Багровый прилив

Борис Сапожников

Багровый прилив

Пролог

Вся Адранда считала, что история дуэлей закончится в Турнельском парке. После того как королевские миньоны скрестили шпаги с фаворитами герцога Фиарийского и почти все остались лежать на смертном поле, его величество не один день пребывал в ярости. Трижды он велел написать приговор для единственного оставшегося на ногах дуэлянта — барона д’Антрагэ, вовремя сбежавшего от королевского гнева за границу. Но всякий раз разрывал бумагу, когда ту приносили ему на подпись. А всё потому, что прежде он навещал своего миньона, графа де Келюса, скрестившего клинки с Антрагэ, и чудом пережившего схватку. Граф был невероятно слаб от многочисленных ран и потери крови, и король сам кормил его бульоном. Именно Келюс отговаривал короля от подписания смертного приговора Антрагэ, говоря, что сам он простил своего противника и просит его величество сделать то же. Король же так любил своего миньона, что отказать ему в этом не мог. Когда граф де Келюс посчитал себя достаточно оправившимся после схватки и решил прокатиться верхом, то раны его снова открылись, и он скончался спустя несколько дней агонии.

Вот тут-то, как считали многие при дворе, дуэлям вместе с Антрагэ и конец — горечь такой потери застит разум королю, и тот подпишет-таки приговор. На это надеялся и почти всемогущий кардинал Рильер — первый министр Адранды, ярый противник дуэлей и всего с ними связанного. Кардинал, как человек весьма практического склада характера, считал, что дворяне должны класть свои жизни не в пустых поединках между собой, а на поле брани, решая не вопросы чести, но защищая интересы Родины, как и должно дворянству. Приговор Антрагэ стал бы хорошим уроком всем, и кроме того, подтолкнул бы его величество к подписанию указа о полном запрете дуэлей в Адранде. У его высокопреосвященства были при себе и приговор, и указ, когда он отправился к смертному одру графа де Келюса, чтобы лично провести последние таинства перед смертью королевского миньона. Он считал, что лучшего момента для того, чтобы король подписал эти документы, просто выбрать нельзя. Однако, как это с ним случалось крайне редко, кардинал ошибся.

Он застал его величество стоящим у постели графа, разметавшегося на мокрых от пота и крови простынях. Келюс, что удивительно, был в сознании и даже говорил с королём.

— Ваше величество, — произносил он как раз в тот момент, когда в комнату вошёл кардинал, всем видом своим демонстрирующий печаль и торжественность, — ни о чём не прошу я вас в сей миг… — Келюс закашлялся, и по белым как мел губам потекла пронзительно-алая кровь, — в миг моей смерти. Лишь об одном осмелюсь напомнить вам… Я простил Антрагэ на смертном поле Турнельского парка… Не держите и вы на него зла, ваше величество…

Кардинал едва удержался от того, чтобы стиснуть зубы от гнева. О приговоре теперь можно забыть, раз уж Келюс просил его величество за Антрагэ, умирая. Рильер отлично понимал, что теперь король проявит обычно не свойственную ему твёрдость духа и подписывать приговор не станет.

Однако отступать кардинал не привык, раз уж не удалось возвести Антрагэ на эшафот, придётся действовать иначе. И конечно же, ни в коем случае нельзя отказываться от уже данного обещания лично провести последние таинства над умирающим Келюсом. Рильер отлично понимал, что он не только политик и министр, но — лицо духовное, и в этом его власть простирается иногда куда дальше, нежели мирская.

После смерти Келюса кардинал стал чаще напоминать его величеству о том, что Адранда теряет своих дворян в дуэлях и стоило бы подписать указ о полном запрете дуэлей, дабы трагедия, случившаяся в Турнельском парке, не повторилась.

— И какая же кара будет назначена ослушавшимся закона? — спросил как-то у кардинала его величество.

— Смерть, — своим обычным тихим, но весьма вкрадчивым голосом ответил Рильер. — Смерть для всех, кто участвовал в дуэли. Лишь столь строгое наказание может остудить чересчур горячие головы ваших подданных, ваше величество.

— О нет! — вскрикнул в непритворном страхе король. — В таком случае я не смог бы исполнить последнюю волю бедного Келюса, что он высказал на смертном одре, ибо тем нарушил бы собственный указ, не покарав достойно тех, кто участвовал в дуэли.

О том, что и граф де Келюс в этом случае отправился бы на эшафот, его величество даже не подумал. Иначе, наверное, пришёл бы в ещё больший ужас.

Рильер понял, что стоит выждать какое-то время и поискать иной повод. Благо терпения кардиналу, давно уже прозванному Красным пауком, было не занимать. И своего повода он дождался.

Повод этот снова дал барон д’Антрагэ. После возвращения в Эпиналь Антрагэ на какое-то время стал весьма популярен при дворе, почти как другой знаменитый фаворит герцога Фиарийского — граф де Бюсси. Мрачность же и серьёзно изменившийся характер бывшего лёгкого повесы лишь добавляли ему определённого шарма в глаза придворных. Это не могло не вызвать ответных эмоций кое у кого при дворе — и в первую очередь у самого короля.

Рильер отлично видел это и теперь ждал лишь удобного времени, чтобы снова подступиться к его величеству с указом о запрете дуэлей. Граф де Келюс был уже позабыт королём, его место прочно занял другой человек — молодой д’Эпернон, славящийся своей красотой и ратными подвигами во время войны с виистанскими хаосопоклонниками. По слухам д’Эпернон также должен был участвовать в дуэли в Турнельском парке, но ему не хватило соперника и он вынужден был покинуть смертное поле, прежде чем зазвенела сталь. Никто не обвинял в трусости храбреца, заслужившего славу своей шпагой в Виисте, и всё же он чувствовал себя ущемлённым. Его товарищи дрались за честь короля в поединке, вышедшем за рамки простой дуэли, а ему места не нашлось. Это грызло д’Эпернона изнутри, заставляя ввязываться в дуэли, на которые король хоть и смотрел косо, но всё прощал своему миньону. Все нотации, которыми отделывался обычно д’Эпернон, начинались со слов короля о том, что он не желает возводить ещё один мраморный памятник теперь уже на могиле д’Эпернона, или же напоминания о ненавистной самому королю шутке про «изрубить в мрамор». Вот только нотациями всё и заканчивалось, а д’Эпернон часто уже на следующее утро скрещивал с кем-нибудь шпаги.

Теперь же он искал ссоры с вернувшимся в Эпиналь Антрагэ. Как ни странно, прежний вертопрах и повеса Антрагэ возвратился на Родину совсем иным человеком. Он не интересовался придворной жизнью, появляясь на приёмах лишь в свите сюзерена, мало танцевал и почти ни с кем не общался. Не отдавал он должное и вину, как думали многие, ведь чем, как не беспробудным пьянством можно было оправдать подобное поведение. Начали шептаться о пристрастии Антрагэ к порошку Мариани — ведь где, как не в Водачче, куда бежал Антрагэ от королевского гнева, тот можно было легко раздобыть. Находились даже «знатоки», определявшие у Антрагэ признаки употребления этого зелья.

Открыто выступить зачинщиком дуэли с фаворитом герцога Фиарийского д’Эпернон, конечно, не мог. Здесь бы он уже не отделался нотацией от короля — дуэль, как и поединок в Турнельском парке, из дела чести переросла бы в дело политическое. Вмешались бы и сюзерен Антрагэ, и кардинал Рильер, — и всё могло бы закончиться для д’Эпернона как минимум высылкой в полк, стоявший на виистанской границе, где в последнее время было неспокойно. Месить тамошнюю грязь у миьона никакого желания не было, а потому он поступил сложнее и подлее.

Из-за того, что былой повеса Антрагэ, никогда не отказывавший придворным красавицам, чьими бы жёнами или любовницами те ни были, перестал волочитьсяда ещё и не принимал самых откровенных предложений со стороны прекрасных дам, о нём уже стали ходить не самые лицеприятные слухи. И д’Эпернон принялся раздувать их, самые же мерзкие он нашептал королю, который, не забыв ненависть к единственному пережившему дуэль в Турнельском парке, поддерживал их. Его величество изволил смеяться над шутками про Антрагэ, и одну из них, весьма мерзкого свойства, сам отпустил на очередном приёме.

На целую минуту, если не больше, в зале повисла тишина. Назвать её иначе как гробовой было нельзя. Сопровождавший короля кардинал Рильер и думать забыл о дуэлях и указах, теперь он думал, как разрешить ситуацию, возникшую по вине его величества. И лишь д’Эпернон едва мог скрыть своё ликование, но на него никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к Антрагэ, выступившему из свиты герцога Фиарийского. Кто-то попытался удержать его, кажется, Шарль д’Э — один из немногих людей, кто мог назвать нынешнего Антрагэ своим другом, однако тот легко уклонился от его руки. С прямой спиной — последствием раны, полученной им в Турнельском парке — он прошёл несколько шагов, отделявших его от короля. Все расступались перед ним, не смея заступить дорогу, самым отважным хватало одного взгляда, чтобы поспешно отойти с пути Антрагэ. В глазах былого повесы и вертопраха была смерть.

— Ваше величество, — отчеканил Антрагэ, остановившись на минимальном расстоянии от короля, ещё шаг — и оно стало бы неприличным, — никакая клевета не может оставаться безнаказанной. Будь ваши слова направлены лишь в мой адрес, я мог бы стерпеть сие оскорбление. Однако вы задели ещё и честь дамы, моей близкой родственницы, а значит, вынуждаете меня бросить вам вызов.

К ногам короля упала перчатка из тонко выделанной кожи — быть может, Антрагэ и изменился после Водачче, однако привычке одеваться по последней моде не изменил. Многие в зале припомнили в тот момент, как граф де Кревкёр — прадед нынешнего носителя титула — точно так же швырнул к ногам короля Адранды перчатку, только та перчатка звонко ударилась об пол, ибо была латной. Он кидал королю вызов от имени своего сюзерена — герцога Фиарийского, чьи владения в то время простирались куда шире, и кто мог легко противостоять ослабевшей от войн и внутренних распрей Адранде. Пускай сейчас речь шла лишь о чести дворянина и его родственницы, о которой скабрёзно пошутил король, однако многие в зале понимали, что дело не только в этом. Снова за сталью маячит политика — противостояние белых ирисов и чёрных алерионов.[1]

— Ваше величество! — тут же выпалил д’Эпернон, подступая к королю. — Позвольте мне поднять перчатку за вас!

Он понимал, что это — его шанс! Лучшего ему уже не выпадет никогда. Он выступит защитником чести короля и пронзит проклятого Господом Антрагэ. Наконец, он поквитается за позор Турнельского парка, где друзья отказали ему, велев оставаться в стороне, покуда они сводят счёты с фаворитами герцога Фиарийского.

— О нет! — вскинул руку к лицу король. — Ты чудом избежал резни в Турнельском парке, мой дорогой д’Эпернон, я не могу позволить тебе рисковать своей жизнью в этой бессмыслице.

Не успел д’Эпернон осознать слова, сказанные королём, как его потеснил Ла Шатеньре. Этот могучий атлет, которого сам д’Эпернон считал не более чем наглым выскочкой, никогда не упустил бы своего шанса. Ла Шатеньре был из тех, кто занял место погибших в Турнельском парке королевских миньонов, за что д’Эпернон ненавидел его едва ли не сильнее, нежели Антрагэ.

— Ваше величество, — с тем же пылом, какой только что продемонстрировал д’Эпернон, произнёс Ла Шатеньре, — моя жизнь ничто перед вашей честью. Я склоняюсь перед вами и молю дать мне шанс защитить её.

Он упал на колено перед королём, и теперь достаточно было кивка монаршей головы, чтобы перчатка Антрагэ оказалась в его руке.

И прежде чем кардинал Рильер остановил его величество, хотя его высокопреосвященство уже вскинул руку в запрещающем жесте, король кивнул Ла Шатеньре. Многие клялись, что видели, как его величество заметил жест Рильера, и говорили, что король дал позволение и даже напутствовал Ла Шатеньре именно потому, что кардинал попытался что-то запретить ему.

— Милый сердцу моему Ла Шатеньре, — сказал король, — я даю тебе своё согласие. Защити мою честь пред Господом и людьми.

Именно этому поединку довелось стать последней законной дуэлью в Адранде.

Сама дуэль состоялась спустя несколько недель после злополучной ночи. Слишком много вопросов она породила, и отвечать на них пришлось вовсе не непосредственным участникам поединка. Король демонстративно отстранился от их решения, ведь как ни крути, он являлся одной из сторон спора, предоставив решать первому министру и герцогу Рене Фиарийскому. Длительные переговоры этих двух, пожалуй, самых влиятельных в Адранде людей сами по себе походили на фехтовальный поединок. Вот только вели его словами, пыльными документами и кодексами времён Катберта-Молота и Маркомира с Генобавдом. На кардинала и герцога трудились целые армии стряпчих и монахов святого Йокуса, рыскавших в сундуках книгохранилищ в поисках нужных свидетельств и документов. Спустя почти месяц после вызова обе стороны согласовали все условия поединка.

Для начала определено было, что это вовсе не дуэль, но суд Господень, в котором должна быть выявлена истина. Лишь так, и никак иначе, Антрагэ не смог бы заставить его величество не просто отказаться от своих слов, но и принести барону свои извинения, а этого Антрагэ и его сюзерену очень хотелось. Кроме того, суд Господень должен проходить под открытым небом. Но и тут обе стороны пришли к согласию, решив трактовать слова «под оком Господа» так, как им удобно, ограничившись тем, что все окна в зале, где будет проходить поединок, откроют настежь. Так ничего не скроется от господнего ока, а искать место для схватки на улице не придётся. Весна в Эпинале выдалась довольно холодной и ветреной, и ни у кого не было желания проводить поединок за пределами королевского дворца.

С местом схватки определились в первую очередь. Им стал просторный танцевальный зал, где могли разместиться все желающие, а кроме того, пол был идеально ровным, что подходило не только для танцев, но и для фехтования. Сначала пол хотели посыпать мелким песком, чтобы не скользил, вот только тогда поединок стал бы неприятно напоминать схватку гладиаторов на потеху энеанской публики. Ведь на посыпанных песком аренах и цирках умирали мученики Веры, когда владыки Энеанской империи впали в ересь и отреклись от Господа. Допустить подобных аналогий кардинал Рильер никак не мог. Ограничились тем, что хорошенько натёрли место, выделенное бойцам для схватки, канифолью.

Его величество уже начал проявлять нетерпение, когда время поединка наконец согласовали, и удивительно холодным для начала мая утром в танцевальном зале королевского дворца барон д’Антрагэ сошёлся в бою с шевалье де Ла Шатеньре. Его величество повелел накрыть столы, чтобы насладиться зрелищем победы своего фаворита над давно ненавистным Антрагэ. За столами собрался весь цвет королевского двора, многим титулованным особам приходилось тесниться, как вульгарной черни в кабаке, чтобы устроиться за одним из них. Герцог Фиарийский со свитой подчёркнуто расположился отдельно, встав за спиной своего фаворита. В центре зала разметили квадратное поле для схватки, по углам которого замерли четыре фигуры в чёрном. Это были маршалы, призыванные следить за ходом поединка вместо секундантов. Одним из них был Люжер де Тюренн по прозвищу Лугубр, телохранитель герцога Фиарийского, на чьём присутствии тот категорически настоял.

Антрагэ и Ла Шатеньре стояли в десяти шагах от размеченного квадрата, ожидая, когда им дадут сигнал сходиться. Руководил поединком сам кардинал Рильер — здесь и сейчас решался вопрос королевской чести, и никто иной не мог занять место первого министра и верховного клирика Адранды на суде Господнем. Оба бойца были почти одинаково одеты — в удобные штаны, льняные чулки, туфли на мягкой подошве, идеально подходящие для схватки на ровном полу, и свободные, не стесняющие движений рубахи. По поводу оружия бойцов кардинал с герцогом сломали немало копий в словесных баталиях, но остановились на длинных рапирах. Шпаги были, конечно, ближе к мечам, традиционно служившим оружием суда Господнего, вот только герцог Фиарийский отлично понимал, что более тяжёлое оружие даст преимущество атлетичному Ла Шатеньре, и стоял стеной, не идя ни на какие уступки в этом вопросе.

Ла Шатеньре стоял один, ближе к столу, за которым сидел король. Его величество то и дело бросал на миньона ободряющие взгляды и несколько раз, когда думал, что его не видят, салютовал тому бокалом вина. Антрагэ же остановился лишь на пару шагов впереди фаворитов герцога Фиарийского.

— Его величество изволил заключить пари с моим отцом, — усмехнулся Шарль д’Э, старший сын герцога и давний друг Антрагэ, с которым они вместе росли и вместе постигали науку фехтования. — Если ты победишь, его величество оплачивает стол, если же проиграешь, то все расходы ложатся на моего отца.

— Значит, дело не только в чести, — криво и не слишком убедительно ухмыльнулся Антрагэ, — но и в паре сотен ажедоров?

— Постарайся, чтобы они ушли из королевской казны, Антрагэ, — уже без тени иронии ответил ему д’Э.

— Не бойся, — отмахнулся Антрагэ. — Если верх возьмёт Ла Шатеньре, первая кровь станет и последней.

Суд Господень традиционно вёлся до первой крови, но никто не мешал прикончить противника одним быстрым ударом. А этим как раз славился Ла Шатеньре — фехтовальщик не столько искусный, сколько берущий физической силой, выносливостью и могучими ударами.

— Се суд Господень, — прервал разговор друзей хорошо поставленный голос кардинала Рильера, — и я не в силах предложить сторонам его примириться. Лишь кровь может решить сей спор, и она должна пролиться. Могу лишь воззвать к Милосердию во имя Матери его, дабы оба бойца, что сойдутся ныне пред нашими глазами и оком Господа, по мере сил щадили друг друга. Ибо оба они верные сыны Адранды, и да не станет место сие смертным полем.

Кардинал более чем прозрачно намекнул бойцам, что не потерпит смертоубийства. И если Антрагэ и без того не собирался убивать своего противника, то про Ла Шатеньре такого сказать было нельзя. Достаточно одного взгляда в его глаза, чтобы понять — он пришёл сюда убивать и, несмотря ни на какие слова кардинала, отступать от этого желания не намерен.

Высказавшись, кардинал отступил на несколько шагов и взмахом руки велел обоим бойцам сходиться. Антрагэ и Ла Шатеньре прошли каждый свои десять шагов до выделенного места и замерли у его границы. Новый жест — противники пересекли границу выделенного места, откуда выйти суждено будет только одному из них. Оба отсалютовали и встали в позицию, кончики их рапир едва слышно звякнули соприкоснувшись.

— Во имя Господа и Матери Милосердия, начинайте!

Не было никакого обмена пробными выпадами, лёгкого перезвона клинков, что обычно предваряет схватку. Ла Шатеньре сразу ринулся в атаку, обрушив на Антрагэ несколько стремительных и невероятно сильных ударов. Они легко проломили бы любую оборону, вот только Антрагэ и не думал обороняться. Лишь дважды Антрагэ парировал выпады противника, от остальных он легко уклонился. Двигаясь, будто в диковинном танце, он раз за разом уходил от вражеского клинка, как казалось многим в зале, уже готового пронзить его. Антрагэ приседал, припадал на колено, пользуясь преимуществом, что давал ему невысокий рост, отклонялся назад буквально в последнее мгновение. Сам же Антрагэ почти не атаковал, ограничиваясь короткими и злыми контрвыпадами, не давая Ла Шатеньре совсем уж расслабиться и почувствовать себя хозяином положения. Ла Шатеньре же продолжал наседать, тесня противника, казалось, отобрав у него инициативу, оставив Антрагэ лишь возможность огрызаться.

Его величество приветствовал каждый удачный, как ему представлялось, выпад Ла Шатеньре, аплодисментами. Герцог Фиарийский мрачнел, подсчитывая в уме убытки, и вовсе не те, что он понесёт, оплачивая роскошный банкет, устроенный королём. Первый миньон короля д’Эпернон скрипел зубами, представляя себя на месте Ла Шатеньре. Он уже десяток раз в мыслях своих нашёл бреши в обороне Антрагэ и пронзил того насмерть — одним верным ударом. Д’Эпернон считал, что только неумелое, топорное фехтование Ла Шатеньре не даёт тому одолеть ловкого соперника. Кардинал Рильер следил за боем взглядом опытного фехтовальщика — пускай здоровье и не позволило ему драться на дуэлях самому, но всё же движения, атаки, защиты были знакомы ему не понаслышке. Мало кто знал, что его высокопреосвященство брал частные уроки фехтования, просто на всякий случай. Он был человек весьма предусмотрительный и предпочитал быть готовым если не ко всем, то уж точно к большинству неприятностей, какие могут с ним приключиться.

В первое мгновение никто ничего не понял — всем показалось, что Ла Шатеньре просто споткнулся. Однако уже в следующее все заметили движение Антрагэ, рывком выдернувшего рапиру из колена противника. И только ещё пару мгновений спустя присутствующие в зале начали понимать, что случилось.

Антрагэ, почти припавший к земле, уклоняясь от очередного удара соперника, резко подался вперёд в глубоком выпаде и пронзил колено Ла Шатеньре. Клинок рапиры почти до середины вошёл в ногу атлета, заставив того пронзительно вскрикнуть, скорее от неожиданности, нежели от боли. Боль пришла к Ла Шатеньре позже, когда он уже лежал на натёртом канифолью полу. Он сжался в комок, будто новорождённый, обеими руками стискивая колено, не понимая, что этим только причиняет себе лишние мучения. Он скрипел зубами, пытаясь сдерживать стоны, однако те вырывались из его глотки каким-то не человеческим даже, а почти собачьим поскуливанием.

Но никто не смотрел на поверженного атлета — все взгляды в зале были прикованы к невысокой фигуре барона д’Антрагэ. Тот выпрямился, обернулся лицом к столу его величества и обратился к побледневшему королю:

— Ваше величество, я победил и теперь требую, чтобы вы признали свою неправоту пред Господом и собравшимися здесь людьми! Верните мне мою честь, ваше величество!

Антуан VIII был ошарашен таким исходом схватки, которая, как казалось ему считанные мгновения назад, уже выиграна его бойцом. Однако его величество был опытным политиком и умел держать удар. Он медленно, выказывая всё достоинство, что ему присуще как властителю Адранды, поднялся с трона и провозгласил:

— Ныне, пред Господом и людьми, я, милостью Господа король Адранды Антуан Восьмой, признаю неправоту моих слов, сказанных в адрес Шарля де Бальзака, барона д’Антрагэ. И возвращаю ему его честь!

Последние слова позволили королю сделать хотя бы минимально хорошую мину при очень плохой игре.

— Развлекайтесь, добрые мои подданные, — добавил он, — пейте и ешьте. Услаждайте свой слух музыкой и не забывайте о танцах.

Напутствовав всех таким образом, его величество покинул бальный зал. За ним последовали его верные миньоны во главе с д’Эперноном, не желавшим ни мгновением дольше оставаться в зале. Выпад Антрагэ, сваливший Ла Шатеньре, оказался для д’Эпернона неприятным сюрпризом, и он понимал, что, скорее всего, и сам бы купился на эту уловку. Так что теперь он мог только порадоваться, что его величество в ту злосчастную ночь выбрал защитником своей чести не его.

— Врачи, помогите же Ла Шатеньре, во имя Матери Милосердия, — напомнил кардинал Рильер докторам, конечно же, дежурившим рядом с размеченным полем боя, об их долге.

Те тут же бросились к стонущему атлету. Антрагэ же направился к свите герцога Фиарийского. Его поздравляли с победой, осторожно хлопали по плечу, говорили всякую чепуху, какую обыкновенно несут в таких случаях. Однако стоило кому-либо заглянуть в глаза Антрагэ, тот сразу замолкал, и улыбка сходила с его лица. Не было в глазах Антрагэ никакого триумфа и радости победы — в них была лишь привычная пустота да плескались далёкие отзвуки былой боли.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Все дороги ведут в Водачче

Глава первая

Фигуры на доске

По иронии судьбы, на которые она, как известно, весьма щедра, в ту же самую ночь, когда Антрагэ бросил перчатку королю, по реке Тайм поднимался корабль. Ночь выдалась ненастная — ветер нёс тяжёлые хлопья снега, налипавшие на паруса и такелаж галеона, однако экипаж его уже видел вдали Престон — столицу Страндара, цель их долгого путешествия. Пускай немногие из матросов и даже офицеров галеона были страндарцами, а ещё меньше среди них — уроженцами столицы островного королевства, но всем им город сулил отдых и развлечения, недоступные слишком долго. Каперский рейд королевского приватира Иеремии Берека оказался затяжным, но весьма удачным, и члены команды его галеона, носящего гордое имя «Золотой пеликан», уже прикидывали свои доли в награбленном и хвастались друг другу, как потратят лихое золотишко. А в том, что уже к полуночи в их кошельках будет звенеть не медь и даже не серебро, никто не сомневался. Добычи взяли столько, что пришлось выгрузить едва ли не весь балласт, чтобы «Золотой пеликан» не был чудовищно перегружен.

И лишь капитан Берек, стоявший на шканцах, думал вовсе не о золоте или причитавшейся ему доле добычи. Он знал, что ещё до полуночи, если ему будет сопутствовать удача, он предстанет пред светлы очи его величества Роджера IV — милостью Господа короля Страндара. Берек думал о срочной депеше, доставленной королевским курьером на борт «Золотого пеликана». Зачем его присутствие так срочно понадобилось в Престоне? Добычу он легко мог сбыть и в Карвайле или же Редклифе, или соседнем с ним Клифтоне. Но с королём не поспоришь, тем более когда находишься на его службе, пришлось поднимать паруса и идти вверх по Тайму.

На закате «Золотой пеликан» миновал цепь и пару могучих, ощетинившихся пушечными жерлами и скорпионьими копьями фортов, запиравших эстуарий Тайма, и, как и рассчитывал Берек, ещё до полуночи бросил якорь в порту Престона. Матросы, кроме вахтенных, тут же выстроились в очередь к квартирмейстеру за первой частью своей доли в добыче, стремясь спустить её на вино, женщин и карты как можно скорее. Офицеры же, и сам капитан, наводили на себя красоту, чтобы сойти на берег в наилучшем виде.

Берек оставил корабль на первого помощника, могучего эрландера Брана Мак-Морна, сам же в своём лучшем платье, пошитом у адрандского портного, при узкой, украшенной сапфирами рапире и в шляпе тонкого фетра с пером белой цапли сошёл на берег. Как он и думал, его уже ждала карета, украшенная королевским гербом, рядом с которой отирались трое в чёрных плащах и при шпагах. Берек пожалел, что не прихватил с собой пистолет — переменчивый нрав короля был всем известен, а попавшие в опалу к Роджеру IV чаще оказывались на эшафоте, нежели в изгнании или даже Башенном замке. Ни на эшафот, ни в прославленную на все Святые земли тюрьму Берек не хотел угодить, но понимал, что сейчас полностью зависит от королевской воли.

— Никак легендарный приватир его величества испугался кареты и пары моих молодчиков? — услышал Берек знакомый голос и поморщился. — Не бойтесь, дражайший сэр, я решил заехать за вами в порт, чтобы оба мы успели на аудиенцию к его величеству. Вы же знаете, как он не любит, когда опаздывают.

Из кареты выглянул человек, в общем мало отличавшийся от типов, стоявших рядом с нею. Лицо его почти полностью скрывали длинные чёрные локоны и широкие поля шляпы, украшенной вороньими перьями. Он сделал приглашающий жест Береку и поторопил капера.

— Во имя всемилостивого Каберника, скорее! В этой проклятущей карете нету печи, и я так славно надышал внутри, что тратить тепло попусту — вот воистину преступление.

Берек ничего не ответил этому человеку, который был ему в высшей степени неприятен, но поспешил в карету. Ледяной ветер, рвавший тяжёлый плащ, когда он стоял на шканцах «Золотого пеликана», ничуть не утих в Престоне, и холод так и норовил пробраться под скорее модную, нежели тёплую одежду капитана.

Он уселся на удобный диван напротив человека в чёрном, напоминавшего в своих плаще и шляпе с невероятно широкими полями нахохлившегося ворона. Берек сел так, чтобы держаться от него как можно дальше, будто тот был разносчиком какой-то заразы. Сосед по карете заметил эту нарочитость капера и в темноте сверкнул улыбкой.

— Ну откуда такое чистоплюйство, мастер Берек? Вы ведь пират, пускай и на королевской службе. Ваши руки в крови уж куда как больше, нежели мои.

С этим Береку было не поспорить — королевский приватир никогда не чурался кровавой работы и частенько сам вёл в бой абордажные команды прямо со шканцев.

— Всякий льёт кровь за его величество, — ответил он, решив, что и дальше молчать будет совсем уж неприлично, а обвинений в невежливости он бы уже не стерпел, — и моя ли вина в том, что я предпочитаю лить чужую? Вы же льёте яд и распри всюду, где появляетесь.

— Всякий служит его величеству так, как умеет, — развёл руками собеседник Берека. — Вам отменно удаётся брать на абордаж валендийские и салентинские корабли, мне же — творить распри всюду, где прикажет его величество. Признайтесь, мастер Берек, вы ведь любите своё дело не меньше, чем я — своё. В этом мы уж точно сходимся, не так ли?

Берек кивнул, но не стал ничего говорить в ответ. Собеседника это ничуть не смутило — он отлично справлялся за двоих.

— Нам снова предстоит совместная служба, мастер Берек, и на сей раз вы выступите не только в роли извозчика, как в предыдущий.

— Вы что-то знаете о цели, ради которой мы были вызваны к его величеству?

— Могу лишь догадываться, но, уверен, цель эта стоящая! Это будет настоящая авантюра. Жаль только, вряд ли о ней узнают в Святых землях, и неважно, сопутствует ли в ней нам удача, или же нет.

— Вы всегда остаётесь в тени.

— Таков мой рок.

Собеседника капитана Берека можно было принять за шута, если бы не мрачная репутация, окутывавшая его. Звали его Артур Квайр, он часто добавлял к своему имени «капитан», хотя и непонятно чего именно, и был он личным доверенным человеком его величества, занимавшимся выполнением особо деликатных и грязных дел. Он подстраивал «несчастные случаи» неугодным персонам, до которых король по тем или иным причинам не мог добраться своей властью, поднимал и гасил мятежи, открыто запугивал или тайно шантажировал богатых и именитых людей как в Страндаре, так и за границей, добывал для короля планы его соседей, — в общем, был человеком столь незаменимым, сколь незаметным. Однако те, кто доподлинно знал, чем занимается капитан Квайр, считали его человеком, лишённым чести и морали, которые сам Квайр считал не более чем предрассудками.

Всегда предпочитавший честную драку Берек презирал Квайра за то, что тот бил в спину, исподтишка и желательно чужими руками. На руках самого Квайра крови и в самом деле было не так уж много.

Карета остановилась, и два капитана вышли из неё на зимний холод и ледяной порывистый ветер. Они поспешили вслед за встречавшими их гвардейцами в жарко натопленный холл королевского дворца.

Несмотря на то что время шагнуло за полночь, во дворце было довольно многолюдно. Многие придворные не спешили покидать его, покуда его величество не отойдёт ко сну, о чём объявят слуги. Никто не хотел пропустить мига, когда король отправится в опочивальню, чтобы лично засвидетельствовать своё почтение монарху и пожелать ему спокойной ночи. А раз по дворцу сновали придворные, но тут же были слуги, среди которых каждый первый на кого-нибудь шпионил, а частенько не гнушался брать деньги сразу у нескольких вельмож, и конечно, королевские гвардейцы, чинно вышагивающие по коридорам, дежурящие у дверей и на лестничных клетках.

Мимо всех их проследовали капитан Квайр и Иеремия Берек, шагая вслед за парой гвардейцев, возглавляемых сержантом в новеньком мундире и начищенной до блеска кирасе. Их провожали взглядами — завистливыми и заинтересованными в равной мере. Осведомлённые люди знали в лицо Берека с Квайром, отлично понимая раз эти двое во дворце, значит, скоро начнётся нечто интересное. Вот только где начнётся и что именно, даже самым осведомлённым оставалось только гадать.

Милостью Господа его величество король Страндара Роджер IV был персоной во многом выдающейся. В лучшие годы он славился статью и красотой, чем привлекал дам, однако от красы телесной к теперь ничего не осталось. Возраст, бремя власти и скверные привычки, среди которых не последнее место занимала страсть к прекрасному полу, избороздили его лицо морщинами. Их должна была скрыть густая борода, однако и она уже не справлялась с непосильной задачей, и скорее старила короля. Прежде атлетическое тело его величества теперь обрюзгло, и скрыть это не могла даже одежда особых покроев, придуманных специально для него, сшитая лучшими портными Страндара, Адранды и Салентины. Роджер IV, не скупясь, приглашал их в Престон, но даже подлинные чудотворцы среди мастеров нити и иглы были почти бессильны. Но куда хуже дело обстояло с его ногами. Введя в моду тугие подвязки для чулок, Роджер IV столь рьяно использовал их, что сам же стал первой жертвой этой моды. Ноги его распухали столь сильно и причиняли такую невыносимую боль, что он почти не мог стоять или ходить без посторонней помощи. Ковылять, опираясь на трость, его величество посчитал ниже своего достоинства, и проблему решил истинно по-королевски. Теперь его всюду носили на особых носилках с малым троном.

Однако ни годы, ни скверные привычки никак не сказались на остроте его ума. Роджер IV был столь же прозорлив, как и в юности, когда добивался престола, несмотря на все препоны.

Вошедшие в малый зал приёмов Квайр с Береком сразу опустились на колени перед монархом. Все знали, что Роджер IV легко может продержать в этой неудобной позе даже самых пожилых и титулованных придворных сколько угодно долго, демонстрируя свою власть над ними. Однако этой ночью у его величества не было ни времени, ни желания показывать, кто главный в этом зале. Взмахом руки он велел обоим подняться и подойти ближе. Продолжением царственного жеста его величество отпустил гвардейцев. Когда же за ними закрылись двери, Роджер IV обратился к Квайру и Береку.

— Любезные капитаны мои, — при этих словах Берек едва заметно скривился, что не укрылось ни от короля, ни от Квайра, — я призвал вас, дабы вы снова соединили усилия ради славы Страндара.

— Я готов! — выпалил Берек, шагнув вперёд. — Лишь укажите мне цель, государь.

— Цель сейчас ясна всякому, кто имеет глаза, — скривил полные губы в ухмылке его величество, — ведь именно туда направлены взоры монархов всех Святых земель.

— Водачче, — произнёс Квайр, ухмыляясь в ответ, и ухмылка его была удивительно мерзкой.

— Проницателен как всегда, мой хитроумный капитан. — Берек подумал, что если Квайр из них двоих хитроумный, то какой же он.

— Последние события, верность которых я проверял для вас, ваше величество, — согнул тот спину в поклоне, полном фальшивого подобострастия, — говорят о том, что в городе всё изменилось. Город официально подписал Салентинскую унию, войдя в неё на правах полиса, а прежний властитель Водачче стал полноправным дожем и имеет теперь место в Совете Высоких[2]. Он запретил в городе исповедовать все религии, кроме учения Веры, отменил закон, запрещавший некоторым орденам Церкви пребывать в Водачче. В общем, стал самым обыкновенным салентинским дожем.

— И чем я могу служить вашему величеству у берегов Водачче? — поинтересовался Берек. — Нужно остановить там торговлю? Это будет сложно для моих морских псов, но возможно. Каперство в том регионе сулит большие барыши, а рейды можно списывать и на красноволосых.[3] Их ведь сколько не давили Барлетта и герцог Бардорба, они всякий раз поднимают голову.

— Заманчиво, мой верный морской пёс, — длинные, распухшие пальцы короля оставались удивительно быстрыми и ловкими, он оставил в покое бороду и сплёл их, уложив ладони на объёмистом чреве, — но не сейчас. Не сейчас. Нынче у нас совсем иная цель.

Он помолчал немного, как будто собираясь с мыслями или же ожидая вопросов, однако оба капитана не спешили задавать их.

— Сейчас многие не только смотрят на Водачче, но и тянут к нему свои руки, — продолжил Роджер IV. — Салентина первой заполучила этот приз, однако его ещё надо удержать. На Водачче нацелились Адранда и Билефельце, да только они уравновешивают друг друга. Наши отвергшие Господа друзья из Виисты тоже не прочь раскрыть рот на этот кусок пирога — им пригодится такой порт на побережье Внутреннего моря, но куда больше Смотрители желают щёлкнуть по носу Святой престол.

— Так, значит, мы поможем виистанцам? — решился-таки задать вопрос Квайр. — По чести сказать, недолюбливаю я их. Слишком уж гневно они обрушиваются на столь любимые мною пороки. Я больше двух десятков раз приговорён в Виисте к смертной казни, и из них, представьте себе, ни разу за шпионаж. Там карают смертью за распутство! Немыслимо!

— Воистину так, — согласился король, и его лицо озарилось улыбкой — никто не смог бы оспорить у него лавры первого распутника Страндара, даже сейчас. — Ты правильно сказал, мой хитроумный капитан, мы поможем Виисте захватить Водачче, или же попробовать сделать это. Даже если им удастся заполучить этот порт, он принесёт им больше проблем, нежели выгод, и заставит увести известную часть флота из Полночного моря в Срединное.