Конфедерат: Война теней

Две роты солдат, сотня казаков и три орудия с парой пулемётов — вот тот отряд, который был отправлен на рекогносцировку, эту разведку боем. И приблизившись к каналу Дархан, этот самый небольшой отряд, что естественно, подвергся нападению сильно превосходящего противника. Перестрелка, предельно быстрый огонь из всех трёх орудий, стрекотание пулемётов… Однако майор Ставрогин, командующий этим отрядом, понимал, что выстоять не только нельзя, но и не требуется. Необходимо лишь изобразить упорное сопротивление, после чего отходить, избегая лишних потерь, но вместе с тем показывая упадок боевого духа и чуть ли не бегство. Каким образом? Дать противнику то, что будет соответствовать подобному развитию событий — орудия с остатками зарядных ящиков. Все три орудия. Это могло показаться трусостью, но на деле являлось лишь исполнением приказа командира.

Отступление, немалые потери, оставленные орудия… Алимкул Хасандий-угли попался в расставленную специально на него западню, принял запланированный отход за вынужденный. А брошенные орудия за то, что в сердцах гяуров поселился тот самый страх, который они совсем недавно внушили его войску. Уверившись в этом, правитель Коканда, естественно, не мог не броситься преследовать отступающих русских. Но преследовать не абы как, а полноценно, всем тридцатитысячным войском выдвинуться в направлении русского временного лагеря. И при орудиях, конечно, аж при сорока.

Этого и ждал Черняев. Сперва напугать кокандцев, затем вложить в их голову ложную мысль о том, что они тоже могут внушать страх. Выманить их на живца, дождаться подхода не отдельных отрядов, а большей части войска правителя Кокандского ханства, после чего устроить не сражение, а бойню. Такую, против которой возражали бы в совсем недавнем времени, но не теперь, после того, как усилилось влияние Игнатьева и Великого князя Александра Александровича, а вес либеральствующих вроде того же Горчакова напротив, заметно упал.

Атака кокандцев состоялась не ввечеру, а на рассвете, чуть ли не с первыми лучами восходящего солнца. Туркестанский губернатор был этому скорее рад, поскольку такое развитие событий давало ему большую часть дня на преследование и начало осады Ташкента. А в том, что оно, преследование, будет, он и не думал сомневаться. Уверенность, она плоха лишь когда является ложной. Основанной на раздутом самомнении. Другое дело, когда опирается на факты и опыт — свой и тех, кто тебе советует, помогает. Взятие Алие-Ата и Чимкента, они произошли совсем недавно, несколько месяцев тому назад. Ничтожный срок, если рассматривать с позиции того, что противник за сей промежуток времени точно не успел избавиться от показанных недостатком, да и новые сильные стороны приобрести ему не довелось. Откуда уверенность? Агенты в том же Ташкенте и не только там, получавшие щедрую по любым меркам оплату. Вот, кстати, одна из слабостей конкретного противника — легко покупать многих и многих, а сложности заключаются лишь в том, чтобы купить нужных людей и не слишком при этом переплатить.

Воодушевленные своей как бы победой над отрядом майора Ставрогина, кокандцы атаковали на рассвете так, словно уже успели позабыть то, чем закончилась прошлая их попытка. И ведь тогда они атаковали недавно находящиеся на марше русские войска, а теперь находящиеся пусть во временном, но лагере, то есть заранее подготовленной позиции. Впрочем, аталыку Коканда следовало отдать должное — почти все те, кто уцелел при той атаке, он оставил за стенами Ташкента. Позаботился в меру сил о боевом душе своих воинов. Но то-то и оно, что в меру сил, поскольку полностью вытравить память о жутком оружии гяуров не представлялось возможным.

Попытка окружить лагерь? Черняев в ответ на известие об этом лишь усмехнулся, приказав приготовить к стрельбе ракетные станки. Точность ракет, увы, была так себе, зато воздействие на суеверных кокандцев ожидалось как раз то, что и было необходимо. Залп, за ним ещё один и ещё… И разбегающиеся «воины Аллаха», не способные от ужаса сохранить голову трезвой, а штаны чистыми. После такого требовалось сконцентрировать имеющиеся орудия в нескольких секторах и начать активную стрельбу, приводя противника в полное замешательство, а заодно планомерно уменьшая и его численность.

Что мог противопоставить Алимкул в разы более грамотной и эффективной стрельбе русских орудий, к тому же поддерживаемых ракетными залпами? Только собрать ещё не разбежавшихся воинов и попытаться реализовать свой главный козырь — численность. Иными словами, сближение и переход в рукопашную, в которой соотношение «десять к одному» — уже несколько меньше, но не суть — ещё способно было переломить ситуацию.

Не вышло. Ну то есть до определённого момента правителю Коканда казалось, что он может вырвать победу. Ему удалось собрать большую часть войска, погнать их вперёд, но… В дело пошли те самые пулемёты, вполне мобильные, перемещаемые с места на место без особых усилий, а ещё защищённые стальными щитками. Они вновь показали мощь прогресса, перемалывая очередные сотни кокандцев с такой небрежной деловитостью, что видевшие подобную смерть кокандцы разворачивались и бежали обратно в сторону Ташкента. Аталыку в такой ситуации ничего не оставалось, кроме как самому отступить, тем самым признавая не просто поражение, а разгром. Да, именно разгром, ведь его войска по большей части бежали со всех ног, оставляя орудия, знамёна. Порой бросая даже оружие, чтоб бежалось хоть немного, но быстрее. Надежда оставалась лишь на то, что, затворившись в Ташкенте. Удастся выдержать осаду, в то время как оставшихся у стен Ташкента русских сумеют заставить или убедить уйти восвояси.

Надежды… Порой они оправданы, а порой способны ввергнуть в ещё большее отчаяние, когда рассыпаются прахом. Именно обратить надежды кокандского правителя во прах и намеревался генерал Черняев. Причём планировал сделать это быстро, не затягивая. Потому, не тратя зря времени, лишь по быстрому инвентаризировав собранные на поле битвы богатые трофеи, двинулся к Ташкенту, до которого оставалось совсем немного. Теперь он мог не опасаться очередного классического полевого сражения. Причины? Очередные многотысячные потери кокандцев. Более тридцати орудий, оставленных теми во время бегства, усилившие собственный артиллерийский парк и ослабившие возможности защитников города. Ну и окончательно подорванный боевой дух тех самых защитников, включая и не успевшую побывать в бою часть гарнизона. Не успевшую, зато сподобившуюся увидеть, как в Ташкент вернулись вдребезги разбитые, поджавшие хвосты части во главе с самим Алимкулом Хасанбий-угли.

Некоторые более осторожные из числа офицеров штаба предлагали Черняеву взять Ташкент в жесткую блокаду, отрезать от источников воды и тем более пресечь попытки доставить в город продовольствие. Тактически вроде бы и верное решение, но требующее немалого времени для достижения главного — добровольной сдачи города. Как раз этого военный губернатор Туркестана и намеревался избежать, понимая непреходящую ценность того самого времени.

Купить часть защитников, чтобы те открыли ворота? Увы, но слишком многих пришлось бы покупать, имеющихся в распоряжении генерала средств просто не хватило бы. А соблазнять одну часть ташкентцев против другой, давая им тем самым возможности стать в Российской империи кем-то, отличным от ничтожно малой величины… Нет уж, при возможности это не делать Черняев не собирался торговаться. Да и пример взятого Чимкента показывал остальным кокандцам и прочим, что новая власть с ними церемониться не собирается. Ведь не в последнюю очередь поход в Туркестан был оправдываем на международной арене тем, что азиатские хищники-людокрады вот уже многие десятилетия не просто разоряли русские окраины, но и уводили за собой в полон, а по сути полноценное рабство верноподданных государя-императора. С учётом же не так давно случившегося уничтожения Гаити по схожим, пусть и не идентичным поводам… Грехом было бы не воспользоваться. Вот Игнатьев как глава министерства иностранных дел, вице-канцлер и. если не случится чего-то неожиданного. В скором будущем возможный канцлер империи обещал Черняеву свою полную поддержку. рекомендовав проявлять предельно допустимую жёсткость к местным ханам и прочим баям.

Черняев и проявлял, но проявив оную в Чимкенте, тем самым показал остальным, что мягко стелить не намерен, а договариваться может лишь о покупке осведомителей и об относительно приемлемых условиях капитуляции. Да и то далеко не для всех.

Оттого, подойдя с Ташкенту, генерал отдал приказ не просто блокировать город, но и готовиться к скорому штурму. Хорошо ещё, что планы оного были подготовлены заранее, причём сразу в нескольких вариантах. И один из них показался куда более перспективным, нежели все остальные.

Камеланские ворота города, именно они являлись самым слабым местом, если отбросить в сторону некоторую склонность к типовым решениям. Вроде бы достаточно укреплённые, защищённые крепостными орудиями в пристойном числе, но вместе с тем… Очень уж удобно было стрелять как по ним самим и примыкающим участкам стены, так и по тому. что находилось за ними. Не только обычными снарядами, но и ракетами. Город, он ведь большой, промазать сложно. Опыт адмирала Нельсона, устроившего Копенгагену, датской столице, огненную побудку, Черняев помнил хорошо. Военная история — это не только упражнение для ума, но и возможность использовать «старые песни на новый лад». Вот как сейчас, в песках Средней Азии.

Разумеется, военный губернатор Туркестана не преминул позаботиться и о собственной репутации. Способ был прост — прежде начала штурма передать защитникам города предложение капитулировать, тем самым избежав многочисленных смертей, в том числе и мирного населения. Более того, Черняев соглашался выпустить за стены города то самое мирное население, хоть и с одним конкретным, но обязательным условием. Простое условие — немедленно выпустить из города всех русских пленников. Вне зависимости от того, когда, кем и при каких условиях те были захвачены. Ах да, ещё напоминание о том, что «хозяева» этих самых пребывающих в рабском положении будут непременно повешены, обязательно за шею и к тому же публично, чтобы остальным неповадно было даже думать о том, чтобы творить подобное.

Понимал ли генерал Черняев, что требование невыполнимо если и не принципиально, то в той форме, которое прозвучало особенно касаемо повешения виновников? Естественно, понимал. Именно поэтому оно так и прозвучало. Вселить страх и ужас в души находящихся в Ташкенте. Напомнить о неотвратимости возмездия. Показать многим, что спасти себя и даже часть своего имущества они могут, но лишь решительно и однозначно отмежевавшись от остальной части. Ну а несомненно разгорающиеся хаос, сумятица и взаимное подозрение — как раз то, что и нужно перед штурмом города. Осаждающим, конечно, никак не защитникам.

Двое суток на подготовку к собственно началу штурма. Вроде и совсем немного времени, но и его хватило. На что именно? Собственно подготовку, а также на получение сведений от агентов, выбравшихся из города и мечтающих обменять слова на полновесные золотые империалы. Некоторые обменяли по ожидаемому курсу, а кое-что получил куда больше. Оно и понятно, ведь известие о том. что Алимкул Хасанбий-угли отправил гонцов к эмиру Бухары с мольбой о помощи, дорогого стоило. Дорогого, хотя и было ожидаемым. Оказавшись в ловушке, правитель Коканда более всего мечтал вырваться из неё. Однако этим криком о помощи он окончательно давал понять уже не только Черняеву и поддерживающим его офицерам, но и остальным, из числа сомневающихся, что штурм действительно единственно разумное и верное решение.

И вот утром двадцать шестого июля начался мощный артиллерийский и ракетный обстрел со стороны Камеланских ворот. Снаряды и ракеты даже не пытались экономить, делая ставку на массированную и подавляющую противника стрельбу. Пушки, понятное дело, работали прицельно, а вот ракетные станки… По мишени размером с целый город промазать затруднительно даже ракетами, а совесть и тем более честь у генерала были чисты — он предлагал как капитуляцию, так и выход за стены города мирного населения. Отказались? Получается, что вина если на кого и будет возложена, то точно не на него. А крики от всяких там разных — это легко не просто пережить, но и вообще не обращать внимания.

Шесть часов интенсивного обстрела. После такого и пожары от ракет и зажигательных снарядов начались, и потушить их защитникам было очень сложно, и… Впрочем, остальные «и» особого значения не имели. Штурмовой отряд был готов, время начала штурма известно, оставалось только вовремя броситься к стене и, при поддержке всё той же артиллерии и подтянутых пулемётов, но бьющих уже очень осторожно, преодолеть изрядно повреждённую преграду.

Как планировалось, так и произошло. Складные штурмовые лестницы было легко переносить. Компактные, удобные, не привлекающие к переносящему внимание… Да и то самое внимание, оно от немногих могло последовать — пожары, смерть, продолжающаяся прицельная стрельба — всё это делало работу штурмовиков куда менее опасной, чем она могла бы быть. Оказавшись же внутри, солдаты под началом ротмистра Вульферта большей частью заняли позиции для стрельбы по защитникам, что не собирались давать им закрепиться. Ну а часть меньшая, у них была особая задача. Заваленные землёй, камнями и разным хламом ворота следовало освободить. Но растаскивать всё это вручную… слишком много времени могло занять подобное. Другое дело использовать взрывчатку — тот самый новомодный динамит. Не бывает несокрушимых преград — бывает лишь мало взрывчатки. Неизвестно, кто изрёк эту пришедшую из-за океана фразу, зато она быстро нашла отклик в сердцах сапёров и вообще инженерных войск российской империи. Пробить лопатками подходящие углубления, заложить туда динамит, поджечь фитили и… скрыться за пределами зоны поражения.

Взрыв! Нельзя было сказать, что от ворот вообще ничего не осталось, но мощности правильно заложенной под командованием понимающих во взрывном деле офицеров взрывчатки хватило, чтобы пробить приемлемый проход. Особенно после пары взрывов вспомогательно-дополнительных. И вот, к шоку и полнейшему непониманию защитников города, русские войска не просто хлынули внутрь городских стен, но хлынули грамотно, не спеша, не подставляясь под пули и клинки гарнизона. Сперва накопление сил на уже захваченном участке, установка пулемётов, затем втащенные в пролом орудия и установка их на прямую наводку. И обстрел мест, откуда раздавались выстрелы. Опять же, церемониться с противником никто не собирался, равно как и стремиться показывать себя гуманистами.

Оказаться внутри — уже половина дела. Русские войска, во избежание избыточного риска и лишних потерь предпочитали тратить снаряды и патроны, которых хватало. Активно и в несколько стволов стреляют из глинобитного дома? Несколько снарядов туда, чтобы точно ликвидировать источник угрозы. Отряд защитников пробует перейти в контратаку? Развернуть туда пулемёт, да не забыть про стрельбу из винтовок. И по возможности никакого рукопашного боя к вящей печали некоторых, всё вспоминающих ни разу не верное высказывание «Пуля дура, штык молодец». Кому он нужен, этот самый штык, если в тебя стреляют из винтовки или револьвера. Штыком просто не успеешь ничего сделать. Некоторые же, не желающие этого понимать, обречены были и своих солдат погубить, да и себя вместе с ними с высокой вероятностью. Черняев к апологетам штыкового боя не относился, а потому и офицеров старался подбирать из числа разделяющих подобные убеждения. Сейчас это вновь помогало. Равно как и раньше, в Чимкенте.

Некоторые проблемы доставляли довольно многочисленные барбеты — эти укрепления, представляющие собой насыпные площадки, прикрытые земляным или дерево-земляным бруствером, за которыми таились одно или парочка орудий, да и обычной пехоты хватало. Обычно такие укрепления брались штурмом, когда пехота, теряя своих под стрельбой противника, переходила в ближний бой. доводя дело до той самой рукопашной. Раньше, но не теперь, когда не то чтобы появились, а получили «второе рождение» ручные бомбы. Не те старые и маломощные, использовавшиеся гренадерами более века тому назад, а новые, от которых и урона было много, и взрывались они с малым процентом отказов, и поджигать фитиль не требовалось из-за разработанного терочного запала.

Вот эти бомбы и летели в изрядном числе в обитателей того или иного барбета. И лишь потом, когда часть защитников была выбита, другая контужена, дело доходило до рукопашной. Потери, само собой, при такой ситуации становились заметно меньшими, приводя как самого командующего, так и его офицеров если и не в благостное, то достаточно пристойное настроение.

Очередная неожиданность, которой защитники мало что могли противопоставить. Сперва столь быстро выбитые — подорванные, но не суть — ворота. Затем концентрированных обстрел из орудий и пулемётов всех мест, откуда велась стрельба. Теперь вот штурм одного барбета за другим. Про взятие под контроль стен штурмовые отряды также не забывали, благо орудия защитников изначально были направлены совсем в другую сторону, а быстро переместить и правильно наводить… ну-ну! Не то что хороших, а даже приемлемых специалистов в Ташкенте было чрезвычайно малое количество.

Как бы то ни было, но когда на город надвинулись сумерки, Черняеву удалось захватить стены и разрушить практически все барбеты. Тем самым лишив защитников не только полноценных укреплений — за исключением, увы, цитадели — но и нейтрализовать большую часть вражеских орудий. Ну а сумерки… К счастью, в городе было чему гореть, а солдаты в достаточной мере были обучены и ночному бою. В достаточной, но всё же именно такого развития событий генералу Черняеву хотелось избежать, ограничившись с наступлением темноты исключительно обороной от тех, кто ещё считал для себя возможным оказывать сопротивление.

А оставалось ещё изрядно врагов. По большей части выбитые из-под защиты барбетов и из относительно крепких домов, они стягивались к центру город, ближе к цитадели и большой базарной… назовём это площадью, хотя территория была куда больше всего, что можно было представить связанным с этим понятием. В любом случае, до десятка тысяч плюс минус сколько-то там присутствовало. Точный подсчёт никого не интересовал, да и не было ни возможности, ни собственно желания считать.

Зато уже в сумерках появились посланники. Не от правителя Коканда и не от власти собственно Ташкента, а со стороны местных торговцев и ремесленников. Эти, поняв, что дело не просто запахло жареным, а уже подгорело и источает смрад палёной плоти, в прямом смысле распростерлись ниц перед Черняевым и его офицерами, умоляя о милости и заявляя о полной своей покорности.

Доверия к подобному уничижению со стороны азиатов, конечно, не было и быть не могло. Что сам военный губернатор, что его приближённые в большинстве своём знали повадки Востока. Кто-то воевал на Кавказе, кто-то здесь ещё до Чимкента, иные и вовсе умудрились побывать как там, так и здесь. Оттого знали, что верить азиатам нельзя в принципе, особенно таким вот, готовым сегодня целовать сапоги победителя, а завтра, усыпив бдительность, вонзить в спину отравленный кинжал или подсыпать яду в стакан… особенно уповая на то, что «Аллах велик и всё делается во славу Всевышнего».

Однако подобные «депутаты», представители народа, выражающие полную покорность — как раз то, что требовалось Черняеву. И пусть носиться с ними, аки дурак с писаной торбой, он не намеревался, но вот отправить их в уже очищенную часть города до окончания активной части штурма — это было можно и нужно. Разумеется, не просто так, а под «нежный и ласковый» присмотр части своих войск. Тот присмотр, при котором в сторону наблюдаемых всегда готовы развернуть штыки или просто пристрелить при малейшей попытке взбрыкнуть.

И ещё… Та самая ситуация с русскими пленниками и теми, кто изображал из себя их хозяев. Об этом тоже спросили, напомнив, что если кто соврёт — того за недоносительство в лучшем случае выпорют кнутом и конфискуют большую часть имущества. Ну а собственно «хозяев» по любому ждёт если не петля, то пуля в глупую голову.

Любят в краях восточных друг на друга доносить. Только вот насчёт правдивости следовало проверять и перепроверять. Поэтому Черняев и не отдавал приказ вешать сразу, понимая необходимость сперва подтвердить правдивость сказанного. Единственное исключение — это если обвинение прямиком от бывших пленников звучало, что тут на рабском положении находились. Нескольких таких несчастных уже нашли, в живом или почти живом состоянии. И их рассказы… ну, для прошедших кавказское чистилище ничего нового в этих рассказах не было, а вот кое-кого из менее опытных затронуло до глубины души. Но что одни, что другие были единодушны в том, что спускать такое не следует. А христианское милосердие и прощение… Не здесь, не сейчас и уж точно не этим. Вот и повисли на верёвках пара десятков тех, чья вина была доказана сразу и без возможностей обжалования тем либо иным манером. Слова русских людей военный губернатор Туркестана ценил куда выше, нежели льстивые заверения местных. Потому и задергали ногами в петлях разные и всякие, считающие, кто могут держать у себя как говорящую скотину подданных государя-императора. Новая политика империи, тесно связанная с союзом с империей другой, заокеанской, уже работала, принося свои плоды. И многим она нравилась куда больше той, прежней, излишне мягкой.

Страх перед завоевателем. Ужас от неотвратимости наказания тех, кого эти завоеватели считали своими врагами. Осознание того, что если не вообще, то уж в ближайшее время к пришедшими сюда «неверными» не договориться, не подкупить и не убедить. В общем, изъявившие свою покорность притихли по настоящему, опасаясь даже излишне громкими словами разозлить новых хозяев Ташкента. Именно хозяев, поскольку мало у кого имелись сомнения, что совсем скоро весь город, включая и цитадель, станет подвластен пришельцам из далёкой России.

Ночь, она прошла совсем не спокойно. Сконцентрировавшиеся на базарной площади и в цитадели войска бурлили, то и дело пытались то атаковать русских, то прорваться за пределы города, но все бестолку. Все ворота уже контролировались войсками Черняева, орудия и пулемёты держали под обстрелом возможные сектора прорывов. Ну а освещение… Местами подожженные дома, большие костры, горящие баррикады, ранее возведённые защитниками — всё это давало достаточно света, чтобы отражать попытки прорыва и невразумительные атаки разрозненного, деморализованного, потерявшего общее командование противника. Ах да, ещё по базарной площади ударили остатками ракет. Ну так, чтобы добавить огоньку и паники.

Утро двадцать седьмого июля оказалось траурным для одних и значимым для других. Запертые в центре города остатки войск противника окончательно осознали своё печальное положение. Осознав, стали сдаваться. Не все, не сразу, но бросающих оружие было достаточно для понимания — Ташкент захвачен, ну а пока не подконтрольная Черняеву цитадель — это так, вражеская агония и не более того.

Агония и страх. Оказалось, что более прочего остававшихся на базаре и даже в цитадели испугали именно виселицы, на которых так и остались висеть те, кто владел русскими рабами. Очень не желая оказаться рядом, представители ташкентской знати при поддержке немалой части гарнизона цитадели схватили как самого Алимкула Хасанбий-угли, так и наиболее важных персон вроде Сиддык-Тура, Арслан-Тура, Мохаммеда Салих-бека и ещё нескольких столь же значимых.

Чего они просили? Всего лишь дать возможность убраться из Ташкента целыми и невредимыми, с семьями и имуществом.

Помня о том послании бухарскому эмиру, Черняев, пусть и скрипя зубами, решил согласиться, получив пускай не всё, но большую часть. Особенно столь важную птицу как самого правителя Коканда, который был нужен не столько ему, сколько самому императору. Точнее сказать, императорам, Российскому и Американскому, отцу и сыну Романовым. Зачем? Уж точно не по образу и подобию того, что случилось с имамом Шамилем. Тот то жил в полном комфорте, пусть и под хорошей охраной, что вызывало у немалой части воевавшего на Кавказе офицерства в лучшем случае глубокое непонимание, а в худшем абсолютное неприятие случившегося. Но то было тогда. теперь же… Был такой город под названием Нью-Йорк, а в нем не так давно случилось действо под названием заседание Международного трибунала по Гаити. Ну а в депешах от графа Игнатьева недвусмысленно звучало, что если удастся захватить действительно важных пленников, то обращаться с ними с предельным тщанием, дабы отвезти по ту сторону Атлантики. Причина? Показать, что не одна Американская империя заботится о том, чтобы разного рода дикари даже помыслить не смели о том, чтобы поднимать руку на тех, кто им ни в каком месте не ровня.

Как бы то ни было, а Ташкент был взят. Со взятием этого города Кокандское ханство становилось гораздо слабее и несомненно стало бы искать защиты у Бухары, а то и Хивы. Нужно ли это было Российской империи? Разумеется, нет. Ей требовался покорный Туркестан и ничто иное. Поэтому конец июля 1864 года являлся для военного губернатора Туркестана генерала Черняева не концом этой миссии, даже не серединой, а всего лишь завершением первых, пускай и чрезвычайно важных, шагов. Да и вообще, у него было намерение стать не просто губернатором края, а полноценным наместником тех земель, которые он завоевал для империи. И теперь, когда удалось доказать, что Алие-Ата и Чимкент не были случайными улыбками фортуны, его положение становилось необычайно прочным. А коли так, то следовало ожидать и новых пополнений, и увеличившегося влияния и, разумеется, новых наград. Как для себя, так и для своих людей, которые после случившегося готовы были идти за своим генералов что в огонь, что в воду. что в самое сердце здешних песков. Причём последнее от них потребуется уже в самом скором времени. Ведь останавливаться на таком пути, значило стрелять себе в ногу.

* * *

Вспоминая произошедшее в году минувшем, находящийся сейчас именно в Ташкенте военный губернатор Туркестана аж прищурился от удовольствия. 1864 год стал для него ступенькой, что вознесла на иную, доселе не ожидаемую даже высоту. Стать военным губернатором нового края, к тому же с перспективой скорого становления наместником… не будучи при этом по крови связанным не то что с домом Романовых, но и просто с высшей аристократией империи — это сильно. Исключительно собственные достижения, отрицать которые не получалось даже у большинства завистников и откровенных врагов. Всего то и понадобилось, что свобода действий, полностью развязанные руки и отсутствие помех при получении подкреплений из метрополии.

Да, именно метрополии. Черняев не был наивен, потому понимал, что у Российской империи колоний по факту немногим меньше, нежели у той же Британии, Нидерландов, Франции и иных стран. Просто у тех они отделены от метрополии морями, а у России словно прилепились к изначальным землям. Та же Сибирь, Камчатка, Кавказ, теперь вот и Туркестан. Похожие дикари-аборигены, периодически возникающие проблемы с ними, которые приходилось решать мерами разной жесткости. И сам термин инородец, применяемый к местным жителям, он о многом говорил. Ведь не являлись инородцами жители Польши, Лифляндии, Финляндии. Никому и в голову бы не пришло так отзываться о финнах с поляками и прочими латышами с эстонцами и прочими. Не-ет, каждому своё наименование, отражающее суть.

Взглянув на висевшую на одной из стен его кабинета подробнейшую карту Туркестана и прилегающих земель, Черняев поневоле улыбнулся, расслабившись в своем кресле. Карта была не просто так, а особенная, показывающая пошаговое расширение Туркестана за последнее время. Вот первый бросок, во время которого были захвачены Алие-Ата и Чимкент. Рывок уже летний, когда пал Ташкент, в котором он сейчас находится, равно как и немалое число мелких и относительно мелких поселений, тогда ещё принадлежащих Кокандскому ханству.

И рывок третий, уже осенний, во время которого он даже рискнул разделить силы, устроив походы на Джизак и Ходжент, пользуясь сумятицей в Коканде и особенно тем, что номинальный правитель, Сеид-хан, в попаданием в русский плен правителя настоящего, аталыка Алимкула Хасанбий-угли, не смог удержаться на троне, уступив его одному из прежних владельцев, Худояр-хану. Любой переворот, особенно тут, в азиатских землях, сопровождается сумятицей и снижением готовности воевать. Есть куда более важные дела, а именно необходимость закрепиться на только что взятом троне. Потому Джизак и Ходжент и не могли рассчитывать на поддержку из столицы. Быструю так уж точно. Да и не ожидал никто, что Черняев совершит ещё один бросок, не успел даже в полной мере укрепиться в спешно восстанавливаемом Ташкенте.

Просчитались! Они, а вовсе не военный губернатор Туркестана. Черняев как раз всё верно сделал, пользуясь удобным случаем, не давая противнику опомниться. И про фактор деморализации помнил. Только фактор фактором, а во главе высылаемых на взятие Ходжента и Джизака отрядов должны были стоять люди определённых талантов. Хорошо, что они с недавних пор имелись.

Присланный в августе в помощь генерал-майор Дмитрий Ильич Романовский — не сам по себе, а с ещё двумя тысячами солдат, дополнительными орудиями, пулемётами и боеприпасами в большом числе — был опытным офицером. Кавказ, затем противостояние туркам во время Крымской войны. Теперь вот прислали сюда, понимая востребованность именно таких людей с особенным опытом. Где-то с полгода и тем более с год тому назад Черняев мог бы воспринять прибытие Романовского как угрозу собственному положению и отнестись соответственно. Но к концу лета 1864 года ситуация настолько изменилась, что сковырнуть его с места военного губернатора Туркестана могли, пожалуй, лишь фигуры уровня графа Игнатьева и сыновей императора. Уж точно не давний соперник и недоброжелатель вроде Оренбургского губернатора, генерала Крыжановского. Тот и рад был бы ограничить, прервать взлёт соперника, но уже не имел к тому возможностей.

Романовский был присланным, а вот Александр Абрамов находился среди офицеров Черняева с самого начала проникновения в Туркестан. Показавший себя при взятии Алие-Ата и произведённый за это в штабс-капитаны и награждённый. Затем Чимкент, принесший тому очередной орден и капитанский чин. Ташкент и очередное повышение, теперь до майора. Жёсткость, решительность, готовность к продуманному риску и в то же время осторожность там, где она была необходима. Черняев обоснованно видел в этом талантливом офицере большое будущее. Более того, ценил личную преданность, благо Абрамов видел, что его командир прикладывает немалые усилия для продвижения подчинённого.

Именно поэтому отряд под командованием Романовского отправился брать Ходжент, а майор Абрамов двинулся в направлении Джизака. И уж точно не мог забыть о словах, что: «Возьмёшь город — погоны подполковника на плечи упадут, да и новое представление на орден образуется. Пост коменданта Джизака тоже лишним для карьеры не окажется».

Здоровый карьеризм и жажда славы — вот то, что всегда подгоняет честолюбивых офицеров, готовых оказаться даже в песках Туркестана, лишь бы заявить о себе во весь голос. Вот и заявили что Романовский, что Абрамов, своими действиями принося пользу ещё и генералу Черняеву как военному губернатору всего это края.

Казавшийся неприступным Ходжент пал во второй половине сентября. Полная деморализованность защитников. опасения, что начнутся казни тех, кто имел русских рабов. Понимание превосходства русских войск как в силе оружия, так и в умении им пользоваться. В общем, из Ходжента многие удрали, лишь услышав весть, что по направлению к городу движутся войска Российской империи. При таких изначальных преимуществах задача штурма города для Романовского стала не слишком сложной. Хоть сам он и не мог похвастаться подобным опытом, но среди офицеров выделенного ему отряда имелись участвовавшие во взятии Чимкента и Ташкента. Отсюда и результат. Обстрел, ракеты, использование штурмовых лестниц и… И даже полноценных боев внутри крепостной стены не случилось. Оставшиеся в Ходженте защитники словно сами ждали повода сдаться на милость победителей. Генералу, несколько обескураженному незначительностью сопротивления, только и оставалось, что принять ключи от города, разоружить местных, да начать составлять депешу в Ташкент.

Касаемо же Джизака, так он пал в начале октября, после непродолжительной, но очень интенсивной осады. Майор Абрамов, помня, как хорошо подействовало сочетание ракет и артиллерии, да и имея сведения о сильных и слабых местах городских укреплений, выбрал пару уязвимых мест, в которые и начал бить. Пролом, прорыв, концентрация огня на кажущихся опасными направлениях. Вкупе со схожим предъявленному в Ташкенте ультиматумом это не добавило защитникам уверенности в собственном будущем. Зато вновь подтвердило, что местные ханы с баями, получив прямые доказательства силы пришедшего на их земли войска, вовсе не склонны стоять до последнего. А уж если оставить им тропинку для бегства, непременно ей воспользуются. Не все, но наиболее осторожная их часть, а заодно те, кто в силу хоть какого-то разума понимали, что выбор у них с приходом русской армии окажется лишь между пулей и верёвкой.

Как бы там ни было, а с падением Ходжента и Джизака Кокандское ханство критически ослабело, став совсем уж лакомой добычей для всех своих соседей. Каких именно? Первым делом Бухарского эмирата, конечно, поскольку Хивинское ханствонаходилось не в очень удобном положении для атаки на то, что осталось от Коканда. Другое дело, что у эмира Бухары с хивинским ханом хватило сообразительности, чтобы понять очевидное — если они сейчас кинутся разрывать на части оставшееся от соседа — в будущем году им непременно скажет большое спасибо генерал Черняев, после чего… Ну, дальнейшее являлось очевидным.

Что они вообще могли сделать? Напрашивалась попытка решения проблемы дипломатическими средствами с опорой, понятное дело, на Британию, поскольку именно британские советники давно и прочно сидели в этих государствах. Однако… Протесты владык Бухары. Хивы и изрядно урезанного Коканда, направленные «куда-то в Европу» могли дать результат лишь при иной обстановке, если бы в Санкт-Петербурге прислушивались к тому, в адрес чего ворчат их геополитические противники и не столь давние враги. Кто? Британия с Францией, понятное дело. И будь на месте канцлера и главы внешней политики империи Горчаков — подобное могло бы получиться. Партия же графа Игнатьева, ориентированная на идеологию панславизма в частности и доминирования Европы во всём остальном мире расценивала взвизгивания из азиатской глубинки как ничего не значащий шум. Вроде вьющихся вокруг комаров. Более того, все права на дипломатические переговоры в Средней Азии были поручены… военному губернатору Туркестана как человеку, наиболее остальных разбирающемуся в ситуации, а к тому же показавшему себя как верный слуга государев.

Получалось, что в итоге все эти жалобы из Коканда, Хивы и Бухары, сделав круг, возвращались аккурат сюда, в Ташкент, на стол к Черняеву, которого ситуация откровенно забавляла. Только не забавами едиными, поскольку в текстах жалоб можно было найти среди словесного мусора и нечто более ценное.

Правитель Коканда Худояр-хан. Бухарский эмир Сеид Музаффаруддин Бахадур. Хан Хивы Мухаммад Рахим-хан. Вот та троица правителей, само существование которых было для Черняева одной из главных проблем в его нелёгкой деятельности главы Туркестанского края. Иными словами, земли этих трёх правителей он рассматривал как будущие части своего Туркестана, наместником которого его недвусмысленно обещали сделать, если за ближайшие несколько лет он сумеет привести хотя бы половину этих земель под власть Российской империи.

Предпосылки для успешного развития событий имелись. Начать следовало с того, что взятие Джизака и Ходжента по сути отрезало остатки Кокандского ханства от их естественных союзников, Хивы и Бухары. Не полностью, конечно, но наиболее удобные для перемещения войск пути перекрывались. А не очень удобные и совсем не удобные… Черняев знал, что такое двигать армию или даже относительно большие отряды по слабо пригодным для таких перемещений путям В общем, Коканд до поры можно было оставить «вариться в собственном соку», поскольку свара за трон могла закончиться быстро, но новый-старый хан Худояр мог и не усидеть на вновь занятом троне. И тогда… А ещё можно было тихо и незаметно помочь его соперникам. Небольшой толикой золота поддерживая в тех желание и возможности мутить и без того не кристально чистую кокандскую воду.

И всё равно, связь Худояр-хана и эмира Сеида Музаффаруддина Бахадура была довольно прочной. Правитель Бухары понимал, что Худояр-хану нужна поддержка, потому слал понемногу воинов, советников, оружие. Сам же начал получать поддержку не только от британцев, но и со стороны Османской империи. Единоверцы то были бухарцам куда ближе каких-то там совершенно чужих и непонятных англичан.

Что до Хивы, так Мухаммад Рахим-хан продолжал пребывать в полной, практически абсолютной уверенности в неприступности своего ханства. Не из-за какой-либо особой защиты крепостей. Не вследствие высокой боеспособности войска и многочисленной новейшей артиллерии. Вовсе нет! Исключительно географическое положение Хивы, подступы к которой для действительно мощного войска были предельно затруднены. Вот и смотрел свысока на остальных, считая, что до него точно не доберутся.

Черняев понимал, что со взятием после Ташкента Джизака и Ходжента, требуется в очередной раз остановиться. Укрепление недавно захваченного, очередные просьбы прислать не только солдат и боеприпасы, но и специалистов, и гражданскую администрацию. Давать хоть тень власти местным — на такое он идти не собирался. Видел, как это происходило. Пусти наряду с завоевателями местных, пусть даже на вторичные, вспомогательные должности — они совсем скоро будут пытаться пролезть и на другие места, для них совершенно не предназначенные. Навидался там ещё, на Кавказе. Только в том месте и в то время от него мало что зависело. Но здесь, сейчас…

Остаток осени и зиму — хотя тут, в Туркестане, она была совсем иной, нежели в родных краях — заняли дела мирные. И подготовка к новой военной кампании, теперь нацеленной на остатки Коканда и Бухару. В том, что она, кампания, неминуема, никто не сомневался, особенно сами властелины Коканда с Бухарой. Поняв ещё осенью, что на их возмущённые крики в Санкт-Петербурге плевать хотели, попробовали было иной подход — мирный. Отправили в Ташкент к губернатору Туркестана посольство, с целью договориться о мире на вроде как выгодных для России условиях. Торговые договора, признание уже изменившихся границ, обещание прекратить набеги на русские земли. Однако…

То самое слово «однако», без него никак нельзя было обойтись. Черняев, пользуясь своей предельной самостоятельностью в туркестанских делах, выставил властелинам Коканда и Бухары такие встречные условия, что те от них откровенно ошалели. Полный возврат всех захваченных пленников — не только русских, но и возможных случайно оказавшихся иных европейцев. Выплата каждому из них компенсаций в зависимости от времени, проведённого в плену. Да таких, что они стали бы откровенно разорительными для державших их на положении рабов. Контрибуция — с Коканда большая, с Бухары тоже совсем не маленькая — сильно ударяющая по финансовой стабильности обоих государств. Допуск русских делегаций с целью доскональной проверки ханства и эмирата на предмет, не скрывают ли они оставшихся пленников и не прирезали ли их по тихому, чтобы не платить те самые откупные. Ну и относительно торговли — на неё также планировалось наложить существенные ограничения, поставить под почти полный контроль из столицы Туркестанского края.

Принять подобное было для Худояр-хана и Сеида Музаффаруддин Бахадура равносильно тому, чтобы самим спровоцировать полноценный бунт. Особенно хану Коканда, едва-едва удерживающему свою власть. Потому что один, что другой виляли, слали велеречивые послания, просили предоставить достаточное количество времени для обдумывания предложений… и получали — теперь больше со стороны Османской империи — советников, золото, обещания скорой поддержки оружием и войсками.

Тянули время они, дожидался подходящего момента для нового наступления и Черняев. И почти дождался. Не зря именно сегодня вызвал к себе генерала Романовского и полковника Абрамова. Да, теперь уже полковника, поскольку в этот чин его личным указом произвёл сам император, впечатлённый докладной запиской Черняева. Александр II счёл, что такое показательное усердие и боевой пыл стоит поощрить должным образом. Впрочем, генералу Романовскому тоже было грех обижаться. Ордена, значительная сумма денег, слава… и намёк, что как только Туркестанские дела закончатся, для него, как показавшего себя талантливым военачальником, найдётся новое высокое назначение. Император не то сам понял, не то ему умные советники подсказали, что держать долгое время рядом двух столь честолюбивых людей как Черняев и Романовский вряд ли стоит. Пока хватает наград и славы — конфликта не случится. Зато едва придёт время заканчивать действия военные и сосредотачиваться на обустройстве края — вот тут могут начаться неприятности.

Но это всё равно дело будущего. В настоящем же в кабинет губернатора зашёл сперва Романовский, а за ним, спустя несколько минут, и полковник Абрамов пожаловал в своей неизменной кожаной шапочке, прикрывающей голову вояки после полученной несколько лет назад тяжелейшей контузии. Все трое успели и как следует познакомиться, и сработаться, и к обсуждениям планов на будущее было не привыкать. Так что крепкий кофе с местными сладостями, расстеленная на столе карта, набор разноцветных карандашей для необходимых отметок и бурлящие в головах мысли, которые вот-вот должны облечься в слова.

— Что будем делать сегодня, Михаил Григорьевич, — поинтересовался у Черняева Абрамов, как младший по званию из собравшихся. — Вроде бы вчера успели обсудить, что через месяц или полтора опять двумя ударами супостатов «радовать» станем, основным и отвлекающим.

— Только кого отвлекать, а кого действительно громить, так и не решили, — проворчал покусывающий карандаш Романовский. — Напрашивается нанести основной удар по Коканду. Но бухарский эмир хитёр и людишки его по Ташкенту шастают, как тараканы за печкой. В важные места им доступа нет, но вот кабаки, базар… дома публичные опять же. Узнают от тех солдат и может даже разговорчивых сверх меры офицеров, чего знать не надобно.

— И встретит того, кто будет наносить отвлекающий удар, огромное войско бухарцев. Не хочется такого, вы правы, Дмитрий Ильич. Но и планировать атаковать только в одном направлении — замедлять темп продвижения. Хотелось бы избежать. Потому подумаем как следует, господа!

Думать собравшееся трио умело. Хорошо думать, правильно, находя варианты из числа не лежащих на поверхности. Было очевидно, что ожидать от Бухары с Кокандом попыток отбить завоёванное не стоило — они и защитить то свои города не сумели. Что уж говорить о том, чтобы попробовать штурмовать укреплённые места с многочисленной артиллерией, сильными и умеющими воевать гарнизонами и без возможности поднять внутри Ташкента и иных городов восстание. Восстание, оно реально, лишь когда есть кому его поднимать и поднимать не толпу с дрекольем, а вооружённых и умеющих обращаться с этим самым оружием. А как раз нормального оружия и возможности его получить у находящихся в Ташкенте. Ходженте и иных городах инородцев не имелось. Коменданты внимательно следили, не допуская и призрачной возможности местных вооружиться и тем самым стать потенциальной угрозой новой власти.

— Мы успели прикормить тех, кто хочет занять троны Коканда и Бухары, но не имеет для этого достаточно сил, — напомнил Абрамов. — Пусть начнут. Когда рядом опасность, посылать войска в другое место не хочется. Своя рубашка ближе к телу.

— И тогда даже отвлекающий удар может показаться другим. Поддержкой, достаточной для того, чтобы трон захватил наш как бы ставленник, — расплылся в улыбке Черняев. — Порадовали меня. Александр Константинович!

— Отвлекающий удар может действительно стать смертельным, — добавил Романовский. На это не стоит рассчитывать, но нельзя и исключать.

Губернатор лишь кивнул, смотря на карту, после чего, взяв карандаш в руки, набросал направления ударов на собственно Коканд, столицу одноименного ханства. А также на Самарканд. Последний принадлежал уже бухарскому эмир, но не взяв этот город, говорить о походе на саму Бухару не имело и тени смысла.

Здравая оценка ситуации — вот от чего Черняев старался не отходить. Сейчас было очевидным, что с учётом поступающих подкреплений, войск достаточно для продолжения завоеваний. А уж два направления либо одно — это как получится. Коканд и Бухара. При всех намечающихся проблемах в их завоевании, нельзя было назвать действительно труднодоступными целями. Сокрушить к исходу этого, 1865 года Кокандское ханство, стереть его с политической карты представлялось возможным и не слишком трудным. Бухарский эмират? Самарканд, может ещё какие-то из городов-крепостей. С самой столицей эмирата стоило обождать. Шаг за шагом, проявляя разумную осторожность — именно так следовало продвигаться в туркестанских песках.

И тогда останется самое сложное и опасное — Хива. Затаившийся в самом сердце пустыни гадальщик. Привыкший исподтишка бросаться на жертву, а потом утаскивать добычу в своё песчаное логово, действительно почти неприступное. Почти. Военный губернатор Туркестана, опираясь на опыт предшественников, знал точно, чего делать нельзя. Догадывался о том, что делать необходимо. Главное же обладал терпением и возможность накопить нужные силы, средства, да вдобавок организовать поход на Хиву именно тогда. когда придёт его время. А оно должно наступить лишь после того, как падут Коканд и Бухара… тем или иным образом. Это Черняев и собирался донести до своих помощников в сём нелегком, но достойном и сулящим большие выгоды деле.

Глава 4

Апрель 1865 г., Портсмут, Американская империя

Даже скучно немного стало после того, как Мари отправилась туда, за океан, в Санкт-Петербург. Знаю, сам был чуть ли не инициатором, но долгое время без пикировок, деловых разговоров и просто общения с этой экстравагантной особой реально печалят. Приходиться спасаться всеми возможными средствами, благо моё положение в империи это позволяло. И я сейчас вовсе не про кутежи и прочие развраты с оргиями. Люблю, конечно, как комфорт, так и чисто телесные радости, только культа из них делать в принципе не собираюсь. Предпочитаю полную гармонию, то есть сочетать пищу телесную и духовную, причём разнообразить по полной… в пределах того, что считаю правильным и соответствующим собственному «я».

Визит в Портсмут — порт и место концентрации новейших кораблей империи — был как раз совмещением сразу пары важных действий. Во-первых, понаблюдать за испытаниями корабля совершенно нового типа, равного которому покамест в принципе не имелось. Хотя опытные образцы, пускай и несколько уступающие — эти да. присутствовали.

Во-вторых, требовалось встретить действительно важных гостей, которые впервые в жизни должны были появиться тут, в империи, родственной их родной. Ведь на престоле в Ричмонде также сидел представитель Дома Романовых.

Ну да сперва одно, потом второе. Хорошо, что никакой спешки, а значит не приходилось опасаться, что оба события наложатся одно на другое. Сперва испытания нового корабля, а уже потом встреча важных персон, прибывших в гости.

Портсмут. Он и во время войны Севера и Юга являлся значимым промышленным центром. Пускай ориентированным почти полностью на нужды флота, но это уже так, мелочи жизни. С того момента ситуация лишь усилилась, а портсмутские верфи стали, пожалуй, крупнейшими в империи. Более того, именно тут спускались на воду головные корабли той или иной серии. Сперва это были броненосцы — да и сейчас основная мощность верфей затачивалась под эти корабли — но в настоящий момент речь шля отнюдь не о них. На повестке дня стоял корабль совершенно иного вида — практически беззащитный на воде, он становился смертельно опасным под ней, на небольшой, но глубине. Ага, речь шла о той самой подводной лодке, мысли о создании которой посещали немалое число кораблестроителей. Некоторые даже создавали опытные образцы. Однако… Если нет достоверно показанной мощи, угрозы для кораблей обычных — чисто теоретические рассуждения мало у кого могли найти действительно живой отклик. Зато теперь ситуация изменилась, аккурат с появлением одного важного изобретения, уже воплощенного в жизнь, вдобавок не в одном, а сразу в двух местах.

В родной мне истории первое боевое применение подводной лодки произошло как раз во время войны Севера и Юга. Так себе применение, откровенно говоря, поскольку и атака была произведена так называемой шестовой миной, и применение оной закончилось печально — погиб как шлюп северян, так и сама лодка, вроде как от полученных во время атаки повреждений корпуса.

Тогда применение столь не проверенного оружия как субмарина была во многом вызвана отчаянным положением Конфедерации и желанием найти хоть какое-то средство противодействия многочисленному флоту янки. Зато в этой ветке обстановка была совсем-совсем другая, а потому не имелось необходимости бежать впереди паровоза. Зато попавший на стол к военно-морскому министру Стивену Мэллори проект создания подводных лодок был им принят весьма благосклонно. И не просто принят, а инициатор оного, Хорас Лоусон Ханли вместе с его помощниками, был плотно взят министерством под своё крыло. Никаких воплощений идеи в металле за свой счёт! Исключительно государственное и весьма щедрое финансирование. Тут, понятное дело, не обошлось и без моих слов, сказанных Мэллори относительно крайней перспективности развития подводного флота. И абсолютно матерное высказывание относительно передвижения субмарины на чисто механической установке с мускульным приводом, то бишь аналоге обычных вёсел. Благо Хорас Ханли имел аж три варианта — тот самый вёсельный, паровой и электромагнитный двигатели. Пар, понятное дело, являлся проблематичным, учитывая необходимость перемещения в подводном положении и соответственно пожирание в топке кислорода. Другое дело электричество, тут совсем иной расклад. Да, ожидались немалые сложности. Бесспорно, ни о каких дальних и далее мало-мальски средних переходах и речи пока идти не могло. Но при всех недостатках достоинства использования электродвигателя были значительно привлекательнее.

И началось. С начала 1863 года стартовали уже не теоретические, а практические работы. Сразу была заложена сигарообразная, обтекаемая форма, заполняющиеся через клапаны балластные цистерны, закреплённый на днище балласт для экстренного всплытия. Про запас компонентов для регенерации воздуха также забывать не стоило. Что же до оружия, то шестовые и буксируемые мины — несколько не то, что действительно требовалось. Я то знал, что важнейшим оружием субмарины являются выпускаемые из аппаратов торпеды. Однако сперва требовалось довести до ума саму субмарину, а уж потом основным её оружием озаботиться.

Вот и доводили. До ума субмарину. До предела нервы тех, кто с этим всем возился. Прототип аж три раза тонул — хорошо хоть на минимальной глубине, чтобы не рисковать жизнями испытателей до поры, пока не будет налажена хоть какая-то безопасность — постоянно отказывал двигатель, пропускал воду корпус, прочие болезни прототипа давали о себе знать во весь голос. Однако к концу 1864 года ситуация мало-мальски нормализовалась, да и с учётом всех поломок вторую субмарину клепали уже с пониманием, как это всё надо делать. Теперь оба объекта медленно, но уверенно перемещались как на поверхности, так и под водой, отрабатывали погружение на глубину в десяток-полтора метров и всплытие, обычное и экстренное. Опять же наблюдение через перископ, незаметное приближение к потенциальной цели и… А вот собственно атаку отрабатывать пока не получалось по причине того, что субмаринам требовалось настоящее оружие, а не то позорище. которое рвался изначально использовать Хорас Ханли.

Хвала богам и демонам, что теперь оно появилось. Торпеды, ага. Точнее казать, пока это называлось самодвижущимися минами и качество имело… Самое начало пути, больше и сказать нечего. Хорошо ещё, что как только начались работы по постройке и последующем доведении до ума прототипов субмарин, сразу же пошёл поиск тех, кто работал над хотя бы подобием торпед.

Ищущий да обрящет! Именно так и случилось в нашем конкретном случае, причём аж дважды. Первый раз поиски увенчались успехом в довольно неожиданном месте — Австрийской империи. Не шибко прославленная в плане развития флота страна. Тем не менее, породили такого интересного и нестандартно мыслящего человека как Джованни Луппис. Не столь давно вышедший в отставку фрегаттен-капитан, то есть полноценный военно-морской офицер, да к тому же его семья вот уже не первое поколение имела самое прямое отношение к морю, являясь довольно известными судовладельцами. Так что наследственность, ага.

Собственно, изобретённый им аппарат предназначался отнюдь не для вооружения подводных лодок или даже надводных кораблей. Луппис планировал использовать своё детище на батареях береговой обороны, что и пытался доказать в теории и на практических испытаниях. Естественно, те самые практические испытания показывали полную несостоятельность сей прототорпеды. Причины? Дальность хода не более сотни метров — это просто несерьёзно. В действие же зародыш торпеды приводился… пружинным механизмом, построенным по принципу часового и лишь немного модернизированным исходя из поставленной задачи.

Предлагать пусть и находящемуся в отставке, но кадровому флотскому офицеру перебраться по ту сторону океана? В теории было можно, но хватило минимального изучения объекта, чтобы понять — Джованни Луппис вполне себе патриот Австрийской империи и на предложение сменить место жительства разве что чихнуть соизволит. Поэтому использовался иной подход. К фрегаттен-капитану подвели нескольких людей, которые не просто, а из научных кругов. Не липовых, настоящих. А уж в беседе реально интересующихся тематикой и понимающих в ней людей как-то без особых проблем всплыли несколько имен тех коллег по научно-исследовательской деятельности, с которыми Луппис вёл переписку. Большая часть так, пустышки, но два имени и соответствующие уточнения заставили наших агентов сделать охотничью стойку.

Британский инженер Роберт Уайтхед и инженер же, но уже русский, Иван Федорович Александровский. Первый покамест ещё возился с собственными идеями и собирался усовершенствовать тот самый аппарат, созданный Лупписом. Я помнил, благо хоть немного, но увлекался историей военного флота, что именно торпеды Уайтхеда стали знаком мощи и качества торпедного оружия вплоть до начала следующего века. Но сейчас… сейчас он находился в самом начале пути, да и опять же был крепко так связан с интересами своей страны.

Зато Иван Александровский — это совсем другое дело, куда более перспективный расклад. Воодушевлённый начавшейся военной реформой, сей инженер и энтузиаст начал работать над тем. что показалось ему перспективным — над аппаратом, способным выпускать «подводные снаряды для поражения вражеских кораблей». Благо не с пустого места велась работа. Александровский начал проектировать субмарину собственной конструкции ещё за десяток лет до того, как вплотную занялся созданием торпеды для неё. Только вот без сложностей обойтись ну никак не получалось! Сперва проект был отклонён как недостаточно совершенный. Затем в теории та самая поддержка образовалась, но поступил ряд серьёзных замечаний, лишь с частью которых сам изобретатель готов был согласиться.

Однако, учитывая то, что сама идея подводного корабля пришлась до душе адмиралу Краббе, управляющему морским министерством, проект был окончательно одобрен. Специфически одобрен, то есть без выделения казённых средств. Дескать, ищи меценатов, дорогой ты наш человек, а мы может что и подскажем, и порекомендуем, и пути-дорожки к специалистам, готовым работать над проектом, проложим. Но не более того.

И начались, хм, хождения по мукам. Правда, не столь долго они и продолжались, поскольку союз Российской империи с тогда ещё Конфедерацией заставил что Милютина, что Краббе, что других членов правительства империи по иному посмотреть на новаторства, подобные подлодке Александрова. Пулемёты, многозарядные винтовки, оптические прицелы… и башенные, выполненные исключительно из металла броненосцы во флоте Конфедерации. Сразу переобулись, буквально на ходу, после чего Александров получил казённое и весьма щедрое финансирование, решившее часть проблем.

Часть, но не все, поскольку разгильдяйство и волокита в Российской империи, увы, прочно пустили корни. Вот и боролся изобретатель-новатор, воплощая в жизнь свои придумки. Вместе с тем представителям уже крепко союзного государства, к тому же предоставившего право производства по лицензии своих оружейных новинок, странно было бы отказать в ответной услуге. Документация по разрабатываемой самодвижущейся мине конструкции Александровского, которая уже была не тем жалким подобием оружия, что у Лупписа, а куда как более совершенной. Пневматический двигатель, гидростат — всё это присутствовало, хотя стрелять создатель торпеды предполагал по неподвижным или слабо движущимся целям, потому о вычислениях, необходимых для стрельб по целям движущимся на достаточно высоких скоростях серьёзно не задумывался. Ничего, тут мы и сами поразмыслить в состоянии были!

Ну а имея подсказки по общей концепции развития подлодок с моей стороны и обладая возможность опереться не только на собственный опыт, но и на элементы конструкции Александрова, Хорас Хэнли развернулся по полной, в итоге получив вполне себе пристойный результат. Первый прототип, понятное дело, прототипом и остался. Опытным образцом, участь которого служить исключительно для тестов. Зато второй, точнее вторая подлодка, получила уже и собственное имя. Не «Наутилус», понятное дело, это было бы лично для меня унылым таким плагиатом и признаком скудости фантазии. А вот «Осьминог» — это уже несколько иное. Как ни крути, подводный хищник, но вместе с тем хищник так себе, не боги весть такого уровня опасности. Самое оно для только-только созданного корабля нового типа. Того самого, который сейчас отчаливал от пирса, будучи покамест, ясен пень, в надводном положении. Вот отойдёт на достаточное расстояние, после этого и погрузится на метров этак десять с лишним. Затем подвсплывёт, выставит перископ, в таком положении подберётся к кораблю-мишени — древнему полуразваливающемуся шлюпу — да и долбанёт торпедами. Сразу двумя, из обоих установленных аппаратов, чтоб уж наверняка, учитывая проблематичность как собственно торпедного движка, как и имеющийся процент отказов взрывателя ударного типа. Мы же, остающиеся на берегу, посмотрим в подзорные трубы на происходящее.

Кто такие «мы»? Я, морской министр Стивен Мэллори, император собственной персоной. Ну и другие, числом немалым, но на общем фоне уже не столь существенные. Что, я забыл про самого конструктора подлодки, Хораса Ханли? Забудешь про него, право слово! Он в категорической форме отказался находиться на берегу в то время, как его детище будет демонстрировать всю свою потенциальную мощь и перспективность дальнейшего развития. Счёл необходимым самолично полезть под воду, а вдобавок контролировать стрельбы. Дескать, я это творение разработал, мне и доказывать эффективность не только слово, но и делом… на всех этапах. И вот что с ним поделаешь? Запрещать посредством министра или аж самого императора? В теории можно, но на деле творцы народ сложный, зело обидчивый.

— Ещё совсем недавно, Стивен, нам казались верхом прогресса первые башенные броненосцы. «Акула», Чарльстон, затем более совершенные… Вспоминаются и проблемы с нахождением нужных орудий, как приходилось комбинировать гладкоствольные и нарезные орудия, чтобы каждый броненосец мог хоть как-то провить заложенный в него потенциал. А что теперь?

— Что теперь? — эхом отозвался Мэллори.

— Новый тип корабля, который в перспективе способен угрожать тем самым броненосцам. Пускай сейчас должно состояться первое испытание торпед по настоящей цели, но первое оно на то и первое, все это понимают.

— Потому и публики лишней нет.