Волк Арагона

Генри Каттнер. Волк Арагона

The Wolf of Aragon. "Thrilling Adventures", Volume 38 No 01, July 1941.

Text reprinted for: "Kuttner Times Three", Stories never before reprinted from pulps, (1988)

Перевод 07.2021

Закованные в сталь всадники Арагона и Кастилии неуклонно прогремели, неся крест Господа в языческие земли. Брат Хуниперо скитался по просторам Nueva California[1], а неумолкающий перестук копыт раздавался по Тропе Миссионеров от северных туманов на юг, к соснам Монтерея и еще южнее, в теплые, залитые солнцем земли, омываемые голубыми водами Mar Pacifico[2].

Но звон сражающихся мечей был не повсеместен. Вслед за авангардом шли поселенцы и земледельцы. Кое-кто из воинов España[3] отказался от копья и клинка, чтобы вкусить лотос сонной Мексики. Вражда угасала, и только жрецы еще помнили, как умер Монтесума.

Смех вернулся в древнюю Мексику. В личных, чистеньких, белых haciendas[4], учтивые бородатые мужчины потягивали свой Амонтильядо и милостливо правили. Только с берегов океана, и с юга доносился приглушенный грохот сражений, угасающий, и вновь разгорающийся. Но битвы закончились. Покоренная Мексика пожала плечами, погрузилась в вечную сиесту и ожидание гибели захватчиков — mañana[5].

Земли ranchero[6], дона Филиппа Васкеса лежали среди залитых солнцем полей и холмов. На востоке вздымались горные вершины, а с запада дул морской ветер. Давным-давно, дон Филипп объехал верхом всю Мексику с обагренным мечом в руке, но времена те уже миновали. Черные глаза ацтекской девушки отвратили сердце Васкеса от войны, и поэтому он попросил брата Франциско женить его на них.

Ныне дон Филипп покоился под крестом, а padre[7] стал стариком, коричневым и высохшим, живущим в маленькой миссии, в нескольких милях от hacienda. Ацтекской девушки тоже уже не было в живых. Зато сын дона Филиппа стал видным мужчиной, владельцем имения, одинаково хорошо владеющим мечом и гитарой, скачущим на своем огромном черном жеребце или поющим серенады в лунном свете. В конце концов он исполнил серенаду для одной-единственной девушки. Брат Франциско должен был обвенчать их в маленькой часовне через неделю.

Тогда же Хуана позвали. Ночью он тихонько выехал на своем жеребце на восток.

Это был образец прекрасно сотворенного человека, непринужденно передвигающегося, стройного, как лезвие меча, с энергичным, загорелым лицом и ястребиным взглядом. Но губы его были не такими суровыми, как у дона Филиппа, и он чаще улыбался, блестя белыми зубами. Но сейчас он не улыбался. Рот у него был мрачно сжат, пока он поднимался по склону и остановился, наконец, у входа в горную пещеру.

БРАТ Франциско многое бы дал за то, чтобы узнать об этой пещере. Он назвал бы ее проклятым местом, обителью демонов. Хуан, однако, спешился с коня без всякого трепета.

Из пещеры вышел огромный мужчина - ничем не украшенный — за исключением единственного пера в гладких, черных волосах. На вид он не казался старым, но взгляд его глаз был невероятно древним. Хуан слышал об этом человеке; поговаривали, что он родился во времена правления Монтесумы.

— Ты будешь Икстал? — спросил Хуан.

— Я Икстал. — ответил гигант голосом глубоким и звучным, но довольно дружелюбным. Великан поманил Хуана в пещеру. — Зайдем. Здесь нам нельзя разговаривать.

— Зачем ты послал за мной?

Вопрос остался без ответа. Хуан последовал за Иксталом в черноту входа. Обитатель пещеры снял со стены факел, зажег его и двинулся дальше. Шли они, наверное, минут десять, пока их не ослепила яркая вспышка света. Хуан остановился на пороге зала.

Гейзер горящего природного газа, полыхающий голубым блеском, фонтанировал из каменного пола. За ним была пирамида, полуразрушенная еще в незапамятные времена. Она была не слишком большой и почти полностью рассыпалась, но все же Хуана охватило чувство смутного благоговения. На вершине сооружения находился алтарь, в котором горел небольшой костер.

Икстал остановился возле голубого гейзера, лицо у него в этом холодном, странном свете выглядело сине-бронзовым, а мускулистое тело напоминало высеченную статую. Его, похожий на клюв, нос хищно нацелился, когда он пристально взглянул на Хуана.

— Зачем я послал за тобой? — повторил он вопрос Хуана. — Я узнал о твоей женитьбе.

— Какое тебе до этого дело? — требовательно спросил Хуан.

Икстал указал на пирамиду.

— Испанцы завоевали Мексику и привели к власти своего Бога. Но у нас, ацтеков, есть более древние боги, и преклонение перед ними не умерло. Укрытые в тайных местах, от Соноры до Сочимилько, древние знания все еще хранятся и преподаются подобными мне жрецами. Среди людей немногие остались верными им. Нам не хочется терять этих немногих.

Хуан моргнул. Голубой свет резал ему глаза.

— Но я…

— Твой отец, дон Филипп, родом из Кастилии. Твоя мать была из чистокровных ацтеков. Она принадлежала к древней расе и поклонялась старым богам. Ее кровь сильна в тебе, Хуан. Ты собираешься жениться на испанской девушке. Мы бы не желали этого. У нас нет власти приказывать тебе. — поднятой рукой Икстал остановил возмущенное возражение Хуана. — И все же, из-за твоего родства с нами, мы просим тебя жениться на ацтекской девушке. Древний род угасает и умирает. Мы хотим сохранить его, поэтому обращаемся к тебе с просьбой об этом одном одолжении.

Хуан помолчал. Нельзя отказывать в почтении этому мрачному древнему дикарю,стоящему перед ним.

— Я не могу этого сделать, — произнес он наконец. — Как ты сказал, моя мать была из ацтеков, но я наполовину испанец и не обязан подчиняться вам.

— Мы ни к чему не принуждаем. Согласие должно быть дано добровольно или не дано вовсе.

— Я люблю Розиту и должен жениться на ней. Вот мой ответ.

Икстал кивнул с неприкрытой печалью.

— Ацтеки уходят. Жрецы Пернатого Змея умирают один за другим. Наша сила иссякает. — Он повернул голову, его угрюмый взгляд остановился на пирамиде. Голубой столб пламени мерцал и пульсировал с негромким шипящим звуком, стихая и нарастая вновь.

— Ночь опускается на Мексику. Я думаю, что и тебя тоже настигнет рок, Хуан Васкес. — тихо сказал Икстал.

— Ты проклинаешь меня? — воскликнул Хуан.

ПЕЧАЛЬ легла на строгое, бронзовое лицо.

— Не я. Если бы я мог помочь тебе, я бы помог. Но я вижу облако, несущееся над Мексикой, и оно принесет вам ужас и разрушение. Я вижу бородатого мужчину в доспехах и слышу его смех, в котором нет веселья. Присмотрись.

Он указал на пылающую колонну. Хуан обернулся и вгляделся глубоко в сердцевину огня. Сначала он ничего не увидел. Затем в переливающемся, голубом свете сформировалась картина. Он увидел голубя, с окровавленной белой грудью, а после — раздавленную розу. Они исчезли, уступив место смуглому бородатому лицу в помятом шлеме, его красные губы, крупные и чувственные, изгибались в улыбке, обнажая желтые зубы. Глаза у него были, как лед, блекло-голубые.

По спине Хуана пробежал холодок и он отвел взгляд. Картины потухли. Только столб голубого света с шорохом полыхнул ярче. Икстал сложил руки на груди.

— Запомни это Хуан, и, может быть, ты сможешь уберечься. И помни также, что боги твоих предков всегда ждут здесь. Ты оставил Пернатого Змея, но он не злой бог. Он помогает своим. В трудное для тебя время приходи ко мне.

Хуан склонил голову.

— Я запомню, Икстал. Хотелось бы мне побольше сказать приятных для тебя слов.

— Это не имеет значения.

Не произнеся больше ни слова, Икстал развернулся, неспешно прошел к древней пирамиде и исчез в черноте портала в ней. Хуан недолго поколебался, затем взял факел, чтобы возвратиться по своим следам. Никогда, поклялся он себе, он больше не войдет в эту населенную призраками пещеру. Какое ему дело до Пернатого Змея? Мексика была теплой, мирной страной, и его ждала Розита…

…Некоторое время Хуан познавал счастье и забыл о пещере ацтеков. Колокола над часовней прозвенели, как знак благословения, и с морщинистого лица брата Франциско не сходила улыбка, пока он совершал церемонию бракосочетания. После этого влюбленные гуляли по обнесенному стеной внутреннему дворику, где журчали белые фонтаны, и любовались на то, как пурпурная ночь опускается на Мексику.

— Я люблю тебя, miа corazón[8], — прошептал он.

— И я люблю тебя, Хуан, — выдохнула Розита.

Она была скромной девушкой, ласковой, хрупкой и прелестной, с крошечными ручками и ножками и мягкими прядями волос, которые локонами ложились на ее бледные щеки. Любовь Хуана, подобно сильной боли, терзала его изнутри.

…Из кровавого хаоса Европы явился Волк Арагона. Ренегат и убийца, изгнанный с континента оскорбленными королями, дон Диего Арагонский, улюлюкая и убивая, отправился в Новый Свет. Грабежи и насилие шли вслед за стуком копыт его коня. Дона Диего сопровождал его разбойничий отряд, великаны в доспехах, преследующие и убивающие ради добычи. Мексика съежилась от страха перед ними.

Губернаторов Тихоокеанского побережья разобщали внутренние разногласия и зависть. Всюду процветало кумовство. Войска часто бунтовали, им плохо платили и еще хуже кормили. Практически, в Мексике царила полная анархия. Волк Арагона молнией проносился по стране, нанося удары, убивая, и убегая, прежде чем люди могли собраться для противостояния ему.

ПЕРЕПУГАННЫЕ туземцы обратились за помощью к своим белым вождям, но не нашли ее. Я́ки[9] начали роптать. Лишь padres пытались помогать, но их безжалостно убивали. Дон Диего заезжал верхом на своей лошади в миссии и осквернял алтари. Он распинал священников, в то время, как его издевательский смех заглушал звон колоколов. Помощь ждали из Испании, но она задерживалась на несколько месяцев.

— Брат Франциско находится в опасности в своей миссии, — сказал Хуан Розите. — И все же он не уходит.

— Почему ты не приведешь его сюда, corazón?

— Я думал об этом, — признался Хуан. — Может быть, я смогу убедить его прийти. Он смотрит на меня как на сына. Но мне не хотелось бы оставлять тебя даже на мгновение.

Розита рассмеялась.

— Здесь, в твоей hacienda, я в безопасности, Хуан. Твои люди хорошо вооружены, а Волк далеко отсюда. Поезжай в миссию и забери padre. Прошу тебя.

— Хорошо. — Он улыбнулся. — Мой жеребец быстр. Я вернусь до наступления темноты.

Он сорвал с куста розу и вплел ее в темные волосы своей прелестной жены. Белый голубь вспорхнул со стены и завис в голубом, безоблачном небе. Никакому злу здесь нет места, подумал Хуан.

Он оставил Розиту и уехал на черном жеребце на север. Медленно тянулся день. Ветер ничего не сказал Хуану о том, что произошло на hacienda. Он ехал с легким сердцем, ведь он возвращался домой, брат Франциско ехал рядом, на сером мерине. Темные одежды padre развевались вокруг его худощавой фигуры. Лицо у него было осунувшимся и изможденным.

— Пожалуй, будет лучше, если я побуду у тебя некоторое время, — сказал он, будто пытаясь убедить самого себя. — Я хорошо спрятал все ценное, а Волк не станет нападать на пустую миссию. Туземцы спрятались в холмах. Да, так будет лучше, Хуан.

Молодой человек ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами. Он сжал шпорами конские бока.

— Давайте поторопимся, padre. Мы зажарили для вас бычка и достали из погребов вино моего отца.

— Погоди! — внезапно сказал брат Франциско. Он приподнялся в стременах, вглядываясь вдаль из-под ладони. — Хуан!

Далеко, над hacienda вился дым — клубы густого черного дыма. Колокола не встречали путников приветственным звоном. В небе кружили стервятники.

— Розита! — прошептал Хуан.

Он вонзил шпоры глубоко в напрягшуюся плоть. Жеребец рванулся вперед, как выпущенная стрела. Копыта коня с грохотом сотрясали тропу. Брат Франциско следовал сзади, не поспевая за ним. Он остался далеко позади, когда Хуан прибыл к hacienda.

Когда он подъехал, молодой человек, пошатываясь, выходил из patio[10], с пепельно-бледным под загаром, лицом. Padre перекрестился.

— Сын мой!

— Здесь был Волк, — произнес Хуан безжизненным голосом.

— Дон Диего?

— Мои люди мертвы. И…

Хуан не закончил. Его взгляд последовал за взглядом брата Франциско туда, где среди смятых роз лежала растерзанная стройная фигура. В небе кружил белый голубь с кровью на пернатой груди. Hacienda полыхала.

Легкой рысью приблизился жеребец. Когда Хуан посмотрел на животное, в его глазах зажегся новый свет. С приглушенным проклятием он запрыгнул в стремена и седло.

— Куда ты направляешься? — воскликнул padre.

— За Волком, — процедил Хуан сквозь зубы. Его рука легла на рукоять меча. Он проигнорировал невольный протест брата Франциско. Голосом, словно выкованым из стали, Хуан произнес: — Кто-то из моих людей, возможно, еще жив. Позаботься о них, Отец.

ОН РАЗВЕРНУЛ жеребца и исчез с топотом копыт. Как демон, мчался он вперед с безучастным, словно застывшая маска, лицом, подсвеченным лишь мрачной жаждой убийства в сумрачных глазах. Мир Хуана превратили в руины.

— Я люблю тебя, mia corazon.

Но Розита мертва. Диего Арагонский убил ее. Хуан внезапно вспомнил свой визит к Иксталу, жрецу Пернатого Змея, и видения из огненного фонтана. Голубь, раздавленная роза и лицо бородатого мужчины с бледно-голубыми глазами…

Через несколько часов Хуан наткнулся на людей, которых искал. Они двигались компактным отрядом, пресытившиеся своим триумфом. Во главе ехал человек в помятом шлеме, его красные губы искривились в знакомой улыбке, голубые глаза были холодны. За Арагонским Волком ехали его грабители, отбросы и изгои Европы, сорок человек в доспехах, те, кто сеял смерть в Мексике.

Хуан видел лишь одного. Он яростно пришпорил жеребца и бросился в гущу толпы, заставляя людей отскакивать вправо и влево, между тем его острый клинок вращался, подобно косе. Дон Диего развернул свою лошадь. Меч его обнажился, поблескивая в золотистом лунном свете. Усмешка искривила чувственные, безжалостные губы.

— Ohé! — вскричал он. — Что бы это значило? Клянусь сатаной, этот человек здесь один!

Хуан не бросал в ответ обвинения. Он рубил и колол. Он разделывался с доном Диего. Внезапно его лошадь упала, пораженная ударом в живот. Животное пронзительно закричало, словно человек. Хуан успел спрыгнуть, по-кошачьи приземлившись на ноги. Он бросился на своего противника, не обращая внимания на окружавшую его свору. Своим острым мечом он смог пробить защиту дона Диего. Острие рассекло бородатую щеку. Брызнула кровь, когда всадник откинулся назад.

Затем сильные руки схватили Хуана. Он споткнулся и упал. Меч у него вырвали. Он бешенно боролся, в гневном молчании, но безуспешно. Через несколько мгновений его связали и бросили, беспомощного, к ногам Волка. Разбойники образовали кольцо вокруг этой пары. Дон Диего зажимал рану у себя на лице. Даже тени эмоций не читалось в его безжалостных голубых глазах.

— Кто ты? — требовательно спросил он.

Хуан ничего не ответил. Лишь бросил ненавидящий взгляд, и все. Человек в доспехах рассмеялся.

— Впрочем, ни к чему вопросы. Мы нажили много врагов в Мексике, и это, похоже, один из них. — Похожим на обрубок пальцем, дон Диего провел по ране, нанесенной Хуаном. — И все же он пустил мне кровь. Никто не оставался в живых после подобного. — Волк пренебрежительно рассмеялся. — На войне важна удача, мой друг. Ты рискнул и проиграл. Теперь ты должен расплатиться — и твой платеж не оставит тебя ни с чем.

Он повернулся и окинул взглядом широкие просторы мексиканской равнины, бледной и призрачной в лунном свете, усеянной чапаралем[11] и кактусами, чьм отростки напоминали длинные темные руки.

— Ладно, — задумчиво произнес он. — Насколько я помню, в этой тыкве у нас мед. Пабло!

Невысокий смуглый мужчина с лицом, изрытым оспой, вышел вперед.

— Si?[12]

— Давай муравейник.

Больше слов не потребовалось, ибо душегубы дона Диего были хорошо обучены своей жестокой работе. Волк с улыбкой наблюдал, как с Хуана снимают одежду и намазывают его тело медом. А когда юношу усаживали на муравейник, в ночи прозвучал его тихий смех.

Кровь его древних предков проявилась сейчас в Хуане. Каменно-твердое лицо застыло в маске презрительной невозмутимости. Только один раз он заговорил, когда дон Диего вскочил на спину своей лошади.

— Даю тебе мое слово, что я убью тебя, Волк.