Помоги проекту - поделись книгой:
Вопреки созданному позднейшей эллинской историографией мифу о свободолюбивой Элладе, которая единодушно сопротивлялась царю четырех сторон света, большинство эллинов готово было войти в состав Империи и даже считало такой вариант наилучшим для себя, так как власть царя была необременительной, сулила порядок и возможность вести дела с самыми дальними странами востока. Вслед за побережьем Малой Азии персам подчинились острова Эгейского моря, греческие города Фракии, а в 508 году афинские демократы, ища управы во внутригреческой распре со Спартой, признали свой полис городом великого царя и пообещали Восточной Империи «землю и воду». Однако персы потребовали от афинян принять назад тирана Гиппия, политического эмигранта, нашедшего убежище при царском дворе. Афиняне не подчинились, поддержали восстание ионийцев против персов и стали с точки зрения Империи мятежной провинцией.
Мидизм (происходит от названия народа мидийцев, близкородственных персам; последние нередко назывались греками этим именем), то есть ориентация на Персию, был широко распространен в греческих полисах. В Афинах помимо упомянутого Гиппия, ставшего придворным царя, мидизма придерживался влиятельнейший род Алкмеонидов. Спартанский царь Демарат, изгнанный из родного города, также прибыл к имперскому двору. Сам Фемистокл, герой Саламинской битвы, до конца жизни служил губернатором персидского царя в трех городах Малой Азии.
Когда царь Дарий в 492 году до Р.Х. и его сын Ксеркс в 480 году до Р.Х. отправляли в греческие города послов с требованием «земли и воды», то есть подчинения Империи, эти условия приняли Фессалия, Фивы и Аргос. Симпатизировал персам и влиятельнейший дельфийский оракул, дававший грекам крайне мрачные предсказания, в случае если они решатся воевать.
Только спартанцы, стоявшие во главе Пелопоннесского союза, и афиняне, не желавшие возвращения тирана Гиппия как персидского сатрапа, приняли решение открыто противостоять Империи. В Спарте были абсолютно уверены в том, что только ее царям может принадлежать власть над Элладой, и сбросили имперских послов в колодец. Афиняне же решили казнить послов на народном собрании, где их подстрекали амбициозные политики – будущий герой Марафонской битвы Мильтиад, который победит персидский десант у стен Афин в 490 году до Р.Х., и будущий герой Саламина Фемистокл.
Фемистокл убедил сограждан вместо раздела прибыли от Лаврийских серебряных рудников вложить ее в строительство флота. Когда в 480 году до Р.Х. персы взяли и дотла сожгли мятежные (а именно так они понимали ситуацию) Афины, греков спасла только морская победа, одержанная афинским флотом, хотя командовал им спартанец. А в 479 году, в сухопутной битве при Платеях, уже спартанцы во главе с регентом Павсанием нанесли решающее поражение персидскому войску. Дисциплинированная армия гоплитов оказалась боеспособней многократно превосходивших ее, но устроенных по архаичному образцу войск.
Персидская Империя оказалась на Эгейском море в положении обороняющегося. Однако важно помнить, что для нее Греция была далекой северо-западной окраиной. Мятежники были достаточно сильны, чтобы отбиться, но недостаточно интересны для имперской политики, чтобы имело смысл отправлять на их подавление новые и новые экспедиции, как это делали персы в отношении так же не раз восстававшего Египта. Американский востоковед А. Олмстед отмечал: «Они [греки
Персы перешли в отношениях с греками от войны к дипломатии и добились своего век спустя: в 387 году до Р.Х. был заключен «Царский мир», по которому царь возвращал себе власть над эллинскими городами Азии и превращался в верховного арбитра всех эллинских дел и гаранта мира. «Чего не мог добиться Ксеркс, добился Артаксеркс: персидский царь распоряжался Грецией, как своей, и притом – не введя в нее ни одного солдата»[60], – отмечал М. Гаспаров. До такого печального результата греков довела авантюристическая политика афинской олигархии.
Царская власть была отменена в Афинах довольно рано, будучи заменена властью аристократической коллегии архонтов (греч. ἄρχων – «правитель»). Афинская знать устремилась к стяжанию богатств: старые богачи, аристократы, порабощали крестьян, опутывая их долгами; новые, торговцы и ростовщики, требовали своей доли власти. Противостояние народа, во главе которого встали новоявленные нувориши, и старых богачей дошло до настоящей смуты.
Для наведения порядка в 594 году до Р.Х. афиняне призвали в качестве законодателя мудреца Солона, рассчитывая, что он даст городу такое же прочное законодательство, как Ликург Спарте. Однако ничего подобного у Солона не вышло. При нем государственный строй Афин стал плутократией, то есть властью богатых (греч. πλοῦτος – «богатство» и κράτος – «власть»), когда все решают деньги. Солон разделил граждан на четыре политических класса в зависимости от имущественного положения. Первый класс – богачи, которые могли быть архонтами. Второй класс – всадники, которые служили в коннице. Третий – зев-гиты, служившие тяжелыми пехотинцами-гоплитами. Бедняки-феты, составившие четвертый класс, набирались матросами во флот и обладали ограниченными политическими правами. Они могли только голосовать в народном собрании и заседать в суде.
Кроме того, Солон со всей решительностью стал добиваться «индустриализации» Аттики по образцу Ханаана, «всемирной фабрики» Древнего мира. Согласно закону Солона, сын, которого отец не научил никакому ремеслу, мог не содержать его в старости. Афины превратились в город ремесленников и купцов, одним из которых был сам Солон. Даже такая его мера, как снятие долгов с разоренных крестьян, на деле принесла пользу спекулянтам-инсайдерам: «При издании этого закона с ним произошел в высшей степени неприятный случай, – рассказывает Плутарх. – Когда он принял решение об уничтожении долгов и искал соответствующего способа выражения и подходящего предисловия, он сообщил своим ближайшим друзьям – Конону, Клинию и Гиппонику, которым особенно доверял, что трогать земельные владения он не думает, но долги решил уничтожить. Они тотчас же воспользовались этими сведениями: до издания закона заняли у богатых людей большие суммы и скупили много земли. Потом, по обнародовании закона купленную землю они использовали, а деньги кредиторам не отдали. Этим они навлекли на Солона тяжелые обвинения и нарекания: говорили, что он не жертва, а участник обмана»[61].
Законодательная деятельность Солона по своему содержанию была прямо противоположна правотворчеству Ликурга. Вместо того чтобы воспитывать в гражданах патриотизм и добродетель, его основанные на плутократических принципах законы привели Афины к власти олигархов, коррумпировавших и суды, и народное собрание. Еще при жизни Солона тираном Афин стал Писистрат, который вместе с сыновьями продолжил курс на превращение Афин в крупнейший коммерческий центр региона. Наполнившись ханаанским духом, город стал и столицей греческого гомосексуализма. Если в Спарте любой телесный контакт с юношами был запрещен под страхом смерти, то в Афинах мужская проституция, включая педофилию, достигла размаха Богом проклятого Ханаана времен Иисуса Навина.
Аристократический ареопаг потерял почти все свои права. Напротив, за участие в судебных заседаниях начали платить жалование, в результате чего государственная служба превратилась в место заработка для неимущих. Благодаря расцвету афинского флота именно его матросы, набиравшиеся из числа бедняков-фетов, стали самым влиятельным слоем в государстве. В то же время класс крестьян-зевгитов, героев марафонской битвы, чувствовал себя все более ущемленным и стал консервативной оппозицией. Один из таких оппозиционеров, автор трактата «Афинская полития», свидетельствует, что бедняки шли во власть по материальным соображениям: «И правда, народ понимает, что получает больше пользы, если эти [высшие неоплачиваемые
Деньги на выплату жалования афинским «бюджетникам» приходили в казну от эксплуатации городов-союзников. Афиняне превратили освобождение городов бассейна Эгейского моря от власти Персидской Империи в колониальный бизнес. В 477 году до Р.Х. по инициативе Аристида и Кимона был создан Делосский морской союз во главе с Афинами, целью которого декларировалось ведение войны с персами. Спарта от этой войны была, по сути, отстранена. Постепенно отношения между союзниками становились все более неравноправными: афиняне не требовали от большинства членов ни войск, ни кораблей. Все, что ожидалось от младших участников, – своевременная выплата денежных взносов. Освобожденные от персов города Эгеиды также были вынуждены становиться членами союза, хотели они того или нет. Нам легко представить эту модель военного альянса на примере современного НАТО, где США являются аналогом Афин, а остальные союзники – колониями и донорами.
В 454 году до Р.Х. численность союза составляла 208 городов, а их совокупный взнос, все больше напоминавший дань, равнялся 460 талантам в год (за 1 талант можно было купить 50 лошадей). В этом году афиняне, решившие захватить у Империи еще и Египет, потерпели поражение, и вождь афинских демократов Перикл перенес союзную казну с острова Делос в Афины. Позднее число членов союза возросло до более чем трехсот, а сумма дани достигла сперва 600, а затем 1300 талантов.
Когда второй по мощи член союза Самос решил покинуть его, афиняне разгромили мятежный остров и вынудили его граждан срыть стены, уничтожить флот и установить у себя демократию – картина узнаваемая и в XXI веке. «Нет сомнения, что этот город, ставший тираном Эллады, одинаково угрожает всем: одни города уже в его власти, а над другими он замышляет установить свое господство»[63], – передает Фукидид речи коринфских послов об Афинах, обращенные к спартанцам. После неприкрытой агрессии против Самоса афиняне сбросили маски и стали откровенно называть Делосский союз «архэ», то есть державой, со столицей в Афинах. Они присвоили себе союзную казну, а союзников лишили всякой судебной автономии: для решения любого дела те были вынуждены обращаться в афинские суды (предтеча современной системы судов английского права, когда суд высшей инстанции для всех стран Британского содружества находится в Лондоне).
На деньги, собиравшиеся как дань с союзников, строились роскошные храмы Акрополя, выплачивалось жалование должностным лицам и судьям, ставились на сцене произведения афинских трагиков и даже выплачивались субсидии малообеспеченным гражданам на посещение театра. Все это великолепие Золотого века Афин было достигнуто за счет эксплуатации других греческих полисов и заморских колоний. Сами афиняне отлично понимали, что их система насквозь коррумпирована и контролируется именно финансовой олигархией, влияние которой при Перикле достигло своего апогея. «Стоит кому-нибудь, кто располагает деньгами, обратиться к Совету или народу, и он добьется разрешения своего дела… Деньгами в Афинах добиваются многого и добивались бы еще большего, если бы еще больше было людей, готовых давать деньги»[64], – подчеркивал автор «Афинской политии».
В этот период в Афинах расцвело ханаанское предпринимательство, кредитование торговых операций, появился целый слой профессиональных инвесторов. «Размещение средств с целью извлечения прибыли было фактом очевидным и практиковалось оно разными категориями лиц, от мелких ростовщиков до нуворишей, которые покупали рабов и отправляли их на работу в серебряные рудники в ожидании постоянного дохода от их оброка»[65], – отмечает Дж. К. Дэвис.
Если наследником колониального могущества Тира на западе Средиземного моря стал единокровный ханаанский Карфаген, то на востоке – греческие Афины. При этом афинские олигархи отлично осознавали, что колониальные методы Афин – источник множества несправедливостей. Перикл говорил афинянам: «Ваше владычество подобно тирании, добиваться которой несправедливо, а отказаться от нее весьма опасно». Ему вторил кожевенный магнат Клеон, вставший во главе партии Перикла после смерти последнего: «Не забывайте, что ваше владычество над союзниками – это тирания, осуществляемая против воли ваших подданных, которые злоумышляют на вас»[66].
Столкновение Спартанского царства и афинской олигархии было неизбежным. В 460–445 годах до Р.Х. шла Малая (Первая) Пелопоннесская война, вспыхнувшая тогда, когда еще не была закончена война с Персией. Она не принесла победы ни одной из сторон и закончилась тридцатилетним миром, который был нарушен 14 лет спустя, когда афиняне ввели разорительные санкции против пелопоннесского города Мегары. Санкционная война с главным экономическим центром Эллады показала соседям Афин, что если ничего не предпринимать, то вскоре все они окажутся в экономических заложниках афинской политики.
В 431 году до Р.Х. началась подорвавшая силы всей Греции великая Пелопоннесская война. Зная, что Афины ничего не могут противопоставить на суше непревзойденным спартанским воинам, Перикл эвакуировал жителей Аттики за мощные городские стены. Вскоре из-за чрезмерной скученности населения в Афинах началась эпидемия, которая унесла среди прочих и жизнь афинского лидера. После этих событий война шла еще десять лет с переменным успехом.
Окончательно афинян погубила экспедиция в Сицилию, которую они собирались захватить, одновременно ведя боевые действия со Спартой. Этот авантюрный план закончился полным провалом. Афиняне и в Греции начали терпеть поражение за поражением, а в самом городе воцарилась политическая вакханалия смены правительств.
Тем временем спартанцы установили прочный союз с Персидской Империей. Сатрапы западных провинций с благословения царя обильно снабжали спартанского командующего Лисандра деньгами и кораблями. И в 404 году до Р.Х. для Афин было все кончено. Они подписали капитуляцию. Гордые афиняне были вынуждены отказаться от флота, срыть длинные стены, тянувшиеся от самого города до порта Пирей, и распустить свою морскую державу. Таким образом, ханаанская модель государственного строительства привела Афины с их олигархической демократией к глубочайшему упадку.
В Греции наступил период безоговорочной гегемонии Спарты. Однако он был недолгим и не принес счастья самим спартанцам, так как нравы побежденных стали развращать спартанских наместников – гармостов. «Лакедемоняне предпочитали прежде жить в умеренности дома, среди своих, нежели, будучи гармостами в чужих городах, развращаться лестью… прежде боялись они быть изобличенными во владении золотом, а сейчас есть среди них и такие, которые хвастают своим имущественным достатком… а ныне знаю людей, считающихся первыми среди спартанских граждан, которые озабочены, чтобы никогда не перестать быть гармостами за рубежом. Заботились ранее спартанцы и о том, чтобы быть достойными первенства, теперь же всё больше стремятся властвовать, нежели быть достойными власти», – сокрушался Ксенофонт в «Лакедемонской политии».
Против спартанской власти начали вспыхивать одно восстание за другим. Главными их зачинщиками выступали Афины и Фивы, два греческих полиса, ранняя история которых неразрывно связана с ханаанейцами.
Однако на фоне раздиравшей Элладу смуты все большей популярностью начала пользоваться новая, панэллинская идея. Греков призывали объединиться ради того, чтобы завоевать саму Империю, отомстить персам за сожженные во время похода Ксеркса храмы, прославиться и обогатиться. То, что в этом нет ничего невозможного, показал «поход десяти тысяч» греческих наемников, описанный его участником – историком Ксенофонтом – в знаменитом сочинении «Анабасис» (греч. «восхождение»). Греки приняли участие в гражданской войне в самом центре Персидской Империи, одержали славные победы и вернулись назад через враждебные сатрапии Месопотамии, Сирии и Анатолии, потеряв всего 1400 человек из 10 000. Эллада убедилась в превосходстве своей военной организации и дисциплины, некогда созданной спартанцами, над персидской.
А вскоре у северных рубежей греческого мира, погрязшего в войнах и смутах, начало возвышаться государство, не бывшее эллинским по своему происхождению, но усвоившее эллинскую культуру и воинскую премудрость. Речь идет о Македонии царя Филиппа, сыну которого Александру было суждено основать новую Империю.
Цивилизатор. Империя Александра Македонского
Греко-персидские войны и итоговая победа персов привели к губительному для них самих результату. Под воздействием внешней агрессии эллины сумели сплотиться и стали в большей степени, чем раньше, мыслить себя единым народом, а не афинянами, спартанцами, коринфянами и так далее. И это новое греческое единство было крайне враждебным по отношению к «варварской» периферии, прежде всего – Империи Ахеменидов.
Именно греко-персидские войны стали катализатором для возникновения у греков панэллинской идеи и вытекавшего из нее стремления совершить военный поход на Восток. При этом лучшие греческие умы понимали, что из-за политического разобщения греческих полисов им необходима внешняя сила, которая сплотила бы их для осуществления этого плана.
Историк Э. Фролов полагал, что панэллинская идея, развившаяся в IV столетии до Р.Х. в настоящую доктрину, «включала в себя целый ряд характерных элементов отчасти патриотического, отчасти монархического свойства: требование установления мира и согласия между греками и организации совместными усилиями отпора вмешательству соседних варваров в греческие дела; желание перенести войну в Азию и решить больные проблемы Греции за счет Востока; наконец… намерение поручить исполнение этих больших „национальных” задач сильной авторитарной власти, будь то какая-либо из младших греческих тираний или македонская монархия»[67].
Своей кульминации панэллинская идея достигает в речах афинского ритора Исократа. Будучи глубоким стариком, он с юной энергией адресует свои произведения напрямую царю Македонии Филиппу II, видя в нем наилучшую кандидатуру для объединителя Эллады и ее вождя. Оратор стремится направить острие будущего наступления объединенной Эллады под предводительством македонского правителя на державу Ахеменидов, призывая к колонизации Азии.
Исократ обещает Филиппу великую славу, если тот сумеет полностью «сокрушить это царство или по крайней мере захватить как можно больше земли и занять Азию… от Киликии до Синопы; кроме того, основать города на этой территории и поселить там тех, кто скитается теперь за неимением средств к жизни и вредит всем встречным»[68].
И Филипп II, действительно, соответствует этому идеалу. Он приступает к реализации программы Исократа и, подчинив греков, противившихся объединению, создает в течение зимы 338–337 годов до Р.Х. Коринфскую лигу – общий греко-македонский союз, формально призванный защитить Элладу от внешнего врага и сохранить внутренний порядок, реинструмент для подготовки к войне с Персидским царством.
ФИЛИПП II
(359–336 гг. до Р.Х.)
Война не замедлила начаться, и лишь неожиданная гибель не позволила македонскому царю возглавить вторжение в Азию. Вместо Филиппа вождем единой греко-македонской армии, высадившейся в Малой Азии, стал его сын Александр.
Замысел предпринять поход на восток родился в лоне завоевательных устремлений эллинов и македонцев. Однако экспансионистская активность Коринфской лиги, равно как и все панэллинское движение в целом, не имели в своих истоках никакой имперской идеи. Современный биограф Александра Македонского И. Шифман считает вполне вероятным, что «уже в самом начале кампании Александр имел в виду овладеть Ахеменидской державой, стать царем Азии и, возможно, именно ее превратить в центр своего государства»[69].
Учебники и популярные издания заняты историей побед, одержанных Александром на протяжении 334–328 годов до Р.Х. Да, за это время он разгромил державу Ахеменидов и принудил к покорности ее отдельные бунтующие сатрапии. Однако, как бы это ни звучало парадоксально, именно от поверженных персов победитель Александр перенял идею Империи.
Фактически Александр железной рукой воссоединил распадавшуюся Империю. Недаром исследователи иногда называют его «последним Ахеменидом». Александр не разрушил завоеванную державу: в основных чертах он сохранил ее государственный строй, как когда-то поступил персидский правитель Кир с покоренным Нововавилонским царством. Более того, несмотря на то что при формировании новой имперской военно-политической элиты Александр выдвинул на первое место эллинов и македонян, он не дал им полностью господствующего положения. Старая знать также получила свое место у кормила власти и в армии.
По сути, в Персидской Империи произошла смена династии, включение в состав элиты мощного греко-македонского элемента, что ознаменовало начало слияния западной, эллинской культуры с государственным опытом Востока. Александр целенаправленно разрушал культурные, политические и экономические барьеры между народами Империи, барьеры, во времена греко-персидских войн казавшиеся незыблемыми. Так, он женил 10 тысяч македонян на персиянках, сам взял в жены дочь персидского вельможи, а затем и двух царевен из династии Ахеменидов. Ему представлялось необходимым сформировать в новом имперском обществе значительную прослойку людей, которые будут иметь одновременно персидские и македонские корни, что послужило бы прочности державы.
Завершив походы и приступив к переустройству Империи, Александр успел сделать не столь уж много, но его реформы определили будущее Империи на века вперед.
Он оживил экономику, наладив массовый выпуск монеты по эллинским образцам из средств захваченной им казны персидских царей и одновременно лишил сатрапов права собственной, провинциальной чеканки, способствуя таким образом централизации державы.
Александр открыл ворота мощным колонизационным потокам из Эллады и Македонии. В огромных городах Империи стали бок о бок селиться эллины и представители местных народов. Греки принесли с собой свои обычаи и высокую культуру, с течением времени органично вобравшую в себя местные традиции. Таким образом, колонизация Азии принесла эллинам культурное доминирование на огромных территориях.
Современный историк С. Воробьев уверен в том, что «наибольшую выгоду для себя от существования Персидской империи получили все же греки. Конечно, имена Дария и последующих персидских правителей для них были неразрывно связаны с началом греко-персидских войн. Однако именно благодаря Персии стало возможным проникновение греков в отдаленные уголки Азии и появилась „греческая ойкумена”, в значительной степени совпадавшая с границами Персии». В то же время «греки внесли в идею империи нечто принципиально новое. С греками появляется идея цивилизаторской функции империи. Империя теперь несет завоеванным народам свой тип культуры. В наступившей эпохе эллинизма греческий язык становится языком образованной элиты, греческое образование и наука – эталоном и общепринятым образцом, а греческий тип города распространился на огромных пространствах от Атлантического океана до Инда»[70].
Что касается различия между эллинами и македонянами, то оно было незначительным даже на языковом уровне и не играло никакой существенной роли. Греки являлись в большей степени народом торговли и культуры, тогда как македоняне – народом военным, более способным к имперскому строительству. Но в условиях Азии эта разница не имела серьезного значения: тут и первые, и вторые выступали в качестве единой цивилизаторской силы.
АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
(336–323 гг. до Р.Х.)
Идея Александра Македонского о слиянии народов в рамках единой Империи не осуществилась: в процессе синтеза господствующей была эллинская этническая и культурная составляющая. Тем не менее вытеснение негреческих элементов шло постепенно, без нажима, даже с некоторыми заимствованиями.
Эллинизация огромных территорий нашла свое отражение как в произведениях искусства, памятниках архитектуры и письменных источниках, так и в предметах быта. Однако нет никаких свидетельств того, что она проводилась принудительно и насильственно. На колонизируемых греками землях Азии господствующие слои населения стремились приобщиться к греческой культуре, усвоить греческие обычаи и традиции, и одного этого было достаточно, чтобы эллинский образ жизни получил высокий статус в обществе. Историк В. Бакланов подчеркивает: «Дети местных элит платили деньги за то, чтобы их сыновья обучались поэзии Гомера и Еврипида, музыке и арифметике, философии Платона и Аристотеля, а также получали физическое воспитание. Со временем они все больше воспринимали греческую культуру, давали своим детям греческие имена и превращались если не в эллинов, то в полуэллинов»[71].
Политическое единство эллинистическая Империя сохраняла на протяжении всего лишь нескольких лет. Вскоре после кончины Александра Македонского государство, принятое им от персов, распалось, а его соратники-диадохи (греч. διάδοχος – «преемник») начали долгую войну за передел ойкумены. Однако культурно-цивилизационное единство на пространствах, которые некогда занимала Империя, сохранялось на долгие века, хотя и не имело сугубо эллинского характера. При однотипной греческой культуре государственный строй новых политических образований имел явные черты все той же древней Империи Вавилона и Ассирии, Шумера и Аккада.
Историк Теодор Моммзен пишет, что держава Селевкидов, прямой наследник Империи Александра Македонского, была «не чем иным, как поверхностно преобразованной и эллинизированной Персией»[72]. На востоке Империи процессы эллинизации затронули индийскую и даже китайскую цивилизации. Бактрия (Греко-Бактрийское царство), отделившись от Селевкидской Империи в 250 году до Р.Х., вплоть до 125 года до Р.Х. была гегемоном Центральной Евразии и обладала огромным населением в 30 миллионов человек. Все это время там правили цари с греческими именами и развивалась эллинистическая культура. В начале II века до Р.Х. греко-бактрийцы начали вторжение на юг, в Индию, в результате чего было образовано Индо-Греческое царство, просуществовавшее вплоть до Рождества Христова. Само же Греко-Бактрийское царство было завоевано кочевыми племенами кушанов, основавшими собственное государство, история которого завершится только в III веке по Р.Х. Кушанская держава испытала сильнейшее влияние эллинистической культуры и в этом смысле была наследником Греко-Бактрийского царства. Именно отсюда, из Бактрии, Китай, будущее «срединное царство», позаимствовал имперскую модель государственного устройства.
Империя в Китае
Колыбелью Империи стало междуречье Тигра и Евфрата. Первые имперские столицы Аккад, Ур, Вавилон, Ашшур и Ниневия располагались именно там. Именно оттуда идея имперского государства постепенно распространялась сначала на восток (Сарды, Персеполь), затем – на запад (Антиохия, Рим) и, наконец, – на север (Константинополь, Москва).
Истинная Империя может быть только одна, с одним царем, одним престолом и одной короной. Но сама идея Империи настолько привлекательна, что вокруг истинной Империи возникают эпигоны – государства, копирующие имперскую модель. Они могут иметь все внешние атрибуты имперской государственности: создать высокую культуру, обеспечить безопасность своему населению, оградив его от ударов извне, и ликвидировать всякую возможность внутренних распрей.
Но, как показывает история, ни одно из подобных государств так и не смогло придать имперскому началу новый импульс на собственной почве; они лишь слепо копировали устройство истинной Империи, сложившееся к моменту заимствования. Имперская идея в этих государствах, не получив дальнейшего развития, навсегда застывала в той форме, в которой была некогда усвоена извне. Таким эпигоном была «империя» эпохи Нового Царства в древнем Египте, копировавшая державу Хаммурапи. Такой стала Китайская «империя» Цинь Шихуанди, копировавшая Бактрийское царство, которое, в свою очередь, было копией Империи Селевкидов.
Правитель державы Цинь по имени Ин Чжэн вышел победителем по итогам кровавой гражданской войны «борющихся царств» Китая в V–III веках до Р.Х. Таким образом, из семи самостоятельных держав до того политически раздробленного Китая осталась только одна – Цинь, которая и объединила в своем составе все остальные княжества. К 221 году до Р.Х. Ин Чжэн установил контроль над всем Китаем и принял новый титул – «Цинь Шихуанди» (кит. «первый император династии Цинь» или «император-основатель династии Цинь»), что ознаменовало наступление новой эпохи в политической истории Китая. Единовластный правитель отныне и навсегда становился государем централизованного государства – Срединного царства. Введенный Ин Чжэнем титул сохранится у китайских правителей вплоть до начала XX века, когда в результате Синьхайской революции будет упразднена монархия. На протяжении своей истории Китай неоднократно распадался на отдельные самостоятельные царства, но всякий раз идея имперского единства собирала его и восстанавливала централизацию.
ЦИНЬ ШИХУАНДИ
(245–210 гг. до Р.Х.)
Цинь Шихуанди проводил активную экспансионистскую политику, а также предпринял ряд реформ, превративших Китай в бюрократическое государство с единым механизмом управления, законодательством, денежным обращением и унифицированной письменностью. Кроме того, императорское правительство организовало грандиозное строительство Великой Китайской стены длиной в несколько тысяч километров, предназначенной для защиты Китая от нападений северных варваров.
Очевидно, что для Китая государство имперского типа, созданное Цинь Шихуанди, в типологическом отношении было абсолютно новым. Имперская идея проникла в Поднебесную из эллинистического Греко-Бактрийского царства. Эти два государства постоянно контактировали, и между ними установились прочные торговые связи. Впоследствии их назовут Великим шелковым путем.
Новый китайский «император» заимствовал не только модель государственного строительства, но и эллинистическую культуру. В грандиозной подземной усыпальнице Цинь Шихуанди современные археологи обнаружили 8000 терракотовых воинов-гвардейцев в натуральную величину. Многие ученые считают, что терракотовая армия является переработкой для китайских нужд греческой скульптуры эллинистической эпохи. Дело в том, что неподалеку от мавзолея первого китайского «императора» археологи нашли своеобразное «пополнение» терракотовой армии – яму, заполненную фрагментами разбитых статуй танцоров и акробатов. Насколько статичны и выполнены в восточных традициях воины, настолько пластичны акробаты. Их фигуры очень сильно напоминают статуи эллинистического мира: профилировка мышц обнаженного торса и ног, стремление выдержать идеальные скульптурные пропорции и изобразить человеческое тело в движении.
В древнекитайских текстах встречаются описания «великанов в иностранной одежде» на западной границе Поднебесной. Именно тогда Цинь Шихуанди повелел отлить двенадцать громадных металлических фигур для своих дворцов. Эти фигуры, по предположениям современных исследователей, связаны с образцами, оставленными Александром Македонским в самой восточной точке своего похода.
Империя Александра простиралась до северо-западных пределов Индии, поэтому неудивительно, что рецепция греческой эстетики и греческих технологий оставила многочисленные следы в искусстве и материальной культуре азиатских стран, включая территорию современных Пакистана, Афганистана и Таджикистана. На этих огромных пространствах возникло Греко-Бактрийское царство, о жителях которого китайский географ писал как о непревзойденных переговорщиках и торговцах. Для китайцев времен династии Цинь и сменившей ее династии Хань Бактрия была окном в мир: Великий шелковый путь был караванной тропой только на землях западного Китая, начиная с Бактрии, этот путь проходил по обустроенным дорогам древней Империи и заканчивался в средиземноморских портах Ханаана.
Ханаан бежит от Империи
В те периоды истории Месопотамии, когда по тем или иным причинам случался разрыв в «переходе царственности» (то есть в передаче имперского начала от одной державы Междуречья другой), ханаанейцы благоденствовали. Ослабление Империи предоставляло олигархам-капиталистам широчайший простор для коррупции, с помощью которой они уходили от уплаты налогов. В современной экономической терминологии этот процесс называется улучшением инвестиционного климата. Бизнес торговцев рабами, наркотиками и предметами роскоши процветал.
Самый длительный из перерывов подобного рода относится ко времени приблизительно с 1150 по 850 год до Р.Х. Старовавилонское царство находилось во власти олигархов, а его преемник, Ассирия, еще не вошла в полную силу.
Современный популяризатор истории Ханаана-Финикии А. Волков с изумлением констатирует: «Даже удивительно, что целых три столетия никто не покушался на независимость финикийских городов. В сущности, своим расцветом они – эти беззащитные сокровищницы Востока – были обязаны воле случая. Почти триста лет во всем Восточном Средиземноморье не появлялось ни одной могучей державы, способной направить свои войска к финикийскому побережью и покорить его. Это было время мелких царств, ослабевших империй, обломков отживших свое держав»[73].
Но позднее сюда пришла Ассирия и установила полную власть над Ханааном. Затем контроль над регионом перешел к Нововавилонскому царству, а от него – к персам. Независимость ханаанских городов осталась в далеком прошлом. Порой она возрождалась, но лишь на относительно короткое время.
После трех веков полной свободы Ханаан сталкивается с необходимостью выстраивать долгосрочные отношения с Империей. Адаптация к новым условиям удалась не всем – часть ханаанейцев эмигрировала в заморские колонии. Ханаанские города за счет колонизации Средиземноморья стремятся получить пространство, свободное от контроля со стороны Империи. Ханаан бежит от Империи, максимально увеличивая разделяющую их дистанцию. Историк Ю. Циркин пишет: «На время, предшествующее ассирийскому завоеванию, и на период ассирийского господства приходится второй этап финикийской колонизации… второй этап финикийской колонизации коснулся только Тира… ко времени крушения Ассирии и восстановления своей независимости Тир продолжал быть сувереном морской и колониальной державы, раскинувшейся вплоть до Атлантического океана… Каков же был характер финикийской колонизации на ее втором этапе?.. Центральная часть Северной Африки была объектом финикийского внимания уже в конце II тысячелетия до Р.Х., когда там была основана Утика. На втором этапе колонизации этот район становится зоной интенсивной финикийской экспансии… в этом районе Африки был основан и Карфаген»[74].
Другим направлением колонизационных потоков стал Пиренейский полуостров, особенно его южная часть, территория современной Испании и Португалии. Ханаанейцы селились и за Гибралтарским проливом, включая земли, на которых сейчас расположен Лиссабон. Однако там их стесняло сильное государство Тартесс. Поэтому в кульминационный период второй финикийской колонизации (конец IX–VII столетия до Р.Х.) ханаанские колонии, или фактории, появляются в большом количестве именно на юге и юго-востоке полуострова. Особенно крупной и знаменитой стала ханаанская колония Гадес (современный испанский город Кадис).
Колонизация мощно стимулировала одну, специфическую сферу ханаанской цивилизации, а именно международную работорговлю. Рабство появилось за тысячу лет до того, как ханаанейцы построили свою колониальную сеть. Но именно они получили дурную славу как работорговцы и охотники за живым товаром. И. Шифман пишет: «Финикияне в больших масштабах вели в Греции торговлю рабами. Так, свинопас Эвмей был похищен финикиянами на родине и продан в рабство в Греции. Одиссей рассказывает о том, как коварный финикиянин замыслил продать в рабство доверившегося ему эллина. Сюжет о похищении финикиянами свободных греков и негреков был широко распространен в греческой, да и не только в греческой традиции. Отметим, в частности, рассказ Геродота о похищении финикиянами из Аргоса Ио, дочери Инаха, восходящий, по указанию историка, к персидским источникам»[75].
Древний мир знал разные способы обращения в рабство. Свободный человек мог стать рабом, если попадал в плен на поле боя или становился частью военной добычи, захваченной армией удачливого завоевателя. Другой источник рабства – неисполнение долговых обязательств. Но ханаанейцы практиковали нечто беззаконное даже в тогдашних условиях: они похищали свободных людей, чтобы впоследствии продавать их как рабов. Безраздельное доминирование на море предоставляло им для этого большие возможности.
На суше же полностью господствовала Ассирия, что создавало для Ханаана множество проблем. У ассирийцев, в отличие от Империи Вавилона или III династии Ура, была прекрасно развита торговля. Их столица Ашшур выросла на пересечении торговых путей, пролегавших через реку Тигр между Западом и Востоком тогдашней ойкумены. В Малой Азии торговые колонии ассирийских купцов известны с начала III тысячелетия до Р.Х. Поэтому владыки Ашшура не ограничились наложением на ханаанские города обычной дани. Они впервые в истории ограничили коммерческую деятельность Ханаана, нанеся ему таким образом удар в самое сердце. Тиру, крупнейшему торгово-финансовому центру Ханаана, было запрещено торговать с Египтом и даже с соседней Палестиной. В этих условиях ханаанейцы были вынуждены активизировать торговлю с западным Средиземноморьем.
Между походами ассирийских царей в Ханаан и колонизационной активностью Тира наблюдается прямая зависимость. Так, после похода ассирийского царя Ашшурнацирапала II (IX в. до Р.Х.), тирский царь Итобаал основал крупные колонии: Ботрис в самой Финикии и Аузу в Африке. Принципиальное нежелание ханаанских олигархов жить в Империи заставляло их покидать родной город и отплывать за море, подальше от строгих имперских законов.
Ханаан несколько раз восставал против имперской власти. Ассирийцы подавляли мятежи, однако не уничтожали важнейшие центры Ханаана, заключая с ними мир на условиях выплаты дани. Тот же Тир, располагая неприступной крепостью, расположенной в 300 метрах от берега, успешно выдержал несколько осад со стороны ассирийцев и вавилонян. Так, в первой половине VI столетия до Р.Х. вавилонский царь Навуходоносор II осаждал Тир на протяжении тринадцати лет и заставил его сдаться не столько силой оружия, сколько блокадой. Тем не менее город не только не был разграблен и уничтожен, хотя для месопотамских владык такие способы усмирения врага были обычным делом, но и продолжил пользоваться автономией, став частью Ново-вавилонского царства.
Та же картина наблюдается и в период господства Ахеменидов. Тир, Сидон, Библ и Арвад по-прежнему несли налоговое бремя и снаряжали боевой флот, когда того требовала центральная власть, но все же ханаанейским городам удавалось сохранять в известной степени автономный статус в составе Персидской Империи.
Поделиться книгой: