Трофей

Справа и слева раздавался лязг металла и яростные крики – там шла рукопашная свалка. Враг уже находился в русском укреплении. Предстояло его отсюда выгнать, и идти на приступ, в надежде, что в воротах наши пушкари смогли устроить пролом.

– Чаво? Не пойдем дальше? – тяжело переводя дух, спросил Игнат.

– Посекут нас вороги! Не дойдем до ворот!

Лыков обеспокоенно оглядывался, напряженно всматриваясь сквозь дымовую завесу.

– Морок пожарный нам в помощь! – подсказал Михайло. Но Лыков был непреклонен:

– Ждем стрельцов!

– На кой нас с коней ссадили? – возмутился Филипп, прикрывая рот рукавом. Его продолжал душить кашель, обострившийся от тяжелого смрадного запаха. – На конях сподручней было!

Он не сдержался, и зашелся в тяжелом, разрывающим легкие кашле.

– Головам полковым виднее, – покорно и уверенно заявил кто-то справа от Хлебалова. Кирилл даже не различил голос, но понимал, что этого не требуется. Так думают и говорят тьма тем русских ратников, готовых безропотно принять солдатскую судьбу. Безгранично доверяющие командирам. Как стадо бычков, идущие на убой по одному повелительному взмаху воеводина стяга.

Он оглядел перемазанные лица товарищей. Таких простых и наивных, но решительных и твердых. Прибранных к службе в силу обстоятельств, но служащих по долгу – верно и до конца.

Сколько раз Кирилл видел это русское доверие к воеводам и упрямство в исполнении порой бессмысленных приказов. Эту силу духа, сметающую вражьи рати и крепости. Не благодаря умелому руководству, а иной раз вопреки ему.

В груди сжалось сердце. Тоскливо и болезненно. Затем наступило послабление. Отчаяние сменилось надеждой. Хрупкой и зыбкой. За ней робко подкрались восхищение и гордость.

В десятке саженей справа взорвалась бочка со стрельным зельем. Притаившихся ратников забросало мелкими комьями мерзлой земли. Оглушило и обдало жаром.

11

Прямо за их спинами в развороченном пушкарном шанце двинулись обломки, и из-под завала полез черный человек. Михайло замахнулся палашем, но вовремя остановился. На выбирающемся из-под земли ратнике ясно различался начищенный до блеска металлический круг – нагрудное зерцало, отличительный знак русского пушкаря.

– Откель ты взялся? – изумился Михайло.

Пушкарь размазал по грязным щекам слезы и тяжело привалился к осыпавшейся задней стене укрепления:

– Пищаль мою загубили, ироды!

Ратники с интересом рассматривали найденного пушкаря:

– Что ж не оборонил?

– Контузило мя. Как жахнуло, чуть дух не вышел. Весь наряд уложили вчистую.

Пушкарь кивнул на десяток трупов солдат охранения и орудийной прислуги, разбросанных вокруг. В трех аршинах от шанца торчал перевернутый набок лафет.

– Что ж пуляете худо?

– Сведы пуляют метче, бо пищали у них добрее наших. Да и поболе их буде.

Лыков прищурился. Оглядел пушкаря, метнул взгляд на своих ратников. Затем посмотрел в сторону противника:

– С нами пойдешь. Отомстим ворогам! Дай срок!

В густом пороховом дыме там и тут мелькали силуэты. То ли свои, то ли вражьи. Они выныривали из клубов дыма и растворялись в сизом мареве.

Тускло блеснули панцирные доспехи шведских пикинеров.

– Ах ты, харя немецкая! – Взорвался Хлебалов, и рванул из ножен саблю. – Да я ж тебя!…

– Остынь, опричник. – Лыков схватил его за рукав и втянул в разбитое пушкарское укрепление. – Мы не в седле. Сейчас стрельцы подойдут и ударим по ворогам.

– Да пока мы будем ждать, они за ворота уйдут!

– И оттуда добудем.

– Когда шведы отойдут – нас картечью положат, как только на приступ пойдём!

Лыков огляделся. Вокруг кипели короткие рукопашные схватки. То тут, то там вспыхивали пронзающие сизый мрак выстрелы огнестрелов. Но, насколько позволял обзор, на приступ никто не шел. Десятник грозно обернулся к Хлебалову:

– Ты мне зубы не заговаривай! Не че смуту сеять! Прошло твое время, опричнина!

Кирилл обернулся к десятку, словно искал у них поддержки:

– Я дело говорю!

Но откуда сиволапые крестьяне могли знать тактику и стратегию войны? Один Михайло, угрожающе держа палаш, готов был ринуться в бой. Остальные молчали, отрешенно глядя на стихийную перебранку.

Лыков язвительно сказал:

– Хватит командирам перечить! Слушай меня, служивые…

12

Шведы вынырнули из вонючего тумана и бросились в разгромленный пищальный шанец. Зазвенела сталь, заскрежетали латы. Лишь злобное рычание вырывалось из глоток, сцепившихся в смертельной схватке, людей. Рвать, колоть, бить.

Через минуту пяточек наполнился трупами. Вповалку лежали пять шведов и трое русских. Пушкарь так и оставался сидеть. Его череп раскололи надвое ударом пики. Игнат, Алешка и Михайло остервенело добивали шведа в десятке саженей от них. Лыков, держа наручную пищаль, стоял напротив Хлебалова. Тот сжимал в руке лишь обломок сабли.

В пылу боя, Кирилл не устоял и рухнул на ворвавшегося в окоп врага. Но прежде успел отбить удар тяжелой пики и сам ударил в голову нападающего. Удар пришелся в штурмовую каску шведа, и попал в уже расколотый гребень. Полотно вошло под столь неудачным углом, что возвратное движение во время падения переломило клинок практически у рукояти. Свалившиеся противники катались по земле недолго – обломком сабли прирезать, лишенного возможности добраться до кинжала, врага оказалось даже проще, чем пытаться зарубить целой саблей во время свалки.

Зато теперь Хлебалов стоял напротив своего командира с окровавленным обломком оружия. Тот же направлял на него наручную пищаль с французским замком, в левой руке держал пустую пороховницу. Перчатки были скинуты, оружие готово к бою.

Стоя напротив, они буравили друг друга испепеляющими взглядами. Их разделяла лишь одна маховая сажень. У Кирилла не имелось никакой возможности выйти из противостояния победителем. И он это отлично понимал. Такие пистоли он видел у лучших литовских ратников. Французский замок не давал осечки, а сам пистоль метко поражал цель с трехсот шагов. Но сейчас не нужна была точность, нужно лишь нажать на курок, и наслаждаться видом поверженного противника.

Лыков первым бросился вперед. Хлебалов отвел руку с обломком сабли в сторону, намереваясь пронзить левый бок нападающего, но вовремя остановился. Вспышкой пронеслось непонимание – зачем нападать человеку, имеющему в руке огнестрел? И еще: десятник глядел куда-то за Хлебалова, и мчался куда-то туда.

Мощным движением плеча Лыков оттолкнул Кирилла к стенке окопа. Прогремел выстрел. Яркие искры от кремниевого колеса слились со вспышкой подожженного пороха и пламенем, полыхнувшим из пистольного дула. Яркий свет ослепил, а хлопок, на миг перекрывший пушечную канонаду, лишил слуха. Резкий запах стреляного зелья шибанул в нос, словно бы их не обволакивали пороховые клубы и тяжелый дух пожарищ.

За спиной кто-то застонал.

Только сейчас Хлебалов увидел шведского ратника, в двух местах пронзенного острием пик, но оказавшегося в силах добраться до пистоля, и умудрившегося подготовить оружие к бою. Теперь из дула его огнестрела вился сизый дымок – он выстрелил. Но черная рана на желтом мешковатом кафтане и стеклянные глаза говорили о том, что ответный выстрел лишил его жизни. Швед выронил оружие и замертво свалился на заваленную комьями черной земли деревянную пушечную площадку.

Хлебалов взглянул на Лыкова, и осознание происходящего медленно подобралось к его разуму. Десятник держался за живот, и сквозь его покрасневшие на морозе руки лилась густая бордовая кровь. Лыков пошатнулся, и Кирилл подхватил командира со спины. Осторожно усадил рядом с погибшим пушкарем.

Смотреть на рану не хотелось. Да и не имелось никакой необходимости – промахнуться с аршина, в стоящего в полный рост противника, невозможно. Жить десятнику оставались считанные минуты.

Хлебалов присел рядом:

– Ты пошто сотворил сие?

Вопрос прозвучал буднично, словно не было смертельной схватки, взаимной вражды, желания мести.

Лыков оскалился:

– Дурак ты, Хлебалов, только аз право имею тебя изничтожить! Должник ты мой по крови!

Ратник поглядел на командира сочувствующим взглядом. Он молчал. А десятник торопился выговориться, уже ощущая подбирающуюся к нему смерть:

– А не убью – живи и мучайся. Памятуя, что загубил ты под корень род слуг государевых Лыковых. Сие и будет мое дело покаянное!

Во взгляде десятника случилось еле заметное просветление. Разгладились грубые морщины вокруг рта. Оскал сменился блаженной улыбкой:

– Не хочу боле грех на душу брать. Бог нас простил и заповедь дал другим прощать.

Окровавленной рукой Лыков дернул ворот кафтана, оторвав верхние петлицы. Забрался под чешуйчатую броню, нетерпеливо пошарил под рубахой. Через мгновение извлек золотой восьмиконечный нательный крест, изукрашенный мелкими драгоценными камнями.

Крест был дорогим – в таких вещах Кирилл знал толк, сам когда-то владел драгоценною рухлядью. За такой крест можно было справить хороший немецкий панцирь или зимний кафтан на меху или четыре пары дорогих сапог.

Дрожащей рукой десятник протянул крест в сторону Хлебалова:

– Аз, Роман Лыков, слуга государя Московского, прощаю тя, опричник Хлебалов. Примешь ли ты мое прошение?

Кирилл глядел в глаза бывшего врага. После всего, что ему пришлось стерпеть от Лыкова, теперь ему предстояло принять прощение от этого человека.

Он не был обязан это делать. Да и не нужно ему прощение Лыкова.

Десятник быстрой скороговоркой промолвил:

– Да останется черное в земной юдоли, а в Царствии Небесном токма благость и чистота.

Сказанное Лыковым оглушило Кирилла, пуще взрыва бочки со стрельным зельем. Задрожала не земля – завибрировала его душа. Вспоминались слова из Евангелия: "блаженны миротворцы". Господь ценит стремящихся к примирению. И значит, со своей стороны, он должен сделать все, чтобы достичь мира.

Однажды он этим пренебрег. Готов ли и далее оставаться непримиримым и раздорным? Да и стоило ли препираться, зная, что твой враг скоро умрет, а вместе с ним умрет вражда, и связанная с ней усобица. А значит нет смысла упрямиться и бессмысленно тащить с собой груз прошлого. Тяжелый, как кандальные оковы.

– Я принимаю твое прощение.

Кирилл приложился потрескавшимися губами к холодному металлу. Во рту ощутил вкус чужой крови.

Лыков перекрестил Хлебалова нагрудным распятием, и сам поцеловал золотой крест:

– Господь нам порука. Ступай с Богом.

Рука с крестом безвольно свалилась на грудь. Лыков запрокинул голову в низкое серое небо, и затих.

Хлебалов аккуратно, словно боясь потревожить мертвеца, взял дорогой крест и спрятал его за ворот кафтана. Но затем засомневался. Оставлять драгоценную вещь мародерам нельзя. Такая дорогая вещь пригодится и ему. Другим все равно, а он на помин даст, да свечку поставит за упокой раба Божьего Романа, воина на поле брани убиенного.

Кирилл снова достал золотой крест, и сорвал цепь с шеи покойника. Затем снял собственный нательный крест и надел на Лыкова. Пусть те, кто похоронит десятника знают, что здесь отдал Богу душу раб Божий, а не какой-нибудь нехристь.

Хлебалов вытащил из богатых ножных дорогую татарскую саблю с золоченой гардой и рукоятью. Подумав, прихватил круглый щит десятника. Роману Лыкову это оружие уже без надобности.

13

Тяжело переводя дух, подошли уцелевшие ратники десятка. Осиротевшие без командира, брошенные посреди разбитого врагом укрепления, окруженные смертью, мраком и отчаянием. Они молча стояли над погибшим.

– Что делать будем? – вопросил Михайло, утруждено облокотясь на невесть откуда взявшийся бердыш. С лунообразного лезвия стекала и капала кровь, но это ужасное зрелище уже не трогало ни разума, ни чувств утомленных бессонной ночью и утренним боем ратников.

Хлебалов выпрямился и взглянул туда, где сокрытая за дымом и копотью, стояла вожделенная крепость.

– Душу Господу Богу, живот царю-батюшке! Служивые, не посрамимся! Скинем ливонца!

Кирилл взглянул в суровые, почерневшие лица ратников. Те ухватились за оружие, исполненные решимости и готовые мчаться вперед.

– За мной! – скомандовал он.

Четыре серые тени мелькнули в сизых клубах порохового дыма и стали пробираться к крепостной стене, укрываясь за грудами наваленных друг на друга тел, разбитых деревянных укреплений, лошадиных трупов и рассыпанных крупной чугунной крупой ядер.

От гари и копоти щекотало в носу и першило в горле. Запах пороха, горящего дерева и жженного мяса душил, сбивал дыхание, держал на грани надрывного, не несущего облегчения кашля. Едкий дым разъедал глаза. Слезы туманили взор.

– Пищаль с собой? – обернулся к безусому Алешке Хлебалов.

Тот ловким движением перекинул огнестрел через голову, и на вытянутых руках показал бережно укутанное холщовой тряпицей оружие. Молодой вояка даже не удосужился расчехлить ружьё к бою. Хлебалов лишь покачал головой.

– Да у него она худая, – насторожился Михайло, – я секирой больше ворогов уложу, чем Алешка своей пукалкой!

– И секира пригодится, – отрезал Кирилл, – Алешка, готовь пищаль!

Впереди показались неясные разноцветные пятна, появляющиеся и исчезающие в седом мареве. С каждым мигом очертания приближающихся врагов становились отчетливее. Шведы уверенно двигались вперед, считая что русские бросили укрепление и рассеялись в поле.

– Пали в командира! – прошептал Хлебалов.

– А кто у них командир? – растерянно завертел головой Алешка.

– У кого перьев на шеломе больше.

Пищаль грохнула, выбросив сноп искр из широкого дула. Струйка сизого дыма от выгоревшего фитиля взвилась в серое небо и растворилась в густых клубах дыма, неподвижно висящих над полем. В начищенном до блеска панцире шведского офицера появилось аккуратное отверстие по средине груди. Швед удивленно воззрился на пробоину. Покачнулся, и кулем свалился в истоптанный почерневший снег. Пикинеры завертели головами, чуть качнув пиками.

– Ай да, Алешка! – Михайло в сердцах хлопнул товарища по спине. От дружеского похлопывания пищальник чуть не обронил новый заряд.

Времени на излияния чувств не было. Хлебалов вскинул вверх саблю и во все луженое горло заорал:

– С нами Крестная сила!