Антарктическая Гиперборея

Анатолий Матвиенко

Антарктическая Гиперборея

Глава 1

Гатчина

Весна! В Гатчине не бывает лучшей поры года. У неё две приметы: свежая листва на деревьях и частый звон аэропланных моторов. Близится выпуск в лётной школе, оттого молодые офицеры подымаются в воздух, душевно радуясь любому погожему дню. Где авиация — там и аварии, их оправданный риск не пугает настоящих мужчин, не разрушает благостного настроения. Ничто не могло предвещать, что в один из солнечных дней послевоенного 1919 года здесь начнётся первое действие драмы, решительно изменившей судьбу России.

Его Императорское Величество Александр IV переехал в Гатчину уже в апреле. Зимний дворец, помпезный и парадный, угнетал его воспоминаниями о кошмаре семнадцатого года, стоившего короны Николаю[1]. В обстановке неприкрытой измены, угнездившейся в Думе, Император стал жертвой людей, которым доверял. Ксения Александровна, родная сестра отрёкшегося Государя и супруга правящего, не раз упрекала мужа, что он сделал не всё, от него зависящее, чтоб поддержать Ники. Оттого отношения похолодали. Этот разлад в семье, географически привязанный к Зимнему, не добавил комфортности к существованию, посему, вырвавшись в Гатчину, Александр Михайлович ощутил себя глотнувшим свежего воздуха.

Тут случились замечательные события его молодости — первые полёты с Петром Самохваловым, рождение идеи четырёхмоторного «Витязя»[2], когда катаклизмы наступавшего XX века были ещё впереди, Николай царил и был полон сил, Ксения обожала их обоих… Каждому состоявшемуся мужчине необходимо время от времени касаться тех мест, где он помнил себя молодым и счастливым. Словно душа заполняется особой субстанцией, дарующей силы преодолеть невзгоды, лавировать между думскими фракциями, дерущимися насмерть при дележе ужавшегося годового бюджета империи, поддерживая шаткое равновесие между ними, ибо его нарушение гибельно и для короны, и для страны.

Множество сложностей остаётся во внешней политике. Германская империя после парада танковых войск под часами Биг-Бена претендует на роль европейского гегемона. Россия, выступая одним из гарантов независимости Франции и Англии, обязана сдерживать амбиции кайзеровской верхушки, не вступая с германцами в прямое столкновение.

Гатчина — словно островок спокойствия. Не столь роскошный и торжественный дворец, как загородные резиденции в Петергофе и Царском Селе, но особенно уютный, любимый вдовствующей Императрицей, отдавшей ему предпочтение ещё при муже, Императоре Александре III. Уж кого-кого, а Марию Фёдоровну не обвинить в дурном вкусе.

Здесь нынешний Государь ввёл необычную традицию. Тогда как европейские монархи жаловали наиболее достойных подданных дозволением сидеть в высочайшем присутствии, русский царь угощал гостей собственноручно приготовленным шашлыком. Разумеется, августейший повар не мариновал мясо и уж конечно не резал барана, это кровавое дело, как и зажаривание на углях, поручались опытному терскому казаку, долго служившему на Кавказе. Но находясь в беседке вместе с гостями, Император непременно выходил один раз и самолично поворачивал вертела. Такой шашлык именовался царским. Честь отведать его доставалась лишь избранным, в довоенные времена звавшим Великого Князя просто Сандро. Из новых, рвущихся в его окружение из карьерных устремлений, Император не допускал никого, угощая разве что самых высоких иностранных гостей, осведомлённых, что пристрастие к кавказской кухне у Государя проистекает из детских воспоминаний о времени, проведённом в Тифлисе.

В 1919 году Святая Пасха праздновалась в воскресный день 20 апреля по новому стилю, а с ней — окончание Великого поста. В понедельник, несущий приятную тяжесть разговения, Его Императорское Величество изволили вернуться к государственным делам. В этот день у беседки в Гатчинском парке, до которой доносился дурманящий аромат поспевающего мяса, собралось несколько важных персон из самого узкого круга.

Николай Романович Брилинг, некогда — радикальный социалист и антимонархист, стыдившийся сочетания своих имени и отчества, расстался с иллюзиями молодости и превратился в весьма умеренного социал-демократа, а также крупного заводчика-моторостроителя. Добившись успеха в промышленности, он внушил избирателям, что в делах государственных тоже не оплошает. Оттого партию эсдеков, призывающую к борьбе за справедливость для пролетариата, возглавил один из крупнейших российских капиталистов, по Марксу — эксплуататор рабочего класса. Таков парадокс нашей политики.

Великий Князь Михаил Александрович, лидер монархической партии в Думе, присел рядом с Брилингом и завёл с ним непринуждённый разговор, что совершенно немыслимо было бы в присутствии репортёров. Само существование этой партии — нонсенс, ибо в Конституции, дарованной Императором в марте 1917 года, августейшая семья поставлена над партийными интересами как верховный гарант единства народа, равенства сословий, конфессий и национальностей. Однако ничто не возможно гарантировать, если нет рычагов воздействия, для чего Михаил Александрович, слывший наиболее либеральным и свободомыслящим среди Романовых, собрал вокруг себя самые консервативные круги, олицетворяя другой политический парадокс. И уж тем более не стоило афишировать, что между монархистами и социал-демократами возможен закулисный сговор, по крайней мере — пока его результаты не выплеснутся наружу.

— И так, Николай Романович, ваши условия?

Император пригубил коньяк из серебряной рюмки с замысловатым чернёным узором. Он ощутил, что лидеры партий вплотную приблизились к самому щекотливому рубежу, не в силах его преодолеть, и подключился к беседе.

— Главное неизменно, Всемилостивый Государь. Пост Премьера и Министра иностранных дел должен перейти к социал-демократам. Сожалею, но иначе меня не поймут, в партии начнётся раскол, и левая фракция проголосует за эсеров.

Император попытался сохранить внешнее спокойствие. Гатчина, здесь не полагается нервничать. Но что делать, если упрямый социалист понимает компромисс в одном лишь направлении — полном принятии его предложений. Свои внутрипартийные трудности он наверняка преувеличивает. Протокольное титулование говорит о желании подчеркнуть дистанцию; на подобных встречах дозволено обращаться попроще.

Внешне не выразив чувств, Император повернул лицо к Великому Князю.

— Что вы на это скажете, Михаил Александрович?

— Полагаю, господин Брилинг прав, Государь, — неожиданно легко согласился тот. — На ключевые посты, включая думский бюджетный Комитет, будут избраны монархисты. Николай Романович ни разу не подвёл в военные годы, на его слово можно положиться.

Тем более если его нарушит, то без коалиции с правыми ни одно решение в Думе не наберёт большинства голосов, правительство будет парализовано. Великий Князь смирился с переходом в ипостась серого кардинала, но какой удар предстоит Министру иностранных дел!

— Господа! Будьте любезны предоставить мне в письменном виде протокол о ваших договорённостях, — Государь, не ставя под сомнение порядочность Брилинга, тем самым отвёл возможность неоднозначного толкования соглашений. — Михаил Александрович, вас же я попрошу деликатнее сообщить господину Милюкову об отставке.

— Выразить благодарность за служение Отечеству и наградить?

— Да, весьма своевременно. Прикажите подготовить высочайший указ на сей счёт.

Когда самый щекотливый вопрос разрешился, пусть и не в том ключе, который Императору показался бы наиболее благоприятным, в беседку были приглашены остальные гости, главным образом — причастные к Великой Победе. Под шашлык разговоры потекли дальше.

Не зная деталей особых договорённостей меж Брилингом и монархистами, товарищ Военного министра и командующий флотом адмирал Александр Васильевич Колчак уловил некое снятие напряжения в отношениях думских лидеров и Государя. Улучив момент, он перевёл разговор на неизбежную и крайне нежелательную деградацию флота в послевоенные годы.

— Прискорбно докладывать об этом, но мы практически прекратили строительство крупных кораблей, довольствуясь перестройкой американских трофеев и совершенствованием техники, поступившей до и во время войны. Как бы ни были впечатляющи успехи подводного и авианосного флота, без новых пушечных кораблей мы ослаблены. Посему осмелюсь просить, Ваше Императорское Величество, ассигнований на строительство серии из четырёх тяжёлых линейных крейсеров.

Государь глянул докладную записку, недоумённо поднял бровь, увидев итоговую цифру расходов, и молча протянул листок Брилингу. Тот раздумывал не больше секунды.

— Изрядно! Но, полагаю, мы проведём в Думе этот проект. Военный заказ сулит рабочие места, кои были сокращены после войны на крупнейших заводах, верно? Государь, я обещаю всемерную поддержку, прошу лишь не начинать закладку одновременно. И подряд на выделку паровых турбин, я смею надеяться…

Социал-демократ сделал паузу и получил заверения, что при выделке турбинных двигателей капиталистической эксплуатации будут подвержены пролетарии именно его предприятия.

Военный министр Алексей Алексеевич Брусилов поспешил успокоить, что иные прожекты по оборонному ведомству составлены с учетом велений времени, которое как никогда учит считать финансы.

— Александр Васильевич может подробнее рассказать, я же прошу обратить внимание, господа, что на воду спущены две крайне экономичные субмарины. В отличие от океанских подводных крейсеров водоизмещением до полутора тысяч тонн, в мирное время мы обучим экипажи на самых простых лодках — с паровыми двигателями надводного хода.

— Это же прошлый век! — изумился Брилинг.

— Вы совершенно правы-с, Николай Романович, — улыбнулся Брусилов в пышные усы. — Однако закупка и капитальный ремонт ваших машин выходит казне в копеечку. Они хороши, спору нет. А только выгоднее гардемаринов и матросов на простых кораблях обучать, на парусниках и паровых лодках. Потом лишь месяц-другой переучивания на том корабле, в котором в бой идти. Пётр Николаевич не даст соврать — пехота у него на учениях за подводами бегает, кои танки изображают.

— Так точно-с! — пробасил Врангель, чаще других опрокидывая штоф и подливая себе беленькую. Вместе с Александрой Фёдоровной в Санкт-Петербург вернулась и фрейлина Ольга Михайловна, обнаружив, что за время её отсутствия барон привёз с Дальнего Востока молодую женщину небывалой красоты и даже обещал на ней жениться. С тех пор обе супруги — законная и фактическая — так извели прославленного танкиста, что он уже мечтал о новой войне, лишь бы уехать подальше от них. — Да только не в одном железе дело, Государь, господа. Год назад мы были героями, сейчас — едва. Какому-то тенору или иной фиглярствующей штафирке рукоплещут больше, чем боевому генералу!

Он стукнул рукой по столу, выказывая возмущение. Брусилов выразительно глянул лейб-гвардейцам, мол — будьте наготове. Вслух же поддержал его.

— Мирное время и правда таит в себе сниженье престижа нашей профессии. Нужны новые события, кои увлекут за собой молодёжь, заставят мечтать её о военных академиях, а не партикулярных университетах, по выпуску из которых получат содержание на заводе куда выше офицерского.

Главный заводчик из числа сидящих в беседке проглотил шпильку молча и невозмутимо, мол — я эксплуататор наёмного труда, сколько хочу, столько и плачу.

— Кстати, — оживился Император. — Я пригласил человека, который может предложить подобное предприятие. Право, не могу же я объявлять войну каждый год ради подъёма армейского престижа. Он недавно был здесь… Так вот же он!

Глава 2

Самохвалов

Сухонький и плешивый старичок очень малого роста стоял тем временем на берегу дворцового пруда и крошил птицам батонные крошки. Если чинный Брилинг был облачён в социал-демократический фрак, носил трость, котелок и массивную золотую часовую цепь на жилетке, а Романовы и генералитет пребывали в военной форме, пожилой господин оделся к высочайшей аудиенции в простой клетчатый сюртук и английского вида кепку, при этом явно не испытывал стеснения ни от скромного вида своего, ни от того, что не был представлен.

— Полагаю, вы о нём все слышали, господа, но мало кто видел. Знакомьтесь — Пётр Андреевич Самохвалов!

Кормилец пернатого сообщества бросил остатки хлеба, вошёл в беседку и коротко поклонился. Кроме Императора с ним был знаком лишь Брилинг, но вряд ли кто в России хотя бы раз не слышал о человеке, стоявшем у истоков современного русского воздухоплавания. В начале века Самохвалов отошёл от дел и надолго выпал из поля зрения газетчиков, лишь с Великим Князем не порывал сношений и очень странной, неравной дружбы. Худому и до несолидности подвижному человечку шёл шестьдесят девятый год.

— Для меня огромная честь, господа, познакомиться лично. И вас, Александр Михайлович, благодарю от души, прервали стариковское затворничество.

— Не надо лукавить-то при Государе, — усмехнулся Император. — Лучше расскажите моим гостям о Южной и Северной Гиперборее. Небось, чаще иных молодых путешественников покидаете родные пенаты.

— Отнюдь! — заскромничал Самохвалов. — С Нового года ни разу не выезжал, да-с. А в восемнадцатом, как мир безопаснее стал к путешествующим, были вояжи, не скрою, и изрядно.

Со стариковской словоохотливостью он рассказал прелюбопытную историю. Ещё до войны с англичанами неугомонный Пётр Андреевич, не довольствующийся спокойной жизнью на пенсионе в компании внуков и правнуков, устроил экспедицию в Константинополь. Там приглашённые им молодые люди, археологические энтузиасты, разгребли горы мусора и обломков на месте дворца Топкапы, который большей частью был совершенно разрушен при штурме, а остатки строений покинуты. В числе найденных раритетов, уцелевших от мародёрских набегов на руины, оказалась карта за подписью турецкого адмирала Пири-реиса.

— Верно! Я читал о ней в германских газетах, — тут же припомнил Колчак, живо интересовавшийся любыми новшествами или загадками, имевшими отношение к морским делам. — Изумился тогда — столь ценная находка сделана на земле Российской Империи, а узнают про то германцы.

— Увы, про сию неосмотрительность могу лишь сожалеть, — Самохвалов виновато развёл ладони. — Оправдаюсь лишь тем, что главные части карты мои германские коллеги не узрели, а виденные части истолковали неверно. Ежели кто из вас, господа, не видел газетных рисунков с той картой, смею напомнить, что на ней изображена Южная Америка с весьма узнаваемыми начертаниями и Африка. Пометки гласят, что выполнена она на основе старых еллинских карт времён чуть ли не Александра Македонского, а не набросках мореплавателей Западной Европы, кои в XVI-м веке лишь начинали узнавание мирового океана. Германцы особенно заинтересовались нижней частию, где южноамериканский континент изгибается вправо и продолжается некой сушей; они сочли её Антарктидой, точнее — Антарктическим полуостровом!

— По вашему — нет, Пётр Андреевич? — удивился адмирал, поверивший ранее германской версии.

— Бог мой, конечно же! Там нарисованы рогатые и хвостатые существа, похожие на козлов. На вечных льдах они не живут. Вместо пролива Дрейка и Магелланова пролива — суша, хотя в остальном американский берег, в северной его части, выполнен с завидной точностью. Мне очевидно, что имеет место неправильная проекция юго-восточного побережья. Начало шестнадцатого века, нельзя от них требовать большего, господа, — разрушив волшебную сказку об удивительной загадке, пришедшей из глубины столетий, Самохвалов выдержал небольшую театральную паузу, потом преспокойно заявил, словно речь шла о погоде на Пасху. — Германцы не увидели других карт Пири-реиса. На них есть и Антарктида, и арктическая Гиперборея.

— Выпьем за это! — первым отреагировал Врангель. Оставшиеся выразили осторожное сомнение.

— Ваше право не верить, господа, — не огорчился пионер авиации. — Прошу простить великодушно, документ я с собой не прихватил. Его видел Александр Михайлович, он же мне позволил взять одного «Морского витязя» на поиск северных земель.

Император кивнул в подтверждение.

— Держу пари, Пётр Андреевич, вы его пилотировали сами.

— Не удержался-с. Зрение позволяет, вот читать уже тяжко.

Присутствующие представили мелкую тщедушную фигурку на фоне громадного четырёхмоторного гидросамолёта.

— Увы, в омывающих Империю северных морях я не смог отыскать ни новых земель, ни следов гиперборейцев. Повезло лишь в конце осени, когда пришла пора сворачиваться. Я с трудом совершил спуск и взлёт на вытянутом озере в Русской Лапландии, местные называют его Сейдозером, святым местом. Оно длинное, шесть или семь вёрст, но местами мелкое и скалистое, спускаться на него — чистый цирк и опасение голову сломать. Там много чего видел — статуи, наскальные рисунки.

— Это и есть следы пресловутой древней цивилизации? — недоверчиво спросил Великий Князь.

— Не думаю. Гиперборейцы были великим народом, как мне хочется верить. На Сейдозере — совершенный примитив. Рискну предположить, что это дело рук или одичавших, сосланных членов племени, точнее — их потомков, либо жалкое подражание туземцев развитому народу. Так что следы есть, но увы — косвенные. Зато… — Самохвалов снова сделал паузу, чуть утомляя некоторой наигранностью. Сказывался возраст и желание произвести впечатление на слушателей после месяцев затворничества. — Зато я получил образцы письменности, похожей на иероглифическую. И некоторые из них разительно похожи на значки с карты Антарктиды Пири-реиса.

— Не томите, Пётр Андреевич. Где они? Со стороны Атлантики, обозначенной, по мнению Шпеера и Зальцмана, на известном им обрывке турецкой карты? То есть Антарктический полуостров и Земля Королевы Мод? — подтолкнул пожилого оратора Колчак.

— С противоположной — Земля Виктории. Открыта около девяноста лет назад, известна горным хребтом, выходящим близко к побережью. Значки показывают, что в этом месте практически нет шельфовой зоны, материковая плита обрывается в глубину. Стало быть, под водой можно пройти к скальному основанию континента, который не покрывался льдом и не изменился тысячи лет. Понимаете, господа? Ежели гиперборейцы оставили на карте метки своего присутствия, бездумно переписанные еллинами и османами, там до сих пор может находиться нечто замечательное.

— Не тяните уж, говорите что предлагаете, — поторопил и Государь, подкручивая по привычке лихой гусарский ус.

— Научную экспедицию к Антарктике силами Русского Императорского флота! — торжественно заключил Самохвалов.

— Так времени мало. Конец апреля уже, — засомневался Брусилов. — Успеем?

— Запамятовали вы, Алексей Алексеевич, привыкнув в северном полушарии воевать, — просветил Император своего Военного министра. — В Антарктике зима только начинается. А подготовить, оборудовать по-научному корабли — времени в достатке, чтобы в ноябре достигнуть Земли Виктории. Опять же, на следующий год празднуем столетие похода Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева, Антарктиду открывших.

Некоторое смущение накрыло беседку. Как можно говорить об открытии, если материк был уже на карте начала XVI века? Но и подвиг русских путешественников грешно умалять. Они первыми Антарктиду обогнули, составили карту побережья, несравнимо более точную, нежели турецкая. Даже если и плавали к южной земле, открыв её раньше, то со временем она забылась и тем самым «закрылась», оттого русским морякам не зазорно носить имя открывателей.

— Если высокие собравшиеся лица не против, я предложил бы вам ознакомиться с предварительными набросками.

Смета Самохвалова на подготовку экспедиции, составленная с учётом похода надводного корабля средней тонажности и оборудования субмарины для гидрографических изысканий, выглядела солидно. Но он не учёл флотских масштабов.

— Нужен авианосец, — предложил Колчак — «Морской Витязь» всем хорош, но гнать его к Антарктиде через всю планету вряд ли разумно. А как иначе обследовать Антарктику с воздуха?

— Вы рассчитывайте заметить следы гиперборейцев с высоты? — развеселился старый энтузиаст.

— По чести говоря, я не представляю, что мы там увидим, — парировал адмирал. — Но раз участвует флот, он обязан быть во всеоружии.

Он не упомянул, что столетием назад русские полярники ходили к Антарктиде всего-навсего на двух шлюпах.

— Я с вами, гспда! — решительно вклинился Врангель, и Брусилов не успел остановить бравого генерала. — В англичан нельзя, так пингвинов с танка постреляю.

— Окститесь, Пётр Николаевич, — осадил его Государь. — Не гоже по Антарктике ездить на танке. А ваши таланты и дома нужны.

Глава 3

В Антарктиду

Учебно-исследовательское предприятие невозможно обставить с сохранением военной тайны, как боевую операцию. Тем паче освещаемую в газетах как торжественное предприятие, приуроченное к столетию первого русского похода на крайний Юг и приготавливаемую с юбилейным масштабом.

Императорский флот выделил линейный крейсер «Адмирал Макаров», авианосец и вспомогательное транспортное судно, а одна из двух малых паровых субмарин за лето было перестроена в научно-опытовое судно. Ей полностью заменили рубку. Ранее заполняемая водой при погружении, она теперь включилась в объём прочного корпуса, на передней стенке появился иллюминатор и прожектор, для боевого корабля бессмысленные, вдобавок — сократившие максимально безопасную глубину. Пара носовых торпедных аппаратов, из которых успели хорошо если по разу выстрелить, была снята, на их месте появилась мудрёная установка из электрических машин.

Наконец, адмирал Колчак, чуя нездоровый интерес к грядущей эпопее, приказал скрытно выйти в море боевой подводной лодке океанского класса в две тысячи тонн, никак не афишируя её связь с антарктическим конвоем. Отчалив из Владивостока, она взяла курс на юг. Экипажу было озвучено, что предстоит редкой сложности и продолжительности рейс через Индийский океан, вокруг Африки и на базу Императорского флота в Средиземноморье. Чрезвычайно объёмистый пакет капитан «Борея» вскрыл лишь у корейских берегов и, сдержанно ругнувшись, созвал офицеров, штурману же вручил набор карт для прокладывания курса в Антарктику.

В газетах острили, ехидно комментируя изрядно дорогой вояж боевых кораблей и во всеоружии: пингвинов воевать собрались? Бить торпедами кашалотов? Хуже, что неподдельный интерес проявил и Берлин. Кайзер прислал личное письмо Александру Четвёртому, предлагая включить германские корабли в экспедицию и отправить на борт «Макарова» германских специалистов.

Самохвалов, специально вызванный в Гатчину, чтобы ознакомиться с перепиской августейших персон, обеспокоился не на шутку.

— Александр Михайлович, извольте обратить внимание: в их списке Вольф Шпеер, он со мной в Константинополе был.

— Не понимаю вашего волнения, любезный Пётр Андреевич. Ясно же — антарктический вояж связан с находкой того артефакта.

— Именно! — всплеснул руками пожилой авиатор. — Но Шпеер представлен был как археолог! Карта получена, на Юге другие учёные требуются: географы, гидрографы, геофизики, гляциологи, биологи. И я больше вам скажу, Государь мой, подозрительный он господин. Скажете, старческая паранойя?

— Скажу другое — не могу Кайзеру отказать в подобной безделице. Так пусть германцы садятся на авианосец, меньше будет возможностей совать нос куда не просят.

— Позволю себе заметить, Александр Михайлович, на «Макарове» газетчики и фотографы. Неудобно выходит отправлять иностранцев-то на галёрку.

— Ну, не монаршье это дело — обсуждать расквартирование подданных, — Император погладил щёгольскую короткую бородку, которая шла ему куда больше, нежели несчастливому предшественнику. — Так что на вашей совести эта оплошность, что высоких гостей местом обидели.

— Будет сделано в лучшем виде, Государь, — понимающе кивнул Самохвалов.

Однако к моменту выхода из Кронштадта «Адмирала Макарова», авианосца «Император Николай I», вспомогательного судна «Дежнёв» и малой подлодки «Рысь», в компанию к русским запросилась малая германская эскадра — линейный крейсер «Зейдлиц» и лёгкий крейсер «Висбаден». Александр Васильевич, не усидевший в родных пенатах и лично возглавивший русский отряд, хоть и невеликим для полного адмирала, досадливо крякнул и решил ответить уклончиво. Когда миновали датские проливы, он велел отстучать такую радиограмму: от Его Императорского Величества приказ принять командование объединённой эскадрой не получил, как и подчиниться германскому адмиралу. Иными словами: плетитесь сбоку, сзади или спереди, но в кильватер не пристраивайтесь; океан велик. Сам же решил не заходить в порты на юге Атлантики, пусть экипажи этому и не радуются. Имея плавучий склад и резервуар в виде «Дежнёва», эскадра может бункероваться в открытом море, экономя какие-то часы, на сём оторваться от германской группы.

Стоит сразу сказать, хитрость не удалась — медленный транспорт да «Рысь» на буксирном тросе замедлили движение. Контр-адмирал Энгельгардт опередил значительно и прибыл на базу Кайзерлихмарине в Германской Юго-Западной Африке, имея более суток форы. Прознав об этом из радиосообщений, Колчак отчаялся стряхнуть германский пост и приказал зайти в Капстад, крупнейший южный порт Южно-Африканского Союза, получившего независимость после краха Британской империи.

Самохвалов путешествовал на «Императоре», сглаживая тем самым неловкость ссылки германских гостей на второй номер эскадры. И, конечно, он массу времени провёл на нижней палубе, облазив и ощупав «Сикорских» до последнего винтика, благо Колчак приказал Арцеулову, командующему авиацией в арктическом походе, всячески содействовать старому лётчику. Тот с удовольствием пошёл навстречу, не уступив лишь в одном. Пётр Андреевич с невероятной настойчивостью просился за штурвал и напоролся на непреодолимую стену отказа. Константин Арцеулов сам расстраивался, понимая, что годы пролетят гораздо быстрее желаемого, и он тоже когда-нибудь будет стоять перед молодым офицером и беспомощно повторять: «только один раз!». Или: «дозвольте в последний раз в этой жизни!» Но дело не только в возрасте. Даже самый опытный пилот не может быть допущен к посадке на авианосец, не сдав урок на суше. Поэтому Самохвалов вынужден был ограничиться ролью летнаба, когда палубные бипланы разведывали водные просторы вокруг эскадры, отслеживая положение германских союзников-соперников.

В Капстаде он переселился на «Макарова», настаивая на участии в погружениях «Рыси».

— Не торопитесь, Пётр Андреевич, — уважительно к старшему, но и с капелькой снисходительного отношения опытного моряка к новичку увещевал его адмирал. — До Земли Виктории ничего интересного не случится, а в малой подлодке очень уж тесно. Поверьте и не серчайте на меня — не по возрасту те условия.

Из Капстада русская эскадра двинулась не к самой северной точке Антарктиды, выходящей к проливу Дрейка, как, вероятно стоило бы, если ориентироваться на общедоступную часть карты турецкого адмирала, а к Земле Королевы Мод. Арцеулов поднял «Сикорского» и через час доложил тревожную весть, заставившую Колчака собрать старших офицеров и заодно вызвать Самохвалова.

— У меня есть пренеприятнейшее известие, господа. К нам движутся корабли Энгельгардта. Штука в том, что два их крейсера находились примерно в сотне миль западнее, явно рассчитывая на предварительно оглашённый маршрут, к Антарктическому полуострову и в море Уэддела. Вокруг ни одного иностранного корабля или самолёта. Однако же они резко приняли влево и легли на пересекающийся курс. Михаил Ильич, ваше мнение?

Каперанг Никольский, командир линейного крейсера, встал, одёрнул белоснежный китель и высказал осторожное предположение.

— Германская база в шестистах милях к северу. Будь у них лодки такого же класса, как наш «Борей», запросто могла быть выслана для наблюдения и по радио сообщить о нашем курсе.

— Плохо, господин капитан первого ранга. Вы не доложили ни о перехвате радиограмм, ни о замеченном перископе, ни о шумах винтов. Субмарины не появляются из ниоткуда. Считаете поход небоевым? Расслабились?

— Виноват, ваше высокопревосходительство! Повысим бдительность.

Колчак, занимаясь обычной на флоте выволочкой, призванной скорее предупредить упущения, нежели в виде кары за уже обнаруженные, понимал — времена изменились. Судовые радиостанции ныне не искрят в эфир широкочастотными точками-тире, работают на узкой волне. Вряд ли радист «Макарова» перехватит донесение лодки. Акустикам сложно — шумят винты трёх надводных кораблей. Разве что на «Рыси» есть шансы — её винты стоят, вахтенный может пытаться разобрать посторонний звук машин не из нашей эскадры. А уж что касается вахтенных на мостике, здесь вообще надеяться не на что. Мировая война показала: подводная лодка гораздо с большей дистанции засекает надводный корабль, нежели наоборот. Но и терять бдительность не гоже, не на променаде. Тем более до опасных антарктических вод осталось чуть более двух тысяч миль — рукой подать по современным меркам. В ожидании сближения с германской «сладкой парочкой» адмирал приказал усилить вахты у радиостанций, привлекая обученных радиосвязи летнабов и авиационную аппаратуру, наладив слежение за эфиром на разных волнах.

«Сикорские», обшарив ближайший радиус в два десятка миль, не увидели ни малейшей тени, похожей на субмарину. Зато отличился подполковник Деревянко из военной жандармерии, выделенной Императором из контрразведки. Он, приставленный «бдить и доносить», весьма нелюбим в команде, однако же вот — оказался полезным и даже опередил опытных радистов.

— Ваше высокопревосходительство! Осмелюсь просить вас самим на это дело взглянуть.