Осенняя лихорадка

Нас встретили люди в нарядных костюмах и платьях. Одни сидели за сдвинутыми столами, другие лихо отплясывали под громкую музыку. Здесь гуляли свадьбу. Больше всех веселился жених, он прыгал вокруг невесты с бутылкой шампанского и отчаянно дергал ногами, будто хотел сбросить их как сапоги. У стойки бара персонал с резиновыми улыбками наблюдал за его выкрутасами. То ли здесь царило веселье, то ли все отчаянно скрывали, что его здесь в помине нет.

– Через дом в подвале есть еще кафе, – сказал я, – попроще, но довольное сносное.

– Я понял – тебе надо. Навестим, – кивнул Фена.

Мы прошли мимо дома со шпилем и с часами. Завернули за угол и оказались возле кафе. На ночь там собиралась повзрослевшая шпана со своими подругами, а субботними вечерами засиживались люди из тех, кто не стесняется экономить на пище и обстановке. Спускаясь вниз по лестнице, я почувствовал, как прилив наркотического веселья превращает лицо в гримасу клоуна.

Только мы открыли дверь, как громкая музыка, дым сигарет и гул голосов вывалились оттуда, как пыльное барахло из старого комода.

– Стоп наркотик, наркоманос, – встречая, радостно пропел из динамиков доктор Александров.

Публика, как по команде, повернулась к нам. Надо полагать, наш вид был весьма отличительным, ибо ни один не отвел взгляд, прежде чем минула долгая пауза приличия.

Мы даже не стали проходить. Собственный хохот выбросил нас наружу.

– Ты видел, как они смотрели на нас? – прислонившись к стене, ржал Фена.

– Так, словно мы прямо в костюмах спустились с лунохода? – держался за живот я.

– Нет. Словно мы завсегдатаи психушки, и пришли после ужина глянуть на праздных людей.

– Не, словно мы зашли рассказать последние новости. О том, что правительство Мадагаскара объявило остров собственностью лилипутов. И о том, что дни теперь стали короче, погода будет дождливая, но грибы уже лучше не искать. Хотя тем, кого зовут Евгений, можно.

– В общем, как на полноценных кретинов, – успокоился Фена и отлип от стены.

– Как будто, мы искали вход в параллельное пространство, думая, что он находится в посудном шкафу здесь, у них, на кухне,– не унимался я.

Фену заинтересовала тема параллельных миров. Я заявил, что первые книги были написаны, когда люди еще помнили, как при помощи слова туда попасть. Есть молитвы, есть божье слово, но немногим они ясны впотьмах лабиринта времени. Очень редко кто, складывая мир по буквам, обретает утерянное и вспоминает истинное слово.

Беседуя, мы обошли все кафе в округе. Движение помогало оставаться жизнерадостными, и у нас не появлялось желания где-либо задерживаться. Тем более я, как ищейка, продолжал вынюхивать след женщины и не собирался останавливаться, даже если не помогут компас Катера и система лазерного поиска.

Сделав круг, мы вернулись в кафе, откуда начались поиски. Пьяного шахматиста уже не было, столики пустовали перед закрытием. Мы успели набить животы сладкими кремовыми пирожными и густым кофе. Вкусовые ощущения обострили восприятие и слух, я отчетливо услышал, как два уходивших посетителя переговаривались о мало понятных вещах. Полный с седой бороденкой мужчок в очках объяснял другому повыше и лысому.

– Это ерунда, Олег, тут что-то кроется. Нет таких богачей, чтобы собирать подобную дрянь. Мне это не нравится. Представь, если бы один из нас поехал туда делать такие вещи. Самое лучшее его бы с позором выгнали…

– И трахнули, – добавил лысый и засмеялся.

Кроме нас и еще двух смешливых барышень никого не осталось.

– Как себя чувствуешь? – спросил я сосредоточенного глядевшего в окно Фену – О чем думаешь? Ты сейчас дырку в стекле взглядом сделаешь.

– Ни о чем. Я исчез, – проговорил Фена, стряхивая крошки бисквита с уголков рта.

– А мне, показалось, ты думаешь о женщинах, – разочарованно проговорил я. – Видишь тех двух, похихикивают, глядя на нас?

– Вижу. Но не женщин, а двух крольчих.

– Да ладно тебе! Смотри, как они радуются нам, – сказал я и приветственно поглядел в сторону женщин, и правда, чем-то похожих на безобидных травоядных.

– Они не радуются, а угорают над нами, – монотонно произнёс Фена.

– Неужели мы так забавно выглядим? – не поверил я.

– Для них да. Они такого в своем зоопарке никогда не видели.

– А ты случайно не подженился?

– Вот еще, – вздрогнул Фена. – Я что похож на сумасшедшего?

– А что тут такого. Будь у меня дом и хорошая работа, как у тебя, я бы женился. В здешних местах, особенно зимой такой способ времяпровождения не самый противный.

– Да ну тебя, пойдем лучше еще покурим.

– Пойдем, кафе все равно закрывается.

Не глядя на крольчих, мы вышли. Улицы опустели, на них хозяйничал холодный ветер. На ступеньках мы столкнулись с двумя типами.

– Закрывается, – сказал им Фена.

– Привет! – сказали они.

Два знакомых биндюжника обрадовались встрече, а еще больше нашему предложению. Если вашего корабля нет в порту, а на других нет свободной каюты и места в кубрике, и сколько вам шататься по улицам никто не знает, то лучше всего сойтись с такими же бродягами и развлечься вместе.

– Идем на качели, поделаем солнышко, – предложил один из скитальцев, смачно покурив наш джойнт.

На детской площадке с четверть часа мы наблюдали, как он вращается, словно сдавая экзамен на пригодность к космическим полетам. У меня даже голова закружилась. Не выдержал и Фена.

– Докурим, что осталось, – предложил он.

Порция была немаленькая, я покачал головой.

– Знаете, чего нам сейчас не хватает? Еще большей безграничности, – сказал Фена.

– Мне хватает, – спрыгнул с качелей потенциальный космонавт, пожал нам руки и пошел прочь, посвистывая и чуть покачиваясь.

– Надо так надо, – сказал другой скиталец. – Добавим безграничности.

Стояли мы за книжным магазином, откуда в юности я таскал книги, тайно вынося за пазухой. По странной случайности одна из них на днях вернулась ко мне и как раз лежала в кармане куртки: «Исповедь англичанина употреблявшего опиум» Томаса де Квинси. Пока мы уничтожали запасы Фены, я вспомнил историю о малайце из этой книги и рассказал о ней.

Сэр Томас сидел дома один и, принимая лаудан, перечитывал Канта. Отложив книгу и отдавшись прекрасным чувствам, он припомнил оксфордские деньки. Представил, как осчастливившим гостем к нему сейчас является кто-нибудь из друзей из тех близких сердцу мест.

«Да пусть даже кто-нибудь другой, из каких-нибудь иных краев, – подумал Томас, – главное, встретить гостя как можно лучше со всеми почестями, и хорошо было бы совместно принять нектара из золотой чаши. Вот бы славно оттянулись. Что еще нужно мудрецам для счастья».

И только он вспомнил об опиуме, как в дверь постучали.

Пришла юная служанка, прислуживавшая сэру Томасу, ведя нехитрое домашнее хозяйство. Зная нрав хозяина и его стремление к уединению, она весьма редко его беспокоила.

«Сэр Томас, – взволнованно обратилась она, – там внизу стоит странного вида демон и изъясняется на непонятном языке. Может быть, вам удастся понять, что ему надо».

Сэр Томас спустился вниз. Глядя на смуглого человека, облаченного в тюрбан и шаровары, и сидевшего на полу, словно на сцене, в невероятной балетной позе, он решил, что перед ним малаец. Будучи не особо сильным в языке этого далекого народа, сэр Томас, дабы не выглядеть идиотом и не ударить лицом в грязь в глазах молоденькой служанки, боязливо присутствовавшей при разговоре, решил изъясняться на древнегреческом. Возблагодарив учителей, что в свое время помогли заучить наизусть Гомера, сэр Томас продемонстрировал свои знания «Илиады» перед малайцем, и тот в ответ, судя по киванию, поблагодарил его на своем языке.

– Маджун-маджун, – подумав, добавил ко всему сказанному сэр Томас, смутно припоминая, что по-турецки «маджун» обозначает опиум.

И хотя иноземный гость, скорее всего не был турком, но по его благоговейному бормотанию можно было подумать, что он всё понял. Видимо, слово это имело далеко уходящие корни.

Подумав, Томас достал из кармана кусочек опиума и предложил малайцу, решив, что этого хватит на три недели счастливого бродяжничества. Малаец протянул руку и в один присест проглотил подарок. Сэр Томас даже вздрогнул от такого неожиданного решения.

– Боже, что это вы дали ему, сударь! – воскликнула наблюдавшая за ними служанка. – Неужели яд!

– Нет, что ты, дурочка! Как я бы мог… – рассмеявшись, ответил Томас и немного покраснел. – Я дал ему то, что он просил. Это восточное снадобье.

Свято верившая в ученость хозяина молодая служанка, подобно малайцу, благоговейно закивала. Однако сам сэр Томас подумал: «А ведь и верно, такого количества опиума хватит, чтобы свалить трех драгунов вместе с лошадьми. И ведь ничего не поделаешь теперь. А что, если дать ему рвотного или слабительного».

Видимо угадав то, что замышлялось сэром Томасом, малаец скороговоркой что-то забормотал и поспешил ретироваться. Не препятствуя уходу, тревожимый своими мыслями о малайце, сэр Томас проводил его и вернулся к себе.

«Да, всё же хорошо, что я не угостил его еще рвотным, – мысленно оправдывал себя Томас, – бедняга и так слоняется одинешенек день-деньской, не испытывая особого расположения к своей персоне, а тут еще я со своим обманчивым подарком, только предложил, как уже норовлю отнять. Что бы он подумал об английском гостеприимстве? Какую-нибудь гадость. Точно, если бы я стал выворачивать его наизнанку, он бы решил, что мы поклоняемся еще более безумным идолам, чем он. А так я его избавил, хоть и на одну ночь от страданий и одиночества. В любом случае, даже если он и перейдет иной мир, ему не будет плохо. Впрочем, я слышал, что малайцы весьма привычны к опиуму. Быть может ему и этого мало».

Три дня сэр Томас ждал, когда же в округе найдут мертвого малайца. И поскольку ни в этот промежуток времени, ни позже ничего подобного не нашли, сэр Томас перестал беспокоиться и решил, что если даже здешний мировой судья мистер Харриот жрет опиум почем зря и ему хоть бы хны, то почему же дикому малайцу лишняя доза сего продукта природы должен быть ядом.

История позабавила приятелей. Произнеся последние слова, я понял, что сам уподобился малайцу, приняв чрезмерно раздражителя. Картинка мелькала перед глазами, как взбунтовавшаяся пленка у испуганного киномеханика.

«Вот это да, – лишь подумал я, – какого черта».

Что говорили мои спутники, я совершенно не понимал. Думаю, они тоже. Глаза их были как у довольных вампиров, красные и безумные. Наше дальнейшее продвижение напоминало представление нежели прогулку. Поблуждав по окрестностям, как по дну сундука кукловода, мы решили разойтись, дабы сходить с ума поодиночке. Тем более за нами увязался знакомый бродяга, тоже охочий до подобных развлечений. Он буквально захлебывался слюной, глядя на нас.

– Я не мечтаю о путешествиях, – на прощание сказал Фена. – Каждый раз, когда я выхожу из дома, я попадаю в незнакомый мир, чуть ли не в Австралию…

– А представь, какая сила духа была у великих капитанов. Каждый из них равен тысяче нынешних прохожих. Отказываться от силы, что преодолевает пространства и время, все равно, что плевать в любовь.

– Не понимаю тебя, – сказал Фена.

– Поймешь, – пообещал я.

Машина, в которую он сел, на прощание мигнула красными огнями. Оставшись один, я поплыл вниз по улице. Сначала плавание было приятным, как на прогулочной яхте, но вскоре я стал получать характерные пробоины. Мощные ядра одно за другим прилетали оттуда, где лежала сегодняшняя тайна, связанная с женщиной. В сердце кольнуло, показалось, я увидел её, только что завернувшую за угол с лысым мужчиной. Я прибавил шаг и только свернул туда же, как понял, что попал в ловушку. Пустая улица, ни души, только жуткое чудовище кривлялось передо мной. Мерзко ухмыльнувшись, оно схватило меня за мозг и бросило в подворотню. Спасаясь, я понял, что бегство бессмысленно, и, словно магическое средство, выхватил пузырек с остатками настойки боярышника. Жидкость скатилось во внутренности как сухая вода и, рассыпавшись на кристаллы, не принесла никакой помощи. О спасении не могло быть и речи, меня волокли вниз. Хотя это её, а не меня, нужно было тащить за космы как ведьму к котлу с кипящей смолой.

– Что это за мерзкий мир, где тебя волочат, словно паршивую собаку?! – вопило мое нутро, мои почки, печень и селезенка.

Неожиданно среди темных проемов мой взгляд выхватил освещенную вывеску. Она имела довольно абстрактное отношение к происходящему, но все же ответила на мой вопрос. «МИР ПРОДУКТОВ». Свет мигнул и вывеска исчезла. Неожиданно это успокоил меня. Я почувствовал, что не сгину так просто, и мне дадут шанс или хотя бы ответ на мои вопросы.

Поздно ночью я вернулся в съемный угол, до утра мучаясь кошмарами и ревностью. Лишь на рассвете боль затаилась, утомившись от истязаний, как уработавшийся до изнеможения палач.

Утром хозяйка квартиры потребовала, чтобы я съехал.

– Мой муж был алкоголик, умер от пьянки, и я не хочу жить рядом с еще одним алкашом. Поищи что-нибудь другое, – сказала она. – Если ничего не найдешь, то все равно не возвращайся.

Вещей у меня было на один рюкзак. Расстроенный я приперся с ним в знакомое кафе, где еще вчера объедался пирожными. Дело было дрянь.

– Надолго ты здесь? – через час спросила уборщица, недовольно тыкая шваброй в рюкзак.

– Пока не допью свой кофе, – также мрачно сказал я, дотронувшись до ледяной чашки.

Вместо того, чтобы думать, как жить дальше, я думал о женщинах. Часто ли я думал о них? О, да! Mugeres! Женщины! О ком же еще думать кроме них.

Женщина появилась на свет первой. И не из ребра Адама. Она родилась из танцующего вихря звезд и планет. Её глаза раньше остальных увидели наш мир чудес, полный музыки и красок. Крутилось колесо времени, а женщина меняла лишь платья. Потом из космической пыли появился мужчина. И женщина приняла его игру, которую он затеял с другими мужчинами. Ей не трудно тягаться с глупцами, применяющими силу там, где нужно лишь нежное прикосновение. Но она понимает, что мужчин манит пустота, они готовы на смертельный прыжок в неё по примеру героя картины Альфреда Кубины.

От кофе меня стало тошнить.

– Что за наваждение? – отплевываясь черной жижей и вчерашним боярышником, хрипел я в уборной. – Где моя женщина?

Если верить старухе, гадавшей мне в Мумбае по глазному яблоку, то в прошлой жизни я и сам был женщиной. Темнокожей танцовщицей, распутной и лживой. Старуха сказала, что страдания, выпавшие на мою долю в этой жизни, следствие неблагоразумного отношения к телу в прошлой.

Проблевавшись, я вернулся за столик и на последние деньги взял чая, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Напротив, у окна, за которым повалил первый снег, появилась прехорошенькая, миниатюрная девушка. Вместе с ней наблюдая за большими белыми хлопьями, на то, как прохожие становятся похожими на оживших снеговиков, я хотел проникнут в её мысли. О чем она думает? Может, тоже о любви? Или просто о плохой погоде и сырости на улице?

Записывая в свой блокнот: «Чтобы знать, чего хочет женщина, нужно знать чего хочет жизнь. Нужно верить в бессмертие, чтобы по настоящему обладать женщиной», я не заметил, как рядом с девушкой оказался мужчина, стряхивая с себя снежную вату. Парень был под стать своей куколке, смазливый и нежный.

– Зачем здесь-то грязь разводить? – бранилась на него уборщица, уже с ненавистью глядя на мой рюкзак.

Я взял его и вышел. Шаг мой был тяжел, я не шел, а полз по мокрой земле. Первый снег таял, расползаясь на грязь и лужи. Стараясь придать своему движению статус прогулки, я представил, что прощаюсь с городом, потому что завтра улетаю на Мадагаскар, а оттуда к порту Сафал. Поддавшись внушению, я зашагал радостнее и разглядывал окружавшие дома уже глазами путешественника, замечая то, на что прежде не обращал внимания. Мелодию старых домов. Вот башня, арка и балкон. Вот между старцев из потускневшего кирпича влез такой же краснобокий молодец, но его неотесанный вид заметно выпирал. Его стены еще не впитали суть жизни, его кирпич еще недавно двигался по конвейеру.

Прогулка закончилась в подворотне в тупика. Стена стояла, словно преграда, отделяющая от того мира, где я должен жить, где мои силы безграничны. Я разбежался и, бодая пространство, ткнулся в стену лбом. Не сказать, что результат был превосходный. Голову стрясло, и я понял – мои отношения с миром отвратительны, как у двух поссорившихся из-за одного парашюта пилотов.

Набитая огромная шишка обиженно надулась над переносицей. Закурив, я помочился на не пройденное препятствие и хотел было убраться восвояси, как вдруг заметил в углу стены строчки, написанные мелким почерком неизвестного графомана. От времени было не разобрать ни слова, но меня озарило…

Среди надоевших декораций в пляске со смертью я чуть не потерял своё единственное слово.

В этом слове я был человеком, который умрет завтра. Человеком, которого невозможно схватить, как отражение в воде. Протягиваешь руку, а остаются брызги. Моя смерть была моим двойником, который не искал встречи. Мы бежали одной дорогой, но в разных измерениях. Моё всегда здесь и сейчас, его – там и завтра. Точка пересечения была неуловима. Порой я нес свою жизнь на руках, словно подстреленную птицу, пытаясь передать её тому, кто двигался впереди – а он с восторгом наблюдал за мной и пел мне об этом. Я верил – нет страдания, которое любовь не исцелит. Путь к свободе уже пройден, но я вернулся. Зачем? Чтобы жить вечно. Вернулся и повторил своё единственное слово, чтобы встретить и победить чудовище здесь, ибо на небесах его нет. Каким бы именем я не называл чудовище: «время» или «смерть», неважно, это просто – «не любовь».

Любовь – это слёзы сострадания ко всем живущим здесь. И эта Любовь стала моим словом. Вряд ли я хотел пережить судьбу писателя, но мне не оставили здесь другого способа сопротивляться. То, что для многих было праздником жизни, для меня было заколдованным кругом style life, где выгода в материальном эквиваленте была равна пакостной пустоте. Дорога к смерти здесь лежала через желудок – через задний проход вела прямо в ад, где любовь – не любовь, а призрачный сон, навеянный томлением по ней.

Своё magnum opus* (выдающееся произведение) я не писал, а жил. Шагая по вечерним улица, в светящихся окнах я видел отблески тюремных огней. Мой путь уже был пройден, я повторяю его, поднимаясь на тот же холм с крестами, что и мой поводырь. Я нанизан на нитку, которой опоясан мир. Выбравшись из тупика, я чувствовал, как происходит то, чего я ждал. Издалека шел сигнал, земная ось вертелась прямо во мне. Ничего личного… Но те, кто умрут завтра, это не мы, а наши лики, со всеми правдами и неправдами, как лики Януса, направленные в прошлое и будущее. От наваждения времени не избавиться, пока бродишь с копилкой желаний в голове. Ритм времени это ритм тех, кто умрет завтра, сбившись с ритма истинной жизни.

Любовь прижалась к моей щеке, пробежала по ней слезой и скатилась в улыбку. Прочищенными глазами я видел лучше прежнего, за двоих, как повзрослевший Кай и его Герда. Сложные узоры любви оказались простой снежинкой, упавшей на ладонь и растаявшей. Всё просто, я живу эту жизнь по буква: hay un gato encerrado aqui* – в этом что-то кроется. Всюду, куда я приношу хоть частицу любви, там она и поселяется, и куда бы я ни пришел, там не будет ничего неизвестного и непредсказуемого, всюду лежат хрустальные камни истины: У жизни одно имя – любовь, и потому жизнь неизбежна.