Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

История подтвердила его правоту, особенно с африканцами. Ислам, отталкивающий и даже одиозный вначале, постепенно делался терпимым и в конечном итоге стал для них всем. Но эта религия, как они ее понимали, не была холодной официальной верой, скучным компромиссом между деизмом и скептицизмом. Миссионеры проповедовали ее без рвения, много говоря об обязанностях подданных по отношению к халифу и ничего – об обязанностях халифа по отношению к ним. Вера берберов была суровой и страстной религией, которую проповедовали им хариджиты. Нонконформисты, на которых на Востоке открыли настоящую охоту, как на оленей, и они были вынуждены всячески маскироваться, чтобы избежать поимки (о странных приключениях хариджитского поэта Имрана ибн Хиттана), наконец отыскали убежище в горячих песках Африки, где с тех пор проповедовали свои идеи с небывалым успехом. Еще нигде эти ревностные и убежденные учителя не находили такую восприимчивую, благодарную аудиторию. Кальвинисты ислама наконец нашли свою Шотландию. Арабы отвергали их доктрины, но не потому, что они были противны их политическим принципам – наоборот, они вполне согласовывались с республиканскими инстинктами расы. Но, во-первых, они вообще не относились к религии серьезно, а во-вторых, для них был неприемлем нетерпимый пуританизм, которым отличались сектанты. С другой стороны, обитатели убогих африканских хижин принимали их учения с неподдельным энтузиазмом. Эти простые и невежественные люди ничего не понимали в спекуляциях и догматических тонкостях – источниках наслаждения для более изощренных умов. Поэтому бесполезно разбираться, какой именно секте эти люди отдавали предпочтение: были они харуритами, софритами или ибадитами – у хронистов нет единого мнения на этот счет. В любом случае берберы достаточно хорошо поняли хариджитские доктрины, чтобы усвоить их революционные и демократические принципы, разделить фантастические надежды на всеобщее уравнивание, пробужденные их учителями. Заодно они убедились, что их угнетатели – нечестивцы, удел которых – адский огонь.

Поскольку все халифы, начиная от Османа (Усмана), были, по мнению хариджитов, неверными и узурпаторами, выступать против тирана, который лишает людей собственности и жен, – не преступление, а право или даже обязанность. Раньше арабы удерживали берберов от любого применения власти, разве что за исключением той, что по праву принадлежала племенному правительству. И теперь африканцы с готовностью поверили, что доктрина суверенитета народа, которую они, по сути, исповедовали с незапамятных времен, является мусульманской, и даже самый скромный бербер при всеобщих выборах может взойти на трон. И все же этот угнетенный народ, взбудораженный фанатиками, наполовину священниками, наполовину воинами, у которых были старые счеты с так называемой традиционной религией, был близок к тому, чтобы именем Аллаха и его пророка сбросить ярмо и именем священной книги, на которую многие полагались, основать деспотизм. Воистину странным бывает применение религиозных принципов, мощных арсеналов, снабжающих каждое дело оружием. То речь идет о защите тех, кто сжигал еретиков и проповедников абсолютизма, то об аргументах в пользу сторонников свободы совести, которые обезглавили царя и основали республику.

В условиях всеобщего брожения умов берберы выжидали благоприятной возможности, чтобы взять в руки оружие, когда в 740 году Обайдаллах отправил большую часть своих войск на Сицилию. Когда эти войска погрузились на корабли, стало очевидно, что восстание может начаться в любой момент – нужен только самый пустяковый повод. Однако правитель Тингитаны неблагоразумно выбрал именно этот момент, чтобы применить кайситскую систему и приказать местным берберам выплатить двойную дань, как если бы они не были мусульманами. Они сразу же взялись за оружие, обрили головы, привязали свитки Корана к наконечникам копий, как хариджиты, и поручили командование Майсаре, самому рьяному из сектантов, который был одновременно священнослужителем, солдатом и демагогом. Они напали на Танжер, захватили его и казнили правителя и всех арабов, которых сумели отыскать. При этом они применяли свои доктрины с такой бесчеловечной жестокостью, что не щадили даже маленьких детей. Из Танжера Майсара повел своих людей в провинцию Сус, которой тогда правил Исмаил, сын Обайдаллаха. Не дожидаясь их появления, берберы собрались толпой и убили правителя. Арабы тщетно пытались сопротивляться, но, потерпев поражение на всех фронтах, были вынуждены покинуть страну. Через несколько дней весь запад Африки, на покорение которого арабам потребовалось так много лет, был для них потерян. Берберы организовали выборы халифа. Революционный дух оказался настолько демократичным, что выбор народа пал не на знатного человека, а на храброго Майсару, ранее бывшего водоносом на рынке Кайруана.

Застигнутый врасплох, Обайдаллах приказал Окбе, правителю Испании, высадиться на побережье Тингитаны. Окба послушно направил туда войска, но они потерпели поражение. После этого он лично погрузился на корабли с более крупными силами, высадился на африканском побережье и предал мечу каждого бербера, который попался ему на пути. Но подавить восстание ему не удалось.

Обайдаллах, давая инструкции Окбе, одновременно направил приказ фихриту Хабибу, главе сицилийской экспедиции, чтобы тот как можно скорее вернулся в Африку с войсками, а испанский флот пока будет сдерживать сицилийцев. Однако опасность нарастала – восстание распространялось со скоростью лесного пожала – и Обайдаллах посчитал неблагоразумным ожидать возвращения армии с Сицилии. Собрав все доступные войска, он отдал их под командование фихриту Халиду, обещав усилить их людьми Хабиба, как только они вернутся. Халид выступил, встретил Майсару у Танжера и дал ему бой. После упорного, но ничего не решившего сражения Майсара отступил в Танжер, где был убит собственными солдатами: привыкнув к победам, они или не смогли смириться с поражением, или после возвышения этот демагог предстал предателем демократических принципов. Арабские хронисты склонялись к последней причине, и в этом случае берберы действовали в рамках своих прав и исполняли свой долг. Ведь их доктрины предписывали сместить или даже убить халифа, отступившего от принципов веры.

Берберы, избрав нового лидера, снова перешли в наступление, на этот раз с большим успехом: в разгар последовавшего сражения отряд, которым командовал преемник Майсары, ударил в тыл арабам, и те, осознав опасность окружения, в беспорядке бежали. Но Халид и приближенная к нему знать были слишком горды, чтобы пережить позор такого поражения, и они бросились на врага, решив дорого продать свои жизни. Все они погибли. Это роковое сражение, в котором пал цвет арабского рыцарства, получило название Битва аристократов.

Хабиб вернулся с Сицилии и выступил в окрестности Тагорта, но, услышав о разгроме Халида, не рискнул нападать на берберов. Вскоре Африка стала напоминать корабль, дрейфующий без руля и ветрил. Обайдаллаха сместили сами арабы, обвинившие его, и не без оснований, в том, что именно он навлек на них все эти несчастья. Халиф Хишам дрожал от ярости и горя, когда услышал о берберском восстании и разгроме своей армии. «Клянусь Аллахом! – заявил он. – Я покажу им, что такое гнев араба старой закалки! Я вышлю против них армию, какой они никогда не видели. Ее авангард нападет на них, когда арьергард еще будет в Дамаске!» Четыре региона Сирии получили приказы направить в армию по шесть тысяч солдат. Пятый, Киннисрин, – три тысячи. Эти двадцать семь тысяч человек должны были соединиться с трехтысячной египетской армией и всеми африканскими силами. Хишам поручил командование армией, а также управление Африкой, опытному кайситу из племени кошайр по имени Кульсум. В случае смерти Кульсума его должен был сменить его племянник Балдж, а если умрет и Балдж, командование должен был взять на себя Салаба – йеменит из племени Амила и лидер армии Иордана. Исполненный решимости примерно наказать мятежников – чтобы другим неповадно было, – халиф разрешил военачальнику обезглавливать всех, кто попадет ему в руки, и грабить все поселения на его пути.

Вместе с двумя офицерами, Гаруном и Мугисом, во всем зависящими от Омейядов, которые хорошо знали местность, Кульсум прибыл в Африку летом 741 года. Арабы этой страны никоим образом не приветствовали сирийцев, которые относились к ним с надменной грубостью и которых считали скорее захватчиками, чем союзниками. Ворота городов закрылись перед непрошеными гостями, а когда Балдж, командовавший авангардом, приказал открыть ворота и заявил, что намерен надолго обосноваться вместе со своими солдатами в Африке, горожане написал Хабибу, все еще находившемуся у Тагорта, и сообщили ему об этом. Хабиб немедленно отправил письмо Кульсуму: «Твой племянник – настоящий безумец – осмелился похвастаться, что надолго останется в этой стране со своими солдатами, и даже рискнул угрожать горожанам. Предупреждаю, если вы не оставите нас в покое, мы повернем оружие против вас». Кульсум извинился и сообщил Хабибу, что вскоре соединится с его силами у Тагорта. Он так и сделал, но сирийцы и африканцы не поладили, и Балдж, горячо поддерживавший дело своего дяди, заявил:

– И этот человек осмелился угрожать, что обратит оружие против нас?

– Не волнуйся, Балдж, – сказал Абд-ер-Рахман, сын Хабиба. – Если ты оскорблен, мой отец готов в любое время дать тебе удовлетворение.

Обе армии были готовы принять участие в ссоре. Призыв к оружию прозвучал сначала у сирийцев, а потом у африканцев и египтян. Погасить конфликт удалось лишь с очень большим трудом, и достигнутое примирение было только видимым. Армия, теперь насчитывавшая 70 тысяч человек, подошла к месту, называемому Бакдура или Нафдура, где берберская армия преградила ей путь. Видя численное преимущество противника, рабы Омейядов, выполнявшие функции проводников, посоветовали Кульсуму разбить лагерь и, избегая сражения, довольствоваться кавалерийскими набегами на окрестные деревни. Кульсум был склонен последовать совету, но излишне энергичный Балдж отверг его.

– Не следуй этому совету, – сказал он дяде, – и не бойся берберов. Их много, но у них нет ни оружия, ни одежды.

Он оказался недалек от истины. Берберы были плохо вооружены, и их единственным одеянием являлась полоска ткани. Более того, у них было очень мало лошадей. Однако Балдж позабыл о религиозном энтузиазме и любви к независимости, которые могли удвоить или даже утроить силы. Кульсум, привыкший прислушиваться к племяннику, не изменил своим привычкам и на этот раз и даже поручил Балду командование сирийской конницей. Африканские части он отдал Гаруну и Мугису, а лично возглавил сирийскую пехоту.

Сражение начал Балдж. Он говорил себе, что такая неорганизованная толпа не сможет выстоять против его кавалерии. Но берберы нашли эффективный способ защиты. Они стали бросать мешки, набитые камнями, в головы лошадей и добились большого успеха. Испуганные кони вставали на дыбы и сбрасывали седоков. Тогда берберы выпустили против пехоты диких кобыл, обезумевших из-за привязанных к их хвостам бурдюков и больших кусков кожи. Тем самым они посеяли смятение в рядах противника. Балж все это время оставался в седле и вместе с семью тысячами кавалеристов возобновил атаку. На этот раз ему удалось прорвать ряды противника и вклиниться в его позиции глубоко – до самого тыла. Несколько отрядов берберов развернулись кругом и не позволили ему вернуться, а другие атаковали Кульсума так успешно, что Хабиб, Мугис и Гарун были убиты и арабы Африки, лишившись лидеров и нерасположенные к сирийцам, обратились в бегство. Кульсум с сирийской пехотой держался. Очевидец рассказывает, что военачальник, которого практически скальпировал удар сабли, с хладнокровным спокойствием вернул кожу головы на место. Нанося удары направо и налево, он громко читал стихи Корана, направленные на поднятие боевого духа товарищей. «Бог купил у верующих жизнь их и имущество их, платя им за них раем; в битвах подвизаются они на пути Божьем и убивают и убиты бывают сообразно обетованию об этом, истинно данному в законе, в Евангелии, в Коране». Но когда вся знать, воевавшая бок о бок с Кульсумом, была убита и сам он рухнул на землю, весь израненный, натиск сирийцев был отбит. Берберы проявили безжалостность. Треть великой армии была уничтожена, еще треть оказалась в плену.

Тем временем Балдж, отрезанный со своей семитысячной конницей от основных сил, отважно защищался, и берберы понесли немалые потери; однако их было слишком много, и они не обращали внимания на количество павших. Их отряды, разделавшись с армией Кульсума, теперь повернулись против него, и Балдж оказался на грани поражения. Выбор у него был невелик – бегство или полное уничтожение. И Балдж решил отступить. Но поскольку враг блокировал дорогу на Кайруан, выбранную другими беженцами, ему пришлось устремиться в ином направлении. Преследуемая берберами, скакавшими на конях своих убитых противников, сирийская кавалерия добралась до Танжера, падая от усталости. Сделав тщетную попытку войти в Танжер, Балдж и его люди проследовали к Сеуте. Овладев городом, сирийцы собрали продовольствие, что было, в общем, несложно, благодаря плодородию окружающей местности. Берберы совершили пять или шесть атак, но им были неизвестны способы осады крепости, да и осажденные защищались с отчаянием обреченных. Берберы поняли, что не смогут взять последнее убежище сирийцев штурмом, и решили уморить их голодом, для чего опустошили окружающий регион в радиусе двух дней пути, превратив его в пустыню. Сирийцы были вынуждены есть мясо собственных коней, но и этот источник продовольствия истощился. Они понимали: если правитель Испании не направит помощь – а пока еще он не спешил это сделать, – все они умрут от голода.

Глава 11

Сирийцы и мединцы в Испании

Арабы, которые уже тридцать лет жили в Испании, ни при каких обстоятельствах не были расположены обеспечивать сирийцев, запертых в стенах Сеуты, кораблями для перевозки их на полуостров. Заносчивость, с которой эти войска относились к их братьям в Африке, равно как и их заявление о своем намерении обосноваться в этой стране, предупредили испанских арабов об опасности, которая нависнет над ними, если столь грозные противники пересекут пролив. И если у сирийцев в любом случае было немного шансов получить помощь, в сложившихся обстоятельствах у них не было ни одного. В Испании теперь господствовали мединцы.

Выдержав долгий и упорный конфликт с сирийскими арабами, сыны основателей ислама, и ансары, и мухаджируны, были сломлены в роковой битве при Харре и увидели, как был разграблен святой город, мечеть превратилась в конюшню, женщины подверглись насилию. Более того: словно этих жестокостей было недостаточно, им пришлось поклясться, что они станут рабами халифа, которых он может продать или подарить – как пожелает. Поэтому мединцы оставили свой любимый и почитаемый город пустыне и, вступив в армию Африки, решили перебраться с Мусой в Испанию и осесть там. Если их религиозное рвение, которое замешано на лицемерии, гордости и честолюбии, несколько и поостыло в пути, они все равно вынашивали в сердцах – и передали своим детям – непримиримую ненависть к сирийцам и твердое убеждение, что, поскольку они сами имели честь быть потомками славных сподвижников пророка, политическая власть принадлежит им по праву. Уже в одном случае, когда правитель Испании пал в знаменитом сражении против Карла Мартелла в октябре 732 года, мединцы выбрали правителем полуострова самого влиятельного члена своей партии, Абд аль-Малика, сына Катана, который сорока девятью годами ранее сражался при Харре. Однако Абд аль-Малик был виновен в совершении многих актов несправедливости, о чем единодушно свидетельствовали и арабы, и христиане, и безжалостно угнетал население провинции. Поэтому он был смещен с поста, когда Африка восстановила свою власть над Испанией, то есть после назначения Обайдаллаха правителем запада. Обайдаллах, как мы уже упоминали, доверил полуостров своему покровителю Окбе. Новый правитель, прибыв в Испанию, поместил под стражу Абд аль-Малика и переправил в Африку лидеров партии мединцев, неугомонность которых нарушала мир в стране. Мединцы, однако, не пали духом, и немного позже, когда крупное восстание барберов ликвидировало власть африканского правителя над Испанией, а Окба тяжело заболел, и никто не ждал, что он поправится, они или убедили, или заставили его назначить Абд аль-Малика своим преемником. Это было в январе 741 года.

Поэтому именно к Абд аль-Малику обратился Балдж с просьбой помочь ему и его людям переправиться через пролив. Едва ли можно было найти человека менее склонного пойти ему навстречу. Тщетно старался Балдж тронуть сердце Абд аль-Малика, описывая в письмах, что он и его люди умирают от голода в стенах Сеуты и что все они – арабы, как и сам Абд аль-Малик. Старый лидер мединцев не только не испытывал жалости, но и не уставал возносить благодарность небесам за то, что в девяностолетнем возрасте получил возможность испытать радость отмщения. Пусть гибнут от голода дети нечестивцев, которые при Харре убивали его друзей и соплеменников и едва не убили его самого. Разве не они разграбили Медину и осквернили мечеть пророка? И теперь дети этих чудовищ смеют испытывать безумную надежду, что он их пожалеет? Могли бы знать, что дух мщения, живущий в каждом арабе, не может простить подобных оскорблений. Как будто мучения сирийца могут заставят мединца испытывать сострадание. Теперь Абд аль-Малику нужно было лишь одно: помешать другим арабам, не столь враждебно настроенным к сирийцам, как он, снабдить их продовольствием. Несмотря на все его предосторожности, сострадательный член племени лахм сумел обмануть бдительность правителя и отправил в Сеуту два судна с зерном. Узнав об этом, Абд аль-Малик немедленно приказал арестовать этого лахмита и нанести ему семь сотен ударов палками. Затем, под предлогом того, что он якобы подстрекает к бунту, его ослепили, после чего обезглавили. Труп повесили на виселице и рядом с ним распяли собаку – как последний знак бесчестья.

Но когда казалось, что сирийцев уже ничто не спасет от голодной смерти, неожиданное событие заставило Абд аль-Малика изменить свою жестокую политическую линию.

Хотя берберы, обосновавшиеся в Испании, судя по всему, не подвергались сильным притеснениям, они разделяли завистливую ненависть своих африканских братьев к арабам. Это они были истинными покорителями страны. Муса и его арабы лишь пожинали плоды победы, одержанной Тариком и 12 тысячами берберов над армией вестготов. Арабам после высадки на берегах Испании практически нечего было делать – только занимать определенные города, которые сдавались по первому требованию. Когда же дело дошло до дележа плодов победы, Муса и его люди оставили себе львиную долю. Они присвоили большую часть добычи, места в правительстве, самые привлекательные территории. Захватив плодородную Андалусию, они оставили сподвижникам Тарика пустоши Ла-Манчи и Эстремадуры и суровые горные территории Леона, Галисии и Астурии, где берберам приходилось постоянно воевать с частично покоренными христианами. Сами арабы открыто не уважали право собственности, но проявляли непреклонную суровость, если дело касалось берберов. Когда последние брали на себя взимание выкупа с некоторых христиан, сдавшихся на определенных условиях, арабы сначала наказывали своих союзников плетями и пытками, а потом бросали их в цепях, едва прикрытых кишащими насекомыми тряпками, в сырых и заразных подземельях.

Судьба Испании была слишком тесно связана с судьбой Африки, чтобы события на одной стороне пролива не отражались на другой. Гордый и отважный Монуса, один из четырех главных берберских вождей, сопровождавших Тарика в Испанию, в свое время поднял знамя восстания в Ла-Серданье, услышав, что арабы жестоко угнетают его братьев в Африке. Его поддержал Эд, герцог Аквитании, на дочери которого он был женат. Исидор, подробно описавший восстание, утверждает, что оно имело место, когда Испанией правил Абд-ер-Рахман аль-Гафики. Арабские хронисты относят его к временам Хайсама, предшественника аль-Гафики. Вот и теперь же восстание берберов в Африке не осталось незамеченным в Испании. Берберы полуострова с распростертыми объятиями приняли хариджитов, которые прибывали из Африки не только как миссионеры. Они подстрекали берберов взять в руки оружие и уничтожить арабов. Восстание, которое, как и восстание в Африке, было частично религиозным, частично политическим, началось в Галисии и распространилось по всему северу, за исключением Сарагосы, единственного северного региона, где арабы были в большинстве. Повсюду арабы терпели поражения. Экспедиции, отправленные Абд аль-Маликом против восставших, уничтожались. Берберы Галисии, Мериды, Кории и Талаверы, а также ряда других регионов объединились, избрали имама своим лидером, сформировали армию из трех больших подразделений. Одно из них должно было осадить Толедо, другое – атаковать Кордову, третье – направиться в Альхесирас, имея целью захватить флот на рейде, переправиться через пролив, уничтожить сирийцев в Сеуте и привезти в Испанию африканских берберов.

Положение арабов в Испании стало настолько тревожным, что Абд аль-Малик помимо воли был вынужден попросить о помощи тех самых сирийцев, которых он безжалостно бросил на произвол судьбы. Однако он принял меры предосторожности: обещал послать им транспорт при условии, что они покинут Испанию, как только восстание будет подавлено и десять лидеров из каждого подразделения будут переданы ему в качестве заложников выполнения договоренности. Сирийцы, со своей стороны, выдвинули условие, чтобы Абд аль-Малик не разделял их, когда они будут возвращаться в Африку, и высадил на побережье, не занятое берберами.

Условия были приняты обеими договаривающимися сторонами. Сирийцы высадились в Альхесирасе, изголодавшиеся и оборванные. Их соплеменники в Африке встретили их, снабдили продовольствием и предметами первой необходимости – каждый согласно своим возможностям. Одни обеспечивали сотню прибывших, другие – десяток, третьи – одного. Поскольку было очень важно остановить наступление армии берберов, двигавшейся на Альхесирас, которая уже подошла к Медине-Сидонии, сирийцы при поддержке испанских арабов напали на берберов, проявили чудеса храбрости и обратили их в бегство, захватив богатую добычу. Другое подразделение берберов, наступавшее на Кордову, оборонялось с таким упорством, что нанесло огромные потери арабам, однако в конечном счете было вынуждено отступить. Осталась третья армия, самая многочисленная, которая уже двадцать семь дней осаждала Толедо. Она выступила против врага, и битва, имевшая место на берегу Гвацелата, завершилась разгромом берберов. С тех пор мятежников преследовали, словно диких зверей, по всему полуострову, и сирийцы, еще недавно считавшиеся нищими попрошайками, получили огромную добычу и стали богаче, чем когда-либо могли надеяться.

Благодаря этим бесстрашным солдатам, берберское восстание, сначала казавшееся таким угрожающим, было подавлено, словно чудом. Но Абд аль-Малик мог считать себя избавившимся от врагов, только освободившись от вспомогательных войск, которые теперь и ненавидел, и боялся. Поэтому он поторопился напомнить Балджу о договоренности и принялся настаивать, чтобы он и его люди покинули Испанию. Однако сирийцы не имели особого желания возвращаться в страну, где им пришлось пережить так много трудностей. Им понравилась красивая земля, где они совершили впечатляющие подвиги и которая позволила им собрать хороший урожай. Поэтому неудивительно, что между заклятыми врагами с новой силой вспыхнули ссоры.

Ненависть – плохой советчик, и Абд аль-Малик лишь ухудшил ситуацию и разбередил старые раны, отказавшись переправлять сирийцев в Африку единым отрядом. В качестве повода для такого решения он заявил, что у них теперь так много коней, рабов и всевозможной поклажи, что для выполнения этого пункта соглашения не хватит кораблей. А когда сирийцы выразили желание погрузиться на корабли в Эльвире (Гранада) или Тадмире (Мурсия), Абд аль-Малик заявил, что это невозможно, поскольку все корабли находятся в Альхесирасе и он не может перегнать их с этой части побережья, чтобы у берберов не появилось искушения совершить туда налет. Наконец, больше не скрывая предательских планов, он имел наглость предложить сирийцам вернуть их обратно в Сеуту. Это предложение вызвало яростное негодование. «Лучше сбросить нас в море, чем вернуть берберам Тингитаны!» – вскричал Балдж, упрекая правителя за то, что он намеревался бросить сирийцев умирать от голода в Сеуте и за жестокую расправу с добросердечным лахмитом, который помог им продовольствием. Вскоре слова сменились делами. Воспользовавшись моментом, когда у Абд аль-Малика почти не было войск в Кордове, сирийцы 20 сентября 741 года изгнали его из дворца и объявили правителем Испании Балджа.

Страсти продолжали накаляться, и стало очевидно, что сирийцы не удовлетворятся этой мерой. Страх дальнейших репрессий оказался вполне оправданным. Первым делом Балдж обеспечил свободу сирийским лидерам, которые содержались на маленьком островке Омм-Хаким, что напротив Альхесираса. Эти лидеры прибыли в Кордову в большом гневе. Они заявили, что правитель Альхесираса, действуя по приказу Абд аль-Малика, держал их без еды и воды и некий знатный человек из Дамаска, представитель йеменитского племени бени гассан, погиб от жажды. Они потребовали смерти Абд аль-Малика за гибель гассанида. Рассказ о страданиях вождей и гибели почтенного человека переполнил чашу терпения сирийцев. Они заявили, что за свое вероломство он поплатится жизнью. Балдж, не испытывающий симпатии к экстремистам, попытался умиротворить их, приписав смерть гассанида случайности, а не злому умыслу. «Уважайте жизнь Абд аль-Малика, – потребовал он, – потому что он курашит и старый человек». Но его призыв не был услышан. Йемениты жаждали отомстить за смерть соплеменника и заподозрили, что Балдж хочет спасти жизнь Абд аль-Малика, потому что они оба маадиты. Соответственно, они продолжали настаивать, и Балдж, который, как и большая часть знати, сохранял лидерство только при условии подчинения требованиям солдат, не мог сопротивляться и позволил им схватить Абд аль-Малика в его доме в Кордове, куда он удалился, лишившись должности.

Опьянев от гнева, сирийцы отправились казнить девяностолетнего старика, чьи длинные белые волосы – используя причудливое, но колоритное сравнение арабского хрониста – делали его похожим на молодого страуса. «Презренный трус! – кричали они. – Ты спасся от наших мечей в Харре! Чтобы отомстить нам за поражение, ты заставил нас есть шкуры и мясо собак! Ты предал нас, продал нас – армию халифа – берберам!» Остановившись у моста, они избили Абд аль-Малика палками, пронзили мечом его сердце и привязали тело к кресту. По левую руку они распяли собаку, а по правую – свинью.

Столь жестокое и постыдное убийство не могло остаться неотомщенным. Началась война, которая должна была решить, кто станет хозяином на полуострове, – арабы первой или второй волны, мединцы или сирийцы.

Лидерами мединцев стали сыновья Абд аль-Малика, Омайя и Катан, один из которых нашел убежище в Сарагосе, а второй в Мериде. Их прежние враги, берберы, объединились с ними, намереваясь впоследствии обратить оружие против арабов Испании, но для начала желая отомстить сирийцам. У мединцев были и другие союзники – лахмит Абд-ер-Рахман ибн Алькама, правитель Нарбонны, и Абд-ер-Рахман фихрит, сын африканского генерала Хабиба. Последний бежал в Испанию с небольшим отрядом после ужасного поражения, в котором был убит его отец, но до прибытия сирийцев на полуостров. По крайней мере, так утверждает Ибн-Аззари. Другие хронисты (с меньшей вероятностью) утверждают, что Абд-ер-Рахман ибн Хабиб прибыл в Испанию вместе с Балджем. Ибн-Хабиб поссорился с Балджем и стал его заклятым врагом. Он укрепил ненависть Абд аль-Малика к сирийцам, поведав об их разнузданности в Африке, и утвердил его в решимости не направлять им корабли – пусть лучше умрут от голода. Более того, он считал себя обязанным отомстить за убийство своего соплеменника Абд аль-Малика и, поскольку его происхождение было достаточно благородным, претендовал на должность правителя полуострова.

Союзники имели численное превосходство в сравнении со своими противниками. Их армия насчитывала, согласно одним источникам, 40 тысяч, согласно другим – 100 тысяч человек. А Балдж мог отправить на поле боя не более 12 тысяч солдат, хотя его армия была укреплена сирийцами, которые переправились через пролив после нескольких тщетных попыток вернуться в свою страну. С целью увеличить свои силы он призвал большое количество христианских рабов, которые обрабатывали землю и для арабов, и для берберов, и стал ждать врага у деревушки Аква Портора (Aqua Portora).

Сражение произошло в августе 742 года. Сирийцы храбро защищались и отбили все нападения союзников. После этого Абд-ер-Рахману ибн Алькаме – имевшему репутацию самого отважного воина Испании – пришло в голову, что исход сражения может решить смерть вражеского командира.

– Покажите мне Балджа! – вскричал он. – Клянусь, я убью его или погибну сам!

– Смотри туда! – был ответ. – Он на белом коне со знаменем!

Абд-ер-Рахман атаковал так стремительно, что сирийцы отступили. При второй попытке он нанес Балджу удар по голове, но сразу сам подвергся атаке кавалерии Киннисрина и отошел. К поспешному отступлению его передового отряда постепенно присоединилась вся армия. Поражение оказалось полным. Они потеряли десять тысяч человек, и сирийцы, потери которых не достигли и тысячи человек, вернулись в Кордову победителями.

Но Балдж получил смертельное ранение и через несколько дней умер, и йеменит Салаба, которому халиф доверил командование в случае смерти Балджа, занял его место и был объявлен сирийским правителем Испании. Мединцам не с чем было себя поздравить. Балдж, по крайней мере, пытался, хотя и безуспешно, сдержать кровожадность сирийцев. Его преемник таких попыток не делал. Что это было? Желание завоевать популярность и понимание, что для этого он должен дать сирийцам зеленую улицу? Или он услышал крик ночной птицы, голос, напомнивший, что он еще должен отомстить за смерть близкого родственника, или, возможно, отца? Ведь известно, что неотомщенные души убитых становятся совами, которые по ночам летают над могилами и кричат – просят пить. Когда проливается кровь врага, совы утоляют жажду и перестают кричать. Как бы то ни было, его решимость не проявлять никакой жалости к мединцам привлекла на его сторону сердца солдат, и он стал популярнее, чем когда-либо был Балдж.

А Салаба начал неудачно. Атаковав арабов и берберов, которые собрались возле Мериды, он был отбит и отступил в главный город региона, где ситуация вскоре стала чрезвычайно опасной. Он отправил приказ своим людям в Кордову, призывая их прийти на помощь, собрав как можно больше войск, но тут удача улыбнулась ему. В день праздника, когда войска, осадившие город, рассеялись, не приняв достаточных мер предосторожности против внезапного нападения, Салаба воспользовался их неблагоразумием. Он атаковал внезапно, нанес врагу большие потери и взял больше тысячи пленных. Остальные обратились в бегство, а их жены и дети были уведены в рабство.

Такой акт насилия был беспрецедентным. Сирийцы никогда не опускались до подобного варварства. Находясь под командованием Балджа, они уважали существовавший с незапамятных времен закон, сохранившийся и у бедуинов нового времени, – даровать свободу женам и детям противника (во внутренних войнах) и относиться к ним благожелательно. Салаба, явившийся в Андалусию с десятью тысячами пленных, продолжал ухудшать ситуацию. Разбив лагерь в Мосаре, недалеко от Кордовы, в мае 743 года он приказал выставить пленных на продажу. Чтобы раз и навсегда унизить гордость мединцев, коих было немало среди пленных, они договорились между собой продать их не по самой высокой, а по самой низкой цене. Мединца, за которого один сириец предложил десять золотых монет, отдали другому, который дал в обмен собаку. Ценой за другого стал молодой козел и т. д. Еще никогда раньше, даже при разграблении Медины, сирийцы не наносили такого оскорбления сыновьям основателей ислама. Но пока разворачивалось это скандальное мероприятие, произошло событие, которого Салаба и энтузиасты его партии не предвидели.

Самые умеренные и разумные люди обеих партий, страдающие из-за гражданской войны, возмущенные злодеяниями, которые совершали обе стороны, и опасающиеся, что христиане севера могут воспользоваться ссорой между арабами, чтобы расширить свои границы, обратились к наместнику в Африке, кельбиту Хандале. Они попросили его прислать человека, способного восстановить мир и порядок. Хандала послал в Испанию кельбита Абу-л Хаттара, который прибыл в Мосару как раз в тот момент, когда арабов активно покупали и продавали в обмен на козлов и собак. Абу-л Хаттар предъявил полномочия, и, поскольку он был представителем знатного рода из Дамаска, сирийцы не могли его не признать. Арабы Испании посчитали его своим освободителем, поскольку первым делом он освободил десять тысяч пленных, которых опозорили, обменяв на животных. Благоразумность и осмотрительность помогли новому правителю восстановить мир. Он даровал амнистию Омайе и Катану, двум сыновьям Абд аль-Малика, и всем их сторонникам, за исключением честолюбивого Абд-ер-Рахмана ибн Хабиба, которому тем не менее удалось добраться до берега и переправиться в Африку, где его ожидала блистательная карьера. Хандала выслал из Испании дюжину самых буйных подстрекателей, в том числе и Сабалу, объяснив им, что они нарушают спокойствие на полуострове и их воинственная отвага найдет лучшее применение в войне против берберов в Африке. Было очень важно освободить столицу от неудобного присутствия сирийцев, Хандала отдал им общественные земли в лен, приказав серфам, обрабатывающим землю, отдавать сирийцам ту третью часть урожая, которую они до этого отдавали государству. Египетская армия (джонд или джунд) обосновалась в районах Оксоноба, Бежа и Тадмир; отряд из Эмесы – в Ньебле и Севилье; из Палестины – в Сидоне и Альхесирасе, из Иордана – в районе Реджио (Рехио); из Дамаска – в Эльвире и из Киннисрина – в районе города Хаэн.

Важная, хотя и несчастливая роль сыновей ансаров Мухаммеда подошла к концу. Наученные горьким опытом, они, вероятно, наконец осознали, что их честолюбивым надеждам не суждено сбыться. Оставив политику другим, они удалились в тень, чтобы тихо жить в своих владениях. Если имя мединского лидера иногда и всплывало в арабских хрониках, но в связи с чисто личными интересами или как сторонника какой-нибудь новой партии. Многочисленные и богатые, они едва ли имели существенное влияние на дальнейшую историю страны. Среди потомков Абд аль-Малика одна ветвь, бени-л джад, дала богатых собственников Севилье, а другая, бени касим, – не менее богатых землевладельцев в провинции Валенсия. Но обе ветви оставались в относительном забытьи. Правда, в XI веке бени касим стали независимыми правителями мелкого государства, существовавшего в границах их владений. Это было время, когда после падения Кордовского халифата каждый земельный собственник стал сувереном. Также правда то, что двумя веками позже Бени-л Ахмар, потомок мединца Сада ибн Убады, одного из самых прославленных сподвижников пророка, едва не ставшего его преемником, взошел на трон Гранады. Но старые претензии и прежние споры к этому времени уже канули в небытие. Даже о самом существовании мединской партии забыли. Арабы утратили свои национальные качества и под влиянием берберов стали глубоко религиозными. Правление Бени-л Ахмара продлилось достаточно долго, чтобы они успели увидеть все свои крепости захваченными кастильцами, и до тех дней, когда, говоря словами испанского романа, «крест вошел в Гранаду через одни двери, а Коран вышел через другие», а в громких звуках «Te Deum» еще слышали слабые отголоски «Аллах Акбар!».

Живой образ судьбы мединцев – семейство Сада ибн Убады. Это имя оставило после себя неизгладимую и славную память, и его можно поставить в один ряд с величайшими именами истории как на Востоке, так и на Западе – Мухаммеда и Абу Бакра, Карла Великого и Изабеллы Кастильской. Но их всегда преследовали неприятности. Они начались с Сада и закончились Боадбилем. Эти два имени разделяет восемь с половиной столетий. Но оба их носителя умерли на чужбине, оплакивая свое прошлое величие. Отважный сторонник ислама во всех битвах, которые вел Мухаммед против язычников, Сад едва не был избран халифом ансарами, когда мекканские мухаджируны потребовали это право для себя. В результате непорядочности некоторых мединцев и из-за прибытия племени, преданного мухаджирунам, последние внесли больного Сада на носилках в бурлящую толпу, где его подвергли оскорблениям и едва не раздавили. Поклявшись, что он никогда не признает Абу Бакра, и не в силах выносить зрелища победы своих врагов, Сад удалился в Сирию, где его настигла загадочная смерть. В неком удаленном и пустынном месте – так гласит легенда – он был убит джинном, а его сыновьям об убийстве сообщили рабы, заявившие, что слышали голос из колодца, вещавший: «Мы убили вождя хазрадж, Сада ибн Убайду: мы выпустили в него две стрелы, пробившие его сердце». Правда, более рационалистичные историки утверждают, что Сад умер от укуса рептилии. Боадбил тоже, лишившись короны, отбыл в далекую и негостеприимную страну. С вершины высокой скалы, до сих пор носящей имя El ultimo sospiro del Moro – «последний взгляд мавра», он бросил прощальный взор на свою возлюбленную Гранаду – город, которому нет равных в мире.

Глава 12

Сумайл Ибн Хатим

В ранние дни своего правления Абу-л Хаттар относился ко всем сторонам с одинаковой беспристрастностью, и, хотя он был кельбитом, сами кайситы, коих было много в войске, сопровождавшем Балджа в Испанию, на него не жаловались. Однако такая умеренность была исключительной в арабе, и его природные антипатии довольно скоро проявились. В двух случаях ему надо было свести счеты с кайситами: в Африке он лично стал жертвой их тирании, а в Испании они казнили его соплеменника Сада, сына Джоваза. Об этом человеке Абу-л Хаттар нередко говорил: «Я бы с радостью позволил отрубить себе руку, чтобы только вернуть его к жизни». Вернуть друга к жизни он не мог, зато имел возможность отомстить, что и сделал весьма успешно. На самом деле он действовал с такой безжалостностью по отношению к кайситам, которых заподозрил в причастности к смерти друга, что имел полное право заявить в одной из своих поэм:

«Хотел бы я, чтобы сын Джоваза узнал, с какой страстью я взял его дело в свои руки. Чтобы отомстить за его смерть, я убил девяносто человек: они лежали на земле, словно пальмы, поваленные ураганом».

Такая неразборчивая месть, естественно, должна была рано или поздно привести к новой вспышке гражданской войны. Кайситы, однако, которых в Испании было меньше, чем йеменитов, не спешили освободиться от ситуации, ставшей для них невыносимой. Их сдерживаемая ненависть не перелилась через край, пока не была скомпрометирована честь их вождя. Человек из маадитского племени кинана поспорил с кельбитом и предстал перед правителем с просьбой рассмотреть его дело. Правота была на его стороне, однако правитель проявил вопиющую пристрастность и принял решение, направленное против него. Кинанит выразил протест против столь явного беззакония перед кайситским вождем Сумайлем ибн Хатимом из племени бени килаб, который сразу же направился во дворец и, упрекнув правителя за проявление пристрастия в пользу своего соплеменника, потребовал правосудия для кинанита. Правитель ответил ему грубо, Сумайль возразил в том же тоне, после чего его избили и вытолкали из дворца. Вождь перенес все издевательства стоически, без жалоб, со спокойным презрением, однако результатом такого обращения стал беспорядок в его головном уборе. Посторонний человек, стоявший у ворот дворца, воскликнул:

– Что случилось с твоим тюрбаном, Абу Джаушан? Он в беспорядке.

– Если у меня есть соплеменники, они все исправят, – ответил кайситский вождь.

Это было объявление войны. Абу-л Хаттар создал опасного и непримиримого врага из совсем не ординарного человека. Душу Сумайля, по природе человека щедрого, но высокомерного и мстительного, раздирали две мощные, но разнонаправленные силы. Он был человеком сильного, но неуравновешенного характера, необразованным и изменчивым, легко поддающимся инстинктам и минутным порывам. В его груди вечно сталкивались и вступали в конфликт разные импульсы, и исход этого противостояния предугадать было невозможно. Упорный и настойчивый, если его страсти пробуждались, он впадал в вялость и безразличие, которые казались для него более естественными состояниями, как только бушующие эмоции затихали. Его либеральность – достоинство, ценимое выше, чем любые другие, соплеменниками, – была безгранична. Чтобы не разорить вождя, его поэт – а каждый арабский вождь имел своего поэта, как каждый шотландский вождь имел менестреля – посещал его дважды в год по случаю больших религиозных праздников, поскольку Сумайль поклялся, что всякий раз, увидев его, будет отдавать ему все свои деньги. Сумайль почти не имел образования и хотя любил поэзию и писал стихи, но не умел читать. Даже арабы считали его отставшим от времени. При этом он был прекрасно воспитан, и все – друзья и враги – признавали в нем образец изысканности. Что касается распущенности морали и безразличия к религии, он следовал по стопам знати ранних дней, вольнодумцев, только называвшихся мусульманами. Не обращая внимания на запрет пророка, он пил вино, как любой язычник, и довольно редко ложился спать трезвым. Он практически не знал Корана и не имел желания знакомиться с книгой, уравнительные тенденции которой больно ранили его арабскую гордость. Говорят, что однажды, услышав, как школьный учитель, учивший детей читать Коран, провозгласил, что успех и неудачи посылаются людям поочередно, он возразил:

– Нет, следует говорить не «людям», а «арабам».

– Простите, мой господин, – ответствовал учитель, – но здесь сказано «людям».

– Так написано в стихе?

– Совершенно верно.

– Как неудачно для нас. В таком случае власть принадлежит не только нам одним. Крестьяне, серфы, рабы тоже могут ее иметь.

Но если Сумайль был плохим мусульманином, то мог возложить вину за это на наследственность. Его дедом был тот самый Шамир из Куфы, о котором мы уже рассказывали: в бытность полководцем армии Омейядов он ни минуты не колебался, когда речь зашла о предании смерти внука пророка, в то время как его коллеги, хотя и были скептиками, отшатнулись от такого явного кощунства. Этот дед, принесший голову Хусейна Язиду I, также стал непосредственной причиной прибытия Сумайля в Испанию. Шиит Мухтар обезглавил Шамира и бросил его тело собакам, когда, став хозяином Куфы, мстил за убийство Хусейна. Хатим, отец Сумайля, спасаясь от гнева победившей партии, нашел убежище в районе Киннисрин. Там он обосновался с семьей, и, когда Хишам собирал в Сирии армию для подавления восстания берберов, Сумайль присоединился к ней. Позднее он переправился через пролив вместе с Балджем, и кайситы Испании назвали его своим лидером.

Сумайль, вернувшись в свой дом, той ночью собрал самых влиятельных кайситов. Он поведал им, каким оскорблениям подвергся, и попросил совета.

– Изложи нам свой план, – сказали он. – Мы одобряем его заранее и готовы выполнить.

– Клянусь Аллахом! – воскликнул Сумайль. – Я твердо решил вырвать власть из рук этого араба. Но нас, кайситов, в этой стране мало, и мы слишком слабы, чтобы противостоять йеменитам без помощи. Я не подвергну вас опасностям такого рискованного предприятия. Не сомневаюсь, что мы можем рассчитывать на помощь тех, кто был разбит в сражении на равнине, и было бы также хорошо установить союз с лахмитами и джудамитами (два йеменитских племени). Можно пожаловать им эмират, или они будут формально наслаждаться гегемонией, которая на самом деле будет у нас. Итак, я немедленно покидаю Кордову, чтобы посетить вождей этих племен и уговорить их взять в руки оружие. Вы одобряете мои планы?

– Одобряем, – ответствовал один из собравшихся, – но остерегайся и не открывай свои планы нашему соплеменнику, Абу Ата, потому что он не станет с нами сотрудничать.

Абу Ата, живший в Эсихе, был вождем племени бени гатафан. Влияние Сумайля на людские умы возбудило сильную ревность этого человека. Поэтому неудивительно, что, когда стали голосовать, кайситы единодушно поддержали данный относительно него совет. Только один из приглашенных не разделял общего мнения. Но он был еще очень молод, и скромность не позволяла ему выступать против старших. Поэтому он выразил свое неодобрение молчанием и заговорил, лишь когда Сумайль спросил его, почему он не высказывает свое мнение открыто.

– У меня есть только одно замечание, – ответил молодой человек, а именно: если ты не станешь искать помощи Абу Ата, мы проиграем. Но если ты обратишься к нему, он забудет о своей враждебности и будет руководствоваться только любовью, которую испытывает к своей расе. Можешь не сомневаться, что он активно нас поддержит.

После минутного размышления Сумайль ответил:

– Думаю, ты говоришь правильно, – и, выехав из Кордовы еще до рассвета, первым делом направился к Абу Ата.

Как и предсказывал молодой Ибн-Туфайль, Абу Ата обещал помочь и сдержал свое слово. Из Эсихи Сумайль отправился в Морон, где жил Соаба, вождь джудамитов, у которого уже были разногласия с Юсуфом. Два вождя достигли соглашения, и после того, как Соабу объявили лидером союзников, кайситы, джудамиты и лахмиты в апреле 745 года объединились в районе Сидона.

Абу-л Хаттар узнал об этих военных приготовлениях, когда выступил против повстанцев с войсками, тогда находившимися в Кордове. Во время сражения, состоявшегося у Гвадаселеты, стала очевидна мудрость совета, данного Сумайлем своим соплеменникам на совете. Заключив союз с двумя могущественными йеменитскими племенами и дав одному из них верховенство, он лишь последовал восточному обычаю, согласно которому племена слишком слабые, чтобы самостоятельно противостоять врагам, стараются вступить в союз с племенами – союзниками своих противников. К примеру, в Хорасане и Ираке йемениты, остававшиеся в меньшинстве в обеих провинциях, вступили в союз с маадитским племенем рабия, чтобы справиться с бени темим – тоже маадитами. Союзы такого рода не только укрепляют слабые племена, но и, в определенной степени, ослабляют врага, который почти всегда не желает воевать против племен собственной расовой группы, особенно когда последние имеют лидерство. Вот что произошло в битве при Гвадаселете. Йемениты Абу-л Хаттара, неохотно поспорив с джудамитами и лахмитами, с которыми они уже пришли к пониманию и которые, со своей стороны, по возможности щадили их, позволили обратить себя в бегство. Оставшись на поле боя с кельбитами, Абу-л Хаттар, увидев, как много его соплеменников убито, вскоре тоже был вынужден отступить. Вместе с тремя членами семьи он был схвачен преследователями. Многие победившие предлагали казнить его, но одержали верх более умеренные. Его заковали в цепи, и Саоба, правитель Испании, по праву сильного устроил свою резиденцию в столице. Однако кельбиты вовсе не считали себя побежденными, и один из их лидеров, Абд-ер-Рахман ибн Нуайм, исполнился решимости освободить Абу-л Хаттара из плена. В сопровождении тридцати или сорока всадников и двух сотен пехотинцев он среди ночи вошел в Кордову, напал на стражников, охранявших Абу-л Хаттара, разогнал их и привел бывшего правителя к Беже.

Получив свободу, Абу-л Хаттар собрал йеменитов – сколько смог – и двинулся на Кордову. Он надеялся, что на этот раз армия проявит больше энтузиазма. Саоба и Сумайль выступили навстречу, и две противостоящие армии разбили лагеря в пределах видимости друг друга. Ночью некий маадит покинул лагерь Саобы и, приблизившись к лагерю Абу-л Хаттара, закричал: «Йемениты! Почему вы воюете против нас? Зачем освободили Абу-л Хаттара? Боитесь, что мы казним его? Но ведь когда он был в нашей власти, мы пощадили его и простили все. У вас был бы повод воевать против нас, если бы мы выбрали эмира своей расы. Но выбрали его вашей расы. Подумайте, что вы намерены делать. Вовсе не страх заставил меня говорить с вами. Просто нам хотелось бы избежать ненужного кровопролития». Эти слова, в которых отчетливо ощущалось влияние Сумайля, произвели такое впечатление на людей Абу-л Хаттара, что они увели своего эмира, разобрали лагерь и отправились по домам. Когда рассвет позолотил горные вершины, образовавшие горизонт, они уже удалились на расстояние несколько лиг. В этих гражданских войнах соплеменники сражались не в интересах одной личности, а за господство. После смерти Саобы – это произошло годом позже – Испания снова оказалась ввергнутой в анархию. На пост эмира претендовали два лидера, оба джудамиты – Амр, сын Саобы, считавший себя законным преемником отца, и Ибн-Хурайс, сын негритянки, из семьи, давно обосновавшейся в Испании. Последний испытывал жгучую ненависть к сирийцам. Он нередко повторял: «Если бы в одной чаше содержалась кровь всех сирийцев, я бы осушил ее до капли». Сумайль, сам сириец, не мог позволить, чтобы Испанией правил такой непримиримый враг его расы. Но и против сына Саобы он тоже возражал. Он не желал места правителя для себя, считая, что кайситы в Испании слишком слабы и не смогут его поддержать. Он планировал отдать это место некой марионетке, через которую предполагал править. Он уже наметил человека, который удовлетворял всем необходимым требованиям. Это фихрит Юсуф – Юсуф Абд-ер-Рахмал аль-Фихри – человек заурядный и покладистый, однако обладавший качествами, привлекательными для арабов всех групп. Он был достаточно зрел, чтобы понравиться тем, кто предпочитал геронтократию, – ему было уже пятьдесят семь лет. Он происходил из славной, благородной семьи – был потомком Окбы, известного полководца, завоевавшего большую часть Африки. И наконец, он был фихритом – а фихриты уступали только чистейшим представителям племени курайш. Они часто возглавляли самые разные предприятия, и считалось, что они выше фракционности. Всячески восхваляя эти достоинства, Сумайль сумел обеспечить назначение своего кандидата. Ибн-Хурайсу пришлось довольствоваться префектурой. Так в январе 747 года Юсуф стал правителем Испании.

С тех пор Сумайль, страсти которого удерживались в узде уравновешивающим влиянием Саобы, стал единоличным хозяином Испании. Он желал сделать из Юсуфа, который был воском в его руках, инструмент мести. Уверенного, что может положиться на всех маадитов, Сумайля больше не пугала война с объединенными йеменитами. В качестве первого шага он обманул Ибн-Хурайса, лишив джудамита его префектуры. Это было началом активного противостояния. В ярости Ибн-Хурайс предложил союз Абу-л Хаттару, который молча страдал среди своих соплеменников. Два лидера имели беседу, которая ни к чему не привела, поскольку Абу-л Хаттар заявлял о своем праве на эмират, а Ибн-Хурейс оспаривал его на основании того, что его племя в Испании более многочисленное, чем племя Абу-л Хаттара. Сами кельбиты, осознавшие, что, дабы сполна отомстить кайситам, необходимо объединить всю нацию, убедили Абу-л Хаттара уступить. Так Ибн-Хурейс был объявлен эмиром, и йемениты со всех сторон стекались под его знамена. Мааадиты, со своей стороны, объединялись вокруг Юсуфа и Сумайля. Соседи, принадлежавшие к разным расам, прощались друг с другом с неизменной любезностью и добрыми пожеланиями, как и подобает спокойным отважным людям. Одновременно они понимали, что вскоре им предстоит оценить отвагу друг друга на поле боя. Ни одна из армий не была большой, и борьба, которую они начинали, – ограниченная югом Испании – скорее напоминала дуэль, чем войну, и те, кто в ней участвовал, были храбрейшими и благороднейшими представителями своей расы.

Сражение произошло возле Секунды, старого римского города, окруженного стеной, на левом берегу Гвадалквивира, что напротив Кордовы. Впоследствии он стал одним из пригородов столицы. После утренней молитвы всадники атаковали друг друга, словно это был турнир. Когда солнце поднялось высоко, настал черед рукопашной схватки. Спешившись, люди выбирали себе противника и сражались, пока их мечи не приходили в негодность. Тогда люди стали использовать любое оружие, которое могли найти. У одних был лук, у других колчан, у третьих не было ничего, и они бросали песок в глаза противника, наносили удары кулаками и выдирали волосы.

– Должны ли мы вызвать армию, которую оставили в Кордове? – спросил Сумайль Юсуфа вечером, когда стало ясно, что ни одна из сторон не одержала решающей победы.

– Какую армию? – удивился Юсуф.

– Базарный люд, – ответствовал Сумайль.

Было очень странно для араба, тем более для араба такого ранга, как Сумайль, думать о вмешательстве в его дела пекарей, мясников и торговцев. Но поскольку ему в голову пришла эта идея, представляется, он опасался поражения. Как бы то ни было, Юсуф, как обычно, согласился с предложением своего товарища и послал двух гонцов в Кордову, чтобы собрать это весьма странное подкрепление. Через некоторое время из города вышли четыре сотни горожан, почти все невооруженные. Некоторые сумели добыть копья или мечи, мясники вооружились ножами, но у остальных были только дубинки. Тем не менее, поскольку солдаты Ибн-Хурайса были полумертвыми от усталости, прибытие этой импровизированной национальной гвардии на поле боя решило исход дня. Маадиты взяли много пленных, включая самого Абу-л Хаттара. Лидер кельбитов знал, как судьба его ожидает, и не делал попыток ее избежать. Однако он, по крайней мере, позволил себе испытать удовлетворение, видя, что ее разделяют его так называемый союзник Ибн-Хурайс, непримиримый враг сирийцев, отнявший у него эмират. Он заметил, что Ибн-Хурайс прячется под мельницей, и указал место его укрытия маадитам. Увидев, что его взяли в плен и весьма оперативно приговорили к смерти, он воскликнул, имея в виду кровожадную фразу, которую люди часто слышали от Ибн-Хурайса: «Ну что, сын негритянки, осталась ли хотя бы капля крови в твоей чаше?» Они оба были обезглавлены. Это случилось в 747 году. Маадиты отвели других пленных в Кордову – в собор, посвященный святому Винсенту, ставшему мучеником при Диоклетиане, жителю Сарагосы, казненному в Сагунте. Там Сумайль действовал как обвинитель, судья и палач в одном лице. Он отправлял быстрое и ужасное правосудие. Каждый приговор, который он выносил, был смертным. Он успел обезглавить семьдесят человек, когда его союзник Абу Ата, которому стало дурно от развернувшейся перед ним отвратительной сцены, решил положить ей конец.

– Абу Джаушан! – вскричал он, вскочив. – Вложи меч в ножны!

– Сядь на место, Абу Ата, – ответствовал Сумайль. – Это великий день для тебя и твоего народа.

Абу Ата сел, и Сумайль продолжил свою кровавую работу. В какой-то момент Абу Ата понял, что не может больше сдерживаться. Объятый ужасом из-за убийства такого огромного количества несчастных, которые, хотя и считались йеменитами, все же были сирийцами, он наконец увидел в Сумайле врага своих соотечественников, потомка воинов Ирака, которые при Али сражались против сирийцев Муавии в битве при Сиффине. Снова встав, он закричал:

– Араб! Если ты получаешь такое удовольствие, убивая моих соотечественников, то лишь потому, что не забыл Сиффин. Останови свою руку, или я сделаю дело твоих жертв делом всех сирийцев.

Только после этого Сумайль вложил меч в ножны.

После сражения при Секунде авторитет Юсуфа стал неоспоримым, но, так как он был правителем лишь по названию, а реальная власть была в руках Сумайля, Юсуф решил избавиться от подчиненного положения, на которое его обрек властный кайсит. Желая избавиться от своего фактического хозяина, Юсуф предложил ему стать вице-королем Сарагосы. Сумайль не отказался. Но принял он это предложение главным образом потому, что Сарагосу населяли йемениты. И он намеревался утолить жажду мести, всеми способами угнетая их. Но только события приняли неожиданный оборот. В сопровождении рабов, слуг и двух сотен курашитов Сумайль прибыл в Сарагосу в 750 году, когда Испанию начал опустошать голод, продолжавшийся пять лет. Голод свирепствовал повсюду. Практически все коммуникации были нарушены из-за смерти курьеров. Берберы, обосновавшиеся на севере, массово уезжали в Африку. Ужасная нужда и страдания людей тронули сердце правителя. Во время одного из «приступов» доброты, которые у него чередовались с припадками невыносимой жестокости, он позабыл весь свой гнев и обиды и, не делая различий между друзьями и врагами, маадитами и йеменитами, помогал всем: одним давал деньги, другим рабов и всем хлеб. В таком сострадательном щедром мужчине было очень трудно узнать мясника, который рубил головы десятками во дворе собора Святого Винсента.

Прошло два или три года. Сумайль примирился со своими врагами, находясь во власти прилива доброты. Кайситы наладили нечто вроде понимания с йеменитами. И испанские арабы получили небольшую мирную передышку после длительного периода непрекращающихся войн. Но никакие добрые дела Сумайля не могли заслужить ему прощение за безжалостные казни. Люди верили, что в любой момент он может начать их снова. Ненависть и недоверие к нему настолько глубоко укоренились в сердцах лидеров обеих противоборствующих сторон, что мира не получилось – только короткое перемирие. Более того, йемениты, убежденные, что Испания принадлежит им, не могли долго выдерживать главенствующее положение кайситов и намеревались при первом удобном случае восстановить утраченные позиции. Некоторые вожди курашитов тоже роптали. Принадлежа к племени, которое со времен Мухаммеда считалось самым выдающимся, они не могли спокойно смотреть, как Испанией правит фихрит – обычный курашит из окрестностей. На таких они привыкли смотреть сверху вниз.

Можно было предвидеть образование коалиции между двумя партиями недовольных. Так и случилось. В Кордове в то время жил честолюбивый курашит по имени Амир, которого Юсуф, невзлюбивший его, лишил командования армией, время от времени действовавшей против христиан на севере. Желая отомстить за оскорбление и стремясь занять место правителя, Амир вынашивал план обратить недовольство йеменитов себе на пользу и возглавить их под предлогом того, что халиф Аббасидов назначил его правителем Испании. Амир начал с постройки крепости во владениях, расположенных к западу от Кордовы. После завершения строительства он собирался напасть на Юсуфа, причем имел все основания надеяться на успех, потому что в распоряжении последнего было всего лишь около пятидесяти всадников. Даже встретив отпор, Амир мог удалиться в свою крепость и там дожидаться прибытия йеменитов, с которыми он уже наладил взаимопонимание. Юсуф узнал о враждебных намерениях курашита и попытался его арестовать, но Амир постоянно был начеку. Кроме того, Юсуф не привык прибегать к крайним мерам, не посоветовавшись с Сумайлем, с которым продолжал консультироваться по любому поводу, несмотря на его удаленность от столицы. И он написал Сумайлю, прося у него совета, как поступить. Правитель Сарагосы в ответном письме потребовал немедленно убийства Амира. К счастью для последнего, шпион из дворца предупредил его о нависшей над ним опасности. Амир, не задерживаясь, вскочил на коня и поскакал в Сарагосу, поскольку считал, что йемениты Сирии слишком ослаблены битвой при Секунде, чтобы на них можно было рассчитывать. Он был убежден, что йемениты северо-запада дадут ему более надежную помощь. Когда Амир добрался до Сарагосы, другой курашит по имени Хобаб (или Хабхаб) уже поднял знамя восстания. Амир предложил, чтобы они оба объединили свои силы против Сумайля. Два лидера встретились и договорились призвать йеменитов и берберов к оружию против Юсуфа и его приспешников, которых они считали узурпаторами на основании того, что Амир был назначен правителем Испании халифом Аббасидов. Йемениты и берберы активно откликнулись на призыв. Они разгромили силы, посланные против них Сумайлем, и осадили Сарагосу. Было это в 753–754 годах.

Обратившись за помощью к Юсуфу и не получив ее, – Юсуф оказался настолько беспомощным, что вообще не смог собрать войска, – Сумайль обратился к кайситам, которые составляли части армий Киннисрина и Дамаска и жили на территориях Хаэна и Эльвиры. Он описал гибельную ситуацию, в которой оказался, но добавил, что пока будет рад даже небольшому подкреплению. Его требование было трудно исполнить. Однако друг Сумайля, килабит Обайд – который тоже был одним из лидеров кайситов – проехал по региону, где размещались две армии, призывая по пути всех тех, на кого он мог положиться, вооружаться и готовиться к выступлению на Сарагосу. Племена килаб, мухариб, сулайм, наср и хавазин также вызвались присоединиться к экспедиции. Но гатафан – это племя осталось без вождя, потому что Абу Ата умер, а его преемник еще не был избран, – пребывали в нерешительности и откладывали со дня на день принятие окончательного решения. Зато племя каб ибн амир, исключительно из мелкой зависти, очень даже желало, чтобы Сумайль сгинул, не получив помощи. Это племя, включая три ветви, его составляющие, было недовольно из-за того, что господство, принадлежавшее им, когда Балдж командовал сирийцами в Испании, теперь перешло к племени килаб, к которому принадлежали и Сумайль, и Обайд. В конце концов, сдавшись перед подстрекательством, племя гатафан пообещало свою поддержку. И лишь после этого племя кааб ибн амир решило, что, учитывая все обстоятельства, лучше все же присоединиться к остальным. Эти люди осознали, что, оставаясь в стороне, они лишь навлекут на себя всеобщую враждебность, не достигнув никаких целей. Сумайль все равно будет спасен, легко обойдясь без их помощи. В конечном счете все кайситские племена собрали небольшие контингенты: число пехотинцев неизвестно, а всадников едва набралось триста шестьдесят. Увидев, насколько слабы их объединенные силы, кайситы были деморализованы, но один из них изгнал все сомнения энергичными словами. «Мы не должны, – заявил он, – бросать на произвол судьбы такого великого вождя, как Сумайль; мы обязаны отдать свои жизни, чтобы только спасти его». Неуверенная отвага вернулась, и кайситы выступили в сторону Толедо. Ибн-Шихаб, вождь каб ибн амир, был назначен командующим экспедицией. Его назначению поспособствовал Обайд, который, хотя сам получил этот пост, будучи щедрым и преданным другом, предпочел уступить его вождю племени, который был против предприятия. Обайд надеялся, что таким образом прочнее привяжет его к делу Сумайля. Это было в начале 755 года.

Достигнув берега Гвадианы, кайситы обнаружили там бакр ибн ваиль и бени али – два племени, которые, хотя и не были кайситами, по крайней мере относились к маадитам. Они симпатизировали экспедиции и снабдили подкреплением из четырех сотен всадников. Таким образом, существенно укрепленная экспедиция приблизилась к Толедо, где получила информацию, что осада ведется активно и Сумайль очень скоро будет вынужден сдаться. Опасаясь прибыть слишком поздно и желая сообщить осажденным о своем приближении, кайситы отправили человека в Сарагосу. Ему было приказано пройти через ряды осаждающих и перебросить через городские стены камень, завернутый в листок, на котором были написаны следующие строки: «Возрадуйтесь вы, осажденные, помощь близка, и скоро осада будет снята. Славные воины, дети Низара, спешат вам на помощь. Они скачут на хорошо оседланных конях арабской породы».

Гонец выполнил приказ. Записка была подобрана и доставлена Сумайлю, который прочитал ее и поспешил поднять моральный дух солдат, передав им радостную новость. Операция была закончена почти сразу. Одного только слуха о подходе маадитов было достаточно, чтобы осаду сняли. Амир и Хобаб опасались оказаться в окружении. Кайситы и их союзники вошли в город, и Сумайль богато вознаградил их за службу.

Среди вспомогательных войск было тридцать человек из семейства Омайя, принадлежащих к армии Дамаска, – они жили в провинции Эльвира. Омейяды (согласно арабской традиции имя применялось не только к членам семьи, но и к зависимой от семьи челяди) всегда отличались своей привязанностью к делу маадитов. В битве при Секунде они сражались так храбро под командованием Юсуфа и Сумайля, что заслужили высокую оценку обоих лидеров. Но в данном случае тридцать всадников сопровождали кайситов на марше для освобождения Сумайля не потому, что считали последнего своим союзником, а чтобы переговорить с ним по вопросам большой важности. Чтобы понять природу их дела, следует вернуться к событиям, имевшим место пятью годами раньше.

Глава 13

Скитания Абд-ер-Рахмана

Когда в 750 году Мерван II, последний халиф из Омейядов, нашел свою смерть в Египте, где искал убежища, жестокие гонения начались против его многочисленного семейства, которое Аббасиды всеми силами старались уничтожить. Внук халифа Хишам лишился руки и ноги. Искалечив его таким образом, несчастного провезли на осле по городам и деревням Сирии в сопровождении глашатая, который показывал его, словно диковинного зверя, выкрикивая: «Смотрите на Абана, сына Муавии, самого известного рыцаря дома Омейядов». Так продолжалось до смерти жертвы. Принцесса Абда, дочь Хишама, была убита после отказа сообщить, куда она спрятала сокровища. Но гонения не удались именно из-за их бессмысленной жестокости. Многим Омейядам удалось спастись и укрыться среди бедуинов. Видя, что жертвы ускользают, и понимая, что кровавая работа так и не будет завершена, если не прибегнуть к хитрости, Аббасиды распространили официальное обращение от имени своего халифа Абу-л Аббаса, в котором признавали, что зашли слишком далеко, и обещали амнистию всем уцелевшим Омейядам. Больше семидесяти человек попались в эту ловушку и были забиты до смерти.

Два брата, Яхья и Абд-ер-Рахман, внуки халифа Хишама, сумели избежать страшной бойни. Когда появилось обращение, Яхья сказал брату: «Давай подождем; если все будет хорошо, мы в любой момент можем присоединиться к армии Аббасидов, когда она будет по соседству, но пока я не верю в обещанную амнистию. Пожалуй, я пошлю своего эмиссара в лагерь, чтобы он сообщил нам, как дела у наших людей».

После бойни посланец Яхьи привез ему роковые новости. Он очень торопился, преследуемый по пятам солдатами, получившими приказ казнить Яхью и Абд-ер-Рахмана. Яхья, парализованный ужасом, был схвачен и убит, не успев придумать способ спастись. Абд-ер-Рахману помогло то, что он в это время был на охоте. Верные слуги сообщили ему о судьбе брата. Воспользовавшись ночной темнотой, он вернулся домой и сказал сестрам, что укроется в деревне неподалеку от Евфрата, где у него был дом. Он попросил их присоединиться к нему как можно скорее вместе с его сыном и младшим братом.

Принц добрался до деревни без приключений, и вскоре к нему присоединилась семья. Он не собирался задерживаться в этом убежище надолго и хотел направиться в Африку, однако, считая, что врагам будет не так уж просто найти его в этой деревне, решил дождаться благоприятного момента.

Однажды, когда Абд-ер-Рахман, страдавший от болезни глаз, лежал в темной комнате, вбежал его сын Сулейман, который играл на пороге дома. Мальчику тогда было четыре года. Охваченный ужасом и громко плачущий ребенок бросился к отцу.

– Не тревожь меня, малыш, – сказал Абд-ер-Рахман. – Ты же знаешь, я болен. Но что так сильно испугало тебя?

Мальчик спрятал лицо на груди отца и зарыдал с новой силой.

– Что с тобой? – снова вопросил принц, встал с постели и распахнул дверь.

Вдали он увидел черные флаги. Ребенок их заметил первым и вспомнил, что, когда они приблизились к его прежнему дому в первый раз, был убит его дядя. Абд-ер-Рахману едва хватило времени, чтобы одеться, положить в кошель несколько золотых монет и попрощаться с сестрами.

– Я должен бежать, – сказал он. – Скажите моему вольноотпущеннику Бадру, чтобы следовал за мной. Он найдет меня там-то и там-то. Пусть привезет мне все, что понадобится, если Богу будет угодно спасти мне жизнь.

Пока всадники Аббасидов обыскивали дом, служивший убежищем для Омейядов, где они нашли только двух женщин и маленького ребенка, которым не причинили вреда, Абд-ер-Рахман и его младший брат, подросток тринадцати лет, прятались на некотором расстоянии от деревни. Им было нетрудно найти укрытие, поскольку окрестности заросли лесом. После прибытия Бадра два брата тронулись в путь и вскоре оказались на берегу Евфрата. Там Абд-ер-Рахман увидел знакомого, дал ему денег и попросил купить лошадей и продовольствие. Тот обещал сделать все, что от него зависит, и удалился вместе с Бадром. К сожалению, их разговор подслушал некий раб. Рассчитывая на большую награду, он сообщил Аббасидам, где прячутся беглецы. И последние неожиданно услышали громкий топот копыт. Братья попытались спрятаться в саду, но всадники их заметили и стали окружать его. Еще несколько минут – и оба брата были бы зарублены мечами. Оставалась единственная возможность – броситься в Евфрат и попытаться переплыть его. Река в этом месте была очень широкой, и подобная попытка была чревата огромными опасностями. Но отчаявшиеся беглецы не колебались. Они бросились в реку и поплыли к противоположному берегу.

– Вернитесь! – кричали им вслед. – Мы не причиним вам вреда!

Но Абд-ер-Рахман знал цену подобным обещаниям и лишь ускорил темп. Доплыв до середины реки, он обернулся и крикнул брату, чтобы тот не отставал. Но мальчик не был таким хорошим пловцом, как Абд-ер-Рахман, и очень боялся утонуть. Он поверил словам солдат и уже повернул обратно.

– Плыви за мной! – закричал Абд-ер-Рахман. – Не верь их лживым обещаниям!

Однако мальчик его не слышал. Солдаты поняли, что Абд-ер-Рахман имеет все шансы спастись, и один из них, самый смелый, приготовился раздеться и броситься в реку. Но, оценив ее ширину, он отказался от этого намерения. Так что Абд-ер-Рахмана никто не преследовал. Однако, добравшись до противоположного берега, ему пришлось смотреть, как отрубают голову его брату.

Прибыв в Палестину, он встретился со своим вольноотпущенником Бадром и Салимом, вольноотпущенником одной из сестер, который доставил ему деньги и драгоценности. Все трое направились в Африку, где власть Аббасидов еще не была признана и где нашли убежище многие Омейяды. Путешествие прошло без приключений, и, если бы таково было желание Абд-ер-Рахмана, он, безусловно, нашел бы в Африке тишину и покой. Но он не был человеком, желавшим довольствоваться серыми буднями и жизнью в безвестности. Ведь ему было всего двадцать лет, и его переполняли честолюбивые мечты. Высокий, энергичный, получивший хорошее образование и обладавший разносторонними талантами юноша инстинктивно чувствовал, что его ждет блестящее будущее. Дух авантюризма и предприимчивости подпитывали воспоминания детства, которые были живы, поскольку он был обречен на кочевую жизнь в бедности. Многие арабы верят, что судьба человека написана на его лице. Абд-ер-Рахман верил в это больше, чем кто-либо другой, потому что предсказание его двоюродного деда Масламы, считавшегося квалифицированным физиономистом, совпадало с его собственными самыми горячими желаниями. В возрасте десяти лет – его отец Муавия тогда уже был мертв – его вместе с братьями повели в Расафу. Там был великолепный особняк, где обычно жил халиф Хишам. Дети подошли к воротам, когда мимо проезжал Маслама. Придержав коня, он спросил, кто они. Маслама узнал, что перед ним дети Муавии, и его глаза наполнились слезами. «Бедные сиротки!» – воскликнул он и пожелал познакомиться с детьми поближе. Судя по всему, Абд-ер-Рахман понравился ему больше других, и Маслама даже усадил его вместе с собой на коня. В это время из дворца вышел Хишам.