Помоги проекту - поделись книгой:
После войны Капезиус пытался обосновать эксперименты Менгеле ложью, заявив, что «американцы получили все исследования, все <…> исследования близнецов, генетические исследования. <…> И американцы заплатили полякам за них немало денег, и это был очень важный вопрос, потому что не было других мест, где можно было проводить подобные исследования просто так, без проблем»[178].
В лагере Капезиус временами бывал не только аптекарем, поставляющим препараты для экспериментов над людьми. Внутренние документы СС свидетельствуют о том, что он присутствовал и непосредственно участвовал в тестировании на людях новых типов анестезии[179]. Когда гестапо заказало у психиатра Бруно Вебера, директора освенцимского Института гигиены и бывшего сотрудника
Когда Зою Полянскую депортировали из Одессы в Освенцим в 1941 году, ей было всего 13 лет. За три года в лагере она узнала Капезиуса ближе, чем ей бы того хотелось. Иногда в присутствии других врачей, иногда наедине, он приказывал ей раздеваться догола и приковывал к койке с железными прутами. Иногда ей внутривенно вводили жидкости. В другие разы Капезиус давал ей таблетки из баночек, на которых ничего не было указано, кроме лейбла
– Они никогда не говорили принять таблетки, просто запихивали их в глотку, – вспоминала Полянская. – Я не спрашивала, что они мне дают[182].
После войны она узнала, что бесплодна, потому что ее яичники остановились в развитии. Она пришла к выводу, что эксперименты Капезиуса были либо попыткой стерилизации, либо проверкой противозачаточного на раннем этапе разработки; она назвала его «ядом
Глава 9. Запах
Как ни странно, даже в таком ужасном месте, как Освенцим, эсэсовцы изо всех сил старались создать для себя некое подобие нормальной жизни. Для некоторых это подразумевало переезд семьи. Комендант Рудольф Хёсс жил с женой и пятью детьми в лепном доме, окруженном белым заборчиком. В саду росли густые красноватые кусты и бегонии в нежно-голубых ящиках. После войны Хёсс вспоминал время в мирном домике: «Чего бы не захотели мои жена и дети, их желания исполнялись. Дети жили спокойно и свободно. Сад жены был настоящим цветочным раем. <…> Детям особенно нравились те [заключенные], что работали в саду. У меня вся семья очень любила ухаживать за растениями и животными. Мы каждое воскресенье совершали променад через поля, чтобы навестить лошадок, и каждый раз обязательно надо было сходить к собачкам. У нас было две лошади и жеребенок, за ними прекрасно ухаживали. Дети держали зверушек, которых заключенные все время им приносили, в саду. Черепахи, куницы, кошки, ящерицы: всегда было что-то новое и интересное. Летом дети плескались в лягушатнике в саду или в [речке] Соле. Но больше всего они радовались, когда я купался с ними. К сожалению, у меня было мало времени на детские забавы»[183].
– Я не знала, что прямо по соседству происходило такое, – рассказала одна из его дочерей, Ингебригитт Ханна Хёсс в интервью журналу
В Освенциме для эсэсовцев были немецкий детский сад и начальная школа, футбольное поле, продуктовый магазин, фотолаборатория, театр, библиотека, бассейн, симфонический оркестр, в котором играли заключенные. Многие эсэсовцы вступали в спортивные клубы. Они нахваливали вечеринки, которые устраивали на Рождество. Был бордель из узниц под названием «Пышка», его посещали эсэсовцы и некоторые капо. В попытке поддержать фасад нормальности эсэсовцы установили светофоры и соблюдали правила дорожного движения. Случаи нарушения – превышение скорости, проезд на красный свет – рассматривались в эсэсовском транспортном суде[185]. (Менгеле получил штраф вскоре после прибытия в лагерь, что неодобрительно указано в его эсэсовских документах[186].)
Хёсс был не единственным, чья семья переехала. Как и многие другие доктор Вернер Рёде растил дочь в Освенциме пока его не перевели в Эльзас. Доктор Хорст Фишер, стоматолог Вилли Франк, лейтенант СС Эрнст Шольц были в числе тех, кто привез с собой жену и детей. Гертруда, жена лейтенанта Роланда Альберта, жила в Освенциме и работала в начальной школе, обучая детей офицеров. В Освенциме родился их сын.
– Мы разбили огород, – вспоминал Альберт, – у нас были пчелы, росли цветы, мы ходили на охоту и рыбалку, пили кофе после обеда, праздновали дни рождения, устраивали рождественские вечеринки с комендантом Хёссом, а дети читали рождественские стихи[187].
Сам Альберт в свободное от службы время преподавал в школе религию, чем он и занимался до начала войны.
Менгеле не стал перемещать жену Ирен в лагерь, решив, что ей будет безопаснее остаться на юге Германии, в Фрайбурге. Но Ирен приезжала его навестить. Впервые она приехала к мужу в августе 1943 года. Из-за карантина (в лагере бушевал тиф) ей пришлось задержаться дольше запланированного.
– Чем это воняет? – как-то спросила Ирен.
– Лучше не спрашивай, – ответил Менгеле[188].
Доктор Гизела Бём описала это как «вездесущий сладковатый запах сожженных человеческих тел, который невидимо проникал повсюду, как будто труп был внутри каждого»[189].
Второй визит Ирен пришелся на жаркий август 1944 года. Она снова поселилась в эсэсовском бараке на территории лагеря. Согласно ее дневнику, первые три недели Ирен собирала ягоды и принимала ванны. Также она посетила Солахютте, рекреационный эсэсовский лагерь в 29 км к югу от Освенцима на реке Соле. (В 2007 году был обнаружен фотоальбом адъютанта Карла Хёкера, и увидевших его поразили фотографии эсэсовцев, отдыхающих в Солахютте: они зажигали рождественские свечи, распевали песни, загорали, в общем, наслаждались жизнью, как и полагается солдату в отпуске во время войны).
И во второй раз Ирен чувствовала странный «сладковатый запах», который заметила в прошлом году. Она совершенно не сомневалась, что Освенцим, окруженный колючей проволокой и смотровыми вышками, был концентрационным лагерем. Находясь в эсэсовском бараке, она написала в дневнике: «было отлично видно приходящие поезда». Незадолго до отъезда, запланированного на 11 сентября, Ирен слегла с дифтерией. Следующие шесть недель она провела в лагерных клиниках, постоянно перемещаясь из-за воздушных атак. Тогда они познакомились с Капезиусом; аптекарь убедил Менгеле, что его жена – приоритетный пациент, и ей необходимы жаропонижающее и успокоительное. Когда Ирен наконец выписали 18 октября, она перебралась в более современные апартаменты в бараке эсэсовских врачей. В дневнике она написала, что чувствовала себя «как во втором медовом месяце»[190].
Капезиус решил не перевозить Фритци и дочек в Освенцим. Он держался за нормальность по-своему, иногда уезжая на выходные в поместье неподалеку, принадлежащее паре этнических немцев из Румынии, Гансу и Хильдегарде Штоффелям. Капезиус и Ганс Штоффель познакомились в 1935 году, когда вложились в пару апартаментов в Бухаресте[191]. Штоффель присоединился к немецкой армии. Маленькое имение в Пшецишуве, в 14,4 км от Освенцима в Бескидских горах, раньше принадлежало польской семье, но стало частью программы перераспределения имущества поляков и евреев среди этнических немцев, которые с самого начала поддерживали фашистское движение у себя на родине. В Берлине рассчитывали, что раздача земель обеспечит пылкую поддержку рейха со стороны местных этнических немцев. Штоффели дружили с капитаном Фрицем Фабрициусом, основателем румынского ответвления нацистской партии – Национал-социалистического движения самопомощи немцам – и жестким проводником нацизма. И Фабрициус, и Штоффели получили обширные угодья, идеально подходящие для охоты[192]. Штоффели переехали в новый дом в октябре 1943 года; вскоре после этого их имение превратилось в место сборищ выходного дня для некоторых эсэсовцев из Освенцима.
Фритц Кляйн, доктор из Трансильвании, тоже познакомился с Штоффелями до войны. Кляйн был ярым антисемитом, он как-то сказал паре: «Жиды – враги всего рода человеческого, не только наши». Он был одним из немногих, кто сам вызвался проводить отбор на платформе и исполнять работу у «черной стены» блока № 11, где заключенных расстреливали. Он лично отбирал девушек для освенцимского борделя: их заставляли заниматься сексом как минимум шесть раз за ночь, тут эсэсовцы отказывались от «расовых запретов и ограничений». После войны Кляйн бесстыдно заявил, что девушки занимались сексом «по доброй воле»[193].
Капезиус и Кляйн быстро подружились, их объединяли трансильванские корни. Вскоре после перевода в Освенцим, Капезиус стал частым гостем горного домика Штоффелей. Иногда он добирался туда на велосипеде, иногда на поезде, изредка – на любимом мотоцикле
– Надо же было как-то отдыхать, – вспоминал Альберт после войны. – Расслабиться. Забыть. Может в воскресенье съездить на охоту [у дома Штоффелей]. Там удавалось сбежать от удушающего запаха «жженой плоти, жженой кожи, жженых волос»[195].
Капезиус, как правило, брал с собой лучшую одежду, украденную у заключенных.
– Я часто брал с собой подобную одежду осенью, когда ездил на охоту в Бескидские горы, – вспоминал Капезиус. – Я раздавал ее польским загонщикам и их детям, у них я пользовался большой популярностью[196].
Загонщиками были местные жители, они расчищали кустарники, чтобы облегчить эсэсовцам охоту на мелкую живность. Доктор Шац брал на охоту свою собаку Треффа. Капезиус считал Треффа «прекрасной охотничьей собакой». Однажды произошел несчастный случай, закончившийся травмой: во время охоты на зайцев стоматолог случайно пристрелил свою собаку, когда целился в кролика. Они лихорадочно пытались вытащить пули из раны, но животное все же погибло[197].
По субботам Капезиус обычно ночевал в одной из гостевых спален Штоффелей. По воскресеньям около дюжины эсэсовцев и их жен приезжали в именье на буржуазный обед, после чего к вечеру возвращались в лагерь[198]. В субботу, 7 июня 1944 года, в именье собралась большая компания – отпраздновать день рождения Ганса Штоффеля.
Когда у Хильдегарды Штоффель начались проблемы с зубами, оказалось, что у стоматологов в городке Освенцим не было ни рентген-аппаратов, ни необходимых для ее лечения навыков. Тогда она обратилась к доктору Шацу, который работал в аптеке с Капезиусом. Она ездила туда 4–6 раз, и много лет спустя остались только расплывчатые воспоминания.
– Вход <…> был очень красивый. Там росли чудесные цветы, стояли хорошие, чистые бараки… Я никаких заключенных не видела, [но заключенные] в аптеке доктора Капезиуса не были похожи на заключенных. Они были хорошо одеты, явно нормально питались, всегда выглядели оптимистичными и довольными. Я не видела ничего плохого в их окружении. <…> Они все выглядели хорошо[199].
Ее муж Ганс отметил, что аптекари из числа заключенных «очень хорошо отзывались о Капезиусе»[200]. Он добавил, что не знал о происходящем в лагере, уверяя, что ни разу не выглядывал из окна и не задавал Капезиусу никаких вопросов. Но одно можно сказать наверняка: Штоффели предоставили Капезиусу пространство, где можно было быть самим собой; оно находилось достаточно далеко от лагерной эсэсовской иерархии, поэтому время от времени он чувствовал себя достаточно свободно, чтобы говорить о тяжести войны. В конце мая 1944 года, например, он отправился в Центральный берлинский военный госпиталь, чтобы сделать несколько крупных фармацевтических заказов. Во время поездки он собственными глазами увидел разруху, оставленную масштабной бомбардировкой союзников, начавшейся 28 мая. Вернувшись в Освенцим, он взял несколько выходных, чтобы отдохнуть у Штоффелей. Им предстояла охота, и Капезиус чувствовал, что «у всех было хорошее настроение, люди танцевали, несмотря на сильный дождь». Но он не мог перестать говорить о том, как его потрясла мощь бомбардировки. Окружающие нашли его бесконечные разговоры депрессивными. Они довольно скоро «попросили [его] перестать об этом говорить», что он и сделал. Хильдегарда Штоффель позже вспоминала, что они с мужем «никогда не любили вести подобные разговоры», они их «огорчали»[201].
Штоффели не были единственной социальной отдушиной Капезиуса. Он часто ездил к Армину Румпу в город Освенцим. Румп, этнический немец из Трансильвании, работал аптекарем. Его семья (тоже друзья Штоффелей) перебралась в Польшу из Варта-Дорней, города в области Буковины на севере Румынии[202]. Этот регион заработал постыдную репутацию из-за уничтожения европейских евреев. В Буковине находилась одна из старейших еврейских коммун: согласно последней довоенной переписи населения, 92 тыс. евреев составляли 10 % населения и занимали высокие должности в сферах транспорта, финансов и вырубки леса[203]. В 1941 году румынское народное ополчение и отряды полиции начали убивать евреев[204]. Родной город Армина Румпа был крошечным, всего 7,7 тыс. жителей, 2 тыс. из которых были евреями – больше четверти. К 1942 году, когда война была в самом разгаре (и Румп перебрался в Освенцим), в городе остался 21 еврей[205].
Капезиус сказал, что ему нравилось «проводить время с Румпами или Штоффелями в их имении <…> подальше от атмосферы концентрационного лагеря». Но Румп жил достаточно близко к Освенциму, так что поездки к нему не всегда спасали. Капезиус писал: «По ночам с балкона аптекаря Румпа были видны огни огромного костра, который горел в 4 км от дома, все знали, что там сжигали людей, и запах тоже чувствовался, когда ветер дул не в том направлении»[206].
Глава 10. Венгерские евреи
Можно с уверенностью сказать, что некоторые эсэсовцы, служащие в Освенциме и других концлагерях, были паталогическими садистами, которым жестокость приносила удовольствие. Некоторые врачи, как Менгеле, были только рады этой работе, потому что были одержимы идеями расовой псевдонауки. Но многие другие эсэсовцы в Освенциме – из 7 тыс. служащих 177 были женщинами, 350 румынскими немцами, как Капезиус – считали свое положения трудным и незавидным. Им не доплачивали за тяжелую работу в Польше, где летом было адски жарко, а зимой жутко холодно. И болезни, убивающие заключенных, – тиф, дифтерия, пневмония – точно так же касались и охраны, офицеров и врачей. Доктор Иоганн Пауль Кремер вел дневник все три месяца, что проработал в Освенциме в 1942 году. Он постоянно жаловался на кошмарные условия. «Я в лагере уже неделю, но по-прежнему не могу избавиться от блох в комнате, хоть и уже использовал все возможные инсектициды».
Кремер, как и другие, получил ряд прививок в надежде предотвратить заражение тифом. У вакцин были побочные эффекты, такие как повышение температуры и диарея. Несмотря на вакцинацию, в дневнике Кремера один за другим упоминаются тяжело заболевшие коллеги. Был случай: «Штурмбаннфюрер Кезар тоже заболел тифом через два дня после смерти жены от тифа». Помимо тифа была и другая «освенцимская болезнь», инфекция, похожая на сильный грипп, с которой приходили высокая температура, дрожь, судороги и мигрень[207]. Менгеле слег с малярией, пробыв в лагере два месяца.
Это не значит, что недовольные своим положением хоть как-то пытались предотвратить убийство миллионов беззащитных граждан. Они всегда искали выгоду для себя. Неожиданно большое количество эсэсовцев Освенцима, в письмах родным и разговорах с коллегами, высказывали мнение, что они заслуживают большего, чем их зарплата (Капезиус зарабатывал те же 9 тыс. рейхсмарок, что и рабочий класс, около 3600 долларов). Именно поэтому нередки были кражи еды и алкоголя из вещей заключенных. Но не всех устраивало просто хранение порций еды в надежде устроить огромный пир. Особо жадные сосредоточились на накоплении денег и ювелирных украшений. В Освенциме многие этим занимались. Сотни и тысячи евреев, которых каждый день привозили в лагерь в набитых вагонах для скота, сохраняли надежду, что их переводят в рабочий лагерь на востоке. Они понимали, что их ждет тяжелое и скудное существование. Несмотря на слухи о центрах смерти, которые расползлись по гетто в оккупированных странах, люди отказывались верить, что поезд привез их прямиком в газовые камеры. Поэтому, в надежде начать новую жизнь, они брали с собой столько ценностей, сколько смогли спрятать от нацистов. Деньги, бриллианты, украшения – все вшивалось в куртки и пальто, платья и костюмы, их прятали в бутылки от лосьонов и кремов, даже вырезали в чемоданах специальные тайники. Со временем нацисты набили руку в обнаружении тщательно скрытых денег или украшений. Все это хранилось на огромных складах Биркенау, которые называли «Канадой», где держали вещи до отправки в Германию.
Вести учет инвентаря было невозможно, потому что каждый день поезда привозили слишком много людей, у которых отбирали слишком много вещей. Отсутствие учета открыло возможность легкой кражи.
– Они [эсэсовцы] уносили с собой много золота и других дорогих вещей, – вспоминала Либуса Бредер, словацкая еврейка, работающая в «Канаде». – Мы обыскивали все до трусов. Находили много бриллиантов, золота, монет, бумажных денег: долларов и других денежных единиц со всей Европы. <…> Для них это был клондайк… никто не вел учет[208].
О постоянном воровстве эсэсовцев знали не только заключенные вроде Бредер. В 1943 году 22-летний служащий СС Оскар Грёнинг был назначен главным по хранению денег заключенных. Примерно раз в два месяца он складывал деньги в ящик и на поезде увозил его в Берлин.
– Если много вещей свалены в кучу, легко стащить что-то для себя, – вспоминал Грёнинг после войны. – Такие мелкие кражи были совершенно нормальным явлением в Освенциме[209].
Грёнинг очень быстро освоился на посту и, как многие другие эсэсовцы, поддался соблазну и начал воровать.
К октябрю 1943 года верхи СС в Берлине признали, что лагерь разъедает эпидемия коррупции. Гиммлер отправил оберштурмбанфюрера Конрада Моргена, юриста и судью, выяснить, в чем проблема в лагере и все исправить. Через несколько дней после прибытия Морген без предупреждения провел обыск шкафчиков эсэсовцев.
– В результате обыска было обнаружено несметное количество золота, колец, жемчуга и денег в различных единицах, – вспоминал он. – Поведение эсэсовцев не отвечало армейским стандартам. Мне они казались дегенератами и жестокими паразитами[210].
Морген знал, что положить конец коррупции можно было только личным примером. Он приказал арестовать двух эсэсовцев, главных зачинщиков, за кражу контрабанды. В ожидании суда один из них повесился в камере. Морген доложил Гиммлеру, что преступления в лагере широко распространены. Рудольф Хёсс, жесткий комендант, на котором лежит ответственность за непрерывное расширение Освенцима и за его огромное количество жертв, позволил коррупции расцвести. И Хёсс сам подавал плохой пример, заведя интрижку с заключенной чешской еврейкой (когда она забеременела, он заморил ее голодом, чтобы убить плод). Гиммлер заключил, что у него не остается выбора, необходимо заменить Хёсса[211].
Комендант сопротивлялся этому решению. Он подал апелляцию Гиммлеру лично, утверждая, что только ему по силам навести порядок в лагере. Гиммлер был непреклонен, хотя и несколько смягчил удар, назначив Хёсса на офисную должность в штабе управления концлагерями. Стоит отметить, что, когда Хёсс переехал в Ораниенбург (чуть к северу от Берлина) для новой должности 10 ноября 1943 года, его жена и пятеро детей остались жить в освенцимском доме. Через два месяца после отъезда Хёсса на складе, где Морген хранил внушительных размеров архив, документирующий преступления в лагере, таинственным образом начался пожар, и все сгорело дотла. После этого никаких попыток наказать коррупцию СС не возникало.
Было очевидно, что расследования Моргена стояли на втором месте в списке приоритетов (после убийства евреев), потому что через 7 месяцев после его прибытия Хёсс вернулся в Освенцим на прежнюю должность. Гиммлер знал, что только он в состоянии управлять лагерем так жестоко и эффективно, как было нужно для приближающихся в 1944 году массовых депортаций из Венгрии. Возвращение Хёсса и пауза в расследовании Моргена придали смелости эсэсовцам, которые жаждали забрать себе как можно больше.
До 1944 года, польские лагеря смерти Треблинка, Собибор и Хелмно соревновались за страшное звание ведущего нацистского центра смерти. Но с мая Освенцим потихоньку шел к постыдному званию главной машины убийства. Отчасти это было связано с родиной Капезиуса – Трансильванией. В результате подписанного в 1940 году Венского соглашения, Венгрия аннексировала Трансильванию, ставшую союзницей Третьего рейха. Однако преданные идее фашисты у власти отклонили призыв нацистов собрать и депортировать проживающих там 800 тыс. евреев. Когда в марте 1944 года немецкие разведчики доложили Гитлеру, что венгерские власти вели тайные переговоры с союзниками и планировали им сдаться, фюрер отправил немецкую армию захватить власть. Одним из первых в завоеванный Будапешт прибыл оберштурмбаннфюрер Адольф Эйхман, начальник отдела IV-B4. Его задачей было депортировать всех евреев с завоеванных земель в концлагеря. Он был главным бюрократом геноцида, его называли «полицейским смерти». Дабы в бешеном темпе увеличить истребление евреев Третьим рейхом, Эйхман в начале мая организовал в Вене съезд, на котором приказал ускорить расписание, по которому венгерских и трансильванских евреев должны были отправлять в Освенцим. Перевозки начались в середине мая, сначала происходили четыре раза в день; за раз увозили около 3 тыс. евреев. Цифра была высокой, даже по жутким стандартам нацистской машины убийства.
Комендант Хёсс занялся расширением лагеря: перенес рельсы, переделал огромный бункер в газовую камеру, построил несколько новых печей и пять огромных котлованов для сожжения увеличившегося количества трупов. Зондеркоманда (заключенные, которые уносили трупы из газовых камер) увеличилась с 200 до 800 человек.
Хотя нацисты позже и хвастались жуткими десятью неделями той весны, когда уничтожили половину всех евреев, убитых в газовых камерах Освенцима, даже лагерь, название которого синонимично массовым убийствам, не мог справиться с потоком новых заключенных. Вскоре десятки тысяч трупов разлагались в огромных, наскоро выкопанных ямах, потому что крематории все время были заняты. Восемь стоматологов из числа заключенных плоскогубцами вытаскивали золотые зубы из ртов погибших; врачи работали день и ночь напролет. Ванны соляной кислоты, в которых раньше зубы очищали от остатков плоти, были забиты неделями, потому что каждый день извлекали по 9 кг золота.
Доктор Миклош Нисли, заключенный и ассистент Менгеле, вспоминал, что «поезда с евреями из Венгрии приезжали один за другим, иногда два поезда приходили одновременно. В таких случаях люди буквально рекой вытекали из вагонов. Действия доктора Менгеле на платформе больше нельзя было назвать “отбором”. Его рука указывала налево и только налево. Иногда целые поезда отправлялись прямиком либо в газовые камеры, либо в горящие ямы»[212].
Доктор Отто Волькен, один из заключенных-евреев, отметил, что «венгерские поезда сильно изменили саму внутреннюю систему. Внезапно «туристическое агентство» [Адольфа] Эйхмана возродилось, и день за днем четыре, пять, шесть, а то и семь поездов прибывали в Освенцим»[213].
Коллега и друг Капезиуса лейтенант Роланд Альберт возглавлял четвертый отдел СС, охранный отряд, ответственный за главную смотровую вышку Биркенау, куда приезжали поезда. С вышки Альберту и его команде открывался отличный вид на двери вагонов. Охранники направляли ружья на поток заключенных на случай, если кто-то попытается сбежать. Однако новые заключенные, уставшие от многодневной поездки в битком набитых вагонах для скота, сталкиваясь с устрашающими эсэсовцами и сотней собак, совершенно не имели сил или возможности рвануть к стене колючей проволоки.
– Да, это было ужасно, – вспоминал Альберт. – С башни я видел все, что происходило на платформе: если у кого-то после трехдневного адского путешествия были силы говорить, он молился, я видел это во время смен. Смены были тяжелые. Многие умирали по дороге, и когда двери вагона открывали, в нос ударял жуткий запах. Дети кричали, женщины рыдали, мужчины пытались отыскать родных[214].
Годы спустя Капезиус описал самый кровавый период в жизни лагеря, как всегда, официальным и сухим тоном: «Между 14 мая и 7 июля 1944 года в лагерь прибыло 34 поезда с 288 357 евреями из северной Трансильвании и Венгрии, каждый из которых прошел процесс отбора; из этого количества треть была признана работоспособной и спасена от смерти. Дети до 14 лет в эту категорию не попали»[215].
Самый страшный период за все существование Освенцима пришелся на ту весну; эти события ужасают сами по себе, но ощущение усиливается тем, что происходило во время войны в других местах. В прошлом, 1943 году, непобедимые нацисты вдруг стали терпеть поражения. Пятимесячная осада Сталинграда завершилась блестящей победой русской армии: им сдалось больше четверти миллиона немецких солдат. Знаменитый фельдмаршал Эрвин Роммель по прозвищу «лис пустыни» отступал через Северную Африку, а затем бежал в Германию, прежде чем его настигли американские и британские танки. Италия перешла на другую сторону, повернувшись к Третьему рейху спиной и подписала договор с союзниками. Советская армия загнала в угол наступающих немцев, что кончилось самым крупным танковым сражением в истории – битвой под Курском. В 1943 году нацистский блицкриг полностью канул в небытие, в 1944 году союзники повернули ход войны в свою пользу.
Январь и февраль начались с того, что якобы неуязвимых немцев бомбардировали англичане: удар пришелся по Берлину, Франкфурту, Гамбургу и Лейпцигу. После тяжкой борьбы американская армия организовала береговой плацдарм в Анцио, в 50 км к югу от Рима. В феврале сталинская армия захватила 10 немецких дивизий в центральной Украине, и союзники полным ходом готовились к серьезной операции по захвату Нормандии летом.
Тем временем в Германии растущее количество пострадавших и печальные вести с полей вылились в большой пессимизм и понимание возможности грядущего проигрыша. Стало очевидно, что планы Гитлера по завоеванию Европы были всего лишь мечтами, которые не принесли стране процветания, а вновь заставили ее погрязнуть во второй разрушительной войне XX века. Но эсэсовцы в Освенциме, виновные в самых страшных военных преступлениях за историю человечества, казалось, даже не думали о том, что надо бы сворачивать это дело. Вместо того, чтобы остановиться и задуматься, что может однажды им придется ответить за свои грехи, лагерные служащие продолжали прежние дела, будто не замечая изменений военного климата.
Что касается Капезиуса: многие коллеги из аптеки заметили, что в прибытии огромного количества новых заключенных он увидел возможность разбогатеть. Вильгельм Прокоп, аптекарь-заключенный, сказал:
– Я знал Капезиуса как человека, всегда старавшегося по максимуму воспользоваться многочисленными перевозками из Венгрии[216].
Сначала Капезиус обыскивал поезда под предлогом поиска лекарств и приборов, а самом деле искал деньги и ценные предметы[217]. Нисли, ассистент Менгеле, сказал, что за Капезиусом быстро закрепилась «репутация отличного организатора» сбора имущества заключенных[218].
Фердинанд Грош, еврейский заключенный и аптекарь, знакомый с Капезиусом со времен его работы на
Медбрат-заключенный Людвиг Вёрль знал, что Капезиус жаждал найти спрятанные среди лекарств бриллианты.
– Это было для него важнее жизни заключенных, – рассказывал Вёрль[220].
Воровать Капезиусу было легко, потому что он, согласно правилам Освенцима, забирал все найденное в поезде и на платформе в аптеку, не подписывая никаких документов и не ведя учета. Это было огромное упущение в удушающей немецкой бюрократии, царившей во всех сферах механизма убийства, и этой лазейкой регулярно пользовались.
Когда польский аптекарь Тадеуш Шевчик в очередной раз вернулся с платформы, Капезиус сказал ему принести чемоданы из машины. «Там были кожаные чемоданы разных размеров, мне сказали отнести их в кладовую аптеки. Чемоданов было пятнадцать <…> Я остался с Капезиусом, мы вместе их разбирали. В чемоданах получше и вещи были получше. Доктор Капезиус забрал все». По словам Шевчика, во «все» входили иностранные деньги, которые Капезиус тут же убрал в копилку, а также украшения и рейхсмарки, которые он переложил в другие чемоданы[221].
Однажды Капезиус решил подарить жене бриллиантовую брошь; он отправил Сикорского «найти» брошь. Когда тот вернулся, выполнив задание, Капезиус наградил его двенадцатью бутылками шнапса[222].
Прокоп, другой заключенный-аптекарь, тоже стал свидетелем тайных дел Капезиуса.
– Я раскладывал лекарства в кладовой на чердаке, когда вдруг пришел Капезиус. Он хранил там чемоданы заключенных. Капезиус сам приносил эти чемоданы из Биркенау. Во время смены я следил за тем, что он делает. Я заметил, что Капезиус отделяет ценные и дорогие предметы и складывает их в лучшие кожаные чемоданы.
Багаж был заполнен «новыми первоклассными костюмами». Прокоп был «поражен» увиденным; когда Капезиус заметил, что Прокоп не отводит от него взгляд, он остановился.
– Прокоп, ты знаешь, почему ты здесь. Рано или поздно ты умрешь. Когда именно – зависит от тебя. Если что-то замечаешь и начинаешь об этом распространяться, этот момент настанет раньше, чем ты думаешь. Надеюсь, ты меня понял.
Много лет спустя Прокоп рассказывал:
– Я знал, если хоть слово об этом скажу, мне конец[223].
Капезиус приказал Прокопу спрятать два чемодана с лучшей одеждой. Когда тот пришел проверить их наличие на следующий день, то ничего не нашел[224].
Аптекарь Освенцима достиг точки невозврата. Его главной целью стало воровство как можно большего количества дорогих предметов, чтобы по окончанию войны, у него было достаточно денег для начала новой жизни.
Глава 11. Золотые зубы
Эсэсовцы Освенцима осознали насколько изменился ход войны, и в каком невыгодном положении к 20 августа 1944 года находится Третий рейх. В этот день союзники, проверяя силу оружия, ударили по Моновицу. К счастью для пилотов, лагерь был настолько огромным, что промахнуться не представлялось возможным, даже в спешке. Директора и немецкие сотрудники
Капезиуса не было в лагере во время сентябрьских бомбежек, он уехал в двухнедельный отпуск[227]. Он хотел навестить жену и дочек; Фритци тогда содержала семейную аптеку в Сигишоаре. Любой поездкой домой Капезиус очень рисковал: Красная армия захватила Трансильванию, и Румыния резко перешла на другую сторону, отвернувшись от Германии и нацистов. Фритци послала мужу письмо, в котором сообщила, что их дом в Бухаресте был уничтожен во время контратаки Люфтваффе[228].
Сначала Капезиус уехал на север в надежде найти безопасную дорогу домой. С ним была Лотта Лилл, медсестра, направленная в Освенцим, жена офицера СС и друга Капезиуса[229]. Капезиус рассказывал, что приблизившись к румынской границе, он «чувствовал, что происходит нечто ужасное, как конец света, его переполнял страх»[230]. Многие румыны встретили советскую армию с распростертыми объятиями, как освободителей. Общественное мнение обернулось против этнических немцев, вроде Капезиуса, которые сражались на стороне Третьего рейха.
Потерпев ряд неудач, Капезиус и Лилл оставили попытки найти безопасную дорогу к Шессбургу. Капезиус вернулся в Освенцим. По словам Роланда Альберта, аптекарю пришлось вернуться, чтобы заняться казнью зондеркоманды после неожиданного бунта. «Он вернулся, поскольку был ответственным за циклон Б», – вспоминал Альберт[231]. В послевоенных заметках Капезиус указал: «Тем же вечером в бараках я угощал прекрасным венгерским шнапсом доктора Фишера, доктора Кляйна и доктора Менгеле». Он решил не включать в записи, что вернулся, чтобы разобраться с личной проблемой.
Ходили слухи, что у 37-летнего Капезиуса был роман с одной из заключенных евреек, Евой Ситрон-Бард, 26-летней аптекаршей из Трансильвании; они с Капезиусом познакомились еще до войны. Ее отобрали на платформе в 1944 году Кляйн и Менгеле, и где-то через месяц она уже работала в аптеке. После войны Капезиус писал друзьям о «Еве, блондинке-ассистентке», отмечая, что она была «дружелюбным созданием со светлыми волосами длиной в 3 см, которые со временем отрасли, и она стала собирать их в хвост, хотя обычно в лагере этого делать не разрешалось»[232]. Герман Лангбайн, австрийский политзаключенный, работавший на главного врача, узнал об их интрижке, когда слухи дошли до кабинета доктора Виртса[233]. К счастью для Капезиуса, гестапо не стало проводить расследования.
По возвращении в Освенцим 22 сентября, Капезиус был ошарашен новостью, которую ему по секрету сообщила Ева: пока его не было СС решило, что она «слишком много знает» и должна быть устранена.
– Слава Богу, гаупштурмфюрер, ты вернулся! Теперь я знаю, что не умру, – радостно сказала она.
Сначала Капезиус подозревал, что за этим стоит его соперник доктор Виртс. Но вскоре выяснилось, что виновниками были другие заключенные, завидующие особому статусу Евы.
– Я поговорил с врачами насчет Евы, обсудил с ними эту ситуацию, – вспоминал он[234].
Его вмешательство в положение заключенной-еврейки спасло ей жизнь.
– С заключенной Евой все в порядке, – рассказывал он друзьям, когда все это было позади.
В октябре
Один за другим знаки, что война идет плохо, обеспокоили и директоров
Капезиус увидел уникальный способ повысить свое благосостояние с помощью подсказанной доктором Виртсом уловки. Виртс, по его словам, приказал отправить в газовые камеры всех заключенных, что работали в аптеке и знали о совершающихся убийствах. Он рассказывал, что спасал пленников от смерти, «нагружая их всякими бессмысленными заданиями». Эти задачи ограничивались «многочисленными осмотрами» вещей заключенных, которые хранились в аптеке. На самом деле, Капезиуса не сильно волновало спасение жизни людей, его больше интересовала добыча максимального количества драгоценностей.
Капезиус покусился на самое жуткое – золотые зубы. Их вырывали изо рта убитых в газовой камере и вместе с золотыми монетами, часами, портсигарами и украшениями, отнятыми у заключенных, переплавляли в чистое золото. В среднем освенцимские нацисты собирали 29–34 кг этого драгоценного металла в день[236]. Это был отличный источник доходов для СС. Ящики золота с пометкой «Освенцим» начали поступать в Рейхсбанк, нацистский центральный банк в Берлине, еще в 1943 году. Его переплавляли в слитки, на которые ставили свастику и слова «
Яков Габай, член зондеркоманды, вспоминал жуткий процесс извлечения золота из трупов:
– Было двое мужчин из Чехословакии, так называемых стоматологов, они вырывали зубы из ртов убитых. Они и правда были стоматологами… Они бросали золото в специальный ящик – большую коробку (один кубический метр) с надписью «Германия»[238].
Они работали в бункере, служившем жутким переходом между газовыми камерами и крематорием[239]. Было сложно, ведь трупов, в связи с постоянными поездами из Венгрии, поступало все больше и больше. Комендант Хёсс боялся оставить после себя ужасные свидетельства того, что творилось в Освенциме. Поэтому осенью 1944 года, когда Красная армия неумолимо двигалась на запад, Хёсс потребовал ускорить работу с трупами. Новая группа заключенных получила в руки плоскогубцы и торопливо принялась вырывать зубы из огромной горы убитых.
Волей судьбы золотые зубы оказались в аптеке Капезиуса. В 1943 году один из эсэсовских офицеров, которых назначили отвезти ящик в Берлин, бежал с этой жуткой добычей и был арестован в Дюссельдорфе. После кражи ящик был передан под юрисдикцию главы освенцимской стоматологии, доктора Вилли Франка, и его коллеги лейтенанта Вилли Шаца[240]. Почти вся драгоценная добыча была плотно набита в большие ящики и отправлена из Биркенау в руки Шацу. По удачному стечению обстоятельств кабинет Шаца располагался в аптеке Капезиуса. Последний и «предложил» предоставить своих ассистентов для разбора и сортировки чемоданов, набитых тысячами вырванных у трупов зубов. Коллекция была жуткая.
Капезиус рассказывал:
– Чемоданы пришли нам, точнее в офис доктора Шаца, и золотые зубы было приказано переплавить и превратить в протезы для нуждающихся в них заключенных, но с нашим оборудованием это было совершенно невозможно[241].
Однако, вне зависимости от наличия должного оборудования, Капезиус не собирался использовать золото для помощи узникам. Он лично организовал перевод офицера СС Болеслава Фраймака из «команды по извлечению зубов» в аптеку[242]. Его и его коллег из СС убедили, что всем заключенным суждено умереть в газовых камерах. Людьми овладела всепоглощающая жадность. Аптекарь Прокоп вспоминал, что видел 50–100 чемоданов, «набитых золотыми зубами, вырванными из тел жертв: на некоторых еще висели ошметки плоти. Запах стоял ужасный»[243]. В другом аптечном кабинете он наткнулся на «25–40 других мешков, с тысячами зубов и даже целых челюстей». А в том жутком наборе чемоданов, что он видел раньше, были «зубы убитых в газовых камерах, на многих еще оставались кусочки десен и костей»[244].
Сикорский, ассистент Капезиуса, после войны вспоминал: «На первом этаже, где находилась аптека, стояли чемоданы, набитые зубами. <…> Когда их привезли в первый раз, Капезиус мне их показал. <…> Я насчитал пятнадцать чемоданов, их принесли из крематория»[245]. По словам Сикорского, Капезиус назначил узника из Польши, Мацея Силуковского, следить за другими заключенными, которым приказали «плавить золото… для начальника это было второстепенной задачей». Сикорский увидел плоды их трудов, когда заключенные показали ему «золотые слитки, весом в 600–700 г каждый, изготовленные из золотых пломб и зубов»[246].
– Капезиус подходил к чемоданам, – рассказывал Прокоп о работе в подвале, – они были набиты зубами, кусками десен, обломками челюстей и костей. Все уже начало разлагаться. Запах стоял отвратительный. Жуткое зрелище.
Прокоп сказал начальнику, что лучше было бы хранить ужасающую коллекцию зубов в кабинете стоматолога. Капезиус это проигнорировал, склонился над чемоданами и «сам принялся копаться в этом ужасе. Он вытащил челюсть и попытался определить, сколько она стоит. Я убежал»[247]. Время от времени Прокоп проверял мешки и ящики зубов: «их содержимого с каждым днем становилось все меньше и меньше».
Приспешниками Капезиуса в этом деле были его друзья, лагерные стоматологи доктор Шац и доктор Франк. Сам он отправил десятки маленьких посылок, полных краденого золота, сестре в Вену[248]. Указания были простые: спрятать все там, где не найдут, потому что в хаосе завершения войны золото может быть единственной доступной денежной единицей.
Поделиться книгой: