Помоги проекту - поделись книгой:
Вячеслав Колесник
ЮНОСТЬ ГЕНЕРАЛА ВАТУТИНА
ГЕНЕРАЛ ИЗ ЧЕПУХИНКИ
Имя Ватутин я впервые услышал будучи третьеклассником сельской начальной школы. И хотя прошло с той поры немало лет, хорошо помню, как это произошло. Был я всё время отличником, а тут вдруг — к удивлению окружающих — на уроках стал невнимательным, в школу стал ходить неохотно. Родители и учителя, естественно, начали ругать меня, стыдить, внушать, что ученье — свет, а неученье — тьма, но это мало на меня действовало, поскольку в будущем я намеревался стать деревенским трактористом, а для этого, как уверяли меня старшие дружки, хорошо учиться было не обязательно. Что я и стал делать.
И тут отчаявшиеся отец с матерью решили употребить последнее известное им средство воспитания — воспитание литературой. Отец достал где-то книгу «Ватутин: путь генерала» (как впоследствии я выяснил, это была книга Михаила Брагина, изданная в Москве в 1954 году), положил её передо мной на стол и сказал: «Вот, почитай. Может, что-нибудь поймёшь».
Я принялся читать. Страницу прочитал, вторую, третью… И чем дальше я читал, тем сильнее удивлялся тому, что будущий генерал был таким же деревенским пацаном, как и я, бегал босиком, пас гусей… Особенно же меня тронуло то, как он страдал, узнав о решении отца не отпускать его из дому в Валуйки для продолжения учёбы. Я живо представил себе мальчишку, своего ровесника, от бессилия и обиды заливающегося слезами… И в то же время я не мог поверить, что до такой степени можно хотеть учиться. Многих ведь, наоборот, силком заставляют ходить в школу, а они…
И мне вдруг стало невыносимо стыдно перед тем босоногим пареньком из Чепухинки, стыдно за свою несерьёзность, за наплевательское отношение к учёбе. С необыкновенным рвением я снова взялся за учебники, допоздна стал просиживать над задачками и вскоре, к удовлетворению родителей и учителей, опять вышел в отличники. Вот так впервые, десятилетним мальчишкой, оказался я под влиянием личности Ватутина.
А потом, спустя восемь лет, в 1968 году, в составе студенческой группы Валуйского медицинского училища я впервые побывал на родине генерала, в селе Чепухино.
В те времена существовала в Валуйках такая традиция — перед летними каникулами все студенты и школьники дружно отправлялись в походы по родному краю. Маршруты были не дальние, но интересные — побережья рек Оскол, Валуй, ночёвки в палатках, песни под гитару у костра… И вот, собираясь на этот раз в поход, услышали мы вдруг от одного из преподавателей необычное предложение: «А давайте-ка сходим в деревню Чепухино!»
— Какая ещё деревня? — зашумели мы. — Чего мы там не видали?
— Это родина Ватутина, — был короткий ответ. — Завтра с утра пораньше и выйдем.
О генерале Ватутине, конечно же, мы были наслышаны, а вот в деревне Чепухино никому из нас бывать не доводилось. К тому же, название у деревни какое-то странное…
Шли мы туда из Валуек часов пять, а то и шесть. Сначала шагали бодро, с песнями, но по мере приближения к этой неизвестной деревне — то ли от усталости, то ли от предчувствия встречи с родиной героя — голоса наши становились всё тише, сами мы начали вести себя сдержаннее.
Наконец под меловой кручей показалась деревенька.
— Вот она, Чепухинка! — крикнул кто-то.
Был жаркий летний полдень, на всём лежала серо-белёсая пыль.
— Нам туда, — сказал преподаватель. — Видите, мазанка вон стоит?
Подошли к неказистому домику под соломенной крышей. Удивились: неужели в такой завалюхе мог родиться генерал?..
Многие из нас были уверены в том, что будущие генералы могут появляться на свет только во дворцах или, в крайнем случае, в особняках с мраморными колоннами, а тут вдруг — крытая соломой мазанка…
Невдалеке от этой мазанки, на огороде, мы увидели двух пожилых женщин. Сгорбившись, они пололи картошку. Руководитель группы подошёл к ним, втроём они стали о чём-то договариваться. Затем одна из женщин, на ходу вытирая руки о фартук, приблизилась к нам. Прислонила к плетню тяпку, скромно, по-крестьянски поклонилась:
— Здравствуйте, ребятки. На экскурсию?
— Знакомьтесь, — представил её преподаватель. — Матрёна Фёдоровна, сестра генерала Ватутина…
Это сообщение в очередной раз повергло нас в недоумение. Разве у генерала может быть такая сестра?.. Руки заскорузлые, на ногах запылённые калоши, сама маленькая, голосок тихий…
— Из Валуек, значит, пришли? Не уморились?
И тут же, поднимаясь на крыльцо, начала рассказывать:
— А мы раньше, бывало, с мамой в Валуйки тоже пешком ходили. У церкву, на базар, по лавкам позаглядывать, родичей проведать — всё пешочком, пешочком. Так ещё и обыдёнкою… Ну, проходьте, глядите, как мы тут жили-поживали.
Зашло нас в хату человек двадцать пять, из-за тесноты кое-кому пришлось стоять на пороге. Словно оправдываясь за это, сестра генерала, смущённо поправила на голове платок, улыбнулась:
— Так-то вот, ребятки. А было нас у папы с мамой девятеро детей — пятеро ребят и четверо девок. Коля был вторым, с девятьсот первого года. Всё книжки читал — куда б ни шёл, книжка у него за пазухой. Была у нас тут, в Чепухинке, школа четырёхклассная при церкви. Закончил её Коля наилучшим учеником, собрался дальше идти, в Валуйки, а отец тут и говорит: «Денег, сынок, нема на твою учёбу». Так, верите ли, Коля после этих слов три дня не ел, не пил, всё переживал, ляжет на телегу и глядит молча в небо… Потом, правда, уладилось всё, и пошёл наш Коля дальше по своему пути, по грамоте…
Пол в домике был земляной, устланный домоткаными дерюжками, пахло полынью и кизяком. В кухне (по-чепухински — в «хатёнке»), возле русской печи, стояла видавшая виды прялка, под печью лежал пучок ржаной соломы, стояло деревянное корыто.
— А вот тут, — показывая на солому, пояснила Матрёна Фёдоровна, — мы ягнят маленьких держали. А как же иначе? Окотилась овца, а на дворе ещё снег лежит. Куды ж их девать…
У окна, занимая почти половину «хатёнки», стоял старинный ткацкий станок.
— Станок гожий, — продолжала экскурсию сестра генерала.— Прямо хоть сейчас садись за него и тки. Это теперь в магазинах всё себе покупают, а раньше только станок и выручал… Даже рушники на нём да скатерти ткали с узорами — видите, какие красивые? — проводя нас дальше, в «большую хату», говорила Матрёна Фёдоровна.
В «большой хате», украшенные яркими домоткаными полотенцами, висели на стенах рамы с фотографиями, пучки полевых цветов, в углу — икона. На видном месте красовался генеральский мундир.
— Колин, — пояснила Матрёна Фёдоровна. — И сапоги вот его, тридцать седьмой размер. Росточком-то он не вышел у нас, хотя крепкий, рукастый был…
Подошла к иконе, перекрестилась.
— Икону эту мама наша, Вера Ефимовна, из самого Киева, из лавры, принесла. Ходила она туда пешком на богомолье.
Посреди хаты покачивалась, подвешенная к матице, детская люлька. Вдоль стен стояли лавки, большой деревянный сундук.
— Здесь у нас хранилось всё самое ценное, — сказала Матрёна Фёдоровна. — Выходная одёжа, документы, дедушкин Георгиевский крест…
На низеньком столике, под стеклом, лежали вещи, награды, письма генерала Ватутина.
— А вот тут у нас была «комнатка», — повела нас дальше Матрёна Фёдоровна. — Спальня, по-теперешнему.
В «комнатке» стояла самодельная деревянная кровать, рядом возвышалась лежанка, укрытая домоткаными попонами.
— Тут наш генерал и спал, — показывая на кровать, улыбнулась Матрёна Фёдоровна. — Правда, не всегда — народу-то в семье было много…
Наконец, вышли из домика на улицу. Яркая белизна меловых гор, окружавших деревню, на мгновение ослепила нас. Подошла со стороны огорода другая женщина, скромно, по-крестьянски поклонилась, поздоровалась.
— Это тоже сестра генерала Ватутина, — представил её преподаватель, — Дарья Фёдоровна.
Начались воспоминания, рассказы, в основном — о детстве, юности Николая. О боевых же подвигах знаменитого брата, как мне помнится, ничего сестры не рассказывали — видать, не очень-то они в этих делах разбирались. Да и мы тогда вряд ли запомнили бы номера дивизий, названия фронтов, армий, военных операций, даже если бы они и рассказали нам об этом. А вот то, что мы увидели и услышали тогда в маленьком ватутинском домике — осталось в нашей памяти навсегда.
ДЕД ГРИГОРИЙ
Невелика у деда Григория хата — поглядишь на неё с меловой кручи, размером с ладошку она, не больше. И как в ней столько народу помещается! Двадцать пять душ — шутка ли… Летом-то ещё ничего, почти все на улице спят — кто на сене, кто в сарае, кто на телеге. Да и пообедать, повечерять можно на траве — расстелят широкую белую холстину, вот и стол. На холстине — несколько большущих мисок, возле каждой — сын со своим семейством. А вот зимой — такая теснотища…
А ещё с меловой кручи — если день ясный да глаза у кого зоркие — видны Валуйки, городок в двадцати верстах от Чепухинки. «Вот бы побывать там…— думает Николка Ватутин, забравшись со старшим братом Павлом на кручу. — Там, говорят, люди каждый день обутыми ходят, даже летом. И ни у кого поэтому цыпок на ногах нету…» Пашка уже однажды бывал в Валуйках, пешком с матерью ходил. Рассказывал, что видел там настоящий паровоз. Ещё видел школу — здоровенную, в два этажа...
— Вот бы мне там поучиться… — мечтает Николка.
— Да ты сперва в нашу, в чепухинскую походи, — говорит Пашка.
— Скоро похожу, — отвечает Николка.— Мне мамка уже и сумку сшила…
Братья сидят на круче, притулившись друг к другу, — загорелые, босоногие, вихрастые…
— Эй, Павло, Микола! — кличет их снизу дед Григорий. — Чи не видать там наших? Не идуть из церкви?
— Не, — отвечает Пашка, — не идуть!
— А телег никаких не видать?
— Не видать!
— Ну, тогда валяйте сюда, покажу шось!
Дед Григорий сидит на дубовом бревне, курит трубку, вырезает ножиком свистульку. Несмотря на июньскую жару, сидит он в валенках, на голове у него — малахай.
— Дедусь, — просит Николка, — выстругай лучше мне из ветки коня! По улице чтоб скакать!
Деду, бывшему кавалеристу, просьба внука приходится явно по душе. Он довольно кряхтит, суёт в карман недоделанную свистульку.
— Коня, говоришь? Боевого?
— Ага! И саблю!
— И мне тоже… — пристаёт к деду Пашка. Дед поглаживает седую, пожелтевшую от табака бороду, по-молодецки сдвигает на затылок малахай:
— Ну, так и быть, тащите ветки, кавалеристы!
Через минуту «кавалеристы» уже стоят перед дедом со свежесломленными ивовыми ветками.
— Дедусь, и про войну расскажи, как ты турку бил!
Дед Григорий берёт в руки ветку, поворачивает её так, этак, глядит, что из неё может получиться… Тихо затягивает песню:
Пашка с Николкой подвигаются поближе к деду, затихают.
— Дедусь, а они злые, турки эти?
— Злые, внучек, дюже злые. Мы братьев-славян от их ослобоняли…
— А Дунай-речка больше нашей Палатовки? — спрашивает Пашка.
— Да куды нашей Палатовке до Дуная…
— А красивше?
— Ну, насчёт красоты — дело тут спорное. Одно только скажу — кажинную ночь снилась мне там наша Палатовка. А зряшная речка разве будет сниться?
Дед Григорий протягивает Николке обработанную ножиком ивовую ветку. На толстом её конце вырезан незатейливый узорчик, тонкий конец ветки, весь в листочках — это хвост.
— Вот тебе и конь.
Николка, радостно оседлав ветку, со свистом несётся по улице. Следом за ним — Пашка. Пробежавшись до соседнего плетня, они вскоре возвращаются.
— А про войну, дедусь, расскажи.
Дед не заставляет себя долго упрашивать. Он выносит из хаты конверт, вынимает из него Георгиевский крест.
Поделиться книгой: