Помоги проекту - поделись книгой:
Изречения этого мудрого царя собраны в двух книгах Ветхого Завета: Притчей Соломоновых и Премудростей Соломона. Его правление как время наивысшего расцвета и территориального расширения государства до сих пор прославляется наивными певцами земного могущества Израиля. Но даже тогда возможности еврейского царства не шли ни в какое сравнение с силой и влиянием Ассирийской Империи, Египта или могущественной державы хеттов.
Ради экономической выгоды своего государства Соломон вступил в союз с ханаанским городом Тиром и его царем Хирамом I. По Красному морю снаряжались совместные израильско-ханаанские экспедиции в дальнюю страну Офир. Израиль не только использовал экономические ресурсы Ханаана, но и заимствовал его способы хозяйствования и ведения дел. Ханаан, главный враг Израиля, стал союзником Соломона. Союз Израиля с Богом, заключенный во времена Моисея, уступил место союзу с богоотступниками.
А вслед за этим последовало и религиозное отступничество. Торгуя с язычниками, заключая с ними союзы и принимая в свой гарем иноплеменниц, Соломон стал строить для них капища. Чтобы угодить торговым партнерам и многочисленным женам, происходившим из языческой среды, Соломон и сам впал в идолослужение. Рядом с Храмом Единого Бога в столице Израиля прославлялись теперь в особых святилищах старые божества Ханаана – Кемош, Молох и, конечно, Астарта. «Сердце его, не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его» (3 Цар 11:4).
Построенный Соломоном на горе Сион Иерусалимский Храм сооружался ханаанскими мастерами из ханаанских материалов. И сама столица еврейского государства стала теперь слепком с ханаанских городов – ее окружила мощная стена, украшенная впечатляющими воротами.
Тамплиеры и масоны, начиная со Средневековья и вплоть до наших времен, возводили начало своих организаций к строительству Иерусалимского Храма. Это был триумф Ханаана: Ковчег Завета Божия помещался в дом, построенный ханаанскими мастерами, служителями Ваала. Пророк Иеремия, через которого говорил сам Господь, призывал народ Израиля не обольщаться таким храмом: «Не надейтесь на обманчивые слова: «Здесь Храм Господень, Храм Господень, Храм Господень!» (Иер 7:4).
Почти сразу после смерти Соломона единое Израильское царство раскалывается на северный Израиль и южную Иудею. Ханаан подчинил своему влиянию северное «царство-химеру». Хотя можно посмотреть на дело и иначе: Господь промыслительно отделил Иудею, способную еще хранить чистоту веры, от ее северных соплеменников, обращение которых к делам Ханаана уже было практически невозможно остановить.
Царь Северной Израильской державы Амврий (IX в. до Р.Х.) перенес свою резиденцию в основанный им город Самарию, получившую столичный статус, и начал интенсивную интеграцию Израиля в ханаанское сообщество. Он женил своего сына Ахава на Иезавели, дочери сидонского царя. Под покровительством Иезавели культ Ваала становится фактически государственным, а на защитников почитания Бога Единого воздвигаются жестокие гонения.
Повсеместное распространение в Израильском царстве идолопоклоннического культа Ваала вызвало активизацию борьбы против ханаанского нечестия, которую начал пророк Илия и продолжили его правоверные соплеменники (3 Цар 18:21; Ос 2:13–17).
Говорил пророк Амос слово Божие: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших. Удали от Меня шум песней твоих, ибо звук гуслей твоих Я не буду слушать. Пусть, как вода, течет суд и правда – как сильный поток! Приносили ли вы Мне жертвы и хлебные дары в пустыне в течение сорока лет, дом Израилев? Вы носили скинию Молохову и звезду бога вашего Ремфана, изображения, которые вы сделали для себя» (Ам 6:21–26).
Четыре столетия (VIII–V века до Р.Х.) длилась эпоха пророков-писателей. Они защищали единобожие и чистоту Откровения, призывая народ к нравственному пробуждению и установлению личной связи с Богом. На место ритуалистического восприятия религии у них приходит мессиански-эсхатологическое устремление к Царству Божию, грядущему в конце веков. Богослов М. Тареев подчеркивал, что «беспримерно высокий и чистый еврейский монотеизм есть преимущественно результат пророческой проповеди»[32].
Служение пророков имеет вселенское значение для истории человечества. Они защищали то, что было даровано народу Израиля при Аврааме. Они вели народ к чистоте веры, которую свято хранила Ветхозаветная Церковь и которая заключалась в устремлении всего человеческого существа к единому Богу.
Также пророки через слово Божие стремились изменить внешнюю политику государства, пытаясь отвратить царей Израиля от борьбы с Месопотамской Империей, в первую очередь Ассирией, и убедить их в необходимости мирного сосуществования с ней, в то же время объясняя неизбежность противостояния Ханаану. Они были уверены, что земная Империя и небесный народ обречены на общее противостояние служителям лукавого.
Пророки наставляли Израиль, но Израиль не слушался их.
Глава II. Империя персов и эллинов
Империя Ахеменидов
Идея «перехода царственности» существовала задолго до появления первых имперских государств в Месопотамии. В VI веке до Р.Х. через пророка Даниила царю Навуходоносору было явлено откровение о переходе имперской короны от одной господствующей империи к другой.
Книга пророка Даниила повествует о том, что однажды вавилонскому монарху приснился странный сон. Он увидел огромную статую, голова которой была сделана из золота, руки и грудь – из серебра, чрево и бедра – из меди, голени – из железа, а ступни – частично из железа, частично из глины. Сошедший с горы без усилий человеческих рук камень разбил эту статую, перемешав золото, серебро, медь, железо и глину; сам же камень сделался великой горой и наполнил землю. Никто из халдейских мудрецов и знатоков тайн не смог разгадать этот сон, и тогда царь обратился к иудейскому юноше Даниилу, который сумел растолковать пророческое сновидение, объяснив, что оно говорит о нынешнем и грядущем царствах, которые будут сменять друг друга до самой кончины мира.
Очень рано установилось вполне определенное истолкование образов четырех эпох из пророчества библейской книги. Золотая голова – царство Ассиро-Вавилонское, серебряная грудь и две руки – царство мидян и персов, медное чрево и бедра – царство Македонское, железные голени – царство Римское, которое будет крепче остальных, хотя к концу своему разделится и смешается с глиной и будет местами сильно, местами же слабо. И, наконец, «камень нерукосечныя горы» – явление вечного Царства Христова, которое христиане ждут со Вторым пришествием Спасителя. Вся мировая история оказывалась, таким образом, охваченной рамками единого политического процесса.
В этой библейской идее нет ничего от популярных у античных философов теорий упадка – от золотого века к железному. Напротив, как подчеркивает толкователь Писания блаженный Феодорит Кирский, пророк «применяет… к царствам различные вещества, означая различье не в чести, но в силе; потому что серебро связнее золота, медь тверже серебра, а железо в большей мере плотнее и самой меди. Поэтому разность не в чести, но в крепости и силе»[33]. Империя с ходом тысячелетий становилась сильнее и сплоченней, а не слабее. Каждое из четырех царств, четырех этапов в истории Империи, внесли что-то свое в сокровищницу ее исторического опыта.
Еврейский историк Иосиф Флавий передавал легенду о том, что Александр Македонский, познакомившись с книгой пророка Даниила, признал в себе одного из ее действующих лиц, после чего совершил жертвоприношение Богу, даровавшему через Даниила столь великое пророчество. Но в данном случае важен не этот единичный сюжет, а то, что Древний мир с определенного момента начал мыслить историю как чередование неизбежных приливов и отливов имперского начала. Единая вечная Империя проживает множество актов грандиозной драмы, сменяя одеяния одной государственности на одеяния другой. В Средние века заговорят о «Втором Риме» и «Третьем Риме», но за этими наименованиями будет стоять все та же реальность – передача имперской миссии, словно эстафетной палочки, от одних держателей другим.
Нововавилонское царство было в этой череде «отливом», поскольку представляло собой Империю ослабленную, погрязшую в ростовщичестве и праздной роскоши. Ему на смену вскоре пришло Персидское царство, ознаменовавшее взлет имперского государственного строительства.
Персы происходили от древних ариев, когда-то обитавших в Средней Азии и у подножия Уральских гор, где археологи обнаружили их города, в частности знаменитый Аркаим. Одомашнив лошадь и научившись изготовлять быстрые повозки-колесницы с облегченными колесами, содержащими спицы, арии во II тыс. до Р.Х. двинулись на юг, и часть из них заселила гористый Иран (др. – иран. airyanam – «[страна] ариев»). Заратуштра ввел у персов религию, центральной идеей которой была вековечная борьба добра, олицетворяемого богом света и огня Ахурамаздой, со злом, воплощенным в боге тьмы Аримане. Это мировоззрение культивировало в персах высокую порядочность, неприятие лжи и дисциплину.
КИР ВЕЛИКИЙ
(559–530 гг. до Р.Х.)
Основателем Персидской Империи был Кир Великий (559–530 гг. до Р.Х.) – неутомимый завоеватель, проживший поистине огненную жизнь. Его делом стало восстановление Ассирийской Империи в новом облике. Кир поднял восстание против мидийских царей, разорителей столицы Империи – Ниневии. Мидяне вместе с вавилонскими халдеями свергли законных царей Ассирии, но имперскую корону унаследовали вавилоняне, поэтому мидийские цари для подданных тысячелетней Ассирийской Империи выглядели узурпаторами. Восстанавливая былое величие Ассирии, Кир двинулся на север, в Малую Азию. Там он разбил союзника греков царя Креза и подчинил себе его богатейшее государство, а также овладел греческими городами на Эгейском побережье.
Кир выступил восстановителем бывшей Ассирийской Империи. Подчинив Мидию, он пошел на древнюю имперскую столицу Вавилон. 29 октября 539 года, по сообщению вавилонской хроники, «Кир вступил в Вавилон. Улицы перед ним были устланы ветвями. Мир в городе был установлен. Кир объявил мир всему Вавилону»[34]. По пророчеству пророка Даниила, вавилонский царевич Валтасар погиб, защищая город, а его отец, последний царь Вавилона Набонид, был помилован Киром и отправлен в ссылку.
Империя была восстановлена. Кир Великий принял древний титул Ветхой Империи, присоединив его к мидийскому «царю царей». Полный титул нового императора звучал так: «Я – Кир, царь множеств, царь великий, царь могучий, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех сторон света». Позднее один из его преемников – царь Ксеркс – в отношениях с греками станет именовать себя владыкой всех народов от восходящего солнца до заходящего. Империя Кира включала в себя Элам, Лидию, Малую Азию, Среднюю Азию, Египет, Вавилонию и часть Балканского полуострова. Ею была перевернута последняя станица в истории Нововавилонского царства.
Но разгромив Вавилонию, Кир не стал разрушать ее. Напротив, он широко использовал административно-политический опыт предыдущих держав Месопотамии. Историк М. Дандамаев показал, сколь глубок уровень этого заимствования: «В сжатые периоды приходилось создавать новую административную систему для управления огромной империей, в состав которой входило более 80 народов. Для этого ахеменидским государственным деятелям, очевидно, пришлось обратиться к опыту ассирийцев, на достижения которых теперь смотрели с нескрываемым восхищением как на деяния славного прошлого. Мы можем предполагать, что после падения Ассирии ее административные традиции не были полностью утеряны. Как известно, начиная с VIII века до Р.Х. в западных областях Ассирийской империи арамейский, наряду с аккадским или часто взамен него, стал языком дипломатии и администрации… Когда персы завоевали Месопотамию, они легко могли использовать этих арамейских писцов для создания новой административной системы, которая теперь по всей империи была основана на арамейской канцелярии. Высказывалось также мнение, что традиционная ассирийская почтовая служба для управления провинциями позднее была использована ахеменидской администрацией»[35].
Ассирийские традиции широко использовались также в период формирования ахеменидской имперской идеологии. Тот же М. Дандамаев отмечает: «Как в Ассирии подчеркивалась личная связь царя с богом Ашшуром, так и при Ахеменидах связь правителя с богом Ахура-Маздой стала важной идеологической концепцией. Да и само изображение Ахура-Мазды в крылатом диске восходило к изображению крылатого бога Ашшура»[36].
Однако персы были не просто учениками ассирийцев: они также имели способность к самостоятельному политическому творчеству. Завоевания Кира и его сына Камбиза привели к созданию огромной Евразийской Империи.
И, как обычно, сильная царская власть вызвала недовольство олигархов. Когда в 522 году до Р.Х. Камбиз находился в далеком походе на юге Египта, вавилонская знать устроила восстание. Его возглавил самозванец Гаумата, объявивший себя царским братом. Возвращаясь из Египта, Камбиз скончался при весьма загадочных обстоятельствах, но Гаумата также был убит группой персидских аристократов.
По рассказу Геродота, после ликвидации самозванца между знатнейшими персами состоялась дискуссия о лучшей форме государственного устройства. Отан защищал демократию, Мегабиз – аристократию, а Дарий – монархию. «Нет, кажется, ничего прекраснее правления одного наилучшего властелина. Он безупречно управляет народом, исходя из наилучших побуждений, и при такой власти лучше всего могут сохраняться в тайне решения, направленные против врагов. Напротив, в олигархии, если даже немногие и стараются приносить пользу обществу, то обычно между отдельными людьми возникают ожесточенные распри… От кровопролитий же дело доходит до единовластия, из чего совершенно ясно, что этот последний образ правления – наилучший»[37].
Победила именно точка зрения Дария – укрепление богоустановленной монархии, а сам он получил царское достоинство, восстановив Империю, раздираемую мятежами. «Я – Дарий, царь великий, царь царей, царь Персии, царь стран, сын Виштаспы, внук Аршамы, Ахеменид… милостью Ахура-Мазды я царь. Ахура-Мазда дал мне царство… вот страны, которые достались мне, по милости Ахура-Мазды, над ними я стал царем: Персия, Элам, Вавилония, Ассирия, Аравия, Египет, (страны), которые у моря, Лидия, Иония, Мидия, Армения, Каппадокия, Парфия, Дрангиана, Арейя, Хорезм, Бактрия, Согдиана, Гандхара, Страна саков, Саттагидия, Арахосия, Мака – всего 23 страны»[38]
ДАРИЙ I
(522–486 гг. до Р.Х.)
Если завоеватель Кир создал Империю мечом, то устроитель Дарий связал ее дорогами и подчинил единому порядку. Дарий I спаял народы Империи удобством жизни под одной крышей и едиными правилами, касающимися отношений с центром. Он показал всем подданным, что Империя – самое благоустроенное и безопасное государство. Востоковед В. Авдиев подчеркивал высокую значимость этой стороны правления Дария I: «Царь разделил все Персидское государство на ряд областей (сатрапий), наложил на каждую область определенную дань, которая должна была регулярно вноситься в царскую казну, и провел денежную реформу, установив единую для всего государства золотую монету (дарик – 8,416 грамма золота). Затем Дарий начал широкое дорожное строительство, соединив большими дорогами важнейшие экономические, административные и культурные центры страны, организовал особую службу связи, наконец, полностью реорганизовал армию и военное дело»[39].
Персия впервые в истории осуществила принцип четкого разграничения функций между центром и провинциальными властями, что взяли на вооружение все последующие имперские государства. Прежние области независимых народов, царств и княжеств превратились в единообразно устроенные сатрапии. В государственных канцеляриях повсюду перешли к использованию арамейского языка и алфавитного письма. Чиновничий аппарат был существенно увеличен и упорядочен.
Войско подчинялось непосредственно центру, то есть царю, а не сатрапам. Ему же подчинялась и особая служба тайной полиции, «глаза и уши царя». Золотой дарик изготавливался только в метрополии, под контролем царя. Сатрапам же и прочим управленцам периферии было разрешено чеканить лишь серебряную монету.
В своей провинции сатрап имел полномочия высшего гражданского администратора и верховного судьи. Если сатрапия не бунтовала, исправно платила налоги и вовремя поставляла войска в случае войны, центральная власть практически не вмешивалась в ее внутренние дела, прежде всего в те, что касались культуры, быта и религии.
Центральное управление в державе Ахеменидов полностью контролировалось персами, на должности сатрапов также назначались только они. Тем не менее в провинциальной административной иерархии представители местных народов могли занимать довольно высокое положение. Законы в Персидском государстве были приведены к единообразию, как и судебная система.
Воплощением унификации и своеобразного единства различных художественных традиций в державе Ахеменидов стал новый имперский стиль, родившийся в царской столице Персеполисе. Этот дворцовый стиль распространился исключительно широко – от Индии до Восточного Средиземноморья.
Таким образом, Ахемениды вывели имперское строительство на принципиально новый уровень по сравнению с предшествовавшими им Ассирийской и Вавилонской Империями. По замечанию современного специалиста С. Воробьева, они «создали государство, ориентированное на долгосрочное сосуществование и интеграцию входящих в его состав территорий»[40].
В созидательной деятельности Ахеменидов ясно прослеживается высоконравственный подход к власти. Лучшие государи этой династии относились к власти не только как к праву на господство и извлечение доходов, но и как к бремени, налагающему на монарха огромную ответственность. Огромная власть центра в Империи оправдана только до тех пор, пока он является источником справедливости и добра для периферии.
Элита Персидской Империи была сплочена деятельной верой в добро, активным неприятием зла и глубокой убежденностью в своем призвании к жертвенному служению, которая так восхитила русского философа К. Леонтьева: «Я помню, как я сам, прочтя случайно… о том, как во время бури персидские вельможи бросались сами в море, чтобы облегчить корабль и спасти Ксеркса, как они поочередно подходили к царю и склонялись перед ним, прежде чем кинуться за борт… задумался и сказал себе в первый раз (а сколько раз приходилось с детства и до зрелого возраста вспоминать о классической греко-персидской борьбе!): „Герцен справедливо зовет это персидскими Фермопилами. Это страшнее и гораздо величавее Фермопил! Это доказывает силу идеи, силу убеждения большую, чем у самих сподвижников Леонида; ибо гораздо легче положить свою голову в пылу битвы, чем обдуманно и холодно, без всякого принуждения, решаться на самоубийство из-за религиозно-государственной идеи!”»[41].
От правителей Ассирии Персидская Империя также унаследовала стремление к мировому господству. Период максимального расширения ахеменидской державы наступил около 500 года до Р.Х. Но Ахемениды споткнулись о россыпь греческих полисов, и в ходе затяжных греко-персидских войн их движение на Запад было остановлено. По словам австрийского историка Фрица Шахермайра, «…замысел завоевания Карфагена, как и Скифии, Балканского полуострова и Греции, оказался не выполнен. После этого персы ограничили свои притязания. Их империя только называлась „всемирной”, а по сути дела это был лишь расширенный восточный мир от Инда и Яксарта до Кирены и Ионии»[42].
Великая Империя не смогла покорить Грецию. Огромное войско царя Ксеркса, сына Дария, в количестве 200 000 человек в 480 году до Р.Х. перешло Геллеспонт (Дарданеллы). Ханаанские города предоставили Ксерксу своих моряков и флот. Однако вся эта армада разбилась о мужество спартанского царя Леонида и мастерство афинского адмирала Фемистокла. Персы встретились с греками – другими потомками воинственных иафетитов, заселившими Балканы.
Спарта. Империя Древней Греции
Изначально древней Элладой, в которой жили греки-ахейцы, правили цари, именуемые анактами. Царская власть сосредотачивалась в укрепленных мощными стенами дворцах – Микенах, Тиринфе, Пилосе, Орхомене, Афинах. Над сельской округой властвовали управляющие отдельных поселений – князья-басилеи.
Временем наивысшей славы ахейцев стала Троянская война, воспетая в гомеровской «Илиаде». Царь Трои Приам создал на северных окраинах минойской державы обширное царство, которое перекрыло ахейцам торговые пути в Черное море и стало угрожать ахейским поселениям в Малой Азии. Объединившись, ахейские вожди отправились в долгий и тяжелый поход, результатом которого стало крушение Трои, надолго утвердившее господство греков в Эгейском и Черном морях.
Однако Троянская война привела к перенапряжению сил ахейцев. С севера началось вторжение родственного им племени дорийцев, суровых племен, сохранивших древние праарийские обычаи и традиции. Эти северяне были вооружены передовым железным оружием, которому блещущие бронзой ахейцы противостоять не могли. Дворцы проигравших анактов пришли в запустение. Эллада перешла к бесхитростной крестьянской жизни, когда во главе отдельных общин встали князья-басилеи, чей быт мало чем отличался от крестьянского, а память о пышности былых времен сохранилась только в былинах сказителей-аэдов.
Одновременно с дорийским нашествием Греция испытала колонизационный натиск с противоположного направления – из Ханаана. Заселявшие Средиземноморье финикийцы, как называли ханаанейцев греки, не обошли стороной и Элладу. Следы финикийской колонизации Греции многочисленны, хотя по понятным причинам греки старались не слишком о ней вспоминать. История одного из древнейших городов Аргоса связывалась в мифах с Данаем, сыном Бэла, финикийцем, и к нему же возводилось наименование греков данайцами. «Бойтесь данайцев, дары приносящих», – говорили троянцы об этих наследниках ханаанейцев. Происхождение другого знаменитого города – Фив – возводилось к финикийцу Кадму. Римский историк Квинт Курций Руф прямо считал его колонией Тира: «Тир, город, достойный памяти у потомства как по своей древности, так и по превратности судьбы… долго господствовал не только в ближайших морях, но везде, куда только заходили его флотилии… Его колонии расселились почти по всему свету: Карфаген в Африке, Фивы в Беотии, Гадес у океана»[43].
«Отец истории» Геродот полагал, что финикийцы заселили эгейские острова Феру, Киферу, Фасос и Лемнос. Стефан Византийский приписывает им присутствие на Мелосе. То, что большинство островов Эгеиды было заселено финикийцами, занимавшимися морским разбоем, подчеркивал и Фукидид. Финикийцами по происхождению были и многие выдающиеся греки, например, первый философ Фалес Милетский, о чем прямо сообщает Геродот.
Рождение афинской демократии, в результате «свершения» тираноубийц-содомитов Гармодия и Аристогитона, также было, по рассказу Геродота, связано именно с финикийским наследием: «Гефиреи, из рода которых были убийцы Гиппарха… по моим сведениям, они были финикияне из числа тех финикиян, которые вместе с Кадмом прибыли в так называемую теперь Беотию… Те финикияне… со времени занятия Беотии сообщили эллинам множество различных знаний и, между прочим, письменность… Гефиреи вытеснены были впоследствии беотийцами и удалились в Афины. Здесь есть сооруженные ими святилища, из которых ни одно не имеет ничего общего с прочими афинскими святилищами»[44].
Греческая цивилизация сформировалась под воздействием двух противоположных сил. С одной стороны, суровый дух дорийцев, в наибольшей степени воплотившийся в Спарте, с другой – коммерческий дух Ханаана с культом торговли, пиратством и содомией. Более всего его пагубное влияние сказалось на Афинах, островах Эгейского моря и городах на побережье Малой Азии, основанных греческим племенем ионийцев.
Большинство греческих городов были зажаты в узких горных долинах, вытянутых в направлении моря, и конкурировали друг с другом за каждый клочок плодородной земли и каждый источник чистой воды. Это формировало особенный тип организации и политического мышления, который современные историки называют полисным. Каждый грек ощущал свою принадлежность прежде всего к маленькой общине, городу, в которой был полноправным гражданином. Каждый полис с подозрительностью и враждебностью смотрел на ближайших соседей. «У греков понятие свободы прежде всего своим острием обращено на ближайших соседей: не зависеть от них, вот что значит быть свободным»[45], – отмечал русский историк Р. Виппер. Никакое большое государство, тем более Империя, в недрах Греции зародиться не могло.
Геополитическое положение греческих полисов определяло особенности менталитета и характера их жителей. Именно эллины положили конкуренцию в основу общественной жизни. Каждый грек завидовал соседу и стремился его превзойти – физической силой и ловкостью (так возникли олимпийские игры и их аналоги), аргументацией в споре (так возникли риторика и софистика), мудростью (так возникли философия и наука), умением слагать стихи и рассказывать истории (так развились поэзия и проза, поддерживаемые многочисленными состязаниями).
Соревнование стало основой образа жизни греков, приобретая порой причудливые формы, от конкурсов мужской и женской красоты до состязаний в питии вина, иногда заканчивавшихся смертью участников. Своего рода символом всепроникающей конкуренции и зависти у греков может служить надпись художника Евфимида, сделанная на изготовленной им амфоре: «Евфимид, сын Полиаса, нарисовал это, как это никогда не умел Евфроний». Евфронием звали конкурировавшего с Евфимидом вазописца.
В результате у греков сформировалась цивилизация, которая поставила на первое место не религию, где требовалось единодушие, а культуру, двигателем которой было состязание и стремление прославить любой ценой свое имя. Такой ценой могли быть даже ужасные преступления, как у сжегшего храм Артемиды в Эфесе Герострата или у Павсания, убившего Филиппа Македонского под влиянием слов, что больше всех прославится тот, кто убьет совершившего наибольшее.
В то же время зажатые с суши, греки имели перед собой обширные морские просторы, мотивирующие к колониальной практике по образцу ханаанейцев. Перенаселенные полисы отправляли часть своих «лишних» граждан в далекое плавание к берегам Фракии, Понта (Черного моря), Тавриды (Крыма), Малой Азии, Италии, Сицилии, Галлии, Испании. Там были основаны несколько сотен греческих колоний, общее число жителей которых составляло 1,5–2 миллиона человек.
Деятельный обеспеченный грек в одно время года пахал землю и собирал урожай, а в другое готовил корабль для дальнего плавания за прибылью, как это описано в поэме Гесиода «Труды и дни». Коммерция стала для греков важнейшей сферой конкурентной борьбы. «Сосед усердно состязается с соседом, стремясь к богатству… и гончар питает злобу к гончару, а плотник к плотнику», – писал Гесиод»[46]. «В богатстве – весь человек; Кто добр, но убог – ничтожен»[47], – был убежден поэт Алкей. А знаменитый законодатель афинянин Солон изрек: «Для людей и богатства границ не указано точных, и кто владеет казной, большей, чем прочие все, жаждет удвоить ее»[48].
Еще одной особенностью эллинов стало то, что у них практически полностью исчезла монархия. Старинные цари-анакты, герои Троянской войны, были свергнуты еще дорийцами, а теперь пришел черед и князей-басилеев. Их потеснили олигархи, богатые землевладельцы и торговцы. «На смену монархии повсеместно пришла олигархия, правление более-менее узкого круга аристократов… к началу архаической эпохи мы уже почти повсеместно застаем в полисах Эллады аристократические режимы… Как в свое время на смену анактам пришли басилеи, так теперь их место у кормила полисов заняли аристократы. Эта тенденция продолжалась и в дальнейшем, приведя в конце концов к появлению в ряде полисов (хотя отнюдь не во всех) демократического устройства»[49], – отмечает историк И. Суриков.
На полпути от аристократии к демократии большинство полисов Эллады прошли период тирании. Тираном назывался, как правило, представитель аристократического рода, который предавал свое сословие. Вместо старинных аристократических семей, чье богатство покоилось на земле и которые культивировали воинские доблести и утонченный образ жизни, тиран начинал служить появившимся во множестве денежным мешкам. Как отмечает И. Суриков, слово «тиран» сперва не несло оценочного характера: «Оно противопоставлялось термину „басилей” (царь) и обозначало любого правителя, не получившего власть по наследству, а захватившего ее»[50]. Тираны обычно преследовали и казнили своих недавних сотоварищей-аристократов, расчищая дорогу новым богачам. Именно эта власть богачей – олигархия, иногда прячущаяся за видимое «самовластие народа», – и получила название эллинской демократии.
К моменту столкновения с Персидской Империей греки уже приобрели во всем мире славу хитроумных и бесчестных торговцев. Когда к царю Киру Великому прибыл посол Спарты и потребовал не посягать ни на один эллинский город, царь царей ответил: «„Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы…” Эти презрительные слова Кир бросил в лицо всем эллинам за то, что у них покупают и продают на рынках (ведь у самих персов вовсе нет базарной торговли и даже не существует рынков)»[51], – рассказывает Геродот.
Однако тут великий царь Кир ошибся, и его ошибка дорого обошлась его преемникам, недооценившим своего противника. Спартанцы были совершенно не похожи на прочих эллинов. Дорический дух лакедемонского (Лакедемон – другое название Спарты) государства в течение долгого времени оставался невосприимчивым к влиянию Ханаана. Чистота этого духа обеспечивалась законами царя Ликурга. Легенда гласила: даровав Спарте лучшие в Элладе законы и взяв с сограждан клятву, что они будут исполнять эти законы, покуда законодатель не вернется из паломничества к дельфийскому оракулу, Ликург решил добровольно уморить себя голодом на чужбине, чтобы связать спартиатов этой клятвой навсегда. «Ликург не ошибся в своих расчетах. Спарта превосходила все греческие города благозаконием и славою на протяжении пятисот лет, пока блюла законы Ликурга»[52], – подчеркивал Плутарх.
ЛИКУРГ
(VIII в. до Р.Х.)
Фундаментом «ликургова законодательства» Спарты была незыблемость монархии. Во главе Спарты стояли два царя-«архагета», принадлежавшие к двум родам – Агиадам и Еврипонтидам. Среди спартанцев царские роды почитались восходящими к древним ахейцам и имеющими божественное происхождение от самого Геракла. «Царю, как происходящему от божества, приносить общенародные жертвования от имени государства и вести за собою войска туда, куда посылает его полис, – так обозначает миссию царей согласно законам Ликурга Ксенофонт в своей „Лакедемонской политии”. – Что же касается почестей, оказываемых почившему царю, то законы Ликурга тем самым хотят показать, что цари лакедемонян почитаются не как люди, но как герои»[53].
Царская власть была и мистическим, и организационным сосредоточением спартанского полиса, тогда как повседневное управление принадлежало совету старейшин – герусии, а также выборным влиятельным чиновникам – эфорам. На войне же царь был полностью единовластен, как подчеркивает Ксенофонт: «Отправлять посольство как к союзникам, так и к врагам – тоже обязанность царя. И начинают-то все, когда пожелают что-либо сделать, обычно с царя». Готовясь к войне с персами, царь Леонид узнал пророчество дельфийского оракула: „Либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов будет повергнут во прах, а не то – из Гераклова рода слезы о смерти царя пролиет Лаке-демона область”»[54].
Леонид, следуя этому пророчеству, пожертвовал собой в сражении при Фермопилах, тем самым доставив победу родному городу. Именно сохранение монархии делало Спарту самым влиятельным и респектабельным государством Эллады, ее единственным настоящим гегемоном.
Второй важной заботой законодателя стало сохранение Спарты от влияния захватывавших остальную Грецию ханаанских нравов. Подавление любой корысти и погони за барышом стало краеугольным камнем ликургова законодательства. «И в следующем установил Ликург в Спарте противоположные другим законы, – пишет Ксенофонт. – Конечно, в других полисах все наживают деньги, как только могут. Один занимается земледелием, другой – судовладением, третий торгует, а иные ремеслом кормятся. В Спарте же Ликург запретил свободным людям думать о чем-либо, связанном с обогащением… Стоит ли богатство каких-либо усилий там, где он постановил делать равные взносы на продовольствие, вести одинаковый образ жизни, и так все устроил, что не стремились люди к деньгам ради наслаждений»[55].
Важнейшим элементом спартанской экономики была ее полная демонетизация. Законодатель очень рано понял, какую угрозу деньги несут боевому духу и традициям Спарты. Поэтому Ликург, согласно рассказу Ксенофонта, «прежде всего ввел такую монету, что даже десять мин нельзя было внести в дом без ведома хозяев и домочадцев, ведь потребовалось бы и много места и снаряжение целой повозки. Золото и серебро в Спарте разыскивают и, если где-то обнаруживают, имевший их подвергается штрафу. Стоит ли стремиться к обогащению там, где приобретение доставляет больше печали, нежели пользование – радости?»[56].
Все спартанцы были объявлены законом равными. Питались равные не за своим домашним столом, а на особых собраниях – сисситиях, причем едой, которую остальные эллины считали неудобоваримой. Время они проводили в войнах и военных упражнениях. Дети воспитывались чрезвычайно строго: ходили только босиком, воровством добывали себе еду, оттачивая ловкость, и учились высказываться кратко и емко. Каждый взрослый мог наказать ребенка так же, как собственный отец.
Особенностью Спарты было то, что она единственная из греческих областей не испытывала недостатка в земле. Пелопоннесский Лакедемон был обширной плодородной страной, а с помощью оружия спартанцы прибавили к ней еще и соседнюю область Мессению, превратив ее жителей в крепостных крестьян – илотов. В то же время рабства в Спарте, в том смысле, в котором оно имелось в других греческих полисах, фактически не существовало. Каждый илот имел семью и земельный участок, он должен был отдавать часть урожая спартанцу, за которым был закреплен, и не смел платить большего. На войне спартанцы сражались рядом с илотами: на каждого «равного» приходилось семь илотов-оруженосцев, и пока илотов не начали подстрекать к восстанию демократические Афины, между властителями и подвластными существовало некоторое взаимное доверие.
Сами спартиаты чувствовали себя лишь слугами своего царя и Отечества. «В других государствах люди, более могущественные, чем другие, не желают, чтобы считали их боящимися властей, но полагают: это свойственно человеку несвободному. В Спарте же сильнейшие граждане и подчиняются всего более властям, и гордятся тем, что покорны. Также гордятся они и тем, что когда зовут их, то они бегом, а не шагом являются на зов, полагая, что если сами будут ревностно подчиняться, то последуют за ними и все остальные», – подчеркивает Ксенофонт.
Удивительный факт: почти теми же словами, что афинянин Ксенофонт характеризовал спартанцев, два тысячелетия спустя охарактеризует русских XVI века английский купец Ричард Ченслор: «О, если бы наши смелые бунтовщики были бы в таком же подчинении и знали бы свой долг к своим государям! Русские не могут говорить, как некоторые ленивцы в Англии: „Я найду королеве человека, который будет служить ей за меня”, или помогать друзьям оставаться дома, если конечное решение зависит от денег. Нет, нет, не так обстоит дело в этой стране; они униженно просят, чтоб им позволили служить великому князю, и кого князь чаще других посылает на войну, тот считает себя в наибольшей милости у государя; и все же, как я сказал выше, князь не платит никому жалования. Если бы русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними, а их соседи не имели бы покоя от них»[57].
Подлинной радостью для спартанцев была служба Отечеству на поле брани. Именно в Спарте был разработан устав воинской службы, который составляет основу успеха любой армии. В древнем мире армии сражались, как правило, в рассыпном строю, каждый воин стремился выделиться индивидуальной доблестью. И напротив, страх за собственную жизнь был так велик, что фараон Рамсес II в битве при Кадеше мог в одиночку отбиваться на колеснице от сотен хеттских воинов, каждый из которых не хотел рисковать своей жизнью ради победы. Спартанцы сражались в сомкнутом боевом строю фаланги, основанной на железной дисциплине. Поэт Тиртей, составивший поэтический воинский кодекс Спарты, так наставлял юных воинов:
Спартанцы сражались и, если надо, умирали вместе в сомкнутом строю. Их сверкающая щитами фаланга, в которой наступали юноши, всегда державшие в памяти материнский завет «Со щитом или на щите», наводили ужас на тех, кто сражался еще по старинке – врассыпную и щитом не дорожил.
Вслед за Мессенией Спарта подчинила большую часть Пелопоннеса и образовала Пелопоннесский союз, в который вошли как сугубо земледельческие полисы, так и управляемый олигархией торговый Коринф. Именно союз с Коринфом был в известной степени ахиллесовой пятой Спарты. Не раз и не два спартанцам приходилось воевать в интересах одних олигархов – коринфян, против их конкурентов афинян, и именно эти войны подорвали силы Спарты.
Но прежде чем имперская по духу Спарта сойдется с ханаанскими Афинами, всей Греции придется столкнуться с армией великой Персидской Империи.
Афины. Ханаан Древней Греции
Когда Кир Великий в 546 году до Р.Х. разгромил Лидийское царство, которым правил друг и покровитель эллинов богатейший царь Крёз, жители греческих городов Ионии (область на западном побережье Малой Азии, включая острова Хиос и Самос), ранее отвергавшие предложение персов об альянсе, теперь захотели стать союзниками Империи. В ответ на это персидский царь рассказал им притчу о рыбах, которые не стали плясать, когда рыбак играл на флейте, зато заплясали, попав ему в сети. Отныне персов устраивало только безусловное подчинение греков – Иония была завоевана.
Поделиться книгой: