Помоги проекту - поделись книгой:
В 2012 году потеряло смысл и представлять худшую Россию в прошлом, а лучшую – в будущем, и реформировать государство в настоящем. Враждебность США и ЕС стала презумпцией. Путин свел государственность к своему олигархическому клану и моменту в настоящем. Единственным способом отогнать видение будущего краха стало изображение демократии постоянной и непосредственной угрозой. Путину, превратившему будущее в бездну, пришлось балансировать на ее краю, как в дзюдо.
В 2012 году Путин дал понять, что считает демократические процедуры ритуализированной поддержкой собственной персоны. Это означает, как он выразился в послании парламенту, “соблюдение и уважение принятых действующих законов, правил и норм”. По логике Путина, у россиян нет права протестовать против антидемократических действий правительства, поскольку демократия требует от граждан соблюдать законодательство, которое такие протесты запрещает. Путин усвоил взгляд Ильина на выборы и право: свобода означает подчинение вождю. В самом деле, после возвращения Путина на пост президента в мае 2012 года государство стало меняться по рецептам Ильина. Все принятые важные меры упомянуты в его текстах о государственном строительстве.
В Уголовном кодексе появилась статья “Клевета” (128.1). Законом об “оскорблении религиозных чувств верующих” на полицию была возложена обязанность контролировать пространство общественной дискуссии. Преступными стали публикация карикатур с Иисусом и игра в
Утром того дня, когда вступил в силу закон об “иностранных агентах”, на стене штаб-квартиры НКО [“Мемориал”] в Москве появились надписи: “Иностранный агент” и “США”. “Мемориал” – архив документов по российской истории XX века. Прошлое собственной страны превратилось во внешнюю угрозу. Сотрудники “Мемориала” изучают страдания граждан СССР, в том числе русских, в сталинское время. Но если все беды России приходят извне, то задумываться о таких вещах ни к чему. “Политика вечности” отменяет историю.
В “политике вечности” прошлое видится кладезем символов невинности, из которого черпают правители, желающие продемонстрировать гармонию в собственном Отечестве и разлад во всем остальном мире. Третьим ответом Путина на акции протеста в 2011 и 2012 годах стало открытое принятие и насаждение ильинского варианта “политики вечности”: изображение России непорочным организмом, которому угрожает лишь проникновение извне.
15 декабря 2011 года (через десять дней после начала манифестаций против фальсификации выборов и ровно через два десятилетия после распада СССР) Путин изобразил Россию, в которой исторические конфликты предстают литературными. Сидя в радиостудии с писателем-фашистом Александром Прохановым, Путин рассуждал о стране, которая сохранит советские памятники, увековечившие террор, особенно памятники ЧК и ее основателю Дзержинскому. Если в истории что-либо и пошло не так, заявил Путин, то это был распад СССР. Историческое событие, в котором главную роль сыграл Ельцин, покровитель Путина, и которое сделало возможным взлет самого Путина, таинственным образом обусловило национальные беды. России, по мнению Путина, нужно переосмыслить понятие “революция”: отныне ее следует рассматривать как вечное возвращение в одну и ту же точку.
“Можно ли сказать, – спросил Путин у миллионов радиослушателей, – что у нас все в порядке? Нет. Можно ли сказать, что наша страна полностью оправилась и выздоровела после тех драматических событий, которые произошли с нами после распада Советского Союза, что теперь у нас мощное, здоровое, сильное государство? Нет, она, конечно, еще в значительной степени больна, но здесь уже упоминали Ивана Ильина. Ведь страна наша, Родина… Чувствуете, корень какой? «Родина» значит что-то родное. Мы еще часто говорим – «Родина-мать». Да, страна наша еще больна, но от постели больной матери не уезжают”. По-видимому, Путин довольно хорошо знаком с книгами Ильина, но его толкование указанного фрагмента странно: Ильин считал бедой России не распад СССР, а его образование. Философ и хотел бы остаться на родине, да не смог, поскольку был выслан. Ильин заявил допрашивавшему его следователю: “Считаю советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет”.
Путин, бывший сотрудник КГБ – чекист, пожелавший управлять Россией с помощью Русской православной церкви. По его словам, он захотел примирить традиции красных и белых, коммунистов и православных, террор и Бога. Историческое чувство требует сравнительного анализа обоих аспектов русской истории. “Политика вечности” позволила Путину считать красных и белых вариантами ответа невинной России на угрозу извне. Если во всех внутренних конфликтах повинен внешний враг, то незачем и обращать внимание на россиян – на их выбор или на их преступления. Вместо этого правых и левых радикалов нужно поместить на икону в виде двухголового образа. Путин снял противоречия. Он надзирает за возвращением в оборот Ильина, причем критика этим последним Советского Союза в расчет не принимается, а упоминать о том, что Ильин рекомендовал отстранить чекистов от политики в постсоветской России, неприлично.
В 2005 году Путин перезахоронил прах Ильина в московском [Донском] монастыре, где советская секретная полиция сожгла тела тысяч граждан, казненных в период Большого террора. Во время перезахоронения Ильина Русскую православную церковь возглавлял бывший агент КГБ. На церемонии погребения военный оркестр исполнил государственный гимн, мелодия которого – та же, что и у советского гимна. С работами Ильина Путина, по-видимому, познакомил Никита Михалков, сын автора текстов обоих гимнов. В политическом манифесте Михалкова (прилежного ученика Ильина) читаем: Россия – “духовно-материальное единство” всех ее граждан, “тысячелетний союз многочисленных народов и племен”, которому свойственно “особое сверхнациональное, имперское сознание”. “Россия-Евразия” – это “самостоятельный культурно-исторический материк, органическое, национальное единство, геополитический и сакральный центр мира”.
В 2009 году, когда Путин возлагал цветы к могиле Ильина, его сопровождал архимандрит Тихон (Шевкунов), который счел советских палачей русскими патриотами. Через несколько лет Путин с легкостью увидел в коммунистических ценностях библейские: “Известно, что в Советском Союзе доминировала одна идеология. И как бы мы к ней ни относились, но там были и достаточно понятные, по сути, квазирелигиозные ценности. Свобода, братство, равенство, справедливость – это все заложено в Священном писании, это все там есть. А [Моральный] кодекс строителя коммунизма? Это сублимация, примитивная выдержка из Библии, ничего нового они там не придумали”. Некоторые современники Ильина называли этого мыслителя “чекистом во имя божье”. Как таковой он и был перезахоронен в Москве: ему воздали почести чекисты, священники – а также священники, которые были чекистами, и чекисты, которые были священниками.
Ильин душой и телом возвратился в Россию, которую его заставили покинуть. И само возвращение Ильина, при всей противоречивости этого шага и пренебрежении фактами, стало лучшей демонстрацией почтения к его традиции. Конечно, Ильин был противником советской системы. Но, поскольку СССР теперь не существовало, он стал достоянием истории. Для Ильина же исторические факты служили не более чем материалом для конструирования мифа о невинности. Слегка переиначив его взгляды, можно допустить, что Советский Союз не навязан (как он сам считал) России извне, а что Советский Союз и есть Россия – и поэтому СССР беспорочен. Следовательно, россияне могут считать советскую систему ответом невинной России на враждебность мира. Правители новой России, хороня врага СССР, прославляли собственное, советское прошлое.
Василий Гроссман, великий романист и летописец преступлений национал-социализма и сталинизма, писал (перефразируя Гераклита): “Все течет, все изменяется, нельзя дважды вступить в один и тот же эшелон, [идущий в ГУЛАГ]”. Но Ильин ощущал (и Путин перенял этот взгляд) время не как текущую вдаль реку, а как круглый водоем, волны в котором всегда стремятся к центру, к таинственному российскому совершенству. Ничего нового нет и не может быть: Запад вновь и вновь покушается на российскую невинность. Историю как изучение прошлого должно отвергнуть, поскольку она вызывает вопросы.
В фильме Михалкова “Солнечный удар” (2014) сотрудница ВЧК, еврейка, отправляет на смерть русских. (Таким образом, неправосудное убийство неизменно совершает чужак – по этническому происхождению или полу.) В 2017 году, когда стране пришлось отреагировать на столетие революции, российское ТВ показало сериал о Льве Троцком, изобразив революцию делом рук евреев. Положительным же героем сериала оказывается не кто иной, как Иван Ильин. Россия отметила столетие революции увековечиванием памяти философа-контрреволюционера, считавшего, что русские должны рассматривать прошлое как вечное возвращение к невинности. Урок был усвоен.
Вместе с “политикой вечности” Ильина Путин принял и его определение русского народа. 23 января 2012 года (после парламентских выборов и перед президентскими) Путин опубликовал статью, в которой развил понимание национального вопроса. Объявив оппозицию чуждой и растленной, Путин уже снял со спасителя России и российского организма всякую ответственность за неурядицы в стране. Заявив, что Россия – невинная “цивилизация”, Путин замкнул порочный круг. Россия, по сути, создатель и распространитель гармонии, и ей должно быть позволено нести соседям мир – такой, каким она его понимает.
В своей статье Путин устранил государственную границу. Будущий президент определил Россию не как государство, а как духовное состояние. Прямо цитируя Ильина, Путин заявил, что в России нет и не может быть межнациональных конфликтов. По Ильину, “национальный вопрос” в России – выдумка врагов, западное заимствование, неприложимое к России. Как и Ильин, Путин считает русскую цивилизацию навязанным родством. “Великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизацию. Языком, культурой, «всемирной отзывчивостью», по определению Федора Достоевского, скреплять русских армян, русских азербайджанцев, русских немцев, русских татар. Скреплять в такой тип государства-цивилизации, где нет «нацменов», а принцип распознания «свой – чужой» определяется общей культурой и общими ценностями”. С разделения на “своих” и “чужих” начинается фашистская, по сути, политика. Ее выработал нацистский теоретик права Карл Шмитт и развил Ильин.
Рассуждая о России как о цивилизации, Путин имел в виду, что все, им названное, есть части этой цивилизации. Вместо того чтобы говорить об украинском государстве (суверенитет, территориальную целостность и границы которого Россия официально признавала), Путин представил украинцев как народ, рассеянный “от Карпат до Камчатки” и, следовательно, просто как элемент русской цивилизации. Ну а если украинцы – просто одна из групп россиян (как и “татары, евреи, белорусы”), то об украинской государственности речи быть не может, и, следовательно, у Путина, российского правителя, есть право выступать от имени украинцев. И он бросил вызов миру, провозгласив, что русские и украинцы нераздельны, и пригрозил войной тем, кто отказывается это понимать: “Мы веками жили вместе. Вместе победили в самой страшной войне. И будем вместе жить и дальше. А тем, кто хочет или пытается разделить нас, могу сказать одно – не дождетесь”.
Когда в январе 2012 года Путин фактически швырнул Западу перчатку, никто не придал этому значения. Внимание журналистов занимали протесты российских избирателей. Никому ни в Европе, ни в Америке, ни на Украине не было дела до российско-украинских отношений. Путин выработал “политику вечности”, в рамках которой выступления россиян против фальсификации выборов предстали агрессией Европы и Америки против России, а Украина предстала полем битвы. По мысли Путина, права россиян, голоса которых не приняли в расчет, вовсе не ущемлены, а вот с Россией-цивилизацией поступили несправедливо, ведь Запад не понимает, что Украина и Россия неразлучны. И это не Путин, сломавший механизм передачи власти, ослабил российское государство, а европейцы и американцы, признающие Украину, дерзят русской цивилизации. В 2012 году в послании Федеральному собранию Путин заявил о своей приверженности модели государства-цивилизации.
Никто не стремился расчленить Российскую Федерацию – обладающее границами суверенное государство. Но ведь и Украина – суверенное государство. Это юридический факт: Канада – это не США, Бельгия – не Франция, и т. д. Представив нынешнее положение посягательством на непорочную русскую цивилизацию, Путин отказался от правовых принципов, которым Россия следовала два предыдущих десятилетия, и взял на вооружение культуру. Россия, по мысли Путина, не только невинна, но и великодушна, ибо лишь в рамках русской цивилизации украинцы способны осознать, кто они на самом деле.
Рассуждения Путина пришлись не по душе даже самым угодливым из украинских лидеров. Виктор Янукович – фигура, россиянам понятная, предсказуемая и едва ли представляющая угрозу, – дискредитировал себя в 2004 году, когда в его пользу были сфальсифицированы президентские выборы. Путина обеспокоило и то, что были назначены повторные выборы, и то, что на них победил другой кандидат [Виктор Ющенко]. В Киев был откомандирован американский политтехнолог Пол Манафорт, работавший над расширением российского влияния в США. Под руководством Манафорта Янукович кое-чему научился. Из-за коррумпированности соперников он получил второй шанс.
Янукович законно победил на выборах в 2010 году и сразу же предложил России почти все, что только могла предложить ей Украина, в том числе продление до 2042 года срока базирования российского флота в Крыму. Таким образом, рассмотрение вопроса о вступлении Украины в НАТО было отложено по меньшей мере на три десятилетия, и это понимали и украинцы, и русские, и американцы. Россия объявила, что намерена увеличить свое присутствие в Черном море, дополнительно введя туда крупные боевые, сторожевые и десантные корабли и подводные лодки и разместив самолеты военно-морской авиации. Российский эксперт предположил, что российские военные сохранят свои черноморские базы “до скончания века”.
В 2012 году новая доктрина Путина неожиданно поставила под вопрос само представление о том, что Украина и Россия – равноправные субъекты международного права и могут заключать соглашения. В 2013–2014 годах Россия попыталась превратить Януковича из клиента в бессильную марионетку, и это побудило украинцев восстать против правительства, поправшего их права, перенявшего репрессивное законодательство и прибегшего к насилию. Путинская идея русской цивилизации и запугивание Януковича привели к революции.
Когда молодые ученые-историки попросили Путина назвать авторитетного историка, ему на ум пришло всего одно имя: Иван Ильин. Конечно, личность Ильина многогранна, но историком он точно не был. И если внеисторические представления способны заменить историческое время, а самосознание способно заменить политику, то обсуждение вопроса о преемственности можно и отложить.
В 2012 году в послании к парламенту Путин определил собственное место в российском временном пейзаже как завершение цикла – возвращение древнерусского князя. “Политике вечности” необходимы “опорные моменты” в прошлом, возвращаясь в которые настоящее демонстрирует непорочность страны, легитимирует ее правителя и подчеркивает бессмысленность размышлений о будущем. В случае Путина первым таким моментом стал 988 год: тогда его тезка, князь Владимир (Вальдемар), обратился в христианство. В путинском историческом мифе Владимир (Вальдемар) предстает русским, а его крещение навеки связывает земли нынешних России, Беларуси и Украины.
Восточная Европа (ок. 900 г.)
Священник Тихон (Шевкунов), друг Путина, объявил: “Тот, кто по-настоящему любит Россию… может только молиться за Владимира Владимировича, промыслом Божиим поставленного во главе России”. Таким образом, Владимир Путин – это спаситель России, явившийся извне истории (“промыслом Божиим”) и воплощающий последнее тысячелетие просто потому, что носит подходящее имя. Время сворачивается в мистическую петлю и утрачивает фактуальность. Когда в Москве открыли памятник Владимиру (Вальдемару), российские СМИ деликатно умолчали, что Москвы при этом князе просто не существовало. Зато ТВ настаивало, что московский монумент – первый. На самом деле памятник Владимиру стоит в Киеве уже с 1853 года.
Историческое лицо, о котором идет речь, было известно его подданным в Киеве под именем Владимир. Скандинавские родственники знали его как Вальдемара. Владимир (Вальдемар) принадлежал к клану викингов-русов, с севера проложивших путь по Днепру, чтобы торговать рабами в южных портах. Русы сделали Киев своим главным торговым поселением, а позднее и столицей. Смерть каждого варяжского князя вела к кровавым усобицам. Владимир (Вальдемар) был правителем Новгорода. Там он, по арабским источникам, принял ислам – ради налаживания торговли с соседями-мусульманами из Волжской Булгарии. Чтобы подчинить себе Киев, Владимир (Вальдемар) отправился в Скандинавию за военной помощью в борьбе с собственными братьями. Выиграв войну, он получил контроль над Русью. Владимир (Вальдемар) формализовал языческие обряды и приносил в Киеве местных христиан в жертву богу-громовержцу. Позднее Владимир (Вальдемар) женился на сестре византийского императора Анне, и этот политический переворот потребовал крещения киевского князя. Лишь тогда источником легитимности его власти вместо язычества сделалось христианство.
Крещение (поскольку оно не обеспечивало преемственность) ничуть не мешало отце-, сыно– и братоубийству. Владимир (Вальдемар) умер в 1015 году, когда, предварительно заточив собственного сына Святополка, шел войной на другого своего сына, Ярослава. После смерти Владимира Святополк убил троих братьев, но сам потерпел поражение от четвертого, Ярослава. Тогда Святополк призвал на помощь польского короля, а Ярослав, в свою очередь, заручился поддержкой печенегов (заметим, что печенежский хан пил из чаши, сделанной из черепа деда Ярослава – Святослава). Святополк был разбит и погиб в бою. Тогда против Ярослава выступил еще один его брат, Мстислав, и нанес ему поражение. В итоге Ярослав и Мстислав заключили мир и стали править вместе. После смерти Мстислава (1036) Ярослав княжил один. Таким образом, передача власти от Владимира его сыну Ярославу заняла семнадцать лет, а завершилась лишь после смерти десяти сыновей Владимира. И если видеть здесь историю, а не болванку для “политики вечности”, то жизнь и правление Владимира (Вальдемара) указывает как раз на значение преемственности.
Без сомнения, российское государство некоторое время может существовать благодаря дозированному применению военной силы за границей и организации кризиса внутри страны. Саму тревогу, порождаемую отсутствием механизма преемственности, можно экспортировать за рубеж, культивируя настоящую враждебность – и так перезапустить процесс. В 2013 году Россия приступила к уговорам или запугиванию своих европейских соседей, чтобы те отказались от собственных институтов и истории. Если Россия не может стать Западом, пусть Запад станет Россией. Если можно воспользоваться недостатками американской демократии, чтобы президентом США стал зависимый от россиян человек, то Путин может доказать, что мир вне России ничуть не лучше самой России. Если бы при жизни Путина распались США или Европейский Союз, он смог бы поддерживать иллюзию вечности.
Глава 3. 2013 год: интеграция или империя?
У Европы, сколь бы серьезными ни были ее многочисленные недостатки и прегрешения, имеется невероятно ценный (даже бесценный) арсенал опыта, знаний и умений, которыми она способна поделиться с остальной планетой, и теперь они нужны планете, чтобы выжить, еще отчаяннее, чем прежде.
Государство, имеющее механизм передачи власти, существует во времени. Государство, ведущее дела с зарубежными странами, существует в пространстве. Главным вопросом для европейцев XX века был следующий: а что после империи? Как обломкам империй – после утраты европейскими державами всякого контроля над обширными территориями – сохраниться в виде независимых государств? С 1950-х до 2000-х годов ответ на этот вопрос казался очевидным: выход в образовании, совершенствовании и расширении Европейского Союза, то есть в интеграции. Европейские империи спровоцировали первую волну глобализации, приведшей к Первой мировой войне, Великой депрессии, Второй мировой войне и Холокосту. Европейская интеграция вызвала вторую волну глобализации, последствия которой беды, по крайней мере в Европе, не предвещают.
Европейская интеграция началась довольно давно, и европейцы могут принимать ее как должное и не помнить влияние иных политических моделей. Однако у истории нет конца и всегда появляются альтернативы. В 2013 году Российская Федерация предложила взамен интеграции “евразийскую” альтернативу: империя для России, национальное государство (государство-нация) – для всех остальных. Но есть затруднение: национальные государства в Европе оказались несостоятельными. В истории великих держав Европы империализм плавно, без этапа строительства национальных государств, перешел в интеграцию. Ведущие европейские страны никогда не представляли собой национальные государства. До Второй мировой войны они были империями с обладающими неравными правами гражданами и подданными. После 1945 года бывшие метрополии участвовали в интеграции и делились суверенитетом. Восточноевропейские национальные государства, образованные в этом качестве, пали в 1930–1940-х годах. В 2013 году имелись все основания считать, что в отсутствие надгосударственной системы европейские государства также погибнут. Вслед за распадом Европейского Союза с большой вероятностью распались бы и государства Европы.
Кажется, российские лидеры это понимали. В отличие от своих европейских партнеров, они открыто рассуждали о событиях 1930-х годов. “Евразийский проект” России коренится именно в том, третьем десятилетии XX века, когда национальные государства Европы погрузились в хаос. Евразийский проект стал в России возможен, когда ее лидеры лишили народ возможности интеграции. Кремль реабилитировал фашистских идеологов прошлого и выдвинул современных российских идеологов, возрождающих фашизм. Виднейшие евразийцы 2010-х годов – Александр Дугин, Александр Проханов и Сергей Глазьев – воскресили нацистские идеи или адаптировали их для отечественного оборота.
Иван Ильин, считавший, что империи – не реликт и что за ними будущее, шел в ногу со временем. В 1930-х годах главным вопросом казался следующий: кто построит эти новые империи: ультраправые или ультралевые?
Первая мировая война привела к распаду старых сухопутных империй Европы: Российской, Австро-Венгерской, Германской и Османской. На их месте начались опыты по строительству национальных государств. Франция пыталась оказывать этим новым образованиям поддержку, но в период Великой депрессии она уступила фашистской Италии и нацистской Германии влияние в Центральной и Восточной Европе. Когда польский воевода или румынский фашист заявляли, что эпоха либеральной демократии подошла к концу, они выражали общеевропейское убеждение.
Европа (ок. 1930 г.)
Это мнение было широко распространено и по другую сторону Атлантики. В 1930-х годах Соединенные Штаты были империей – в том смысле, что множество ее подданных – индейцы и негры – не обладали полными гражданскими правами. Не было до конца ясно, станут ли США демократическим государством. (Многие видные американцы считали, что нет.) Американский дипломат Джордж Кеннан, позднее ставший выдающимся стратегом, предположил в 1938 году, что США следует “идти путем, ведущим к конституционному переходу к авторитарному государству”. Заявляя, что “Америка прежде всего”, знаменитый летчик Чарльз Линдберг призывал отнестись к нацистам с пониманием.
Начавшаяся Вторая мировая война показала европейцам, что выбирать приходится между фашизмом и коммунизмом, между империями ультраправых или ультралевых. Война началась, когда сошлись две крайности. Заключенный в августе 1939 года наступательный советско-германский союз, проглатывавший целые государства, быстро подорвал европейскую систему. Немцы к тому времени уже уничтожили Австрию и Чехословакию. Вермахт и РККА совместно захватили и расчленили Польшу. Затем СССР силой присоединил Литву, Латвию и Эстонию. Немцы при экономической поддержке Советов в 1940 году оккупировали Францию.
Второй этап войны начался в июне 1941 года, когда Гитлер предал Сталина. Германия напала на СССР. Теперь крайности разошлись. Берлин преследовал, по сути, империалистические цели. Захват плодородных земель советской Украины, по мысли Гитлера, сделал бы Германию самообеспеченной страной и великой державой. Союзниками или врагами казались лишь ультраправые и ультралевые. Даже сопротивлением нацистскому режиму, как правило, руководили коммунисты.
Поражение Германии в 1945 году дискредитировало фашизм – или потому, что европейцы стали считать его моральной катастрофой, или потому, что фашизм потерпел крах. После того, как РККА изгнала вермахт из Восточной Европы, советская власть снова установилась в Эстонии, Латвии и Литве, а в Румынии, Польше и Венгрии (где всего несколькими годами ранее правый авторитаризм казался неизбежным) власть взяли коммунисты. К 1950 году почти во всех сложившихся после Первой мировой войны национальных государствах были установлены коммунистические режимы. Как и после Первой мировой войны, национальное государство в Европе оказалось несостоятельным.
Исход войны решила мощь американской экономики. Хотя Соединенные Штаты вступили в вооруженный конфликт в Европе довольно поздно, американцы активно снабжали своих английских и советских союзников. После войны США поддерживали экономическое сотрудничество в Европе, чтобы поддержать там центристские силы и обезоружить радикалов, а в долгосрочной перспективе – создать стабильный рынок сбыта для американцев. Признание того, что рыночной экономике необходима социальная база, было свойственно американской внутренней политике: за три послевоенных десятилетия разрыв между богатыми и бедными в США сократился. В 1960-х годах афроамериканцы получили возможность голосовать, и это смягчило империалистический характер американской политики. После войны СССР и его восточноевропейские сателлиты отказались от американской помощи, страны же Западной Европы при финансовой поддержке США возобновили опыты с верховенством права и демократическими выборами. Хотя политика в отдельных государствах заметно различалась, в Европе за эти десятилетия в целом сложилась система здравоохранения и социального обеспечения, которую теперь воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Государство в Западной и Центральной Европе уже не полагается на модель империи и может быть спасено в ходе интеграции.
Объединение Европы началось в 1951 году. Умерший три года спустя Ильин не принимал европейскую интеграцию всерьез (как и российские идеологи и лидеры, поднявшие его на щит полвека спустя) и до самой смерти сохранял манихейский взгляд на политику. Его империя несла спасение, тогда как все остальные режимы находятся в разных точках на опасном пути к сатанизму. В послевоенной Европе Ильин уделял внимание Испании и Португалии – морским империям с правыми диктаторами во главе. Он рассчитывал, что Франко и Салазар сохранят фашистское наследие и восстановят стандарты европейского фашизма. К послевоенным Англии и Франции Ильин относился не как к конституционной монархии и республике соответственно, а как к империям, и замечал в них устойчивый имперский элемент. Если европейские государства были империями, писал Ильин, то и для России естественно оставаться империей. Ведь империя – естественное положение вещей, а фашистские империи сильнее всех. Россия стала бы идеальной фашистской империей.
За полвека, прошедшие между смертью Ильина и его реабилитацией, империалистическую Европу сменила Европа, стремящаяся к объединению. Тон задала Германия. Проигравшие войну, разделенные немцы приняли предложение соседей – Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Италии – и учредили в 1951 году вместе с ними Европейское объединение угля и стали. Западногерманские лидеры, в первую очередь Конрад Аденауэр, увидели в европейской интеграции путь к государственному суверенитету и объединению немцев. По мере того как европейские империи проигрывали колониальные войны и теряли рынки сбыта, масштаб проекта увеличивался. К нему в 1973 году присоединилась даже Британская империя (вместе с Данией и Ирландией). Португалия и Испания подали новый пример деколонизации, заменив авторитаризм парламентской демократией и присоединившись (в 1986 году) к общеевропейскому проекту. Он стал прибежищем после развала империй.
К 1980-м годам демократия через интеграцию стала нормой для многих стран Европы. Все члены Европейского экономического сообщества (ЕЭС) были демократическими государствами, заметно более благополучными, чем коммунистические режимы Восточной Европы. В 1970–80-х годах разница в уровне жизни в Западной и Восточной Европе увеличилась, а из-за развития средств коммуникации это стало труднее скрывать. В то время как Михаил Горбачев пытался обновить советское государство и спасти экономику, Западная Европа возводила новое политическое здание на фундаменте экономического сотрудничества. В 1992 году (вскоре после того как СССР прекратил свое существование) ЕЭС было преобразовано в Европейский Союз – с признанием верховенства судебных органов ЕС, его права, а также со свободным движением товаров, услуг, капитала и рабочей силы. Впоследствии для большинства стран-членов Европейский Союз стал и пространством с общей границей и с единой валютой.
Большинство социалистических стран Восточной Европы также видели (хотя и по-своему) в Европейском Союзе верный ориентир. В 1930–40-х годах образовавшиеся после Первой мировой войны восточноевропейские государства стали жертвами Гитлера, Сталина или их обоих. Избранные после “бархатных революций” 1989 года лидеры восточноевропейских государств, избавившихся от опеки СССР, объявили о желании присоединиться к общеевропейскому проекту. “Возвращение в Европу” явилось реакцией на уроки 1918 и 1945 годов: национальное государство несостоятельно в отсутствие какой-либо более крупной, чем оно само, структуры. В 1993 году ЕС начал заключать соглашения об ассоциации со странами Восточной Европы, устанавливая, таким образом, правовые отношения. В 1990-х годах было выработано три критерия членства в ЕС: способная к конкуренции рыночная экономика, демократия и соблюдение прав человека, а также способность госаппарата применять законы и установления Европейского Союза.
В 2004 и 2007 годах в состав ЕС вошли семь посткоммунистических государств (Польша, Венгрия, Румыния, Болгария, Чехия, Словакия и Словения) и три бывших республики СССР (Литва, Латвия и Эстония). В 2013 году к ЕС присоединилась Хорватия. Теперь могли уцелеть и мелкие государства, терпевшие крах после 1918 и после 1945 года: европейский порядок охраняет их суверенитет. В 2013 году ЕС включал и метрополии прежних морских империй, распавшихся после Второй мировой войны, и бывшие провинции сухопутных империй, распавшихся во время или после Первой мировой войны.
К 2013 году ЕС не приблизился к территории СССР в границах 1922 года. В 2013 году (на двадцать лет позднее своих западных соседей) Украина активизировала переговоры об ассоциации с ЕС. Позднее речь может пойти и о членстве страны в Европейском Союзе. Украина стала границей между обновленной и прежней Европой, между интеграцией и империей. Россияне, желавшие восстановления империи во имя Евразии, начали поход с Украины.
Политика интеграции фундаментально отличается от империалистической политики. Европейский Союз напоминает империю масштабом своего экономического пространства, но отличается от нее организационным принципом: равенством государств-членов вместо неравноправия.
Империя не признает государственные образования, с которыми она сталкивается, считая их колониями, и на этом основании уничтожает, заявляя, что тех никогда и не существовало. Европейцы в Африке утверждали, что африканцы не знают государственности и поэтому принципы международного права к ним неприменимы. Американцы, осваивая запад материка, заключали с коренными жителями договоры – и игнорировали их на том основании, что индейские племена и союзы – не субъекты права. Немцы, напавшие в 1939 году на Польшу, утверждали, что польского государства не существует. СССР, встретившийся с немцами посередине Польши, приводил тот же довод. В 1940 году Москва, отказавшись признавать суверенитет соседей, аннексировала Литву, Латвию и Эстонию и объявила, что служба прежним правительствам этих государств преступна. Германия, напавшая на СССР в 1941 году, отказывалась признавать, что имеет дело с государством, и обращалась с народами СССР как с населением колоний.
Европа (ок. 1956 г.)
На протяжении истории европейского империализма державы Европы считали, что международное право применимо лишь к отношениям между ними, но не к отношениям с колониями, дававшими могущество и богатство. Во время Второй мировой войны европейские страны пытались колонизировать уже друг друга. После войны, когда европейцы потеряли свои колонии (сначала в Европе, а после и в остальных частях земного шара), интеграция явилась возвращением к тому представлению, что в основе отношений между европейцами лежит право. Договоры с ЕС были нацелены на изменение экономических условий, после чего экономика повлияла бы на политику. Признание суверенитета сделалось необходимым условием проекта. Европейская интеграция признает принцип нерушимости границ, а изменение территории государств допускается в их пределах или по соглашению между ними (но не насильственным путем). Вступление в ЕС регламентировано, а государство-кандидат должно признавать верховенство права.
К 2013 году Европейский Союз стал образованием колоссальным, но уязвимым. Экономика ЕС была мощнее экономики США, Китая и, – примерно в 8 раз – мощнее экономики России. Европейский Союз с его демократией, социально ориентированным государством и защитой окружающей среды стал альтернативой американскому, российскому и китайскому неравенству. В его состав входит большая доля наименее коррумпированных государств мира. В отсутствие объединенных вооруженных сил и надежных органов внешних сношений Европейский Союз во внешней и внутренней политике полагается на право и экономику. Его внешняя политика, не провозглашаемая явно, нацелена на убеждение лидеров и общества, желающих получить доступ на европейский рынок, принять верховенство права и демократию. Граждане стран, не входящих в Европейский Союз, стремящиеся получить доступ к европейским рынкам или ценностям, подталкивают свои правительства к переговорам к ЕС и на выборах отказывают в поддержке тем лидерам, которые не могут это сделать. Примерно так дела обстояли в 1980–2000-х годах.
Слабым местом ЕС являлась “политика предопределенности”: миф о рациональной нации. Граждане западноевропейских государств-членов ЕС считали, что их страны существуют давно и извлекли из прошлого, например из войны, верный урок: мир – это хорошо. Когда европейским империям пришлось расстаться со своими колониями и присоединиться к интеграции, миф о рациональной нации сгладил переход и позволил европейцам забыть об уходе из колоний и творимых при этом бесчинствах.
Европейский Союз (2013 г.)
История не знает эпохи национальных государств: интеграция в общем случае (исключение представляет, например, Финляндия) началась после распада империи, и паузы между этими периодами не было. В важных случаях – Германии, Франции, Англии, Италии, Голландии, Испании, Португалии – на пути от империи к европейской интеграции не было такой остановки, когда суверенное государство существовало бы (и процветало) в вакууме. Да, граждане обыкновенно считают, что в истории был такой период (поразмыслив, они, как правило, признают, что это не так). Но задумываются об этом редко, поскольку в Европе преподают национальную историю. Без глубокого понимания собственного имперского прошлого и без знаний, позволяющих увидеть закономерности, европейцы мирятся с заблуждением. Усвоенный в детстве миф о рациональной нации успокаивает взрослых и позволяет забыть о подлинных исторических проблемах. Повторяя этот миф, лидеры и общества хвалят себя за то, что выбрали Европу – хотя в действительности интеграция была жизненной необходимостью после краха империй. К 2010-м годам граждане восточноевропейских стран впали в то же заблуждение, но по-своему. Большинство диссидентов-“антисоветчиков” понимало необходимость “возвращения в Европу” после 1989 года, но вступление в ЕС после 2004 или 2007 года способствовало забывчивости. Кризисы после Первой и Второй мировой войн, во время которых национальное государство доказало свою несостоятельность, были переосмыслены как уникальные случаи страданий. Восточноевропейскую молодежь не приучили думать о том, почему в 1930–40-х годах национальные государства терпели крах. Видя себя невинными жертвами нацистской или советской империй, они чествовали короткий межвоенный период, когда в Восточной Европе существовали национальные государства. Молодежь забыла, что эти государства были обречены не только в силу существования коварных соседей: без общеевропейского порядка у них почти не было возможности уцелеть. Власти ЕС никогда не пытались ввести единое для всех европейцев историческое образование. В итоге миф о рациональной нации породил впечатление, будто национальные государства, выбравшие общеевропейский проект, в состоянии и отказаться от него. Тогда возвращение в воображаемое прошлое может показаться возможным и даже желательным. Так “политика предопределенности” открыла дорогу “политике вечности”.
В 2010-х годах выступавшие против ЕС националисты и фашисты обещали европейцам возврат к вымышленной национальной истории, а их оппоненты не считали это серьезной проблемой. Все они верили в миф о рациональной нации. И сторонники, и противники единой Европы не считали членство в ЕС необходимостью. Так, Партия независимости Соединенного Королевства (Великобритания) Найджела Фараджа, Национальный фронт (Франция) Марин Ле Пен и Австрийская партия свободы (Австрия) Хайнца-Кристиана Штрахе блаженствуют в “политике вечности”. Лидеры Венгрии с 2010 года строят в границах ЕС правый авторитарный режим. После мирового финансового кризиса 2008 года симпатии избирателей Греции – еще одного государства-члена ЕС – обратились к ультраправым и ультралевым силам. Венгерские и греческие лидеры увидели в китайских и российских инвестициях альтернативный путь в будущее.
Недвусмысленный отказ России от европейской интеграции стал новостью. Она первой из бывших европейских империй отказалась считать ЕС прибежищем для себя и первой стала сопротивляться интеграции, чтобы лишить соседей суверенитета, возможности процветания и демократии. Российская агрессия указала на слабые места нынешней Европы, в которой преуспевают политики-популисты и будущее которой мрачно. Главный вопрос европейской истории снова открыт.
Россияне при Путине не сумели построить устойчивое государство с механизмом передачи власти и верховенством права. Поскольку провал пришлось выдать за успех, россияне объявили себя учителями, а не учениками Европы. Это потребовало новых критериев успеха: он стал означать не процветание и свободу, а определенную сексуальную ориентацию и принадлежность к определенной культуре. При этом Европейский Союз и США представляют собой угрозу, но не из-за своей политики, а из-за ценностей, носителями которых они якобы являются. Путин с впечатляющей быстротой совершил этот поворот, возвратившись в 2012 году на пост президента.
Прежде российские лидеры благожелательно отзывались о европейской интеграции. Ельцин считал Европу, по крайней мере на словах, образцом для подражания. Путин называл приближение ЕС к российским границам возможностью для сотрудничества. Он не считал расширение НАТО на восток в 1999 году враждебным шагом, а, напротив, пытался заручиться поддержкой США и НАТО, чтобы вместе противостоять угрозам. В 2001 году, после нападения исламских террористов на США, Путин предложил НАТО сотрудничество в соседних с Россией странах. В 2004 году Путин не воспринимал расширение ЕС как угрозу и с одобрением отзывался о будущем членстве Украины в ЕС. В 2008 году Путин посетил саммит НАТО в Бухаресте. В 2009 году Медведев позволил американским транспортным самолетам доставлять через воздушное пространство России припасы для контингента в Афганистане. В 2010 году Дмитрий Рогозин, представитель РФ при НАТО и радикальный националист, выразил озабоченность тем, что войска Североатлантического договора уходят из Афганистана. Рогозин пожаловался на недостаток у НАТО боевого духа, на его “пораженческие настроения”. Он не был против натовских солдат у границ России.
В рамках внешнеполитического курса России в 2011 году ЕС и США не представляли собой угрозы и могли сотрудничать с ней как с равной. В 2000-х годах у россиян имелась возможность создать полноценное государство, но шанс был упущен. Демократизации исполнительной ветви власти не произошло, соперничающие с 1990-х годов олигархические кланы превратилась в клептократию, и государственный аппарат стал представлять собой единый клан. Вместо того чтобы монополизировать право, государство при Путине монополизировало коррупцию. Конечно, в 2000-х годах государство в некоторой степени обеспечило гражданам стабильность – благодаря доходам от экспорта нефти и газа. Однако большая часть населения России осталась без перспектив. Бизнесмены могли в любой момент попасть за решетку за мнимое нарушение закона – и очень часто попадали.
В вопросах войны и мира Россия также повела себя так, что европейцам стало труднее считать ее равной. В апреле 2007 года Эстонию надолго сковала крупная кибероперация. В то время еще не было до конца понятно, что именно случилось, но позднее выяснилось, что это лишь первый “залп” в кибервойне России с Европой и США. В августе 2008 года Россия напала на Грузию и оккупировала часть ее территории. Боевые действия сопровождались нападением в киберпространстве: грузинский президент утратил контроль над своим веб-сайтом, новостные агенства подверглись хакерской атаке, интернет в стране был в значительной степени парализован. Россия атаковала Грузию, чтобы лишить ее возможности вступить в Европейский Союз, но одновременно она отрезала путь к интеграции и для самой себя.
К 2010-м годам олигархия сделала реформы в Российской Федерации не просто невозможными, но и немыслимыми. Выступая в ноябре 2010 года в немецкой печати, Путин попытался усидеть сразу на двух стульях: он заявил, что Европейскому Союзу надо объединиться с Россией, не ожидая от нее перемен. Но поскольку Россия не может следовать европейским принципам, расстаться со своими принципами придется Европе. Путин начал задумываться об обратной интеграции, в процессе которой европейские страны стали бы сильнее напоминать Россию и которая означала бы развал ЕС.
Важным отличием империалистической Европы от Европы объединенной стало отношение к закону и праву. В этом отношении политик Путин повторил траекторию Ильина: вера в закон сменилась признанием беззакония патриотической добродетелью. Молодость Ильина пришлась на предреволюционные годы, и его чрезвычайно беспокоил вопрос о духе права. Он считал, что русским необходимо его принять, но не знал, как это осуществить.
Полвека спустя Европейский Союз решил эту задачу. Рутинный процесс интеграции сопровождается экспортом духа права. Европейская интеграция стала средством переноса идеи верховенства права оттуда, где оно функционирует лучше, туда, где оно функционирует хуже. В 1990-х годах соглашения об ассоциации, заключенные Европейским Союзом со странами-кандидатами, породили правоотношения, в перспективе ведущие к полноправному членству. Перспектива вступления в ЕС делала наглядными для граждан выгоды верховенства права.
В зрелом возрасте Ильин отказался от верховенства права в пользу фашистского произвола. Оставив надежду, что Россией можно управлять при помощи законов, Ильин сделал добродетелью патриотов произвол. Путин (полагающий Ильина авторитетом) последовал тем же путем. В 2000 году, впервые баллотируясь на пост президента, он рассуждал о необходимости “диктатуры закона”. Это оксюморон, и одна из двух противоречащих друг другу концепций была отброшена. Во время президентской кампании 2012 года Путин отверг идею европейского пути России (проигнорировав поощряющие верховенство права внешние стимулы) и представил произвол искупительным патриотизмом. Операциональное понятие в современном русском языке –
Следуя этой логике, Путин – не потерпевший неудачу государственный деятель, а спаситель нации. А то, что европейцы могут счесть ошибками, можно осмыслить как расцвет российской невинности.
Путин предпочел интеграции империю. В 2011 и 2012 годах он объяснял, что если Европа не согласится объединиться с Россией, то россияне помогут Европе стать похожей на Россию. Таможенный союз ЕАЭС – объединение с авторитарными соседями Беларусью и Казахстаном – был учрежден 1 января 2010 года, когда Путин был премьер-министром. В конце 2011 – начале 2012 года кандидат в президенты Путин предложил создать более масштабный “Евразийский союз” (альтернативу Европейскому Союзу), который принимал бы государства-члены ЕС и способствовал его развалу. Путин назвал евразийскую идею началом новой идеологии и геополитики.
3 октября 2011 года в “Известиях” Путин представил свой грандиозный план. Россия сведет вместе государства, которые вряд ли смогут войти в ЕС (а в будущем и государства, покидающие разваливающийся ЕС), то есть нынешние и будущие диктатуры. 23 января 2012 года в “Независимой газете” Путин (цитируя Ильина) заявил, что суть интеграции не в совместных достижениях (как считают европейцы), а в “цивилизации”. По логике Путина, верховенство права перестало быть всеобщей желанной целью и предстало элементом чуждой западной цивилизации. Интеграция, по Путину, не имеет отношения к сотрудничеству с другими, ее суть – в самовосхвалении, так что нет необходимости делать что-либо для того, чтобы Россия стала похожей на Европу. Напротив, это Европа должна напоминать Россию.
Разумеется, Европейский Союз, напоминающий Россию, непременно распадется. В своей третьей статье, напечатанной 27 февраля 2012 года “Московскими новостями”, Путин приходит именно к этому выводу. Россия не может стать членом Европейского Союза из-за своего “уникального места на мировой политической карте, роли в истории, в развитии цивилизации”. И Евразия, в отличие от Европейского Союза, примет кандидатов безо всяких условий. Все диктаторы сохранят власть, честных выборов не предвидится, никакие законы соблюдать не нужно. Евразийский проект придуман для того, чтобы помешать расширению Европейского Союза и заставить граждан стран – потенциальных членов думать, что подобное расширение невозможно в принципе. В долгосрочной перспективе, объяснил Путин, Евразия превзойдет Европейский Союз и появится “Союз Европы”, “единое экономическое и человеческое пространство… от Лиссабона до Владивостока”.
Путин, будучи кандидатом в президенты в 2011 и 2012 годах, обещал отход России от всеобщих стандартов и экспорт российских особенностей. Если представить Россию незамутненным источником утраченных всеми остальными цивилизационных ценностей, то вопрос о реформировании российской клептократии вообще снимается с повестки. Россию – маяк для всех – следует не переделывать, а поощрять. Путин подтверждает свои слова поступками: он действительно сделал европейскую интеграцию для своего народа немыслимой. То, каким образом Путин занял пост президента, сделало поворот России к Евразии необратимым. Отказ от демократических процедур в 2011 и 2012 годах стал насмешкой над основным критерием членства в Европейском Союзе. Чтобы изгнать протестующих с улиц и изобразить их агентами Европы, Европейский Союз изобразили врагом.
В России нет действующего механизма передачи власти, и будущее российского государства темно, но вслух ничего этого говорить нельзя. Путин способен удержать под контролем государственный аппарат, но он не в состоянии реформировать его. Поэтому внешняя политика заместила внутреннюю, а заботой дипломатов вместо безопасности стала культура. По сути, это означает экспорт российского хаоса под рассуждения о российском порядке, дезинтеграцию, именуемую интеграцией. В мае 2012 года президент Путин представил евразийский проект орудием разложения ЕС, необходимым для того, чтобы упростить мировой порядок и позволить империям побороться за территорию. Черную дыру в такой системе невозможно заполнить ничем, но она может поглотить соседей. На инаугурации Путин объявил: Россия намерена стать “лидером и центром притяжения всей Евразии”. В послании Федеральному собранию в декабре того же года он говорил о грядущей катастрофе, с которой начнется новая эпоха колониальных войн за ресурсы. В такое время нелепо предлагать реформы или думать о прогрессе. В условиях непроходящего кризиса, объявил Путин, Россия при “обустройстве огромных… пространств” станет опираться на национальный гений.
Но упоминание о “большом пространстве” (это концепция правоведа-нациста Карла Шмитта) – не самое удивительное в речи Путина. Употребив странное слово “пассионарность”, он заявил об особой способности России благоденствовать среди мирового хаоса. По мнению Путина, “пассионарность” определит, “кто вырвется вперед, а кто останется аутсайдером и неизбежно потеряет свою самостоятельность”. Автор термина “пассионарность” – Лев Гумилев. В отличие от вновь открытого Ильина, он и не покидал СССР. Термин Гумилева “пассионарность” знаком россиянам, но мало известен за пределами России. Гумилев – образцовый современный евразиец.
Задолго до того, как Путин представил свою евразийскую политику, специфическую претензию на доминирование и преобразование Европы предъявили евразийцы. Это влиятельное интеллектуальное течение возникло в 1920-х годах как реакция на спор почвенников с западниками. Западники XIX века считали историю единообразной, а путь прогресса – известным и неизбежным. С их точки зрения, проблемой России была отсталость, и чтобы в будущем приблизить страну к европейскому настоящему, требовались реформы или революция. Почвенники же полагали, что прогресс иллюзорен, а Россия осенена собственным, неповторимым гением. Они утверждали, что православие и русский народный мистицизм демонстрируют недоступную для обитателей Запада глубину духа. Почвенники предпочитали вести российскую историю с крещения тысячу лет назад. Ильин, начинавший как западник, закончил как почвенник. (Совершенно обычная эволюция.)
ГУЛАГ
Первыми евразийцами были российские мыслители-эмигранты 1920-х годов, современники Ильина, отрицавшие и почвенничество, и западничество. Они соглашались с почвенниками в том, что Запад развращен, но отрицали и миф о преемственности от древнего Киева. Евразийцы не прослеживали заметной связи Киевской Руси с Россией. Вместо этого они сосредоточили свое внимание на монголах, с легкостью захвативших раздробленную Русь в начале 1240-х годов. С точки зрения евразийцев, благодаря монгольскому правлению в среде, избавленной от европейской “порчи” (то есть от наследия античности, Возрождения, Реформации и Просвещения), появилась Москва. Современной же России предназначено превратить европейцев в монголов.
Скоро евразийцы 1920-х годов рассеялись; некоторые отказались от прежних взглядов. Но в СССР у них нашелся талантливый последователь: Лев Гумилев (1912–1992). Его родители были выдающимися людьми, да и сам он прожил жизнь настолько трагическую и яркую, что ее трудно даже вообразить. Родители Льва Гумилева – поэты Николай Гумилев и Анна Ахматова. Когда Льву было девять лет, его отца расстреляли чекисты, а мать сочинила одно из известнейших в современной русской литературе стихотворений: “…любит, любит кровушку // Русская земля”. Имея таких родителей, в 1930-х годах было трудно погрузиться в университетскую жизнь. За Гумилевым следила тайная полиция, на него доносили однокашники. В 1938 году, в период Большого террора, Гумилева осудили на пять лет лагерей и отправили в Норильск. По этому поводу Анна Ахматова сочинила знаменитый “Реквием” (“Ты сын и ужас мой”). В 1949 году Гумилев снова попал в ГУЛАГ: в этот раз на десять лет, в лагерь под Карагандой. В 1953 году, после смерти Сталина, его освободили, но годы, проведенные в заключении, не могли пройти бесследно. Гумилев, увидевший в своем наказании источник вдохновения, считал, что в чрезвычайных обстоятельствах открывается органический смысл жизни.
Занимаясь в 1960–80-х годах наукой, Гумилев реанимировал евразийство. Он соглашался со своими учителями в том, что монголы создали русский характер, ставший щитом против растленного Запада. Как и у мыслителей-эмигрантов 1920-х годов, Евразия Гумилева тянулась от Тихого океана до презренной, больной Европы, ютящейся на западной оконечности великого материка.
Поделиться книгой: