Петербургский пленник

В гостинице Большой Северной Лазарева на входе перехватила Екатерина Александровна.

— Боже мой, Дмитрий Николаевич! — всплеснула она руками. — Что с Вами сотворили эти гусары?

— Что — не помню, но жить оставили, — слабо пошутил гульливый шансонье.

— Варя была всю ночь с Вами? — блеснул огонек в глазах Галченковой, который показался Лазареву ревнивым.

— Да, в роли охранницы. Иначе бы не выжил.

— Где же она?

— Поехала домой, — повел плечом Лазарев.

— Она помнит, что должна сегодня петь с Алексеем?

— Ну, она-то не пила. Значит, помнит…

— Много денег подзашибли? — не удержалась от лишнего вопроса хозяйка.

— Не считал. Они у Вари…

— У Вари, значит… Ну, ну…

И будущая княгиня Вачнадзе (Лазарев воспринимал ее только так), вконец раздосадованная, стремительно удалилась от развратного и тупого горлодера.

Глава девятая, в которой герой знакомится с женой одного издателя и любовницей другого

Наконец этот день настал: Дмитрий Николаевич решился идти со своей рукописью в журнал «Современник». Перед выходом из обжитого гостиничного номера он открыл первую страницу и перечел:

Лазарев Д. Н.

Все периоды и фазы Второй французской революции (1848–1852 г.г.)

(реферат монографии К. Г. Маркса «18 брюмера Луи-Бонапарта»)

Со времени начала революции 1848 г. во Франции прошло около 13 лет, но русское, да и все европейские общества до сих пор не имеют ясного представления о ее ходе, приведшем, как и в первой революции, к узурпации власти диктатором. Вышло, впрочем, немало работ, посвященным этим событиям, в том числе едко-язвительная «Наполеон Малый» Виктора Гюго и героически-апологическая «Государственный переворот» Прудона, но воссоздать все ее периоды и фазы, обусловленные борьбой различных партий и стоящих за ними социальных слоев общества удалось, на мой взгляд, только набирающему все большую известность немецкому публицисту и экономисту Карлу Г. Марксу. Его небольшая по объему работа «18 брюмера Луи-Бонапарта» была написана в 1852 г по заказу американского издателя И. Вейдемейера для его нью-йоркского журнала «Die Revolution» и издана пока только там (в количестве 1000 экз).

В начале монографии Маркс цитирует Гегеля «все великие исторические события и личности появляются, как правило, дважды», но прибавляет от себя «первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса». Метко сказано! В доказательство он приводит деятелей второй и первой французской революций: Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Робеспьера, Луи Бонапарт (племянник) вместо Наполеона Бонапарта (своего дяди). Я от себя добавил бы Нерона вместо Цезаря, безвольного Людовика 15 вместо деспотичного Людовика 14, а в России Павла I вместо Петра I…

Спустившись глазами к концу реферата, Лазарев перечел справку, данную им по поводу личности Карла Маркса:

Карл Генрих Маркс (р. в 1818 г. в г. Трир, Рейнланд-Пфальц, обучался в университетах Бонна и Берлина, был редактором газет Рейнской и Ново-Рейнской (в Кельне) и «Немецко-французского ежегодника» (в Париже), занимался публицистикой в Брюсселе, сейчас разрабатывает новую экономическую теорию в Лондоне. Основные труды:

1) Die heilige Familie oder Kritik der kritischen Kritik (Gegen Bruno Bauer) — den Fridrich Engels und Karl Marx. Frankfurt a. M., 1845

2) Misire de la Philosophie. Reponse a «La Philosophie de la Misere» de m. Proudhon. La comp. de Karl Marx. Paris, 1847

3) Manifest der Kommunistischen Partei. London, 46, Liverpool Street. 1848.

4) Die Revolution. J. Werdemeher. «Der 18te Brumaire des Lois Napoleon» von Karl Marx. New Jork, 1852.

5) Zur Kritik der politischen Oekonomie von Karl Marx. Berlin. 1859.

«Что ж, годится, можно показать революционным демократам». И двинулся на Литейный проспект, к дому 36, где в квартире Панаевых давно прижился главный редактор «Современника» Н. А. Некрасов, а с ним и вся редакция журнала. Подойдя к заветной двери, Дмитрий Николаевич немного постоял, успокаиваясь («Что ты затрепетал, как школьница перед дефлорацией, там хорошо знакомые тебе по фото и книгам люди, которые рады каждому автору…»), потом решительно вошел в подъезд, поднялся по устланной ковром пологой лестнице на второй этаж, к очередной двери и нажал рычажок звонка.

Дверь открыла девица в переднике, выслушала сбивчивые слова посетителя о необходимости видеть редактора, чуток ему улыбнулась, пригласила войти и немного посидеть в кресле, а сама уметелила вглубь квартиры. Через пару минут из этих же глубин на пороге приемной комнаты появилась явная дама: черноволосая (с той же прической, что видывал позавчера на гусарских женах), лет под сорок (?), в приталенном сборчатом шифоновом (?) платье с почти гимназическим кружевным воротничком. Носик островат, взгляд проницателен, грудь вяловата, но притом создается впечатление еще вполне сексапильной особы. «Панаева» — решил Лазарев и тотчас услышал:

— Я — Панаева Авдотья Яковлевна, жена издателя журнала «Современник». А Вы…

— Лазарев Дмитрий Николаевич, начинающий публицист. Принес реферат на монографию гениального, по-моему, современного немецкого мыслителя по фамилии Маркс…

— Ничего о нем не слышала, — молвила дама, продолжая вглядываться в моложавого и так непохожего на окружающих ее мужчин посетителя. — О чем же он пишет?

— О причинах и закономерном конце Второй французской революции. Вот, можете полистать…

Панаева взяла было листы, пробежала глазами первую страницу и отложила рукопись на столик.

— Я не очень разбираюсь в борьбе политических партий, мне более интересны входящие в них люди с их личными устремлениями, судьбами, движениями душ… Вы, кстати, к какой партии себя относите?

— Вы подумаете, что я к Вам подольщаюсь, но мне тоже интересны сами люди, причем именно из разных сословий и партий. Я люблю с ними разговаривать и всегда нахожу душевные контакты с каждым. Так что, наверное, я либерал. При этом всей душой желаю переустройства существующего общества на демократических принципах…

— Ох, побьют Вас наши редактора, каждую косточку перемоют. Но если душа Ваша стремится к демократии, то потом простят и примут. Впрочем, каковы Ваши занятия в реальной жизни?

— Ну, я много чем успел позаниматься… Например, искал золото. И не в России, а в Америке («Что я плету! А, ладно, проверить мой бред будет сложно!»).

Панаева непроизвольно всплеснула руками и воскликнула: — В Америке?! В Калифорнии?

— Нет, в Аляске и Британской Колумбии. Дело в том, что я уроженец Аляски, где, если Вы знаете, есть русские колонии.

— Н-ну, я слышала про добычу на Аляске морских выдр. Вы и в этом участвовали?

— Нет, нет, я противник убийств, особенно диких животных. Для питания нам достаточно домашних, я думаю…

— А вот Николай Алексеевич, Некрасов то есть, так не считает: бьет и бьет несчастных зайцев, дупелей и медведей. Во всем чересчур азартен, во всем. Хоть и плачется потом, жалеет… Но вернемся к Вам: ведь Вы, по всему видно, человек образованный. Когда ж Вы все успели: и золота добыть и образование получить? Притом, в Аляске?

— Учился я в Гарвардском университете, это на востоке США, в Бостоне. Конечно, не как полноценный студент, а вольным слушателем. Дополнительно много читал, в том числе русских авторов, книги которых привозят к нам служащие Русско-американской компании. Пушкина, Грибоедова и Лермонтова учил наизусть, могу из Гоголя куски цитировать. Денег на жизнь и учебу родня дала мне достаточно, да я и сам научился их добывать. А когда умерла мать, я решил ехать в Россию, взглянуть на нашу историческую родину…

— И какой же Вы ее увидели?

— Необъятной и очень разнородной, но для меня родной. Явно нуждающейся в коренной модернизации, в том числе в социальной сфере. Но улучшение социальной обстановки необходимо всем странам, даже демократическим Соединенным Штатам Америки. Там, кстати, вот-вот разразится гражданская война…

— Между южными штатами и северными? Об их противоречиях давно пишут, но чтобы дело дошло до войны? Из чего Вы это заключили?

— Южная Каролина уже объявила о выходе из Союза. Десяток штатов последует вскоре за ней, поскольку конституция этого не запрещает. Янки на конституцию молятся, но в этом случае на нее наплюют и станут возвращать заблудших овец в свое стадо силой. Таково мое предсказание…

— Что ж, господин Лазарев, Вам удалось произвести на меня благоприятное впечатление. Теперь дело за Вашим рефератом, вернее, за его оценкой Чернышевским или Добролюбовым. Их обоих сегодня, наверное, не будет в редакции, да и время потребуется для читки. Приходите в пятницу, ближе к вечеру. Договорились?

— Так и сделаю, госпожа Панаева.

Глава десятая, в которой герой попадает в сердцевину «Современника»

В пятницу мандраж Дмитрия Николаевича перед входом в редакцию «Современника» повторился и в еще большей мере. Напрасно он себя урезонивал и высмеивал, ноги просто не шли и все. Вдруг рядом остановилась коляска, с которой соскочил молодцом какой-то барин (худощавый, с узким лицом, франтоватыми усами и небольшой бородкой) и направился к тому же входу. Он уже прошел мимо Лазарева, но неожиданно к нему оборотился и спросил чуть насмешливо:

— Вы на нашу дверь молитесь что ли? Я Вас издалека увидел, но позы Вы так и не переменили. Может, все-таки войдете?

— Надо войти, — не вполне суразно ответил попаданец. — Так Вы здесь работаете?

— Вообще-то я здесь живу. Но есть здесь и негры, которые на меня работают. Правда, очень своевольные негры, ни во что хозяев не ставят…

— Вы Панаев? — наконец догадался Лазарев.

— Он самый, — дурашливо поклонился барин. — А Вы не тот ли Лазарев, о котором Дотти нам все уши прожужжала?

— Я, — скорбно подтвердил Дмитрий Николаевич, желая еще потешить собеседника.

Тот ожидаемо расхохотался и вдруг спросил:

— В карты играешь?

— Только когда выпью…

— К девкам ходишь?

— Никогда. Они сами на меня вешаются…

Панаев весело на него вытаращился и, хлопнув по плечу, сказал уважительно:

— Да ты, брат, хват! Думаю, мы с тобой поладим. Ну, пошли в этот зверинец…

Когда Лазарев, освобожденный от пальто и приосанившийся перед зеркалом, вошел в редакционную комнату, в ней были уже все ожидаемые им и тотчас узнанные персонажи: лысоватый длиннобородый Некрасов, стройный черноволосый бритый Чернышевский и высокий очкарик Добролюбов с дурацкой бородкой-одуванчиком. Здесь же была нарядная оживленная Панаева (муж ее пока отсутствовал), которая тотчас устремилась навстречу новику и рекомендовала его:

— Вот, господа, это Дмитрий Николаевич Лазарев, автор того самого реферата. А это, Дмитрий Николаевич, наш главный редактор Николай Алексеевич Некрасов (мэтр русской поэзии чуть поклонился), редактор отдела публицистики Николай Гаврилович Чернышевский (тот кивнул головой, глядя с любопытством) и наш главный критик Николай Александрович Добролюбов (очкарик шевельнул губами, глядя пристально). Ну а с главным издателем журнала, Иваном Ивановичем Панаевым (Некрасов чуть сощурился) Вы уже познакомились, как я понимаю?

— Да, он взял меня за руку и ввел сюда, я почему-то очень трусил… — признался Лазарев, чем вызвал дружные улыбки.

— Напрасно Вы трусили, — сказал Некрасов. — Ваш реферат вполне удачен. Правда, год назад мы издали похожую работу Николая Гавриловича под названием «Франция при Людовике-Наполеоне», но представленный Вами анализ событий новой французской революции куда более детален. Не так ли, Николай Александрович?

— Реферат написан с орфографическими ошибками и в чересчур упрощенном стиле — изрек Добролюбов. — Впрочем, нам стало теперь понятно, что произошло во Франции 10 лет назад и почему так произошло. Эта монография написана по-английски?

— Да. Хотя есть, конечно, оригинал на немецком языке, но я его не видел. Английский же вариант попался мне на глаза в букинистическом магазине на Манхэттэне. Это центр Нью-Йорка.

— Ваша жизнь очень любопытна, — вклинился Чернышевский. — Золотоискательство, университет, грандиозные путешествия… Аляска, Бостон, Нью-Йорк… Где Вы еще побывали?

— Вы перечислили почти все. Из Нью-Йорка я приехал в Лондон, оттуда в Петербург. Съездил во Владимирскую губернию, но никого из близкой родни не нашел и вот вернулся в столицу, где возможностей для активной жизни куда больше.

— Чем же Вы здесь зарабатываете на жизнь? — спросил битый этой самой жизнью Некрасов. — Или Вашего золота хватит надолго?

— Золотую жилу можно найти и здесь, — улыбнулся Лазарев. — Я вот нашел, сейчас разрабатываю. Иссякнет одна, найду другую. Это иносказание, конечно, но больше я вам пока сказать не могу. Только у меня есть слабость: это стремление к направлению человечества на путь истинный через его знакомство с трудами мудрецов. Так появился этот реферат. Будут, надеюсь, и другие.

— Такого рода слабостью мы все грешим, — признался Чернышевский. — Трудно мириться с гнусностями окружающей действительности.

— А где сама монография Маркса? — строго спросил Добролюбов.

— Увы, один из моих чемоданов в пути пропал, в нем была монография и еще ряд трудов этого мыслителя, которые я раздобыл в Лондоне. Мне они врезались в память, вот я и решил их изложить, хотя бы в таком усеченном виде. Ну, а начал с «18 брюмера».

— Очень правильное решение, — поддержал Чернышевский. — Впрочем, раз Вы добыли их в Лондоне, то и наши лондонские знакомые смогут их найти? Например, Герцен?

— Я напишу ему об этом, — согласился Некрасов. — Любопытно будет почитать нового мудреца.

— Коммунистическая партия… — раздумчиво произнес Добролюбов. — Это последователи Бабефа?

— На новый лад, — ответил Лазарев. — В начале 40-х годов прогрессивные немецкие эмигранты в Лондоне, Париже и Брюсселе договорились создать «Союз справедливых» и стали вырабатывать программу переустройства мира. Маркс и его друг Энгельс прослышали об этом и предложили свой вариант, который и был принят на конгрессе этого союза в 1848 г. под названием «манифест Коммунистической партии». Очень сильный документ, содержание которого я тоже хорошо запомнил. Если позволите, я принесу вам его реферат.

— Несите, — сказал Некрасов, а Добролюбов и Чернышевский кивнули головами.

— Только опубликовать его близко к оригиналу цензура не позволит, — заметил Дмитрий Николаевич. — Поэтому я напишу, наверное, два варианта: один почти дословный и другой, менее пропагандистский, но не менее доказательный. Вы их обсудите и примете решение.

— Ну, раз вы все обсудили, не пойти ли нам попить чаю? — предложила после небольшой паузы Панаева.

— И непременно с ромом или ликером, — встрял незаметно подошедший Панаев. — Погода-то сегодня на улице наимерзейшая! Заодно расскажи-ка нам Дмитрий Николаевич о подробностях жизни в этом самом Union States of America…

Глава одиннадцатая, в которой герой проявляет себя в Английском клубе

Проводить занимательного посетителя к дверям пошли Панаевы.

— Какой у Вас необычный сюртук, да и брюки, — произнесла, играя взглядом, Дотти. — Они пошиты по американской моде?

— С недавних пор так стали ходить студенты в Бостоне, — не моргнув глазом, соврал Лазарев. И добавил: — А Вы знаете, что почитаемая вами Жорж Санд любит ходить в брюках?

— Не может быть! Хотя… Она, пожалуй, может. Не то, что мы, повязанные условностями русские женщины…

— Да вам только дай волю, — вмешался Панаев, — вы такого понаворотите, самим стыдно станет. Ближе к старости, конечно.

— Зато вы и в старости готовы скакать козлами! — сверкнула на мужа глазами Панаева. — Особенно ты, Иван Иваныч. Поберегся бы, здоровья не купишь!

— Счас! Сяду в комнатах и буду сидеть возле фикуса. Не-ет, я помру на бегу! Или в обществе молоденьких девушек, с бокалом шампанского в руке! Причем побегу прямо сейчас. Лазарев, ты со мной?

— Зачем еще Дмитрия Николаевича в свои вертепы тащить?! — всерьез взъярилась Авдотья Яковлевна. — Иди один, а от молодого человека отстань!

— Где ты видишь молодого человека? — рассмеялся Панаев. — Он, конечно, румян и сединами не тронут, но на юношу твоей мечты, прости, не похож. Или похож?

— Иди ради Бога, иди! Дмитрий Николаевич, обещайте с ним не ходить…

— Увы, Авдотья Яковлевна, я уже связал себя обязательством с Иваном Ивановичем. Иначе мне публикаций в «Современнике» не видать. Вы ведь не шутили, Иван Иваныч?

— Я? Люблю, признаться, шутки, но в данном случае да, не шутил. Прощай, Дотти. Жди меня не раньше завтрашнего полудня…

И неугомонный Панаев открыл дверь и почти вытолкал Лазарева на лестницу. Спускаясь быстрой дробью рядом, он в очередной раз рассмеялся:

— Ловок ты, Дмитрий, ловок. Как ее срезал: «Я уже связал себя с Иван Иванычем обязательством»! И: «Вы ведь не шутили, Иван Иваныч?» Шельма!

— Не люблю оправдываться перед женщинами, лучше вывернуться, — хохотнул и Лазарев. — Тем более что я еще не бывал в петербургских вертепах.

— Ну-ну! Английский клуб, по-твоему, вертеп?

На «ресепшене» в клубе Панаева хорошо знали, но его спутника остановили.

— Я пригласил этого господина, — холодно сказал Панаев. — Запишите: Лазарев Дмитрий Николаевич, помещик.

Отойдя от стойки регистрации, он сказал:

— Здесь так положено, не обижайтесь. Во избежание попадания сюда жуликов. Тем не менее, шулера тут есть. И как только пройти умудряются? Ну, сначала в гардеробную, потом обедать, а на закуску поиграем. Вы же играли в Бостоне в преферанс?