Помоги проекту - поделись книгой:
История с саксауловым грибкоедом началась из-за черной бабочки. Зимой тысяча девятьсот сорокового года в низовьях реки Чу лесничий Коскудукского леспромхоза Кравцов, проходя по саксауловому лесу, увидел летающих черных бабочек. Он сбил шапкой несколько бабочек и спрятал в спичечную коробку. Какими-то путями спичечная коробка со странными бабочками дошла до Зоологического Института Академии Наук в Ленинграде и попала к ученому, специалисту по бабочкам.
Ученый открыл коробку и обрадовался. Бабочки были невиданные, ярко-черные, с большой бахромкой необыкновенно длинных чешуек по краям крыльев и большими шипами на голенях передних ног. Их нельзя было отнести ни к одному известному до сего времени семейству чешуекрылых. Все бабочки оказались самцами. Но что значат несколько экземпляров в спичечной коробке, к тому же поврежденных. Интересно поймать еще незнакомок, кстати, поискать самок, выяснить, почему бабочки летают зимой, и как они, такие маленькие, ухитряются жить среди холодного и заснеженного саксаулового леса.
И ученый прислал мне письмо с просьбой поискать загадочную бабочку и разведать тайны ее необыкновенной жизни. День, когда мы собрались в дорогу, был теплый. Ярко светило солнце, и хотя в тени домов холодно, по улицам кое-где пробивались ручейки талой воды. В Средней Азии зимой нередки такие, совсем весенние дни. Утром следующего дня тоже ничто не предвещало дурной погоды. Но когда город остался позади, и дорога повернула вдоль гряды холмов Курдайских гор, сразу похолодало, а тент грузовой машины стал яростно трепать ветер. По широкой Чуйской долине поползли косматые серые облака, они закрыли небо и заслонили солнце. По сугробам побежали струйки поземки. Один за другим промелькнули поселки с высокими тополями. Дальше в стороны раздвинулись горы, и шире стала заснеженная долина. В сумерках промелькнули огни станции Чу. Еще час пути, и вот уже яркий луч фар автомашины скользит по узкой дороге среди саксаулового леса, взметывается на песчаные барханы и, дрожа, уходит за горизонт в густую ночную темень. Потом сворот с дороги, остановка, тишина, чуткая и настороженная, жаркий саксауловый костер, устройство бивака, торопливый ужин и непривычный сон на морозном воздухе в спальных мешках.
Перед утром наша палатка начинает слегка вздрагивать, а в тонких веточках саксаула раздается посвист ветра. Если остановка в пути произошла ночью, то рано утром интересно, выскочив из палатки, осмотреться вокруг. Тогда оказывается все по-другому, чем казалось в темноте, и будто сняли покрывало с неожиданной картины. Но сейчас небо закрылось белесоватой пеленой, горизонт задернуло сизой дымкой, и саксауловый лес с низенькими полудеревьями-полукустарниками, похожими друг на друга, раскинулся во все стороны, серый и монотонный, без единого бугорка и прогалинки. В веточках саксаула начинает громче свистеть ветер. На землю падает крупная белая снежинка, за ней другая, и вскоре на всё окружающее накладывается редкая сетка белых линий.
Можно ли надеяться в такое ненастье встретить черную бабочку? В ожидании хорошей погоды проходит день. Потом наступает второй, такой же серый и заснеженный. Вынужденное безделье надоедает. Тогда, захватив с собой немного еды, спички и ружье, мы бредем гуськом по серому и однообразному саксауловому лесу. Не сидеть же весь день попусту в тесной палатке. Быть может, где-нибудь и появится черная бабочка и мелькнет темной точкой меж белых снежинок, несущихся по воздуху. Но лес пуст, и только снег шуршит о голые тонкие стволики. Один раз, низко прижимаясь из-за ветра к земле, промелькнула стайка стремительных саджей. Потом далеко на ветке саксаула показалась черная точка, и мы долго шли к ней, пока она не взлетела в воздух и обернулась канюком.
Через несколько часов монотонного пути мы трое замечаем, что каждый из нас старается идти по своему, им избранному направлению. Когда я пытаюсь выяснить, где наш бивак, мои спутники показывают совсем в разные, почти противоположные стороны, мне же кажется, что они оба не правы, и надо держать путь по-моему. Становится ясным, что мы заблудились, и тогда же приходит мысль идти обратно по своим собственным следам.
Теперь оказывается, что наш путь — совсем не прямая линия. Следы тянутся всевозможными зигзагами, и наше счастье, что здесь, в безлюдной местности, нет больше никаких следов, кроме наших, и редкий снежок их еще на закрыл. Иногда в местах, поросших черной полынью, слабо припорошенные следы теряются, и приходится их разыскивать.
Вглядываясь в отпечатки ног, случайно вижу темную точку, мелькнувшую на стволике саксаула, и думаю, что померещилось. Но темная точка показывается с другой стороны стволика, пробегает несколько сантиметров и скрывается в глубокой щелке на коре дерева. Неужели действительно какое-то насекомое бодрствует в такую сырую снежную погоду? Насекомые — холоднокровные животные и при низкой температуре воздуха быстро коченеют. Может ли кто-нибудь из них жить на холоде без тепла и солнца?
Но по стволу саксаула короткими перебежками движутся странные создания не более трех миллиметров длины, серые в черных пятнышках, с большими выпуклыми глазами, тонкими, вытянутыми вперед усиками и вздутым, как у тлей, брюшком. Они очень зорки, хорошо улавливают мое движение и прячутся от меня на другую сторону стволиков. В лупу можно различить, что у некоторых из них есть сбоку черноватые крылья в виде крохотных зачатков. Только они очень узкие, неподвижно скреплены с телом и, конечно, не годятся для полета. Видимо, черные крылья — своеобразный аппарат, улавливающий солнечные лучи. Поэтому они так непомерно толсты и, наверное, обильно снабжаются кровью.
В лупу также видно, как эти странные насекомые подолгу останавливаются на одном месте и скусывают верхушки едва заметных грибков, растущих на коре саксаула. Обитатели заснеженного леса очень забавны и, встречаясь, ощупывают друг друга усиками, иногда бодаются, как молодые бычки, стукаясь большими припухшими лбами. Бодаются не зря: кто посильнее, тот прогоняет слабого. Только эти поединки не похожи на серьезные драки, а скорее всего напоминают игру, забаву. Быть может, так нужно, чтобы согреться и не замерзнуть: температура воздуха около трех-четырех градусов мороза. По форме тела это типичные сеноеды. Название насекомых не всегда соответствует действительности. Сеноеды — мелкие насекомые, обитатели сырых мест. Видов их немного, только некоторые их них живут в сене. Оттуда, видимо, и возникло название этого отряда. Большинство сеноедов не имеет никакого отношения к сену, все они питаются крошечными грибками.
Саксауловых грибкоедов (было бы нелепо их называть саксауловыми сеноедами) немного. Они встречаются небольшими скоплениями и только на отдельных деревьях. Как жаль, что вечереет, снег грозит запорошить наши следы. Надо спешить на бивак и как можно скорее.
Но какой уютной кажется теперь наша тесная палатка, как тепло греет в ней железная печка, весело на душе, тревоги остались позади, и с интересом думается о странных, не боящихся зимы насекомых.
Потом грибкоеды оказываются и поблизости бивака, и два других серых дня незаметно пролетают в наблюдениях за этими неожиданными зимними насекомыми. Когда же наступает теплая и солнечная погода, становится понятно, на каких деревьях надо искать этих странных обитателей пустыни. Они селятся главным образом у основания толстых стволов, там, где больше грибков, куда не падает тень, и где солнце беспрерывно светит с восхода до захода. На солнце, отогревшись, грибкоеды становятся очень подвижными, ловкими, с отменным аппетитом поедают грибки, весело бодаются, стукаясь большими лбами. Под теплыми лучами солнца им нипочем ни холод, ни снежные сугробы, наметенные ветром. Но на снегу грибкоеды беспомощны, неловко перебирая ногами, скользят, беспрестанно падают на бок. Видимо, они не отлучаются с заселённого ими дерева и живут на нём всю зиму.
Почему же грибкоеды стали зимними насекомыми? И во время долгих походов по саксауловому лесу в поисках черной бабочки — я о ней не забыл — возникла такая догадка.
Жизнь грибкоедов издавна связана с саксаулом. В течение многих тысячелетий эти насекомые приучились питаться только грибками, растущими на саксауле. Летом в саксауловых лесах царит жара и сухость, грибки подсыхают, перестают расти, не могут и жить грибкоеды, насекомые влаголюбивые, с нежными покровами, не способными противостоять сухости. Грибки трогаются в рост осенью, когда начинаются дожди. Растут они и в теплые дни на солнце всю зиму до самого конца весны, до наступления губительной летней жары и сухости воздуха пустыни. Благодаря грибкам и приспособились к зимней жизни саксауловые грибкоеды. По-видимому, к весне они подрастут, окрылятся, разлетятся во все стороны и, отложив яички, погибнут. Так влаголюбивые насекомые стали бодрствовать в пустыне зимой, приобрели выносливость к холоду.
Дома в лаборатории помещаю грибкоедов в банки и кладу туда куски саксаула с грибками. На ночь банки выношу на холод, днем выставляю на солнышко в комнате. Такой ритм, видимо, подходит под веками установившийся порядок жизни на воле в саксауловых лесах, и мои грибкоеды энергично грызут грибки, но почти не растут, хотя и линяют, постепенно обрастая длинными крылышками. Потом они кладут яички и, закончив на этом все дела, гибнут. Яичкам, одетым в твердую оболочку, полагается пережить сухое и жаркое лето. Предположение, родившееся во время поисков черной бабочки, оправдалось. Еще зародилось предположение, что саксауловый сеноед, так же как и грибки, живущие на саксауле, приспособился к столь необычной обстановке жизни во время ледниковых периодов, посещавших нашу Землю.
По взрослым насекомым мне удалось установить, что находка представляет собою новый для науки вид. Назвал я его Mesopsocus hiemalis. Очень было бы интересно изучить физиологию устойчивости этого насекомого к резким сменам температур, обычно губящих насекомых. Тогда, наверное, вскрылось бы что-нибудь необычное.
Черную бабочку мы не нашли. Но неудача не была горькой: поездка в саксаульники не прошла даром.
Никто из нас не ожидал сегодня пасмурного дня. Еще вчера ярко светило солнце, таял снег, почернели дороги, обнажилась голая земля, и, как здесь бывает даже в январе, повеяло настоящей южной весною. Теперь же серое небо низко повисло над городом и заслонило с одной стороны горы, с другой — далекие низины Чуйской равнины. В неподвижном воздухе ощущалась сырость. Но всё уже было заранее подготовлено к поездке, и поэтому отложить ее как-то было невозможно. Может быть, подует ветер, разорвутся облака, выйдет солнце, и вновь станет тепло? Но за городом облака будто опустились еще ниже, и машина помчалась в тумане с включенными фарами.
Чем ниже мы спускаемся в Чуйскую долину, тем гуще туман, и тем бессмысленней кажется наша зимняя поездка за насекомыми. Промелькнул мост через реку Чу, проехали несколько поселков. Чувствуется подъем к отрогам Заилийского Алатау, Курдайским горам. Туман редеет, совсем исчезает. Теперь это низкие облака, закрывшие небо. Еще десяток километров пути, за пеленою облаков неожиданно мелькает слабый блеск солнца, круче становится подъем, и вот кажется, что мы вышли из темной комнаты на улицу. Все внезапно исчезло, впереди нас Курдайские горы, залитые солнцем, над ними голубое небо безоблачное, сзади очень красиво, мы будто очутились на берегу большого моря, по которому медленно, во всю ширину Чуйской долины, плывут волны облаков, а за ними высится сиренево-синий, заснеженный и далекий хребет Киргизского Алатоо. Где-то там, за пеленой облаков, скрыты и дороги, и поселения. Там сейчас нет солнца, пасмурно, сыро, а здесь лицо ощущает тепло солнечных лучей, и яркий свет слепит глаза. На Курдае часты солнечные дни, и южные склоны, на которых солнце, как в тропиках, шлет отвесные лучи, почти всю зиму без снега. Иногда закрутит метель, пойдет снег, и Курдай станет белым. Но с первыми же солнечными днями опять появляется голая земля, и темнеют южные склоны, хотя рядом, здесь же, в ложбинках на северной стороне лежат сугробы, расцвеченные глубокими синими тенями.
В тени возле сугробов прохладно, и термометр показывает 3–7 градусов мороза. На солнцепёках же рука ощущает теплоту камня, и поверхностный слой влажной почвы нагрет до 8–12 градусов тепла.
Южные склоны Курдая — типичная каменистая пустыня. Мелкий черный и блестящий щебень прикрывает землю, кое-где видны низкие кустики солянок, засохшие еще с лета стебли низких трав. Летом в каменистой пустыне земля суха и горяча, камни нагреты так, что едва терпит рука, царит зной, и ощущается жаркий ветер. Солнечные склоны Курдая давно привлекают мое внимание. Не живут ли здесь зимою какие-либо насекомые, и кто они такие? Проваливаясь по колено в снег, я спешу к этим темным пятнам земли, зажмуриваясь от яркого солнца, отраженного снегом. Серебристые волны далеких облаков, закрывших долину, чуть колышутся и вздымаются кверху космами, а заснеженный хребет Киргизского Алатоо голубеет. В воздухе скользят какие-то темные мухи. Они очень плавны, медлительны, тихо летают над освещенными сугробами, садятся на снег и прячутся в его мелкие пещерки, вытопленные солнцем. Их довольно много, этих странных зимних мух, и непонятно, зачем им обязательно нужно жить зимой. Потом на снегу оказывается много и других разных насекомых. Вот крупный желтый, с синими ногами жук-блошка. Он, видимо, отогрелся на земле, полетел, и, случайно сев на снег, закоченел от холода. Несколько секунд тепла ладони достаточно, чтобы возвратить ему бодрость, и он, сделав громадный прыжок, уносится вдаль. Это один из случайных жителей зимы, поддавшийся обманчивому теплу. Здесь немало таких пробудившихся насекомых; ползают всюду черные и серые слоники. Впрочем, некоторые из них довольно энергичны. Тут же нередки черные жуки-плоскотелочки. Ползет большой короткокрылый жук-стафилин. Летают маленькие черные мухи-пестрокрылки. В какой-то мере черная одежда помогает согреваться этим насекомым и позволяет полнее использовать солнечные лучи зимою.
Вблизи полузамершего ручья, бегущего в скалистом ущелье, на снегу расселось множество черных, как уголь, ветвистоусых комариков. Самцы комариков, не в пример скромным самкам, с большими пушистыми и нарядными усами. Личинки комариков развиваются в воде, сами комарики влаголюбивы, очень боятся сухого воздуха, и, быть может, поэтому приспособились жить в пустыне не летом, а зимой. Черные комарики умышленно садятся на белый снег, и многие выбирают ямочки. Здесь, видимо, вдвойне теплее: черное тельце греет солнце сверху, и солнечные лучи отражаются со всех сторон ярким снегом. На белом снегу, кроме того, легко разыскивать друг друга по черной одежке.
И еще ползают на снегу черные, как уголь, маленькие насекомые, странные, длинноногие, с длинными хоботками и какими-то неясными тонкими отростками вместо крыльев. Попробуйте-ка к ним прикоснуться! Ноги мгновенно складываются вместе, небольшой прыжок, и гладкое, как торпедка, блестящее и черное тельце проваливается в ноздреватый снег и исчезает из поля зрения. Эти странные насекомые-бореусы или, как их еще называют — ледничники. Они принадлежат к своеобразному отряду Скорпионовых мух, названных так за то, что кончик их брюшка загнут кверху, почти как у скорпиона. В этом отряде известно мало видов. Бореусы влаголюбивы, и многие из них живут высоко в горах на ледниках, другие встречаются весной на снегу, и моя находка очень интересна. Видимо, здесь, в каменистой пустыне, только такими теплыми зимними днями и возможна жизнь бореусов.
На чистом белом снегу хорошо заметны насекомые. Вот на черной, покрытой щебнем земле солнцепеков ничего не увидеть. Но нужно смотреть только на темную землю и не бросать взгляд ни на яркие снега с синими тенями, ни на фиолетовый Киргизский Алатау. И когда глаза отвыкают от яркого света, видно много насекомых. Меж камнями скачет, взлетает в воздух и вихрем проносится много мелких цикадочек. Как поймать их, таких маленьких и стремительных? Разве сачком. Не странно ли косить сачком по маленькому кусочку щебнистой пустыни, окруженному глубокими снегами! Несколько взмахов, и на дне сачка копошатся маленькие цикадочки, ярко-желтые с черными полосками и другие, побольше, коричневые, с резко очерченными пятнами, Большое количество и оживленное поведение цикадок заставляет подозревать в них не случайных обитателей зимы, отогревшихся на солнце, а исконных зимних насекомых. Но почему им нужна зима — остается загадкой.
Меж камнями промелькнула чешуйчатница. Здесь их оказывается большое скопление. Это очень своеобразное бескрылое насекомое, покрытое тонкими блестящими чешуйками. Она легко выскальзывает из пинцета. Чешуйчатницы ловко пробираются между камней, забираются в тонкие щелочки. Иногда, почуяв опасность, чешуйчатница замирает, и тогда ее трудно отличить от черных камней. Если же притронуться к замершей чешуйчатнице, она делает внезапный большой скачок при помощи своеобразной тонкой вилочки. Очень влаголюбивы эти насекомые, и, конечно, летом здесь они жить не могут и, наверное, забравшись в глубокие щели, впадают в спячку. Сейчас же они энергично ползают меж камней, собираются большими скоплениями. Тут же бродят и серые пауки. Они охотятся за чешуйчатницами.
Разыскивая чешуйчатниц, я принимаюсь перевертывать камни. И сколько здесь оказывается бодрствующих насекомых! Вот красные клопики-солдатики. Иногда они собираются в большие скопления и так вместе зимуют. Вот такой же красный, похожий на них большой клоп-хищник. Очень часты под камнями и серые клопы. Под невзрачными крыльями у них скрыто ярко-красное брюшко. Эти клопы издают слабый, но отчетливый аромат, чем-то напоминающий запах карамели. Так их и называют конфетными клопами. Встречаются клопы совершенно черные. Им хорошо, выбравшись из-под камней, греться на солнце. Очень интересны клопы-палочки с узеньким серым тельцем. Под большими камнями приютились крупные черные жужелицы. Муравьи выбрали для себя плоский камень. Под ним тепло, здесь они, маленькие коричневые труженики едва ли больше миллиметра, устроили обогревательное помещение. Их муравейник расположен глубоко под землей, и там, конечно, холоднее, чем здесь. Оказавшись на свету, муравьи в замешательстве мечутся, разбегаются в разные стороны и затем поспешно, один за другим, скрываются в подземные галереи.
Незаметно бежит время, и каждая минута приносит что-нибудь новое, интересное. Я бреду по солнечным склонам, перевертываю камни, вспугивая стайки горных куропаток-кекликов. Птицы добывают себе корм на свободных от снега склонах, и не будь этой оголенной земли, пришлось бы им голодать. На горизонте холмов, вытянув длинные шеи, пробегают осторожные и зоркие дрофы. Сюда они собираются на зиму, и как кеклики, пасутся на солнцепёках.
Облака, закрывшие долину, приходят в движение, громадные их волны колышутся, ползут вниз, длинными космами поднимаются выше к синему хребту. Начинает дуть ветер, свирепый курдайский ветер, и, чтобы позавтракать, приходится прятаться в затишье за большую розовую скалу. Здесь у ее основания вижу маленького коричневого богомола-эмпузу с большими застывшими серыми глазами, молитвенно сложенными передними ногами. Он покачивается из стороны в сторону, как былинка, трепещущая от ветра, и настороженно смотрит в мою сторону. Неосторожное движение, и богомол быстро перебегает по камню, прыгает и через секунду уже раскачивается на сухой веточке полыни. Он очень забавен и как-то несуразен со своими передними ногами-шпагами. Кто бы мог подумать, что этот настоящий житель жаркого лета может пробудиться зимой и сидеть в засаде в ожидании добычи. Подношу к богомолу на пинцете жужжащую муху. Голова богомола медленно поворачивается в сторону пинцета. Молниеносным взмахом передних ног муха схвачена и зажата между острыми шипами.
Солнце склоняется к горизонту. Пора трогаться в обратный путь. Спускаясь с Курдайских гор, мы ныряем в волны облаков, попадаем в туман, потом серые блеклые тучи повисают над нами. Сегодня в городе весь день пасмурный. Как-то в это не верится.
На следующий день я рассматриваю пойманных насекомых. И тогда оказывается, что из кусочка земли, случайно захваченного в сачок при ловле чешуйчатниц, выползает маленький, около миллиметра, очень забавный клещик, совсем круглый, с двумя большими покрышками по бокам. Потревоженный, он прячет под ноги крылышки, плотно прихлопывает их и становится как шарик. Под покрышками же находятся дыхальца клещика. Попав в морилку, клещик захлопнул покрышки и тем самым уберегся от ядовитого газа цианистого калия, от которого погибли быстро все пойманные насекомые. Этот клещик влаголюбив и поэтому, как цикадки, чешуйчатницы, бореусы, ветвистоусые комарики и многие другие, так приспособился жить в пустыне зимою, когда там не жарко и нет сухости.
Надоел долгий путь, обледенелое асфальтовое шоссе и унылые поля, чуть припорошенные снегом. Наконец дождались свертка в Сюгатинскую равнину. Здесь уже веселее, безлюдие, просторы, проселочная дорога петляет в разные стороны, то приблизится к горам, то уйдет от них. Вдали показалась темная полоска леса. Там река Чилик, тугая, урочище Бартугай. Потом крутой спуск с холмов, и вот, наконец, мы в торжественном тихом лесу, среди высоких старых лавролистных тополей, облепихи, ив. Здесь больше снега, чем на открытых местах. Перебегают дорогу зайцы, фазаны, на полянке застыла как изваяние грациозная косуля Машка. Она — давний старожил этого леса: выросла у егеря, потом немного одичала. Рядом с домиком егеря стоит пустующий домик, в котором я так люблю останавливаться.
Солнце зашло за горы, но его прощальные лучи еще золотят самые высокие вершины хребта Турайгыр. Быстро холодеет, пощипывает за уши мороз. На небе (каким оно кажется чистым и синим после города) зажигаются яркие звезды.
Дел всем хватает. Спешно разгружаем машину, заготавливаем топливо. Главное — сладить с капризной печкой. Труба не пропускает дым, и он, едкий, пахнущий ивами, валит клубами в комнату. Но вот тепло пробило холодные дымоходы, веселый столбик дыма поднялся кверху из трубы над избушкой, и, хотя стены промерзли, от плиты уже веет приятным теплом, хорошо, уютно, и потрескивают приветливо в печке дрова. От света керосиновой лампы по комнате мечутся длинные тени. В домике с самой осени никто не останавливался. Но зато его заселили на зиму многочисленные обитатели горного тугая. А теперь их, невидимых и незаметных, пробудило неожиданное тепло. Поползли по белым стенам яркие цветастые жуки-коровки, забрались на стол с едой, на одежду, на наши головы. Милых жуков мы складываем в коробку и выносим в сени. Не время им бодрствовать, пусть продолжают спать.
За коровками проснулись златоглазки. Их неудержимо влечет язычок пламени керосиновой лампы, в нем они ощущают тепло, символ весны, пробудившегося солнца. Размахивая зелеными в ажурной мелкой сеточке крыльями, они слетаются к свету со всех сторон, чуть не доглядишь, обжигаются о горячее стекло, падают на стол. Жаль бедных златоглазок. Их тоже приходится переселять в сени.
Иногда раздается низкий гул, и по комнате стремительно проносится большая черная муха. Спросонья она стукается о стены и, упав на пол, вздрагивает ногами, переворачивается, вяло ползет и вновь принимается за безумный полет. Мухи поменьше, продолговатые, ведут себя спокойнее. Они не желают летать, и, найдя потеплее местечко, принимаются охорашиваться, чистят ножками тело, тщательно протирают ими грудь, брюшко, крылья, голову и большие выпуклые глаза.
Клопов-солдатиков мы не сразу заметили. Вначале они ползали по полу и лишь потом, разогревшись, забрались на стены, знакомясь с необычным миром, в котором они так неожиданно оказались по воле судьбы. С потолка незадачливые засони стали падать вниз, и кое-кто приземлился в посуду с едой.
Позже всех пробудились маленькие изящные стрекозы-стрелки. Так же, как и златоглазок, их влекла к себе лампа, и они бесшумно и неожиданно появлялись возле нее из темноты комнаты, принимаясь неторопливо реять вокруг таинственного светила.
Еще появился какой-то серый слоник, пробежала уховертка, на белой стене застыл сенокосец, распластав в стороны длинные ноги. В общем, жарко разогретая печь разбудила всех крошечных обитателей лесной избушки, и мне порою казалось самому, будто закончилась зима, лес очнулся от зимнего покоя и наполнился весенними запахами и шорохами.
Потом в бревенчатой стене рядом с печкой послышалось тихое, но отчетливое тиканье часов, и я пожалел, что сразу открыл своим изумленным спутникам секрет необычного звука. Это очнулся маленький жук-точильщик в своих ходах, проделанных в древесине, и стал ловко постукивать головою о дерево, сигнализируя таким же, как и он, жучкам, что мол «наступила весна, я здесь, проснулся, не пора ли нам всем выбираться из своих темниц, встретиться». В давние времена проделки таких жуков в западно-европейских странах называли «часами смерти» и верили, что там, где в дереве кто-то начинает таинственно тикать, кто-то должен обязательно умереть. Кто знает, быть может, немало людей, страдающих суевериями и мнительностью из-за ни в чем не повинных жучков-точильщиков, прежде времени отправлялись в потусторонний мир.
С интересом мы поглядывали вокруг себя, ожидая новых наших сожителей, и когда раздались звуки, похожие на стрекотание, все бросились на поиски таинственного музыканта. А он, такой осторожный, не желал объявляться, где-то спрятался и продолжал свою бесхитростную песенку. Временами казалось, будто он затаивался на столе среди посуды и свертков с продуктами, иногда же будто его песня неслась из-под стола или даже из дальнего угла домика. С карманными фонариками в руках мы ползали по полу, сталкиваясь лбами. Иногда кто-нибудь вскрикивал: «Да тише вы! Вот он, кажется, здесь!» И тогда все застывали в различных позах, затаив дыхание, боясь пошевелиться и прислушиваясь. Но музыкант будто издевался над нами. Мне он представлялся то необычным кузнечиком, то странной кобылкой, то особенной цикадкой.
Трудно сказать, сколько бы времени продолжались наши поиски (желание открыть незнакомца было так велико), если бы случайно моя голова не оказалась рядом с керосиновой лампой. Тихое и мерное стрекотание шло из ее головки, и в такт ему едва заметно вздрагивало пламя. Здесь, очевидно, воздух проникал толчками в ее резервуар, то ли наоборот, выходил наружу.
Неожиданное открытие музыкальных способностей керосиновой лампы всех развеселило. Время же, как оно незаметно пролетело! Давно пора спать. Наконец все угомонились, забрались в спальные мешки. Наступила тишина, такая непривычная для жителей города. В печке угасло пламя, небольшой желтый лучик, просвечивая через щелку ее дверки, слегка вздрагивая, метался по стене. Иногда сонно гудела муха. Через окно сияло темной синевой небо с яркими звездами. Потом на белой стенке появился светлый луч луны…
Ночью я проснулся от легкого стука в окошко. Домик нагрелся, стало жарко. Прислушался. Нет, не почудилось. Осторожный стук настойчиво повторился. В такт ему позвякивало оконное стекло. Неужели что-то случилось, и меня, не желая будить остальных, вызывал к себе егерь. Сон мгновенно сняло будто рукой, я мигом выбрался из спального мешка, оделся. За окном никого не было. В лунном свете сияли чистые синие снега, темнел лес, молчаливый и застывший. И когда стук раздался совсем над моей головой, я увидал неожиданное: в окошко настойчиво билась своей большой круглой головкой стрекоза-стрелка, желая лететь навстречу луне, очевидно, приняв ее за весеннее солнце. Мне вспомнилось стихотворение поэта-натуралиста Ю. Линника: «Стук в окно. Испуг со сна. Кто метнулся у окна? Это бабочка-ночница. Это совка. Жаль, она не успела научиться понимать, что здесь стекло темный воздух рассекло. Словно твердая граница.»
На следующий день почти не было насекомых. Многих вынесли в сени, другие сами покинули теплый домик…
Весна
Март
В этот месяц весна борется с зимою. Холода, снегопады чередуются с оттепелями, и когда весна наступает, нетерпеливые и заждавшиеся тепла жители пробуждаются и спешат приняться за свои дела. Неважно, если снова станет холодно, опять придет сон и небытие. В марте появляются первые цветы весны — крокусы, лиловые ирисы, иногда тюльпаны. В марте же трогается в рост мелкая травка, и слегка зеленеют предгорные холмы. Набухают на деревьях почки. Но листьям еще показываться рано. Земля холодна, и корни, в ней находящиеся, спят, скованные мерзлотой. С юга на северную сторону летят утки. Оживают первые весенние насекомые: бабочки крапивницы, лимонницы, павлиний глаз. Просыпаются и вездесущие муравьи. Им что! Если станет холодно, спрячутся обратно в свои подземные убежища. И как бы временами ни хмурилось небо, и холодный колючий ветер ни крутился над землей, в марте обязательно прилетают вестники весны — скворцы и жаворонки, а в небе появляются первые вереницы журавлей.
Сегодня 22 марта, почти лето! Термометр в тени показывает 22 градуса, и хотя взрослые по привычке носят пальто и меховые шапки, дети сбросили теплую одежду. О том, что тепло, я чувствую по тому, как ведет себя машина. Она легко подчиняется управлению, смазка разогрелась в подшипниках колес.
А что творится в поле! На деревьях собрались сороки и о чем-то громко засудачили, размахивая элегантными хвостами.
Куда-то спешно пролетел дрозд. Шумное сборище воробьев заняло всю вершину придорожного карагача, высоко в сверкающем синевой небе поют жаворонки: пришла весна первой песни. Лессовые предгорья, еще недавно пустынные и голые, принарядились, покрылись нежным зеленым бархатом молодой травки, запестрели белыми венчиками крокусов. Их очень много, нежных, тянущихся к теплу и свету.
Воздух пестрит серыми точками: летят маленькие, чуть больше мошки, жуки-навозники. Иногда промелькнет черная жужелица-амара, упадет и, не мешкая, спрячется в траву поглубже, поближе к влажной земле. Сверкают бабочки-лимонницы, первые вестницы весны. Они деловиты, куда-то спешат, торопятся. Зато скромные бабочки крапивницы спокойно перелетают с места на место. У ручья в воздухе парят небольшие веснянки, реют над водой мошки, и вот одна села на щеку и прилаживается напиться крови. Наступило пробуждение маленьких и самых многочисленных жителей земли — насекомых.
У лёссового обрыва, обращенного к солнцу, светлее и теплее, чем где-либо. Здесь у куста полынки возле мертвой мухи в величайшем смятении суетятся крошечные, чуть больше миллиметра, муравьи-пигмеи. Добыча для них велика, и муравьи изо всех сил торопятся, свежуют её: неровен час, еще кто-нибудь утащит. Ползают всюду одиночки муравьи-тапиномы, что-то разведывают. Но самого непоседливого и энергичного муравья бегунка еще нет. Любитель жары и пустынного зноя, он, наверное, не доверяет первому теплу, еще будут холода, и снег не раз покроет землю. На отвесной стене лёссового обрыва, возле большой глубокой трещины необычное скопище небольших черных мух. Их тут несколько тысяч, мухи не гоняются друг за другом, как принято в их племени, а греются, смирные, тихие, ленивые. Зачем они собрались такой громадной компанией? Зимовали вместе в глубокой трещине, а сейчас, зачуяв весну, выбрались наружу. По траве ползет черный сверчок, совсем молодой, без крылышек и без музыкального аппарата. Любитель ночной темени, он покинул зимовочную норку, чтобы погреться на солнце. И еще кого только не пробудило весеннее солнце!
За поворотом тропинки событие: из глубоких подземных галерей вышли на свет муравьи-жнецы, неутомимые труженики пустыни, все лето запасающие на зиму семена растений. Сейчас они, едва откопавшись, скопились у входа и, сверкая гладкими, как стекло, одеждами, настороженно ощупывают друг друга. Они провели около полугода в темных подземельях в полусне. Там средствами общения были только запах, осязание да может быть какие-нибудь звуковых сигналы. Здесь же на свету, на солнце, мир кажется иным и свои собратья необычными. Весна открыла новую жизнь зрительных ощущений.
Хорошо бы посидеть возле муравейника до вечера, пока все не уйдут на ночлег, подметить что-нибудь новое, да недосуг. Кончается и мое зимнее затворничество, наступает весна и с нею множество новых забот.
Воробьи — двух видов, полевые и домовые. Оба вида живут бок о бок вместе, селятся под крышами дачных домиков, не обращая внимания друг на друга и не враждуя. Полевой воробей ярче, красивее, с шоколадно-коричневой шапочкой, белым ошейником и черным горлом. У самочек черное горло и белый ошейник меньше, окраска не столь ярка.
Домовой воробей окрашен скромнее полевого. У самца шапочка не столь нарядна, белого ошейника нет, на горле не черное пятно, а полоска. Самочка же совсем серенькая с охристой или беловатой полоской над каждым глазом. Прилетают сороки, рассаживаются по деревьям и, переговариваясь между собою, ждут. Знаю, зачем прилетают сороки, и на кормушку кладу колбасу, сало, кусочек мяса. Улучив удобный момент, птицы жадно хватают еду и поспешно скрываются с нею. Воровки все рассчитывают заранее. Потом осмелели и стали опустошать кормушку, едва я скрываюсь в домик. Но следят зорко, за двести-триста метров с вышки высоковольтной линии, с ближайших холмов, с высоких деревьев. Заслужить их доверие невозможно.
Солнце все еще вяло просвечивает сквозь пелену облаков, прохладно. На холмах у ручья, где недавно было так много насекомых, уже не цветут крокусы. Нежные, белые с желтыми тычинками, они еще совсем недавно украшали открывшиеся из-под снега полянки. Когда же их закрывало снегом, то они первыми протаивали в нем окошечки и, такие веселые, выглядывали наружу. Теперь их короткая жизнь закончилась, цветы исчезли, а те, что сохранились, поникли головками. Лишь кое-где в ложбинках еще тянутся кверху белые лепестки, скрывающие оранжевые пестики с пылинками. На смену крокусам появился новый отряд — изящные, синие, с яркими глазками, приземистые и душистые ирисы. В глубоких щелях, куда не залетает ветер, показались желтые цветы мать-и-мачехи. Но насекомых мало. Прожужжит крупная пчела-антофора, мелькнет муха. На лёссовом обрыве в норах, скрытых от солнца, собрались маленькие серые блестящие мушки и забавно, как блохи, подпрыгивают. На цветке крокуса затаился белый, как лепестки цветка, паук-краб, караулит добычу. Ноги паука корежистые, резко согнутые и направленные кпереди, и весь он, плоскотелый, действительно напоминает крошечного краба. Еще этих пауков зовут цветочными за непременную особенность охотиться на цветках. Их яд мгновенно парализует добычу. Паук-краб, как хамелеон, подражает окраской цветку и на нем неразличим.
Кругом бегают маленькие черные муравьи тапиномы. Они удивительно холодостойки, и, такие нетерпеливые, уже возвели земляные холмики и в них прогревают совсем крохотных личинок. Чуть тронешь такой холмик, он разрушается, обнажая просторные галереи с многочисленными муравьями и их белыми детками — личинками. Но самки нет, она прячется в надежном месте глубоко под землей.
А вот муравьи-жнецы сегодня вялы, неповоротливы и беспомощны, едва шевелят усиками и сидят в норах да под камнями вместе с крылатыми самками и самцами. Крылатые воспитанники ждут теплого дня, чтобы разлететься во все стороны, навсегда покинуть родительский дом.
Среди едва начинающей зеленеть полянки виднеются аккуратные оплетенные паутиной норки. В них в ожидании добычи сидят пауки тарантулы. Только насекомые еще спят, и некому заползать в норки. Но пауки будут терпеливо ждать, хотя бы целый месяц. Что им сделается, неподвижным засадникам!
На откосах видны еще другие свежие норки. Они неглубоки. Интересно узнать, кто в них обитает? Травинку в нее далеко не засунуть. Несколько осторожных срезов лопаткой, и показываются листочки кем-то сорванной и затащенной под землю травы, из-за нее неожиданно, сверкая черно-фиолетовым одеянием, выползает жук-кравчик, замечательный житель травянистых холмов. В каждой норке сидят по паре жуков: скромные самки и драчливые самцы, вооруженные мощными отростками-шпагами на голове. Дела кравчиков нетрудно разгадать. Неделю назад при сильном потеплении кравчики-самцы проснулись и принялись копать норки, готовить домик для себя, для супруги, для деток. Но похолодание прервало их дела. Вот придет тепло, и тогда кравчики выроют ячейки, в каждую натаскают мелко нарезанные листочки трав, утрамбуют, отложат по яичку да снабдят особыми грибками. Вскоре в каждой ячейке получится ароматный силос — отличная еда для личинки. Только тогда взрослые кравчики, закончив заботы о потомстве, погибнут, а личинки, съев запасы, припасенные родителями, станут куколками и заснут до будущей весны. Больше никого нет. Все живое застыло, замерло в ожидании тепла. И оно обязательно придет и обрадует тех, кто по нему соскучился, пока же в небе поют оптимисты-жаворонки, вселяя своими песнями надежду на весну и ее живительную силу.
После морозов неожиданно подул теплый ветер, и потекли ручьи. Солнце опять грело нещадно, снега сверкали ярко и ослепительно, река вспенилась, потемнела, забурлила, обрушила забереги. Снова появились разные мухи, прилетели стайки жаворонков. Птицы опускались на землю, что-то торопливо клевали и мчались дальше на север, на родную сторонушку.
Появились и скворцы. Уселись возле скворечников, запели песни. Прилетел и старый знакомый скворушка и стал распевать знакомую песенку: кричал жеребенком и галкой, кудахтал курицей, бил перепелом, курлыкал журавлем. Никто не пытался занять старый скворечник. На него нашлись исконные хозяева, зато сколько птиц стало оспаривать право на новый скворечник. Возле него — беспрестанные крики, драки и споры. Как птицы узнали, кто настоящий хозяин и кто впервые претендует на новую жилищную площадь? Попробуй разгадать!
Не так проста жизнь птиц, как нам кажется! На дачах много скворечников, и всюду возле них скворцы сидят парочками, распевают песни. Кое-кто начал чистить свое пристанище от мусора, занесенного зимою воробьями. И воробьи озаботились. Тоже пришла пора семейной жизни, забот о гнездах, о птенчиках!
Я заметил: когда воробьям приходит пора заботиться о потомстве, очень оживленные и крикливые самочки начинают пищать, как птенчики, и трепетать полураскрытыми крылышками. Наверное, объясняют друг другу, что кончилась зима и кочевки, наступила весна, и пришла пора заботы о потомстве. Что может быть сильнее родительских чувств!
Белые с желтым сердечком крокусы, лиловые ирисы, самые первые цветы весны, продолжают украшать прилавки. И там, где цветы, на шоссе, стоят легковые машины, и люди старательно и деловито выкапывают растения вместе с луковичками. Собирают цветы не букетиками, а целыми охапками. Зачем? Да, мы порою действительно не столько выезжаем, сколько наезжаем на природу!
Стало сказываться истребление цветков. Помню, ранее здесь недалеко от дачного поселка на полянках возле моста через речку Каскеленку весной вся земля пестрела цветками. У меня сохранилась и фотография этого кусочка земли. Нынче здесь голо! Видимо, силен у человека древний инстинкт собирательства: обязательно надо привезти с поля цветы, и как можно больше, хоть целый сноп. Пусть он помнется в дороге, завянет на следующий день. Зато — привезена добыча! Сейчас вокруг больших городов исчезли многие цветы, и природа без них потускнела. Кое-где местные власти пытаются ввести ограничения на сбор цветков. Не пора ли нам подумать об этом?
Объявились и другие любители цветков. Только необычные, скворцы. Выщипывают крокусы. Просто так. Сорвут и бросят. Почему, отчего, зачем? Откуда такая то ли неприязнь, то ли пристрастие к цветам? Странная скворчиная особенность поведения проявилась не только по отношению к цветкам: птицы выдергивают рассаду помидоров. Многие дачники обозлились, посбрасывали скворечники. В мире живых существ царит строжайшая целесообразность и экономия во всей деятельности. Напрасно и зря ничего не делается. Зачем же птицам цветки и помидоры, тут какая-то загадка!
И еще разные весенние новости. Появились скромные маленькие желтые цветки гусиного лука. Вечером крупные ветвистые комарики стали виться над крышей веранды. Пробудился самый распространенный жук-коровка — семиточка. За день в саду снег сошел полностью. Лишь по тенистым углам осталось два маленьких сугроба.
Поделиться книгой: