Эвкалипт

Рот, предвидя скорое обновление, растягивался в улыбках: «У меня вскоре будет новое Имя!» Радовалась Сущь и танцевала, и трепетала облачными созвездиями, что потерялись в тончайших складках платья Космоса.

Имя торжественно показалось в Источнике. Высветилось оно на глазурной поверхности купели: Гермафродит.

«Я есть срединный путь не только в ментальном теле, но и в физическом?» – Задалась вопросом Сущность. Точно такое же свечение наполняло обмороченную область Красной Мниги, где она ясно вещала: «Только бы не сок с утра и до вечера, пожалуйста! Только бы мягкая пища ложилась в мой желудок!»

Некоторые красные круги и петли немного побродили среди засушенных дерев того мира и прошли в область жабьего восторга. Теперь спокойные тона обвивали Гермафродита. Оно стояло подолгу у закатов Солнца, желая выкрасть один единственный светоносный лучик из последнего края и вложить то в свое раздвоенное сердце.

Неразмеренная грусть легла тенью на Оно, но сжаты были пухлые губы. Порядочные завтраки и гульбы с музыкальными движениями не были теперь помехой.

Теневая погода розовой сладостью умыкала окружающую нежность, а подходить к Горе-Эвкалипту вовсе не хотелось, ибо чувствовалась осторожная дождливость в ощущениях его величавой вершины.

Гермафродит стал вести разговор с самим собой:

– Принять свою участь, или разменять местные наречения на обложные недра стремительной погибели?

– Право собирать те или иные мудрости под глиняными горшками: у тебя еще осталась магическая еловая мазь, попробуй ее.

– Отверзаются пути и некогда закрытые окна снова распахиваются перед взором души. Как бы тут не выпасть нечаянно, ведь мир так велик и его хочется пойти изучать, но сперва мне нужно встреться с Горой-Эвкалиптом, ибо она тоже Середина!

Меня порывает узнать какого это: быть в физической реальности олицетворением двуполости, столпом срединного древа жизни. И все же, нечто меня удерживает, я будто стесняюсь или стыжусь своего вида.

– Тебе нужно все отпустить, теперь это твоя личная персоналия и от нее ты уже никогда не уйдешь. Еловое сердце!

Порогом деревянным обита старая столешница, на воображаемой клавиатуре скопился толстый слой хрустальной пыли: Солнце уже давно не прикасалось к этому чуду. А как же тонкая пластина экрана, на которой порхали буквенные сочетания с красивыми словесами?

Писатель ненадолго ушел с повествования, желая обнажить внутренние вращения нового Имени – Гермафродита. Нужно это обкатать, опробовать!

Неуемное или достаточное действие? То, что непорядок превышает стороны некоторых взаимосвязей между Горой и мягким тонким телом Оно, не разрешает возникшего противоречия. Середина решила все-таки показаться всему свету и звездному же Солнцу. Эвкалипт смотрел грозно, но вместе с тем по-отечески нежно.

Правая нога мягко помещается в ступор, а за ней третья идет, ломается грубо, четвертая и вовсе сместилась в крошащийся розовый филактерий. Тридцатым числом напомнила о себе невидимая вершина Горы. Тут сразу стало понятно, что взойти на нее и одновременно помазать лоб еловой мазью – нелегкое предприятие.

Зелень Эвкалипта разжала свои невесомые объятия, и Гермафродит с легкостью просунулся в зеркальные полости горнего восторжения.

Древняя стопа увернулась от удара молнии, решив заговорить первой:

– Раньше ты помещалось у меня на ладони, а теперь тебе приходится преломляться на свету да снегом припорашивать свои отросшие волосы. Возвышение отмерло в далеком будущем, делается твоя славность в высоких кручах космических. Дитя, ты можешь быть как Дома!

– В благодарностях рассыпаясь, моя Срединная елота приветствует вашу светлость! А полости ваши, блистающие, истинно пришлись мне по нраву, но остаться я не могу, ибо на лбу моем вскоре окажется еловая мазь. Мне требуется взобраться на вершину, которую с земли не видно и не слышно.

– Для таких целей нужно ловить трепет святого Духа, который обитает в сознании каждого сновидящего создания. Отопри эти великие сокровищницы и упади в них, да глубоким сном забудься. Оно тебе покажет верную дорогу. Ты сможешь дойти не только до вершины, но и проникнуть во вселенские сказки нашего общего Обиталища. – Гора нежно чмокнула дорогого гостя и продолжила:

– Загадкой, которая отопрет внутренние и внешние дверцы твоего существа, послужит такая взвесь: «Анаро Роза Грамина О-семь». Бумажные строчки не нужны, просто представляй эти слова, поместив их в воображаемые, пылающие розовым кольца.

Гермафродит подивился данным словам и стал сыпаться звездной крошкой:

– Эта причудливая словесность пришла ко мне во времена, когда Старик был еще жив, но о них я ему не сказал, потому что убоялся его помрачений и злобы. Перец и кофе стали для меня родительским назиданием и все препятствия волшебный способом самоустранились. Надеюсь, что и здесь все произойдет само собой: ведь главное уйти внутрь и увидеть свет – именно он поведет меня к цели самыми короткими путями!

Оно захлопало в ладоши, сделало два оборота вокруг собственной оси и принялось укладываться к своему будущему путешествию, благо для удобного расположения все было укомплектовано.

Зеркальные полости Горы вместе с деревянными нагнетаниями Эвкалипта улыбкой создавали подобия постелей и стульев. При желании можно было обнаружить даже стол с рукописными творениями побывавших здесь путников, которые навещали сказочные полости еще до Гермафродита. Всяческие благодарности хвалились в кучах среди напоминаний о Высях космических, о древесных стружках и рецептах еловых мазей. Магия!

Сущность удобно устроилась на ночлежку и до того было славно пребывать среди всей этой сказки наяву, что она разнежилась и с легкостью отдалась сонливой маре на встречу со своей судьбой.

Собрались среди гладких и мерзлых граней дети цветочных воспоминаний: манна небесная спустилась на всех, подмогая себе пульсирующими же свечениями и залами дворцовыми, где жила вкусная помадка с лицом обиженного мальчишки. У помадки этой были волосы величиной с гусениц и до чего они смешно болтались в воздухе!

Человеческое тело, красные планеты под глазами, а на руках некоторая неосторожность, сметающая остатки всякой важности. От чего же сердце так заходилось в энергичные удары? Не от того ли, что казалось все это очень близким, стоящим рядом с плечом, подминая особого вида подлокотники?

Важность – это слово, убившее столь многих, способных к созиданию натур, и которое в течениях времени все продолжает свое унифицирующее дело, помещая яркие цветы вдохновения под пресс страха.

Страх – еще одна градация трусости. Он всегда идет под руку с важностью, расплескивая зловонную жижу на слабость и взор.

«Уф, глаза слиплись. Не бояться, не делать лицо похожее на помадного мальчика, а не то волосы превратятся в гусениц, и я никогда не доберусь до вершин!» – Ворочался на мягких улыбчивых подушках Гермафродит, набирая внутренние скорости.

Глубокие, покрытые снегом пейзажи мелькали в проносящихся диких вертунах неимоверного пространства. «Принести бы охапку горячих дров и сбросить все это на каменное тело дворца. Мальчик бы точно рассыпался, а помадка его блеклой лужицей бы растаяла».

Через глаголы, между непонятных слов пробирались смыслы. Они сделали короткую остановку и тут же снова поскакали к пульсирующим свечениям, ибо это единственное, что связывает их внутренний мир с внешней звездностью.

«Как же страшно теряться в самом себе», – Оно размешало свой коктейль, состоящий из утробного дыхания и детской наивности, да провалилось в сон еще крепче.

Долгой дорогой та не будет, настоящее расставит точки над некой И, как любят говорить чудесники, а Гора ведь с Гермафродитом не такие, так? Они простые как два сверчка под постелью из высоких трав. Светят своей трелью, чувствуя приближение утра, глядят в синее небо, желая увидеть первые проблески солнечных лучей.

Для устойчивых выражений есть кисти и холсты, а для текста приберечь бы что-то невразумительное, что-то совершенно дрянное, но приводящее в окончании своем к светоносице-истине!

«Вот она, нащупалась ниточка, наконец-то».

Глупость тут же сделала ответный выпад: – «Нос для того, чтобы им есть, а не чтобы дышать!»

«Но это неверно! Вызывайте Сон, пора прикоснуться к настоящему искусству. Для мерцающего неба есть отдельный сосуд, а для тебя, Гермафродит наш, великим именем который помазан, мы все вместе приготовили Красную Мнигу и порошок для еловой мази. Неси то с гордостью на своей спине, и да прибудет Космос с тобой!»

«Какая дерзость, отныне никаких больше глупостей!» – Подумало Оно и на сём моменте картинка резко сменила направление: теперь ландшафт напоминал чистое звездное небо и только кроткая дымка лилового цвета означилась на далеком горизонте и нежно кутала взор, намекая тем, как далеко отсюда находится родной, привычный сердцу мир.

Ощущалось, что путь вскоре завершится и произойдет великая Встреча с долгожданной истомой, которая новым именем расписана в древних преданиях Горы. Далекая лиловость сменилась на недалекую зелень, и та стала приближать свой священный лик. Внутри Гермафродита начало делаться особенно горячо – это верный признак приходящей музыкальной гармоники!

«Сей изумрудный вид с певучим красным кольцом обвил мои внешние тела. Я теперь отчетливо сё ощущаю и мне радостно сознавать, что красота таится не во внешних недрах, а на том, куда можно положить свою голову. Знать, что ничто тебя не потревожит и влюбленная гармония расскажет тебе начало и конец сего фантазийного рассказа – бесценно!»

Зазвучала очень знакомая мелодия, металлический скрежет перемежается со стеклянной важностью – вся эта мелодика крупно затмила страх, трусость и малую долю настоящего рассказа. Гермафродиту было понятно, что помадный мальчик в дворцовых гладях был не помехой, а помощником, таким же, каким было и Оно по отношению к Мастеру в пору своей юности.

Зелень родительского Эвкалипта обняла с особой нежностью. Именно здесь любовь раскрыла тонкую весточку будущей славы.

«Как хорошо, что я уже близко. Осталось сделать последнее мысленное движение и мой путь, как и эта глава, закончится».

Без крупного рассказа не обошлось, но темное присутствие Космоса расщепляло сущностную плоть. Не только тонкотелое Я было в этой области, но и физическая нагота – ее окончание подошло к запретной границе, за которой нет ничего знакомого или земного. Здесь писательская помощь раскрывается на все проценты от числа Трех:

Песня Звездой открыла прелесть сладостной помадки.

Весна приплела меленького паучка,

Чтобы проститься с миром явственным.

Густо краснея перед Эвкалиптом

Красота сделалась видимой:

Это Молоко Космоса предстало перед Всем!

Песня о Млечном Пути

Алеутка без солнцеворота? Ее музыка пищала громко там, где не помнится ничего из тонкого, ручного. А также дверного, замочного или стеклянного: мир растворился на круглые соцветия Эвкалипта, потом собрался в написанное удовольствие и глазами крупно вздрагивая, пошел на повышение, к высям негаданным.

Имя у моря сего – памятное, делание это имеет значение искусное магическое. На философию оно похоже было, а может и на снег, кто его теперь знает. Ведь за тем порогом нету Делателей земных, только их дух бесплотный витает вокруг, обворачивая комические ступни в нечто похожее на невесомую вуаль.

Порядочная записка это или нет – важно, что Гермафродит помнит имя свое и свою цель – достигнуть вершины фантастического мира, что является пределом на ступенях к самоорганизации.

Гематома на лице белеет светом звездным, то ясно: близок к тонким пластинам океан всевозможности. Красота или прелесть – изысканной сослагательной мудростью растекается оно по остаткам венозных сосудов. Земная пыльца и здесь имеет свой вес.

Для крошечного поцелуя же или для упаднического забвения. А в подобных сферах может ли быть забвение чистым падением, без права на дальнейшую жизнь?

Другая матка не сподобится выносить здоровое дитя, ибо обреченно оно для стеклянных гладей, что у ледяной погоды выпрашивает милостыньку. Среди внешних стен необъятного мира и воображаемых вращений ума, а также различных идей золотая веточка срединного столпа древа жизни обмакнула перо в плачущий сок.

Особым то было перо, для исключительных нужд использовалось. Уникальным был тот сок, для невесомых пространств он был создан.

В далекие времена Земли Луна в круголях извергала свечение столь сильное и яркое, что смотреть возможным на то было только через затемненное зеленью стекло Сатурна.

Хотелось бы однажды увидеть древность собственными глазами. Но теперь ли, тогда ли смолкшая было музыка снова тянет зов, доставая до самого основного: до невидимой мышцы Человеко-пятикнижия.

Гора сделала для будущего все, что было в ее силах, а птенчиковое переливчатое, музыкальное растопило последнее препятствие на пути к созерцанию вечного Млека – нашего восхитительного Дома. Именем правды и достославия эта формация вышла за пределы всеобщего Разума. Границы и горизонты стали не нужны для нее, все в один короткий миг стало слишком просто и также сложно.

Что бы Гермафродит выбрал, если бы довольствовался земными категориями: Дропергаута без сердца или Алессу из страны морей?

Из первого плавно вытекает второе.

В Дропергауте пылала страсть затмить свою нечувствительность. В Алессе же, эта сверхчувствительность, привела ту к правдивой иллюзорности. Оно, наше теперешнее величество, расписалось в своей недействительности, потому Середине выпала честь соединить разъединившиеся точки прикосновения. Делу тому предвиделась легкая победа, ибо не существовало никого и ничего, что могло бы нарушить это восшествие.

Музыкальность встречает простершуюся к ней длань мокрой тканью, разменивает перед нею драгоценные монетки и все в таком и не таком духе. Молодому бесплотному телу достаточно было размазать чьи-то внутренности по своему сердцу, чтобы подойти к сути так близко, как никто до него.

Кажется ли, что данное письмо не отражает в полной мере мотивацию главного героя? Для делателей таких мастей не бывает чего-то простого или сложного, для них как земное является серединой между абсолютом света и тьмы, так и небесное является серединой между звездой матери и искусством отца.

Эти две градации всегда будут не смешиваемы для простых обывателей, но тем, кому досталась помадка дворцовая – достаточно просто щелкнуть лицом, и Красная Мнига тут как тут вырастит перед ними и откроет им сокровища мира настоящего.

Не потерянной же станется лазурная светимость нашей Земли, не раскошенной же быть Луне нашей Спутницей вечной. Почему то особенное, что есть в Звездном Млеке остается для большинства прикрытым таинственной вуалью? Лучики дивного света касаются их по утру, и они, как в бреду находясь, сопливо топчутся среди снежно-ледяного вороха узурпирующего их ума.

Середине уже довольно быть во сне, ей нужно проснуться и сейчас же! Тонкая сущь изрыгнулась прямо в зеленую дымку вершины Горы. Она оглядела туманные пейзажи и оставшись довольной стала клокотать изукрашенными словесами:

– Бденствующее тысячелетие распластано в моем сердце теперь. Эта Сатурнианская зелень, что на горизонте, а также и тут, сделала для меня особенный подарок.

А именно: низвержение прошлой материи для великого восхождения бесплотного духа, который является объединяющим звеном для всего творческого и грубого, что пластырем склеит их сущи на пополам извороченные ересью темных дней.

Зелень ослепительно мерцала в нездешних космических кулуарах, помаленьку гипнотизируя непривыкшее к такому блеянию восприятие Оно. Планетарный туман потихоньку рассеивался. Марево озадачилось вопросом:

– Правота белесой музыкальности достаточным сверлом насыщало наши умы, так почему бы не сделать теперь того же для всего подлунного мира, Гермафродитное вашество?

– Затем Зелень моя трехглавая, что краснота Мниги еще не окончила свой век, и надобно бы прекратить ее путь в два или пять, или семь мгновений. Гениальности порог – кто придумал? Само Человеко-пятикнижие, которое верой и правдой звучало в Космосе еще до появления Снежной нашей Матушки.

– Мои думы трещат, господство звездное, меня Сатурном сюда приволокло, но все-таки красота известна и моему сердцу. Я смастерю для вас достаточный подъемник, чтобы вам было проще дотянуться до Млечного Пути. Вы обязательно сделаете все, что от вас зависит, мир верит в вас. Да будет так!

И стало собираться все в волшебный, звездный костер: ледяное, водяное и марочное, толк тому перетолка и вязаная простота. Дерево, птицы и желтое перо, слезы еловые, кости старика и Эвкалипта роса изумрудная.

Музыкальная улыбка далекой и близкой выси напомнила Зелени о ее детской привязанности к планетарным играм, которые ветхий тогда Сатурн устаивал для всех молодильных яблочек.

Времена с тех пор немного изменились, и сатурнианская любовь преобразовалась в емкую форму победошествия, желающую помогать всем и каждому.

А как же Юпитер, спросил бы внимательный наблюдатель, ведь он всегда был покровителем золотой добродетели? С Юпитером дела сахарным тростником выстланы. Для той информации есть Красная Мнига, там история показывает себя как последовательное уничтожение Чего-то ради жизни в Вечности действительного Ничего. Благодать, не правда ли?

Зелень продолжала свое делание, покуда не истончилось цветение любовного блеска и не погасила свечение же нижняя палуба местного океанического дна. Подъемный механизм выглядел как нечто, способное выстрелить в глубокие материи внешнего Космоса. Гермафродиту эта творческая помадка пришлась по душе, и он дал добро для завершения делания и густо поцеловал Зелень Сатурна в его ярко розовые губы.

– Теперь Песня о Млечном Пути станет моей судьбой в настоящем времени. Слагательное имя и суть всего будет сосредоточена в одну маленькую точку, откуда возьмет начало эта славная Вселенная, чей свет сейчас омывает нас красотой!

– Вашество Срединное, мне наказали, чтобы вы не забыли примкнуть к своей пластинке записывающее устройство. Другим такая музыкальность будет в новинку и станет очень ценным даром. Или проклятием с писанным благословением – там уж каждый сам решит.

– Распадись оно все в огне и молоке, пусть оно приблизит свою картину к моему пластинчатому лицу, и мы взойдем подобно розовым цветам! По лугу же, по утру, по весне и солнечному здравствию пролетим. Млечный Путь, я отправляюсь к тебе, о бесконечность ты звездная!

Подъемники затрещали, швы разошлись и Гермафродитная середина вытолкнулась из самоличного притолка Зеленой жижи, что являлась двигательным соком для более стремительной скорости и четкого маневрирования.

Движение это, как и весь путь побочным эффектом выступили на лице у Горы. Навершие же Эвкалипта, которое находилось в равной удаленности от всего, давалось воистину исключительному диву и самым почтительным образом желало оно удачи свежему путешественнику.

Середина Оно будто бы и не плыла вовсе, а находилась в недвижимости, хотя на самом деле скорость ея была настолько огромной, что даже сама Молочность Комическая ужаснулась и в приступе родительной любви размозжила всем системам их хрустальные черепа. Млеко жаждало принять к своей груди чудо природы!

Песня эта примыкалась к зрительной клетке Красного Круга, но началом всего была именно толковая простота Млечной музыкальности. Гармония приводила сознание в воображаемую сферу всевозможности. И потому таким ценным подарком станет запись данной Песни, ведь она сможет удивлять, а потом и исцелять всех и каждого (Мы конечно же понимаем, что это не совсем так. Ведь чтобы поднять голову ввысь требуется особая смелость, а ею обладают далеко не все).

Врожденное чувство ритма Середины заставляло ее пластинчатое тело выписывать в темном пространстве замысловатые фигуры и только неуемная красота звучания Млечного Пути ободряла не смыкать тонкий взор на всем протяжении пути.

Ясно было сказано в одном искусительном отрывке, чья полная запись находилась в уютных постелях Горы: если закроешь свет свой внутренний хоть на миг – ты бестелесный промурлыга и сухая деревяшка.

Туманы

«Эвкалипус Доминус Абракадабра»: стена Шва трещит по метлам из букового дерева. Кое-какая осторожность пришла в смятение. Диковинная песня разошлась до состояния супа и снова впрялась в круг. Ожесточенные то были битвы, а ея закрытые глаза? Неужели так хотелось посмотреть на бивень давно почившего создания, что дремота настигла раньше срока?

Бежит Оно через недра зависящих вулканов, а перед ними рассыпается помрачение еще большего размера, чем вся окружность Галактики. О чем здесь можно помыслить? Остается описывать все, не глядя на чем стоят изумрудные стулья.

Млечный Путь сделался чистым восторгом. И на том можно было выпить последний пластинчатый бокал с известным содержимым. Куда бы дальше его непомерность выплескивала свои недели и часы? Только так: среди земного очерка о любви, делаясь маленькой смышленой совой, которая умеет только пыхтеть и шмыгать носом. Да!

Через нежные и гулкие песни бежит Оно, через весь Космос стремглав, желая запечатлеть приходящее к нему со всех сторон великолепие. Эти звуки похожи на арфистов или на лиловые сады, припудренные карамельной стружкой. Бежит Оно не через, а вопреки всему: Сатурн и Зелень возжелали научить емкому знанию молодняк, а вышло, что Оно вылетело в темноту совершенно не знающим, что следует совершить.

Зато как жадно Середина примыкала ко всем благоухающим и льющим золото местам Галактики. Знало Оно, что нужно зачерпнуть как можно больше, чтобы потом, уже насытившись, все это выплеснуть в проявленную влагу привычного мира: и станет все до неузнаваемости ярчатым, певческим, прелестным, чеканящим сердечный шаг.

Птица, помнящая о доме, уже не птица, а сверчок с тремя юркими глазенками. Совершая музыкальное Па тонкие ножки ее запинаются о матерчатость и снова проявляются на тусклом свете маяка. Туманное и ясное, среди букв с застывшими краями появляется среди пустоты своим мощным нефом. Если и делать нечто безумное, то только от полутоски, не более и не менее!