Осенняя лихорадка

Стас Колокольников

Осенняя лихорадка

Фонари гасили в полночь. И городские декорации менялись в одно мгновение, превращаясь в заброшенный реквизит провинциального театра. Дома в пыльные коробки, вырезанные из старого картона. Небо в дырявый шатер, истыканный шпагами пьяных гвардейцев из массовки. Редкие прохожие беззвучно терялись в темноте. Длинные пустые коридоры улиц уводили далеко за сцену к самым затхлым и безрадостным углам. Жизнь была сущей безделицей тому, кто в одиночку наугад брел по этим коридорам.

Всем, кто ворочался в постели за окружавшими стенами домов, я не желал ни зла, ни добра, ни горя, ни радости. Единственным, за что цеплялись чувства, был запрятанный глубоко внутри испорченный нерв, парализовавший сознание время от времени. Моё существование было отравлено монстром, пожиравшим меня изнутри и снаружи. Жизнь стала адом, тяжеленным грузом, надломившим плечи атлантов.

Еще недавно я знал отличный способ сравняться с любым исполином. Любой паршивец мог подняться до неба, испив вина покрепче. Вино открывало великолепные дали, похожие на райские кущи. А теперь, стоило пригубить из бутылки, и я стекленел, готовый пойти мелкими трещинами и разбиться. Требовалось огромное усилие, чтобы сохранять свое отражение и верить, что еще вчера я шел здесь с веселой песней.

С наступлением темноты я отдавался на забаву чудовища, имя которого я лишь предполагал. Это ни Одиночество, ни Страх или Ревность, они были как рогатины по сравнению со стенобитным орудием. Меня терзала другая сила. И чтобы узнать какая, я был готов спрыгнуть в жерло вулкана, лечь под поезд, отдаться в руки инквизиторов и самому снять с себя кожу. Мои самые скверные догадки предполагали смертоносную силу времени, облаченного в карнавальный костюм жизни. Quien sabe? Кто знает?

Я был сам не свой. Любое проявление жизни представлялось как наваждение, любое мастерство как вершина эгоизма, а любое участие – оборотной стороной лицемерия. Я считал себя сопричастным к величайшему негодяйству, словно обокрал весь мир на золотой ключ истины и как пиноккио-вампир с подлой улыбкой маршировал в строю длинноносых уродов. Окликни меня родной брат, я бы и его не признал, назвал бы любым именем, пришедшим в голову. А потом предложил бы раскошелиться на выпивку, жратву и табак, упирая на то, что неважно знакомы мы или нет, в этом нет особой надобности, ибо нет особых различий между нами, здесь мы похожи друг на друга как съедобные грибы.

Эх, что там родные братья, я был готов вывернуться наизнанку сам и вывернуть наизнанку любое впечатление. Любовь к женщине сотворила со мной худшее, заразила тысячей вопросов и тысячей восклицательных знаков. Скажите! Скажите, сколько нужно пройти и проплыть?! Сколько сожрать земли, чтобы привыкнуть к тому, что любовь вонзает ядовитые стрелы так глубоко, что кажется предел, и тут же она находит еще одну болезненную точку и вгрызается туда, как клещ, не видевший крови целую вечность?

Я знал ответ. Но не верил тому, что заключалось в словах. Я не верил даже тому, что видел. Вечерами я видел, как надувалась луна. Похожая на беременную корову она давала понять – город ждет несколько безумных ночей, полных обещаний, которых никто не в силах исполнить.

Следуя главному правилу утопающего, я не прекращал движения ни на миг. Несмотря на усталость, я двигал ногами с раннего утра, чтобы к вечеру обрести второе дыхание. В сумерках жизнь и её тайны волновали особенно, день и ночь, будто два океана сливались у мыса Доброй Надежды. Без океанов и мыса Доброй Надежды я вообще не мог представить своего существования.

Стоило приблизиться сумеркам и напряжение, крепко державшее весь день, ослабевало. Я начинал видеть, как с желтых деревьев срываются листья, укладываясь в бесконечный узор великолепного ковра. Как осень заглядывала в лица прохожих, и они загорались отблесками золотого огня. Под шепот сумерек о том, что осенние улицы полны чудных неожиданностей, я обращал на внимание на женщин, чей взор блуждал, как стрелка компаса, потерявшая магнитный полюс. Чаще это были дамы крестей в поисках валета, который узнает её масть, даже если дама скинет платье, прикрыв лицо веером.

Как ни хорош вольный ветер улиц, но чудовище подстерегало меня и там с той поры, как я полюбил женщину и предал время. Предать время – что может быть безумней? Однако если этого не сделать, время похоронит вас заживо.

Время мстило. Кошмарное ощущение смерти у сдавливаемого пространством ненужного предмета могло накинуться где угодно. Мир превращался в труху, я словно шел по трупу, проваливаясь в прогнившее тело. Сомневаясь в крепости своего духа, я был уверен, что время растопчет меня, напоследок вырвав, как с паршивой овцы, клок позднего раскаяния.

Куда идти и что искать в таком состоянии? А куда еще мог пойти Мельмот-скиталец? В отличие от сердца, искавшего не материальную любовь, я искал конкретного человека из плоти и крови. Я даже знал, где нужно искать – в каком кафе она сидит, с кем и о чём говорит, какое ест пирожное, какое пьет кофе и какую сигарету курит.

Я хотел быть рядом, но меня влекло в противоположенную сторону. Вряд ли это был каприз или противоречие – просто дул сильный ветер и ноги шли куда им удобнее. Голова и знакомая улица в преступном заговоре внушали романтический бред, что осень лучшая пора для долгих прогулок.

Несколько часов назад сумерки растаяли, и на город опустился темный вечер. Я стоял на перекрестке под красным глазом светофора и пытался прикурить на ветру. Качаясь, точно на сломанных ходулях, ко мне приблизился пьяный мужчина. Не из тех, чьи дни в поисках выпивки похожи на огрызки. Вполне приличный гражданин, потерявший девственную трезвость где-то после обеда. Дорогой бежевый плащ, бок которого был грязен, свидетельствовал – с каким трудом передвигался его хозяин.

Человек попытался объясниться, трудно было разобрать о чем. Светофор сменил цвет, и я шагнул вперед. Серый плащ схватил меня за локоть и громко произнёс:

– Эй, ты…длинный… похожий на нашего школьного учителя географии. Пойдем, что ли, выпьем.

Сердце отозвалось на приглашение, но ноги сделали рывок. Я перебежал дорогу, пересек большую площадь у театра драмы, повернул в темный пустой двор и словно попал на кладбище. По краям, на высоких гробовых плитах, сидели тени и молча взирали. Кто вы? Я робко обратился к ним. В ответ лишь завывание ветра и тоскливое поскрипывание. Чудовище было близко. Так молодой магрурин, идущий через пустыню, вдруг видит приближение ужасного смерча, слизывающего на своем пути караваны.

Я выскочил из подворотни на светлую большую улицу. На углу дома, у магазина одежды, стояла телефонная будка. Я подошел и поднял трубку. Послушав мерное гудение, набрал произвольный номер, представляя, как где-то на другом конце города кому-то предстоит весь вечер мучиться и гадать, кто же звонил.

– Алле, кто это? – спросил старческий голос.

Не отвечая, я направил трубку в сторону нывшего ветра. Из темноты вылетел коричневый лист и прилип к трубке. Я отпустил её и пошел прочь.

Отгоняя наваждение, я разглядывал звезды, но ничего кроме дырок в шатре не увидел. Я попробовал петь– не получалось. Над головой появлялась огромная черная тень.

– Можно оттянуть встречу с ним, выпей, выпей, – шептали летящие листья, – не отдавай себя сразу на растерзание.

И было совсем не странно, что я пошел в аптеку, чтобы оттянуть расправу над собой. Именно фармацевты радовали отличными идеями. И какая-нибудь настойка пиона уклоняющегося, настойка овса, она же avenae sativae tincture, или настойка боярышника, известная как tinctura crataegi, при разумном употреблении приводили в порядок тело и нервы.

Когда я выпил, мой желудок заговорил со мной:

– Не переживай, старина. Ни к чему огорчаться. Это всего лишь опыт, ты учишься различать сети жриц чудовищной страсти от настоящей любви.

– Пошел ты, – сказал я, заглушая разговор порцией настойки.

В состоянии, когда болтает даже желудок, решительно невозможно опьянеть. Отойдя со света, я возвратился в долину мертвых, где для ясности картины не хватало только раскиданных трупов. Из глубины темного двора вдруг прокаркала ворона, будто противно произнесла: «гоните прочь, гоните прочь». Она знала – один ворон чужак, два ворона враг, а три – мертвяк. И тут меня понесло, негромко и страстно я обратился к стенам домов:

– Что вы понимаете в любви? Что вы вообще понимаете? Почему меня таскает по вашим улицам, словно опавший лист? Почему я должен терпеть ваше соседство, почему не могу прямо сейчас унестись прочь? Почему должен искать ночлег? Почему…

Поток моих «почему» прервала выбежавшая из подъезда собака. Она громко залаяла, и я побежал прочь. Точно зная, что мне нужно закусить маленькой плиткой шоколада с орехом и изюмом, я буквально влетел в лавку. Продавщица окинула меня неприветливым взглядом, по нему абсолютно точно можно было судить, что живи мы вместе, то явно не сошлись бы характерами. Крыли бы каждый день друг друга матом и кидались посудой. Поэтому уходя, вместо благодарности я направил в сторону продавщицы негодующий взгляд и чуть опалил ворот её синего халата.

Выбирая подворотню, где бы выпить и закусить, я услышал, как меня окликнули. Звали из беседки детского сада за забором. Было не видно ни зги. Я не знал кто зовет, но ощутил, что он жаждет. Чего? Того же что и все. Выпивки, общения, любви и бессмертия. Что же, подумал я, с тем, кто жаждет, мне будет легко. Ведь моё нутро тоже полыхает огнем, только в тысячу раз сильнее.

Лицо человека было знакомо, но имени я не помнил. Он сидел с двумя бутылками вина и уже не мог пить один. Мой компаньон, радуясь, что я прогнал его одиночество, тоже стал жадно хлебать, как и я, горячими глотками втягивая внутрь смертоносную лаву, которая все равно вскоре должна была исторгнуться обратно. Потом он дико захохотал и неожиданно громко запел. О чем он пел, было не важно, песня была неуправляема, как вибрация сирены. Он буквально утопил весь мир в истеричных звуках, словно одуревший гипокентавр. Наверняка чудовище гонялось и за ним.

Сбежав от собутыльника, по песьи завывшего на луну, я долго не ощущал ни времени, ни пространства, пока боль ни кольнуло сердце. Оглядевшись, я понял, что стою у кафе. За широкой витриной сидела она и увлеченно разговаривала с полысевшим брюнетом. Они переглядывались, словно были одни на этой Земле.

И тут я почувствовал, как когтистое жало вонзилось в спину и угодило прямо между сердцем и позвоночником. Чудовище подцепило меня и потащило вниз по улице. Натыкаясь на редких прохожих, на фонарные столбы и деревья, я испытывал ужасные муки. Где-то через квартал я соскользнул с ядовитого когтя и, затаившись в подворотне, достал настойку. Перевел дыхание и приложился к пузырьку. И тут заговорили почки. Понимаете, почки!

– Что толку расстраиваться, – сказали они, – произойти может что угодно. Голод сменяется сытостью, трезвость опьянением, а боль наслаждением. Можешь выбирать что угодно, а получишь только то, что заслуживаешь. Выбирая путь, ты выбираешь и трудности этого пути. Разве тебе нужны более убедительные доводы, чтобы развеять наваждение. Разве…

– Хватит, – сократил я речь почек и выпил.

Что толку болтать, тем более с почками, и забивать голову их идеями. А что же занимало её? Вряд ли сейчас за столиком кафе она размышляла о том, кто такой Страж Колесиков или представляла себя в роли светской дамы при дворе Альфонсо Неаполитанского, алхимика и покорителя Шамбалы. Раньше я думал о ней, о моей женщине, как о таинственной книге, которую невозможно понять, не перечитав несколько раз. Таких мало. Магнетизм её, изощренный ум и лоно удобней бристольской почтовой кареты – хотя и не самое лучшее ложе для утомленной головы мечтателя. Но чего желать еще? Но мой путь лежал поверх этого мира, мне грозило повторить судьбу Элиас Кастреля, который обошел почти все населенные пределы круга земного бытия и стал не почитаем за то, что презирал свой век.

Под моими ногами вновь замелькал мокрый тротуар освещенного проспекта. Остановившись у яркого рекламного щита с эффектной женщиной, я краем глаза заметил другую – она пересекла дорогу и остановилась у киоска с мороженым. Кому может прийти в голову есть мороженое в такой промозглый вечер? Только таким горячим как я, блуждающим в теле, как в водолазном костюме. Наблюдая за девушкой, я нащупал в кармане словарик английского языка, который таскал ради развлечения, гадая по нему. Первое, что открылось – слово “meet, – ing” – «встречать, встреча».

– Отлично, – сказал я, – пора встречать. Пойду, познакомлюсь с любительницей холодных сладостей.

Но не успел я сделать пару шагов, как меня окликнули. Встретить знакомых на пятачке в центре города было не так уж трудно. Здесь все варились в одном котле, присыпанные одной приправой. Я обернулся и в изумлении замер – такие встречи бывают знаковыми. Этого человека я мог увидеть только во сне или в следующей жизни. Мы расстались в другом городе и очень юными, перед той чертой, за которой у каждого свой сон жизни.

Один из друзей детства исчез из поля зрения, не оставив следа. Он бросил наш школьный ансамбль, где играл на ритм-гитаре, а я напевал мелодии, сочиняя простенькие тексты на языке жителей далекого Альбиона. По несколько загадочных фраз на песню: “oh, pressing time, i am feeling fine”. В общем, мы балдели от Stooges, Velvet Underground и Syd Barret. Как сейчас вижу, наш ансамбль возвращается на последней электричке с музыкального вечера, мы сдобрены вином и марихуаной. В пустом вагоне дорога пролегла через вечность. И вокруг той точки, где мы двигались, лежали бескрайние равнины, никем ненаселенные и неизученные. А в том, что мы пересекали эту вечность вместе и в обнимку с музыкальными инструментами, был знак особого родства.

Насколько мне было важно вспоминать это теперь, настолько тогда это воспринималось как божественный дар, а не как яичница. Screaming-egg, how i like my screaming-egg. В последствии такое случалось не раз, и не только со мной – сколько дружеских объединений время пустило под откос, как ненужный бронепоезд. Ну, да оставим это. Хочется вспомнить, как за нашим ансамблем помимо таланта, желания похулиганить и привлечь внимание, стояло желание похоронить унылое течение жизни. Но чудесному разгильдяйству пришел скорый конец. Вернее, совместному разгильдяйству, по отдельности мы еще долго склонялся к этому увлекательному занятию, мало интересуясь, как там остальные. Каждый был уверен, что создан для большего.

Я особо не интересовался судьбой потерянных друзей. Наш корабль разбился о рифы – и точка, вся команда была для меня вроде утопленников. Конечно, я знал об удивительном свойстве моряков жить под водой. Но, чтобы еще раз найти их, увидеть и убедиться лишний раз, что наш лодка действительно разлетелась вдребезги, такого желания не было.

Хотя этого своего дружка я всегда хотел встретить. Он исчез в лучших традициях королей рок-н-ролла, в обнимку с полуакустической «Мюзимой» как кого-нибудь Карл Перкинс или Бадди Холи. Мне хотелось, чтобы он таким остался навсегда и таким же вынырнул из небытия. Вот я и представил, что он стоял передо мной, так живо и ярко, что сам поверил в то, что он действительно окликнул. К сожалению, нет. Всего лишь какой-то проходимец, искавший рубль. Плюс моё воображение, подстегнутое воспоминаниями и настойкой боярышника.

Я стоял один у рекламного щита, не замечая осеннего ветра и моросящего дождя. Девушка с мороженным убежала куда-то, но ощущение предстоящей встречи так и не проходило. Вглядываясь в темноту пустеющих улиц, я двинулся дальше. Какая разница куда, главное – от быстрой ходьбы тепло разольется по венам, и на мгновения я забуду, что как некормленый волк рыскаю по улицам в поисках любви.

Любовь способна на многое, ради неё я продолжал шевелиться. Она мой единственный союзник в войне со временем. Время превращало мою кровь в нефть, а любовь в вино. Вчера на вокзале, разложив нарды, я бросал кости и загадал – если выпадет дубль, то любовь поможет и чудовище отпустит. Выпало пять-пять, и я спокойно угощался пивом за выигрыш в чебуречной. Это было вчера. Теперь же я дошел до края вокзальной площади, встал в тени киосков и сделал несколько крепких глотков tinctura crataegi, закусывая шоколадом с орехом и изюмом. Вкусно. Внутри зажгло и похорошело.

– Определенно, – пробормотал я, – аптекари и фармацевты еще заботятся о людях.

Наблюдая, как дождь пылью высвечивался в свете одинокого фонаря напротив, я вдруг почувствовал сильное желание исчезнуть. Чтобы нигде не осталось и волоска, связывающего меня с этим городом. Закрыть глаза и открыть где-нибудь в Андах у хижины, где можно жить, спускаясь на равнину, чтобы собирать урожай кактуса и маиса. Я вспомнил, как герой книги Макс Фрай путешествовал по миру, входя в заведения, чаще питейные, имеющие на вывеске название далекого города. Входил и садился спиной к выходу. Потом заказывал что-нибудь выпить. Выпивал и выходил в том городе, название которого красовалось на вывеске. Если он заходила в ресторан «Пекин» в центре Варшавы, то потом совершенно естественным образом появлялся в столице Катхая. «Добро пожаловать, друг, – надо полагать, кланялась ему девушка с чайной горы».

Ближайшее место, где можно было проверить подобный метод, было кафе «Кабул». Но я решил обойтись без попыток. Ведь талибы могли не поверить, что поблизости не нашлось заведений с другими интересными географическими названиями.

Долго думать о несбыточных путешествиях утомительно, как грызть ногти, да еще заговорила печень.

– Что-то ты далеко ушел от кафе, где её обхаживает лысый мужик. Куда это ты собрался? – поинтересовалась она. – Если что в трех кварталах отсюда есть кафе «Бомбей».

С печенью я старался быть вежливым.

– Да, да, это интересно, – сказал я, – надо подумать. Пройдусь обратно.

Всматриваясь в витрины, я заприметил одинокого манекена без руки. Он стоял в углу, не обращая ни на кого и внимания. Я долго посылал ему дружеские воздушные поцелуи и спрашивал:

– Как дойти до ближайшей аптеки?

Посомневавшись, манекен, ожив, указал дорогу уцелевшей рукой, и мы расстались друзьями.

– Коль наступает срок – всё движется само собой! – крикнул я ему на прощание.

Я часто повторял эти слова, они действовали на меня как веселящий газ. Вдыхая их, я подпрыгивал и мог на мгновения задержаться над землей, глядя вниз на удивленно болтающиеся ноги. В жизни все возможно, если время и страх не вертят вами как хотят. Но что это за жизнь, в которой люди паникуют из-за безделиц, и не страшатся бездны, разверзнувшейся перед ними.

Отворяя дверь аптеки, я осознавал насколько привык к умиротворяющему действию настойки боярышника. Она как настойка лаудана растворяла любой лунный прилив мыслей и немощных вопросов, типа, что происходит со мной, почему я слаб перед страданиями, как увильнуть от хватки нашего мира, и не путаю ли я любовь с наваждением.

Внутри теплой аптеки мысли развеялись, там меня встречали как друга семьи. И после не обязательных приветствий выдавали драгоценный миниатюрный сосуд, таивший в себе огонь, сжигавший печали и печень. Лишь бы не увлечься, и не спалить всего себя. Я понимал насколько это опасно и представлял, как обращаюсь к аптекарше:

– Что же мне делать, сестра? Как справиться с тяготами жизни? Помогите, ради бога.

– Как же помочь, если вы перепробовали всё, – мило улыбалась аптекарша. – Вам не помогла даже гирудотерапия, можете смело принимать яд. В любое время и в любых количествах.

– А есть самый медленный яд, не болезненный или что-нибудь подобное?

– Попробуйте еще раз tinctura crataegi.

– Сколько можно, сестра?

– Сколько нужно.

– Как скажите. Дайте парочку.

Оставшись в темноте наедине с волшебным пузырьком, я задерживал дыхание и делал глоток. Мгновение. Другое. И вот жаркая волна, успокаивающая боль, покатилась через тело в душу, растворяя царивший там беспорядок. Совершенно свободный, с приятной чуть горячей пустотой в груди и голове, я двигался в темноту – не заметил человека проходившего мимо, если бы он не остановился в двух шагах от меня, не назвал по имени.

– Неужели это ты? – проговорил он удивленно.

– Да, это я, привет, – сказал и тоже удивился. – Это ты? Фена?

Встретить его было все равно, что встретить Гамлета, который выбрал «не быть». Давно подмечено, стоит страстно пожелать или подумать о чем-то, и привлекший предмет или событие не замедлят явиться из мира мечты в реальность. Мысль стремиться обретать плоть и кровь. Встреча, рожденная в сознании, пережитая мысленно, неожиданно легко обретает конкретные очертания. Складывается впечатление, будто человек, о котором подумал, шагнул прямо с порога твоего воображения. И одни считают, что мысль, настроенная должным образом, достигнет своего воплощения. А другие, что мысль лишь, отзывается на надвигающиеся события, предвосхищая его проявления, а отнюдь не создавая.

Ладно, пусть будет так и так, в любом случае мы должны переживать больше положительных эмоций.

Удивленный не меньше моего Фена не стал увешивать меня вопросами как гирляндами. Это было не в его правилах.

– Пойдем во двор, – предложил он. – Покурим.

Выяснилось, он бросил пить и перешел на гашиш, посчитав, что это пойдет на пользу. Он избавился от прежних иллюзий, и с легкостью обрел новые. Жизнь надо любить, и любым способом к ней приспосабливаться. И часто, чтобы держаться за неё, приходиться обзаводиться иллюзиями. Избавься от них, и словно воздушный шар, лишенный балласта, улетишь за пределы стратосферы.

Покуривая, наши головы превратились в волшебные тыквы. Я попробовал выдать рассказ о своих летних путешествиях, стараясь впихнуть в него весь глубокий смысл движения по миру. Но рассказ превратился в большое ветвистое дерево, и я срубил его под корень.

– Может пирожное и кофе? – предложил Фена.

Мы стояли у порога кафе, куда я весь день не решался заглянуть. Моей женщины там уже не было. Из-за дальнего столика поднялся невысокий пьяница с потухшим взором. Шатаясь, он призывно замахал рукой, другой держась за край стола.

– Кто это? – спросил Фена. – Рожа цыганская.

– Шахматист. Мы с ним играли в преферанс на прошлой неделе.

– Перед ним графин водки. Я в завязке.

– Мне тоже пока хватит. Пойдем отсюда.

Я почувствовал, что моя женщина где-то рядом – они с лысым просто перешли в другое кафе.

– Куда теперь? – спросил Фена.

– Есть рядом уютное местечко.

– Там мы тоже встретим кого-нибудь из твоих друзей алкоголиков?

– А что не так?

– Шахматы, – усмехнулся Фена. – Грустный еврейский спорт.

– Почему? – рассмеялся я. Шахматист, и правда, был евреем. – Ты имеешь что-то против шахмат или против евреев?

– Ничего не имею. Просто, этот тип не похож на шахматиста.

– Почему?

– Вид у него совершенно обалдевший.

– Он пьет вторую неделю. У него проблемы с женщиной, она уходит к другому, а он предложил ей выйти за него замуж

– Ну… Понятно.

– Вот. Помнишь еще, как пьют неделями? Какие бывают состояния.

– Помню, – без энтузиазма кивнул Фена.

– Пришли, – сказал я.

Мы стояли у входа в цокольный этаж.

– Заглянем? – спросил я, волнуясь перед возможной встречей.

– Конечно, – кивнул Фена, толкая дверь.