спину, отдергивают руки, которыми Птица защищает лицо, и пробивают кулаками в уже разбитый нос. Происходящее напоминает сатанинский хоровод, в центре которого – мечущийся, окровавленный агнец.

Добро и справедливость –

Добыча нашей Птицы.

За то ему сломали

Пять ребер и ключицу.

Народная молва

Находящийся в экстазе от отличной охоты, удачной смены и хорошей драки короткостриженый Петя, срывая голос, подбегает к увлеченным избиением товарищам и лезет с ними обниматься.

– Я обожаю вас, мужики!

Товарищи отвлекаются от пинков и обнимаются с Петей в ответ.

– Я так люблю вас, мужики!

15

– Ничего не понимаю, – признается сконфуженный Александр Петрович. – Ты где это достал?

Он отрывает взгляд от документа, поднимает голову на светящегося от счастья Виталика, надеясь получить от него однозначный ответ на свои вопросы, но тот лишь загадочно улыбается и почти игриво, как барышня, поднимает глаза к потолку.

– Ты интервью у него умудрился взять или что?

– Нет. Это он сам.

Кузнецов постепенно начинает выходить из себя.

– Что значит “сам”? Сам себя проинтервьюировал? Что за бред ты несешь, Виталь?

Виталик медленно подходит к столу директора “Круглосуточного”, красуется и выдерживает паузу. Он настолько уверен в своем успехе, что может позволить себе немного побаловаться с огнем и поиграть на нервах Александра Петровича – что, вообще-то, делать не рекомендуется, если не хочешь подметать полы в соседней кафешке после мгновенного увольнения – да и то не факт, что получится, с нынешним-то уровнем безработицы. Но в каком-то смысле, это месть за их прошлую встречу, думает про себя Виталик, или даже демонстрация того, насколько важным для “Круглосуточного” он является как сотрудник. Эксклюзивный, не имеющий аналогов материал. Та самая “сен-сация”, которую он так долго искал. Священный Грааль. Золотое Руно. Ответ на выставленный ранее ультиматум. Все это Виталик торжественно принес сегодня на стол директора, приодевшись в классическую рубашку и классические брюки. Белый верх, черный низ. Не прикопаешься.

– Именно так. Сам себя интервьюировал.

Кузнецов набирается терпения, громко и демонстративно вздыхает, намекая на то, что оно у него не безграничное, и говорит:

– А вот теперь давай с самого начала. С толком и чувством. Всю информацию и почему это важно. Слушаю.

Посмотрев на суровое лицо директора, Виталик понимает, что лучше все же перейти к делу. И переходит:

– Когда этот парень, Хааст, как он себя называет, угодил в больницу после нападения гомофобов, я, – на этом моменте Виталик понижает громкость голоса, – узнал через знакомого врача его адрес и пробрался в его квартиру…

Виталик на секунду притормаживает и смотрит на реакцию начальника, одобряет ли он такие методы или нет, но тот остается абсолютно безучастным к выходке редактора.

– Ну? Продолжай.

– Так вот, пробрался в квартиру, где он живет, и как вы думаете, что я там нашел?

– Не томи.

– Вот что, – Виталик достает из кармана брюк диктофон и кладет его на стол директора. – То, что вы видите в документе, не что иное, как расшифровка всего, что он в этот диктофон наговорил. Понимаете?

Директор “Круглосуточного” берет небольшую паузу на обдумывание.

– Он действительно сам себя опрашивал?

– Да! Что я вам и пытаюсь объяснить с самого начала!

– А зачем?

– В этих своих аудиозаписях он представлял себя состоявшимся супергероем – ну, вроде того. Воображал, что у него берут интервью какие-то корреспонденты, спрашивают про его жизненный путь, как он стал таких крутым и все в таком духе. А еще, может быть, прорабатывал свою речь – у него с ней проблемы. Заколебался расшифровывать.

Александр Петрович наконец-то чует чем это пахнет, и его уставшее, пропитое лицо медленно, но неизбежно светлеет и обрастает безумной улыбкой.

– Так это типа… визуализирует свой будущий успех?

– Точно!

– Вот придурок!

– Ага!

Александр Петрович хлопает в ладоши, потирает их и довольно хохочет:

– Ну ты даешь, Виталя. Красавчик вообще. Ну что ты встал, давай делать! Есть идеи, как это можно поинтересней оформить?

– Есть парочка, конечно, но я хотел у вас поинтересоваться, как у человека гораздо более опытного…

Самое время вернуться к выработанным годами навыкам профессионального подлизы, решает про себя Виталик.

Александр Петрович встает со своего директорского места, залпом добивает кружку чая с коньяком, издает странный, предстарческий звук удовлетворения, огибает стол и по-отечески кладет Виталику ладонь на плечо.

– Думаю, что тут надо… а делай как хочешь, Виталь. Я тебе доверяю. Главное, чтоб мысль была в следующем: дескать, пацан этот ничего собой не представляет – да и не может он собой ничего представлять, если его гомофобы только в путь отмудохали – а навыдумывал себе черти пойми что, имя вычурное взял, супергероем себя представлял, спасителем города, помощником для людей, наивная ерунда. Вырезки из интервью дай, чтоб не пустословить, однако полностью его записи не выкладывай, а то возомнят из него жертву, бедного сироту, Маугли, вот это все – а ему только это и нужно, да и в струю не попадем, сам знаешь. Но эту штуку, – директор кивает на диктофон, – прибереги обязательно. Вдруг потом контекст сменится, а у нас уже все есть – и горяченькое опубликуем, еще один эксклюзив сбацаем. Ты меня понял, Виталь?

– Все понял, Александр Петрович. Сделаю в лучшем виде.

– Настраивайся… на пятницу. Дадим до обеда, а вечером заходи, отметим. Ну все, беги, работа не ждет.

Виталик прощается с директором, распахивает дверь кабинета, чуть было не врезается в публикующую что-то прямо на ходу черноволосую Мишель и быстрым, счастливым шагом спешит к кофе-автомату. Он выбирает латте, клацает по кнопке и будто бы видит, как буквы на дисплее автомата складываются в цепкий, желтушный заголовок:

Избитый гомофобами чудак воображал себя супергероем!

Текст за авторством Виталия Васина.

16

“… и вот вы понимаете, насколько мне обидно теперь? Я никому ничего плохого же не сделал, а они со мной так поступили. Я же помогать хотел, особенности свои использовать, униникальность свою как существа такого, что вроде и человек, но и Хааст, орел, то есть, как Отец мой, не настоящий, а, ну, тот, кто воспитал, в общем. Хорошо же звучит, знаете, что вот и летать я умею, и сил в руках и ногах много, чтоб защищать да спасать, но почему им это не понравилось, не надо было? Признаюсь, конечно, что и славы хотел, как супергерои из фильмов, но ведь там все они славу свою получают, разве не так? Любят их люди и ценят, не все, конечно, и не всегда, и очень сложно им иногда бывает, но ведь обидно-то мне не поэтому. А потому, что мне не дали даже героем себя проявить! Вот только представьте, спас от ограбления – а меня в полицию вместе с преступниками и забрали, раздели там, слов плохих наговорили, полдня в клетке продержали, пока не разобрались, и ведь не поблагодарили даже, да еще и к психиатру отправить хотели. Разве так поступают, с супергероями или нет, но с теми, кто прав и помочь хотел? И это самое простое еще, дальше-то хуже стало: в педерасты меня записали, а я даже и слова такого не знал, теперь-то понимаю, конечно, что оно означает, но почему записали-то? Потому, что костюм носил, как у супергероев из фильмов! Взъелись на меня, дескать, костюм мой оттого, что я с самцами, мужчинами, то есть, люблю время проводить, ну, в том смысле самом, а я ведь никогда и не думал об этом, и не помышлял, так сказать. Вот и подловили, избили так, что в больнице три месяца, все лето, в гипсу пролежал, зашивали даже, вот и шрамы остались. Чем я перед ними виноват? И как будто этого мало было: в квартиру, что я за последние деньги снимал, пробрались журналисты, все вещи вверх дном перерыли, записи мои нашли и на потеху публике выставили, посмешище из меня сделали. Теперь меня никто всерьез воспринимать не будет, сразу эту публикакацию вспоминать начнут. По-хорошему, в суд на них за это подавать надо… но не за этим я здесь, не для того пришел! Я хотел людям помогать, добро делать, со злом бороться, но зло побеждает, а люди именно его и поддерживают! Понимаете, как это обидно, когда ты к лучшему стремишься, хочешь полезным быть, понтециал свой, или как его там, использовать, а никому не нужно это, все против только! Понимаете? Понимаете?”

– Понимаю, – кивая головой, отвечает Бомж.

Они, Бомж и Хааст, сидят на ступеньках на пути к набережной. Отсюда открывается замечательный вид на воду, мост и лесной массив за рекой. Вечер, порывистый ветерок и пожелтевшие, отмирающие листья, парашютиками спускающиеся на ступеньки.

Хааст, променявший свое трико на простую, скромную футболку и спортивные штаны, после реплики Бомжа затих, погрузившись в собственные мысли. Легкий перьевой покров на руках и шее, нынче такой же понурый, как и листва на деревьях, защищает его от ветра и осенней прохлады. Ему приходилось бывать в значительно более суровых погодных условиях, размышляет Бомж, спасаясь только тем, что даровала ему природа. Но вот теперь он столкнулся с самыми жесткими условиями – социальными. Есть ли у него способности к преодолению их?

Бомж оглядывается на собственную поношенную куртку, о чем-то задумавшись. Затем бросает беглый взгляд на Хааста. Тот, по-прежнему молчаливый, с печалью смотрит вдаль, за реку, и с этого ракурса его профиль действительно напоминает орлиный. Бомж снова оборачивается на куртку. Спустя пару секунд мыслительного процесса, видимо, договорившись с самим собой, он одобрительно взмахивает рукой и сует ладонь в карман. В приглушенном осеннем свете появляется та самая чекушечка с красной крышечкой.

Бомж, чуть надавив, откручивает крышку и прислоняет нос к горлышку. Насладившись ароматом любимой водки, он протягивает бутылку Хаасту:

– На вот. Выпей.

Сегодня она нужна пареньку гораздо больше, чем мне, думает про себя Бомж.

– Выпей да успокойся.