Третий лишний. Он, она и советский режим

Другая российская пара в подобной же ситуации разрешала проблему более радикально. „Нас выручали радиопередачи, — признается уроженец Курска, 42-летний библиотекарь Б. В. — В квартирах некоторых простых людей в СССР радио не выключается круглые сутки. Люди попросту не замечают его. Мы с женой, расписавшись и не имея собственного жилья, сняли комнату, вернее угол комнаты, как раз в таком доме, где радио пело и орало с 6 утра до 12 ночи. Хозяева спали в двух шагах от нас. Мы нарочно усиливали звук радио в ночные часы. В это время нередко радио передает оперы. Оперные сопрано и теноры, поющие о любви, помогали нам оградить нашу собственную любовь от назойливого внимания посторонних”.

То, что молодые пары так старательно укрывают свою личную жизнь от взора и слуха окружающих объясняется не только естественной стеснительностью юных супругов. В Советской России всегда существует реальная опасность вторжения третьего в интимный мир двоих. Такое вторжение частично основано на зависимости, в которой молодые оказываются от своих родителей или тех, кто сдает им комнату. Но в значительно большей степени право на вторжение старшее поколение черпает из российской исторической традиции, восходящей к книге XVI столетия „Домострой”. „Домострой” утверждает право главы дома не только указывать, как надлежит жить членам семьи, но и наказывать их в случае непослушания, не взирая на возраст. Идеи. Домостроя” не умерли кое-где до сих пор, и молодые пары чувствуют на себе влияние домостроевских принципов.

Доктор И. Ю. из Симферополя (Крым) рассказал об одном из своих пациентов. Молодой человек, недавно окончивший инженерный факультет, пришел к медику с жалобой на половую импотенцию. Инженер был женат, женился по любви, имел годовалого ребенка и жил в комнате тещи. Однажды ночью, когда они с женой, понадеявшись на то, что мать уснула, дали волю своим чувствам, с соседней кровати раздался строгий голос: „Вы там не слишком скрипите. Я за вторым ребенком ухаживать не стану. Хватит с меня одного”. Этих трех фраз оказалось достаточно, чтобы пациент доктора И. Ю. полностью потерял свои мужские достоинства. „Во всем остальном этот парень был абсолютно здоров, — говорит врач. — Я предложил ему курс психотерапии, но главным условием выздоровления поставил его переезд из квартиры тещи”. „Легко сказать — переезжай, — отозвался молодой инженер. — А куда? На заводе квартиру мне дадут не раньше, как через пять лет, а снять комнату у частника — зарплаты не хватит”.

Надо заметить, однако, что вмешательство родственников в половую жизнь пары далеко не всегда носит в России агрессивный характер. Случается (и очень часто) наоборот: близкие хотят выразить молодоженам свою заботу и симпатию. Очень красивая, хотя и несколько повышенно возбудимая дама из Риги вспоминает, как через месяц после свадьбы мать мужа, с которой они жили в одной комнате, с радостной улыбкой остановила ее на кухне: „Поздравляю! Сегодня ночью ты вскрикнула, скорее всего ты забеременела. Как я рада! Мне так хочется иметь внука…” Будущая бабушка обняла невестку, убежденная, что сообщила ей нечто весьма приятное. Но у молодой женщины разговор на кухне вызвал, наоборот, отвращение и жгучий стыд. Ей было противно, что выражение ее сокровенных чувств подслушивает чужая женщина. „Я отошла от матери мужа как оплеванная. В тот же день я сказала ему, что либо он немедленно снимет квартиру — где угодно, за любые деньги! — или я разведусь с ним”.

Жизнь с родителями ежегодно разрушает в СССР множество браков. Вот типичный пример. Техник одного из московских заводов Любовь Е., 35 лет, многие годы жила с отцом, матерью и старшей сестрой на Арбате в комнате площадью 11 квадратных метров. Сестра вышла замуж и привела в комнату пятого. Родители были в высшей степени терпеливы и дружелюбны по отношению к новой семье. Мы ставили ширму к кровати сестры и ее мужа, я старалась приходить домой по вечерам как можно позже, — говорит Любовь Е., — но все это не помогало. Между молодыми буквально с первого дня начались ссоры, необъяснимые обиды, взаимное раздражение и они скоро разошлись. Я уверена, что причиной их развода была наша ужасная комната-клетка. Позднее, когда я сама вышла замуж и мне пришлось спать с мужем в одной комнате с его матерью, я поняла страдания моей старшей сестры. Присутствие постороннего человека рядом с супружеской кроватью — невыносимо. В конце концов мы с мужем тоже разошлись”.

В моем досье несколько десятков подобных историй, произошедших с молодыми и не слишком молодыми парами в Москве, Ленинграде, Киеве, Свердловске, Вильнюсе, Одессе, Казани. Эпидемия разводов, вызванная необходимостью для молодоженов жить с родителями, продолжается в СССР, и конца ей не предвидится. Можно сказать больше: уже сегодня планируются будущие разводы, ибо, вступая в брак, молодые люди заранее знают, что жить им многие годы придется с родителями жены или мужа. По данным обследования, проведенного демографом А. Г. Волковым в Новосибирской области, с родителями в городе живет 16,7 % супружеских пар, а в сельской местности — 18,6 %. Таким образом 35,3 % молодых пар с первых шагов начинают свою жизнь в условиях, губительных для нормального брака[48]. Цифра эта чрезвычайно устойчива для всей страны.

Конечно, поженившиеся студенты могут получить на двоих комнату в студенческом общежитии. Но, во-первых, таких маленьких комнат в общежитиях мало. А во-вторых (и это главное), — мальчик и девочка должны быть из одного института, оба должны хорошо учиться, а главное — быть на хорошем счету у администрации института, у комсомольской организации и у организации партийной. В жизни такое сочетание не всегда удается.

Доктор Грошев — врач-сексолог из Новосибирского Академгородка, выступающий с лекциями на темы плотской любви перед студентами и научными сотрудниками Академгородка, рассказывает такой случай из практики. К нему пришли муж и жена, студенты четвертого курса, и пожаловались на то, что, хотя они уже полгода состоят в браке, но их сексуальная жизнь не ладится. Врач осмотрел их и успокоил: дело поправимое. Он дал им таблетки и проводил в специальную комнатку при своем кабинете, где для такого рода пациентов стояла застеленная свежим бельем кровать. Врач предложил супругам провести в постели полчаса и затем обсудить с ним свое состояние. Супруги вышли из комнаты не через полчаса, а через два. Они были явно довольны и от души благодарили медика. „Я ответил им, — вспоминает доктор Грошев, — что благодарить меня не за что. Я знал, что у них нет ничего серьезного, просто психологический ступор. Лекарство, которое я им дал, — обычная сода. Так что с моей стороны была предпринята обычная психотерапия. И молодые сами себя вылечили”. В ответ на это супруги объяснили врачу, что никакого ступора у них нет и не было. Они совершенно здоровы… Но, к сожалению, нет у них и собственной комнаты. „Вы, доктор, дали нам на эти два часа то, что нам более всего не хватало — квартиру и постель. За это вам большое спасибо”.

Но вот бездомная пара как-то обзавелась крышей над головой: молодые ли сняли комнату или получили, наконец, жилье на работе. Теперь как будто можно порадоваться жизни. Но над молодой семьей уже нависает новая угроза: подрастают собственные дети. „Одна молодая пара, — гласит анекдот, — пожаловалась врачу на то, что половой акт не доставляет им удовольствия. Врач посоветовал мужу и жене совершать половой акт при зажженном свете. Через неделю супруги снова пришли на прием. „Получаете удовольствие?” — спросил врач. — ,Мы — нет, — ответили супруги, — но дети очень большое…”

Интерес к сексуальным отношениям малыши начинают проявлять с 6–7 лет. С этого возраста ребенок начинает присматриваться и прислушиваться к тому, что происходит в постели родителей. Отец и мать отвечают на детское рано разбуженное любопытство в соответствии с уровнем своей культуры. „Рядом с нами, — рассказывает московская журналистка И. Ч., — жила молодая семья, которая всегда казалась мне прочной и дружной. У инженера Пети и его жены, милой Тонечки, счастливых владельцев двухкомнатной квартиры, было двое детей, 14-летний Коля и 5-летняя Наташа. И вот однажды, явно стесняясь, соседка спросила, нет ли у меня на примете свободной квартиры, которую можно было бы снять на время. Я удивилась: неужто скромница Тонечка завела любовника? Спросила ее напрямик: „Тебе для встреч?” — „Ну да, — смущенно подтвердила Тонечка. — Дети подросли, мы с Петей все время под наблюдением, ни на одну ночь не можем уединиться. Вот и решили квартиру поискать, чтобы хоть раз в неделю побыть наедине…”

Москвичи Тонечка и ее Петя — люди деликатные. Значительно чаще в семье происходят события, подобные тем, что описаны в одном из советских анекдотов. Мальчик лет восьми приходит в школу со свежей шишкой на голове. „Что случилось?” — спрашивает учительница. „Папа ударил”, — отвечает малыш. „За что же?” „Сам не знаю. Мы легли вчера спать, моя кровать стоит рядом с кроватью мамы и папы. Погасили свет, немного полежали, потом папа спросил: „Сережка, ты спишь?” Я отвечаю: „Нет, не сплю”. И вдруг, не знаю за что он как меня стукнет по голове”. На другой день мальчик пришел в школу со второй шишкой на лбу. Опять папа ударил. Мальчик рассказывает: „Погасили свет, полежали немножко, потом папа спрашивает: „Сережка, ты спишь?” Я молчу. Папа говорит: „Ну, тогда поехали”. Я спросил: „Куда?” И опять получил по лбу…”

В обыденной жизни все выглядит куда более грустно, чем в анекдоте. Подсматривание и подслушивание интимных сцен вызывает у детей чаще всего острую нервную реакцию. Бывший ленинградец, ныне житель Нью-Йорка, врач-психиатр Г. С., 42-х лет, вспоминает разговоры с товарищем, с которым он учился в школе. Мальчик рассказывал ему, что в их квартире по ночам происходят ужасные сцены: папа ложится на маму и мучает ее. Мама стонет и произносит нехорошие слова. „Мне хочется встать с постели и хорошенько стукнуть его, чтобы он не обижал маму”, — признавался мальчик своему товарищу. Ревность и страх копились в его душе и порождали чувство конкуренции с отцом. Он нарочно ворочался в своей постели по ночам, чтобы дать понять родителям, что он не спит и все слышит. В ответ на эти демонстрации сильно выпивавший отец бил сына тяжелым солдатским ремнем. В результате таких стрессов психике мальчика был нанесен серьезный ущерб.

Если у ленинградского мальчика чувства страха и конкуренции вызывал отец, то десятилетняя девочка из города Кисловодска (Кавказ), также жившая в одной комнате с родителями, все свои чувства обратила к матери. Она требовала, чтобы мама лежала в постели только с ней и ни в коем случае не ложилась рядом с папой. Ребенок спал очень тревожно, просыпался от каждого шороха. По воспоминаниям родственницы девочка истерически рыдала всякий раз, когда обнаруживала своих родителей в одной постели. В основе поведения девочки лежал страх перед сексом, смысла и назначения которого она не понимала. Родители раздражались, расстраивались, наказывали свою маленькую дочь, но изолировать ее на ночь не имели. возможности: у этих служащих среднего положения не было никакой надежды когда-либо обрести квартиру хотя бы из двух комнат.

Великая бездомность любящих рождает порой не только трагические, но и трагикомические ситуации. В Киеве в перенаселенной квартире жила пара научных работников. Молодые супруги пытались по возможности скрывать от соседей свою личную жизнь. Но укрыться от любопытства „общественности” в коммуналке крайне трудно. И вот что случилось одним зимним хмурым утром. В тот час, когда растрепанные и полусонные хозяйки готовили на общей кухне завтрак для своих спешащих на работу мужей, из комнаты молодых интеллигентов вышла их четырехлетняя дочь. Очевидно, она только что проснулась и, не найдя в комнате маму, отправилась ее искать. Малышка протерла кулачком глаза и вдруг радостно закричала: „Мамочка, ты, оказывается, здесь! А я думала, что ты опять под папочку спряталась…” Нетрудно вообразить, какое радостное ржание раздалось в кухне и с каким великим стыдом бежала в свою конуру бедная интеллигентная мама.

До сих пор мы говорили о бесприютности супружеской пары. Но есть категория мужчин и женщин, для которых уединение еще более недостижимо. Это те, кто официально не состоят в браке. Таких любовников в СССР с каждым десятилетием становится все больше, ибо все меньше и меньше остается в стране семей и семейных людей. Вместо 66,3 миллионов семей в 1970 году их оказалось 58,7 миллиона в 1979-м[49]. В стране нарастает число одиночек обоего пола.

Этически это крайне разнородная публика. Кто-то кого-то любит, кто-то кого-то хочет, чья-то душа томится от одиночества и готова прибиться к любому берегу, где веет человеческим теплом. Есть и просто молодые существа, достигшие физиологической спелости, которые не знают ничего другого, кроме того, что они созрели для секса. Миллионы одиночек — это народ. И нет смысла морализировать по поводу поведения целого народа. Для историка и социолога, очевидно, разумнее не порицать, а собрать факты и попытаться объяснить их. Главный факт состоит в том, что в СССР, как и на Западе, идет распад семей, атомизация общества. Сам по себе процесс этот — не зло и не добро. И я не думаю, чтобы атомизация непременно убивала в людях искреннее любовное чувство. Может быть, даже наоборот. Но в Советском Союзе покинувший семью человек-атом сразу оказывается в западне бездомности. Бездомность определяет все его поведение. Люди лишены крыши в самом прямом и грубом  смысле слова. Молодые, вступающие в жизнь мужчины и женщины, еще не имеют квартиры, разведенные уже ее не имеют. Эти миллионы постоянно пребывают в заботе о временном пристанище, где они без помех могли бы соединиться со своими любимыми.

„С тех пор как я стал мужчиной, — говорит 30-летний компьютерщик из Ленинграда Б. С., — передо мной постоянно стоял этот вопрос: ГДЕ? Где встретиться? Куда привести девушку? В родительском доме я имел комнату, но родители, конечно, не потерпели бы, если я привел к себе подругу. В ленинградские гостиницы войти нельзя из-за нашей с ней прописки: нам ни за что не дали бы номер, как ленинградцам. Кроме того, в наших паспортах обозначено, что мы — не муж и не жена. Иногда родители уходят в гости, но это случается не чаще трех-четырех раз в год. А где встретиться в остальное время? Мои ровесники вечно ломали голову над этой проблемой: ГДЕ?”

Компьютерщик из Ленинграда — вовсе не сексуальный маньяк. Он — нормальный здоровый парень, живущий в ненормальных условиях. Его встречи чаще всего происходили в подъездах домов на грязном подоконнике. Пыльное окно, облупившиеся, давно некрашенные стены. Тусклая лампочка под потолком. Он сидит или стоит со своей избранницей возле лестницы. Мимо проходят в свои квартиры жильцы. Соседи косятся на парочку, парочка — на жильцов. Одна из соседок обзывает их хулиганами и вызывает милиционера. Милиционеру не хочется возиться с мальчишками и девчонками, вести их в милицию. Он лениво спрашивает: „Ты здесь живешь? Нет? Уходи”. И они уходят в другой подъезд, в другую подворотню.

В российских городах о подъезде, как месте свиданий, много говорят, ибо это действительно главное место, где бездомные могут встретиться. Есть даже поклонники так называемого парадного подъезда. Один из них, москвич, 44-летний скульптор М. К., перефразируя известное латинское выражение о постели, утверждает, что „Мы рождаемся в парадном, любим в парадном и умираем в парадном”. Как истинный бездомный одиночка, он даже находит в этом уголке свою прелесть: зимой там тепло, летом — прохладно, ночью почти тихо и почти безопасно. Это — философия нищего, но скульптор и не скрывает своей нищеты. „У сынков элиты, — вспоминает он, — „хата” (сленг — квартира для встреч) свободна хотя бы тогда, когда родители уезжают в командировку или уходят в гости. У меня вообще не было квартиры и подъезд заменял мне нормальное жилье”.

Мой собеседник знает жизнь подъезда во всех деталях. Совсем не обязательно стоять внизу возле лестницы и привлекать внимание жильцов. Можно подняться по лестнице на самый верх — туда, где находятся двери на чердак. Чердак, конечно, заперт, но можно устроиться на ступеньках. Надо только вести себя как можно тише, чтобы соседи не вызвали милицию. Тут-то, главным образом, и процветает любовь. Конечно, кругом не видно ни зги, пахнет кошками и мочей. Но если хорошенько выпить, запахов не чувствуешь. Девушке тоже надо выпить. И не только для того, чтобы она не ощущала противные запахи, но чтобы преодолела страх и стыд. Мужчина может при этом пить из горлышка бутылки, но ради дамы он должен совершить джентльменский поступок: украсть стакан в ближайшем кафе или в автомате, торгующем газированной водой. „Итак, слава парадному подъезду, этому раю массовой любви!” — несколько наигранно бодро заканчивает свой рассказ жизнерадостный скульптор.

Любовь на лестнице, „там, где лифт ночует”, породила множество историй и анекдотов, в основном посвященных взаимоотношениям пары с милицией и соседями-квартирантами. Подспудный и явный страх любовников присутствует почти во всех этих произведениях народного гения. „Устроились двое в подъезде, на фанерном листе. Все у них хорошо, уже расстегнулись, уже он на нее лег и вдруг откуда ни возьмись — милиционер. „Вы что тут делаете!” — „Мы? Мы — ничего…” — ответил мужчина. И чтобы показать милиционеру свою полную невинность поднял руки. А в руках — оторванные уши…” Такой вот юмор.

Но подъезд, конечно, банальность. Люди с развитой фантазией и склонностью к экстремальным решениям находят приют в более интересных местах. Например, одинокая миловидная дама, редактор московского издательства, вспоминает, что, когда ей было чуть за тридцать, она, чтобы сбалансировать свои интимные желания и ограниченные жилищные возможности, начинала романы в сентябре. „Мы садились с моим очередным другом в вагон электрички и ехали до тех пор, пока не видели за окном стога. Стога свежего сена были нашими спасителями до самой зимы”.

Впрочем, в резко континентальном климате средней полосы Советского Союза стог не всегда достаточная защита от непогоды. Поэтому большинство любовников ищут убежище в более цивилизованных условиях. Несколько москвичек — журналистки, преподаватели институтов — с глубоким чувством вспоминают прогулочный пароходик, который на несколько часов, а порой и на несколько суток отправлялся из речного порта Химки в Москве по окрестным рекам и каналам. Пассажиров, получавших при вступлении на корабль ключ от каюты, красоты Подмосковья интересовали мало, свежий воздух — тоже. Парочки быстро разбегались по каютам, запирались там и не появлялись на палубе до самого возвращения в порт. Их восторг можно понять: наконец-то они в полной (или в почти полной) изоляции и безопасности, наконец-то у них никто не спрашивает паспорт и прописку. Благодарные москвички-одиночки окрестили пароход-благодетель ПЛОВУЧИЙ ДОМ ЛЮБВИ. Однако ленинградцы, которые по любому поводу проявляют ревность к Москве и москвичам, утверждают, что не москвичи, а они, ленинградцы, первыми оценили и освоили удобства прогулочных корабликов. Прогулочному судну, которое уплывает по реке Неве в Ладожское озеро и возвращается в Ленинград через две ночи и один день, они торжественно присвоили имя ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН.

Хитроумные одесситы также внесли свой вклад в изыскание оригинальных приютов любви. В одесских банях за сравнительно скромную плату можно на 45 минут получить отдельный номер на двоих. Освоили эти номера в первую очередь любовники. Конечно, 45 минут для любящих сердец срок явно недостаточный, но, за неимением лучшего, одесситы соглашались и на это. Власти, однако, заметили свой промах и ужесточили банный режим. Теперь, при покупке билета в отдельный номер, пара обязана предъявить паспорт, где четко обозначено, что они — муж и жена. Таким образом, порок в одесской бане был разоблачен и наказан, а добродетель восторжествовала.

Летом пары пытаются укрыться в городских садах и парках. Главный парк в советском городе, как правило, называется Парком Культуры и Отдыха. Культура представлена обычно фанерными щитами с портретами передовиков производства и цифрами, относящимися к надою молока и выплавке стали. Что же касается отдыха, то влюбленные там его чаще всего не находят. Целующаяся пара немедленно становится объектом милицейского допроса. „Кто? Почему? Предъявите паспорта”. Но если по отношению к тем, кто целуется днем, милиция проявляет сравнительную терпимость, то попытка пары найти в парке приют ночью пресекается самым жестоким образом. Перед закрытием Центрального Парка Культуры и Отдыха имени Горького и Нескучного сада в Москве группы охранников с фонарями прочесывают все кусты и подозрительные углы. В Ереване (Армения) задержавшиеся в городском парке пары изгоняются со свистом, улюлюканьем и собачьим лаем. Осуществляют такие еженощные операции отряды активистов по указанию городской комсомольской организации и милиции. В Харькове (Украина) милиционеры и дружинники, наоборот, предпочитают устраивать на влюбленных засады. Они выслеживают пару, дают ей спокойно устроиться где-нибудь в кустах, а затем уже с гиканьем выскакивают и тащат в участок. Предъявленное в таких случаях обвинение гласит: „нарушение общественного порядка” и наказывается штрафом. „В чем вы видите порядок?” — спросил харьковский студент, которого задержали, когда он целовался со своей девушкой. „В том, чтобы таких действий не было, — ответил офицер милиции. — Мы не допускаем разврата”.

Впрочем, в разных городах СССР блюстители морали действуют в таких ситуациях по-разному. Чаще всего они просто пугают пару, оскорбляют женщину, издеваются над мужчиной, угрожая написать на работу. Но в Баку (Азербайджан), в Ташкенте (Узбекистан) и других восточных городах милиция видит для себя смысл охоты за парами в том, чтобы получить у задержанных взятку. Случается, что, не удовлетворившись деньгами и видя испуг молодых, милиционеры насилуют девушку. Так многократно случалось не только в Баку, но в Одессе и Киеве (Украина). Но в любом случае арест на любовной почве всегда носит надругательский характер и приводит девушек к тяжелым нервным потрясениям. После милицейских издевательств, когда мужчина вынужден униженно отмалчиваться, выслушивая оскорбительные выпады по отношению к своей даме, даже самые нежно любящие пары распадаются. Женщины не могут простить мужчинам трусость и предательство.

Известно несколько случаев, когда нападение на пару во время полового акта приводило к тяжелым травмам. Один такой факт описан в книге ученого-сексопатолога (естественно, без ссылок на милицию). Женщину, пострадавшую в парке, доставили в ленинградскую больницу с разрывами влагалища. О другом случае рассказала московская адвокатесса. Ей пришлось защищать в суде молодого человека, которого обвиняли в убийстве. Он и его дама занимались в Сокольническом парке (Москва) оральным сексом. Появилась милиция. Испуганная дама захлебнулась и умерла. Молодому человеку грозило весьма строгое наказание. Прокурор метал против „убийцы” громы и молнии. Юношу спасла адвокатесса, которая потребовала, чтобы прокурор четко сформулировал, каким именно оружием убийца сразил потерпевшую.

Московская милиция — еще не самое страшное из того, с чем приходится иметь дело любовникам в СССР. В провинции столкновение с милицией гораздо опаснее. Там она всесильна и крайне груба. Летом 1962 года в городе Запорожье (Украина) милиционеры схватили двух студентов, которые позволили себе целоваться на трибунах городского стадиона. Девушке было 16, она училась в авиационном техникуме. Училась отлично, была общественницей, любимицей курса. И тем не менее милиционеры привезли задержанную в техникум, приказали директору собрать общее собрание студентов и профессоров и принялись публично позорить девушку. Ее исключили из техникума. О ней говорил весь город. Эпизод на стадионе сломал ее жизнь. Чтобы как-то спастись от пересудов, она вышла замуж за того юношу, с которым ее поймали. Брак не мог быть удачным, она это знала. Но другого выхода не было. Через несколько лет она разошлась с мужем и сама стала воспитывать ребенка. Но и позднее, через много лет, встречая ее на улице, посторонние люди шептались: „Это — та. На стадионе…”.

Впрочем, вся эта экзотика: парковые скамейки, стога сена, банные номера, прогулочные пароходики и стадионы больше подходит молодежи. Людям постарше хочется, чтобы встреча с любимой содержала хоть какую-то степень уюта и комфорта. Им нужна квартира, своя или на крайний случай чужая, но квартира… У себя в дневниках я обнаружил запись, сделанную в 1972 году относительно судьбы немолодой, одинокой женщины, московской кассирши Эли М. Эля — добрая и живая натура, давно уже потеряла мужа, но не утратила интереса к мужскому полу. Однако ее встречи с любовником, также немолодым человеком, были крайне усложнены из-за того, что Эля не имела своего жилья. Много лет она прожила в 16-метровой комнате с женатым сыном и двумя внуками. Пригласить друга к себе она не могла, а поездки к нему домой оскорбляли ее как женщину. „Я хотела бы принимать его у себя, угощать, окружать его заботой, — признавалась она мне. — В его холостой квартире я чувствую себя шлюхой”. И вот, после бесконечных хлопот и многолетних ожиданий, на 58 году жизни Эля получает комнату. Нет, не квартиру, а комнату в огромном коридоре коммунальной квартиры, куда выходят двери еще 8 комнат. Эля пускает в ход всю свою энергию, растрачивает свои скромные сбережения и в один прекрасный день становится владелицей дивана-кровати, шкафа и нескольких стульев. Ее старый друг дарит ей подержанный холодильник и обещает телевизор. В первую ночь она плохо спит. Квартира выходит окном на шумную улицу. Кто-то ходит по коридору. Свет уличного фонаря бьет ей в лицо. Но что все это значит, если у Эли в первый раз в жизни своя комната. Она просыпается ночью и плачет, плачет от счастья…

Эле М. повезло, хотя, откровенно говоря, поздновато. А что делать тем, кто не имеет даже такой комнатушки? Конечно, сейчас не 30-е годы. За 30 лет существования хрущевско-брежневской строительной программы квартир стало больше. Тот, у кого есть деньги, сегодня может снять в Москве жилье у какого-нибудь отъезжающего на Север летчика или у разбогатевших супругов-лавочников, которые купили вторую квартиру на тот случай, что их нынешний сын-школьник подрастет и женится. Итак, квартиры есть, желающих снять их для любовных встреч тоже достаточно. Важно только держать сделку в секрете (в этом заинтересованы обе стороны) и договориться о цене. Цены на „холостые квартиры” высоки. И это заставляет джентльменов соединять свои финансовые усилия, чтобы снимать квартиру на паях. В средине 70-х такую квартиру для любовных встреч снимали в Москве восемь журналистов. В квартире, расположенной в новом районе города, на стене висело расписание, где обозначены были часы счастья каждого пайщика. В том же расписании указывалось, кто когда меняет белье и кто когда относит простыни в прачечную.

Существование таких тайных квартир в городах СССР ныне уже стало обыденным делом. Я знал о существовании их также в Ленинграде, Ташкенте, Таллине. В Одессе квартиру снимали три инженера. Все они были женаты и это делало их финансовые возможности ограниченными. Но их подруги — врачи и учительницы, понимая сложность ситуации, вносили свою дань в оплату общего приюта любви. Женщины же по договоренности заботились и о том, чтобы в доме было всегда мыло, чистые полотенца, кофе, выпивка и, вообще, все необходимое для комфортабельного сексуального времяпровождения. В квартире никто не жил. В ней только спали. Все три пары имели ключи, но, на всякий случай, собираясь провести со своей подругой несколько часов в тайном убежище, инженер-пайщик обзванивал двух других своих товарищей. Недоразумений почти не случалось. Только однажды пара, лежащая в постели, была поднята второй, ворвавшейся в дом парой. „Но, — как разъясняет участница событий, — люди свои — разобрались…”

Чужая квартира, конечно, место всегда чреватое непредсказуемыми обстоятельствами. У красивой одесской дамы возник роман с интересным интеллигентным мужчиной. Развивался роман бурно, и дама, нарушив супружескую верность, готова была на все. Но долгое время она и ее любимый не могли сыскать места для удовлетворения вспыхнувших чувств. Наконец, он взял у своего приятеля ключ от квартиры. Приятель-инженер, который лишь недавно получил жилье в новом доме, разрешил любовникам проводить у него несколько дневных часов, пока он сам находится на службе. Новые дома хрущевско-брежневской постройки, куда отправилась наша пара, очень точно описаны в книге американского журналиста Р. Кайзера („Россия: власть и народ”). Кайзер назвал скопление крупнопанельных коробок из бетона на окраинах русских городов „гигантским гнездовищем”. Пара приехала в район таких неразличимых между собой коробок, „где, — по словам Кайзера, — на обширном пространстве стояли однообразные шеренги однотипных башен”, поднялись на указанный в адресе этаж и принялись отпирать дверь. Замок не поддавался, но мужчина нажал на дверь плечом и она распахнулась.

Квартира оказалась очень милой: ванна, приятные запахи, фрукты на столе. Правда, пара обнаружила в прихожей дамские туфли, но, кто знает, может быть, хозяин-холостяк держал их для своей подруги… Разнежившись, влюбленные бросились в свежезастеленную постель и совсем уже готовы были предаться ласкам, когда вдруг рядом с кроватью она увидела детские игрушки и башмачки. „Боже мой, мы попали в чужую квартиру!” — ахнула дама. Страсть мгновенно испарилась. Он и Она выскочили из постели и начали торопливо одеваться. Но что делать со сломанной дверью? Как люди порядочные и интеллигентные, они не решились оставить двери незапертыми. Он помчался на улицу искать мастера, который починил бы замок. Спешно покидая квартиру, пара, тем не менее, успела оставить на столе записку, в которой Он и Она честно объяснили хозяевам причину и обстоятельства своего вторжения. Увы, эта неудача убила только что зародившийся роман. Красивая дама, впервые решившаяся на встречу в таких экстраординарных условиях, увидела во всем случившемся рок и навсегда пресекла отношения с мужчиной, у которого не оказалось своей комнаты.

Эта история — лишь одна из многих, рассказанных мне, когда встреча любовников „на стороне” приносила им унижения и вела к краху их близости. Собственно, тот, кто в советских условиях ищет приюта в чужом доме, почти всегда должен быть готов к унизительным процедурам. Это особенно неизбежно в тех случаях, когда комнату приходится брать у незнакомых людей. За последние годы возник слой одиноких пожилых, малокультурных и склонных к наживе женщин, которые готовы пустить в оборот свою комнату на те часы, когда они уходят на работу. Их жилье, как правило, находится в коммунальной квартире, где много других жильцов. Хозяйка рискует. Если соседи донесут — ей грозит несколько лет лагерей за „содержание притона разврата”. Но в то же время ей и заработать хочется. В результате возникает компромисс: хозяйка согласна впустить пару на несколько часов, но с тем, что эти двое остались в комнате запертые на ключ. При этом они, не дай Бог, не должны шуметь, чтобы кто-нибудь в квартире не заподозрил неладного. Сидеть под ключом в чужой комнате, не имея права выйти даже в уборную (о ванне в такого рода квартирах и речи нет), — удовольствие небольшое. Но бездомность толкает любовников принять и такие условия.

… Бывший советский журналист, ныне живущий в Вашингтоне, Илья Суслов, как-то заметил: „Наши любовные приключения проходили в подъездах, на лавочках парков культуры, в коммуналках с фанерными стенками. Мы любили молча, стискивая зубы, чтобы не услышала тетя Груша из соседнего подъезда”[50]. Все это так. Но в жизни советского гражданина бывают и другие моменты, случается ему подчас резко менять свое поведение и в том числе поведение сексуальное. Это происходит, когда по собственной или государственной надобности гражданин куда-нибудь выезжает. После месяцев и лет будничной рутины любая дальняя дорога, будь то поездка в Дом отдыха, служебная командировка и даже выезд осенью в деревню, где горожан обязывают помогать крестьянам убирать урожай, воспринимается как подарок судьбы.

Выезд за пределы родного города, дома, места работы означает прежде всего увеличение количества свободы. Человек избавляется от пристального надзора домашних, соседей, парткома, месткома, наконец, милиционера из близлежащего милицейского участка. Для того, чья воля постоянно подвергнута давлению извне, ослабление контроля есть сигнал к действиям бесконтрольным и запретным. Секс относится именно к таким задавленным и желанным действиям.

Дом отдыха — место наиболее грубого и бесшабашного разгула страстей. Такие места дешевого, массового народного отдыха принадлежат профсоюзам и оплачиваются в основном из профсоюзной кассы. Но распределение путевок зависит от доброй воли профсоюзного и партийного начальства завода или учреждения. По существу, право попасть в Дом отдыха дается в награду за политическую верность и приличные „трудовые показатели”. И конечно же, за услуги, которые гражданин смог оказать власть имущим. Рядовые Дома отдыха, как правило, малокомфортабельны (хотя есть и весьма пышные „рабочие” курорты, предназначенные для показа иностранцам), спальни рассчитаны на нескольких человек, питание самое непритязательное. Зато в каждом Доме отдыха есть лицо, именуемое „культурник” или затейник”, которому поручено организовывать опять-таки весьма непритязательную культурную жизнь и развлечения отдыхающих. [51]

Но пища и культмассовые мероприятия меньше всего заботят заводских работниц, медсестер, мелких чиновниц, учительниц и продавщиц, которые вырвались на две недели из своих коммуналок прежде всего для того, чтобы „найти себе мужичка”. Правда, мужская половина отдыхающих подчас склонна считать Дом отдыха не столько местом любви, сколько местом беспробудного пьянства. Но, по счастью, не все мужчины держатся столь непримиримой позиции. Дирекция Домов отдыха хорошо знает о целях своих подопечных, но обычно не вмешивается в их личную жизнь. Очевидно, партийные власти считают Дом отдыха подходящим местом, где народу позволено выпускать излишний сексуальный пар.

Первый день, когда приезжие осваивают территорию Дома, носит лихорадочный характер. Новые обитатели торопливо ищут себе пару, люди, никогда прежде не видавшие друг друга в глаза, спешат „закрутить роман”, мужчины и женщины меняются местами за столиками в столовой, комнатами, кроватями. Этот процесс, при всей его внешней суетливости, строго целенаправлен и проходит под знаком организации будущего секса. Затем наступает некоторая разрядка: пары найдены, определились, кто, где и с кем спит. Наступает пора всеобщего удовлетворения. Конечно, за две недели могут произойти и перемены в сексуальных притязаниях разных пар, но масса удовлетворена и пожинает плоды организованного профсоюзного отдыха.

Советское общество давно уже определило свое отношение к Домам отдыха, как к разрешенным властью домам терпимости. Мужчины из простых в разговоре с женщинами своего круга никогда не преминут сказать что-нибудь вроде: „Ваша сестра там на юге теряет всякий человеческий облик, доходит до полного блядства…” Но в душе трудовой человек, человек из коммуналки, понимает: Дом отдыха для бабы — благо. У одинокой женщины с завода, из сберкассы или из почтового отделения нет другой возможности и другого места, чтобы получить свою долю человеческих радостей…

Поездка в командировку — более сложная и тонкая сексуальная акция. В командировки ездят обыкновенно не простые рабочие и медсестры, а инженерная публика, актеры, музыканты, журналисты, чиновники. Впрочем, разница общественного положения не вносит слишком большого разнообразия в характер секса.

Инженер-строитель из Москвы, 55-летняя И. М. рассказывает: „В начале 70-х годов я работала в Институте Роспроект. Однажды начальство предприняло поездку в Ленинград. Отправились главный архитектор и все главные специалисты, но прихватили и несколько сотрудниц чином пониже. Цель этой служебной поездки я уже сейчас не помню. Но зато отлично помню все другие детали. Для командировки был заказан отдельный вагон. Едва поезд отошел от вокзала, мы все хорошо выпили и уже через полчаса полегли. Полегли кто с кем оказался в купе. Это вовсе не было поездкой любовников. Просто мы обрадовались свободе, счастливому случаю, когда на несколько часов над нами не оказалось никакого начальственного надзора. Люди в возрасте от 30 до 45 лет, мы все в эту ночь были обеспечены партнерами и пристанищем. Ночью голые архитекторы бегали по коридору вагона и танцевали от радости. В Ленинграде наш вагон был поставлен на запасные пути и три дня никто из нас не выходил на улицу. Покидали вагон только те, кому выпадал жребий сдавать опорожненные водочные бутылки… Потом у себя в Институте мы с удовольствием вспоминали эту поездку”.

Случай с архитекторами, конечно, из ряда вон выходящий. Не каждому коллективу так улыбается счастье: отдельный вагон и ни одного доносчика. Но в общем большинство командировочных (а в СССР в служебные поездки отправляется ежегодно несколько миллионов человек) рассматривает такого рода поездки, как возможность удовлетворить личные сексуальные нужды за государственный счет.

„Моя сестра — инженер из секретного военного института в Москве, буквально чахла с тоски, если ей несколько месяцев подряд не удавалось вырваться в командировку, — вспоминает интеллигентная русская дама лет 40, живущая ныне в Соединенных Штатах. — Сестра была замужем, но это не мешало ей иметь любовников на работе. Обычно она старалась, чтобы в командировку вместе с ней посылали и ее поклонника. Но если это не удавалось, она не слишком расстраивалась: в группе командировочных всегда можно было подобрать себе друга на неделю. Инженеры-проектанты и технологи из ее института образовывали в командировках временные пары-семьи. Они спали в одном гостиничном номере, вместе ходили на рынок, в кино. По возвращении в Москву пары-семьи легко, безболезненно распадались, никто не считал себя обиженным”.

К этому рассказу я, как журналист, также много поездивший по стране и поживший достаточно в гостиницах, могу добавить только одно. Встреченные мною в разных городах группы командировочных инженеров, монтажников, бухгалтеров-ревизоров создавали на редкость дружелюбные и сердечные пары-семьи. Женщины охотно готовили обеды для своих временных мужей, никто ни с кем не ссорился и вид у партнеров был, как правило, умиротворенный. Скромная доза полученной ненароком свободы явно была благодетельна для их душевного состояния.

… У находящихся в командировке инженера, актера или чиновника сам факт получения отдельного гостиничного номера в чужом городе немедленно пробуждает мысль о женщине. Это не только следствие распущенности, но и реакция на ту несвободу, в которой каждый живет „по месту прописки”. Случайное знакомство, о котором мечтает командировочный, чаще всего не предполагает встречу с проституткой. Значительно более желанно повстречать что-нибудь искреннее, теплое, человечное. Местные одинокие женщины также нередко таят подобные желания. В скучном полутемном провинциальном городе огни гостиницы подают надежду на встречу с интересным человеком из столицы. Знакомства возникают без большого труда, и предложение „посидеть в номере” дама не рассматривает как что-то оскорбительное для себя.

Но найти и пригласить к себе женщину — только половина дела. Главное — провести ее в номер. Гостиничный персонал по всей стране ведет постоянную борьбу с „незаконным сексом”. После 10 вечера гостей к постояльцам не впускают. Если даже гостья вошла в номер с вечера, то незадолго до 10 ночи в номер начинают звонить и стучать дежурные, требуя, чтобы гостья удалилась. При попытке спорить или отстаивать свои права жильцу угрожает приход милиционера. Последнее обстоятельство весьма нежелательно. Московский искусствовед и философ, приглашенный в город Архангельск читать лекции, был брошен на ночь в тюремную камеру только потому, что пригласил в гостиничный номер хорошо знакомую ему актрису, которая, как и он, случайно оказалась в Архангельске на гастролях. Никакого секса между ними не было, просто москвич потребовал от ворвавшегося в номер милиционера, чтобы тот стучал, прежде чем входить в чужую комнату.

В Чебоксарах (главный город Чувашской республики) подвергся издевательствам в милицейском участке народный артист Украины, главный солист Киевской оперы Юрий Гуляев. Он позволил себе пригласить в гостиничный номер знакомую москвичку, также находившуюся в командировке. Артисту грозил многодневный арест. Выпустили его только потому, что билеты на его концерт были распроданы заранее. Так что, как гласит русская пословица, „с богатым не судись, с сильным не рядись”. Большинство командировочных, впрочем, и не стремятся к конфронтации с властями. Их значительно более устраивает компромисс.

Театральный режиссер из Ленинграда, 33-летний Л. В., утверждает по собственному опыту, что „достаточно вручить портье провинциальной гостиницы килограмм колбасы, чтобы все двери для любой гостьи были распахнуты настежь”. Хороший эффект, по его мнению, дают также коробки московских конфет и весьма дефицитные в СССР колготки. Более того, если гостиничное начальство будет уверено, что постоялец не донесет, а, наоборот, даст взятку, то оно (начальство) само порекомендует ему местную хорошую девушку. Служба поставки девушек (опять-таки не проституток, а просто скучающих провинциальных барышень) существует почти во всех гостиницах страны наряду с милицейскими камерами и политикой запрета и насилия.

Опыт режиссера-ленинградца дополняет гитарист из Москвы, Ю. В., 33-х лет. Он тоже много ездил по стране со своим ансамблем и подтверждает, что 20 рублей вполне достаточная цена, чтобы самая настырная дежурная по гостиничному этажу угомонилась и не препятствовала приходу гостьи в любое время суток. В тех же редких случаях, когда моральные соображения оказываются у дежурной по этажу выше соображений материальных, знатоки командировочной тактики и стратегии применяют один из своих безотказных приемов. „В гостинице „Большой Урал” в Свердловске у наших гитаристов нашлись подружки, которым хотелось поближе познакомиться со столичными музыкантами, — рассказывает Ю. В. — Чтобы ввести их вечером в наши номера, мы предприняли следующий трюк. Один из нас, чья комната находилась в конце коридора, оборвал у себя телефонный шнур и вышел к дежурной по этажу с жалобой на то, что его телефон почему-то не работает. Дежурная пошла к нему, чтобы выяснить, что случилось, а за те две-три минуты, что она отлучилась с наблюдательного поста, мы все проскочили с нашими подружками в свои номера”.

Даже паспортную систему, которая по идее должна мешать их сексуальной свободе, советские командировочные умудряются использовать для борьбы за счастье и независимость. Один такой путешествующий по стране мудрец, отправляясь в командировку, всякий раз захватывал паспорт своей жены. Жене, правда, было лет за пятьдесят, а девушкам, которых мудрец выдавал в гостинице за своих жен, было раза в два меньше, но обман удавался. Когда же однажды бдительная администраторша заметила, что „жена” слишком молода по сравнению с вклеенной в паспорт фотографией, находчивый муж воскликнул: „Вы тоже выглядели бы моложе, если бы были моей женой”. И тут же подкрепил свой комплимент денежным подношением.

Гостиничная администрация разных городов в свою очередь совершенствует методы борьбы с сексуально озабоченными постояльцами. В Запорожье, например, в гостиничных номерах сняты дверные запоры. Жилец, таким образом, в любой момент суток доступен для атаки администрации. В ленинградских гостиницах администраторы не ленятся писать разоблачительные письма на работу к тем командировочным из других городов, чье поведение не кажется им идеальным. Зато в Прибалтике близость к Европе смягчает нравы. Приезжий платит за номер некоторую сумму сверх обязательной и тем самым освобождается от излишнего надзора администрации.

Так и идет эта война по всей стране уже многие годы, война, в которой нет ни победителей, ни побежденных. Цель маленького гостиничного чиновника, за спиной которого стоит милиция и советская идеологическая машина, как можно сильнее оскорбить и унизить гражданина, отнять у него право свободно распоряжаться собой, своим временем, своим телом. Цель гражданина, в свою очередь, обмануть или подкупить чиновника, чтобы не дать командировке „пройти впустую”. И хотя я дал себе слово не оценивать описываемые события с моральной точки зрения, трудно удержаться от того, чтобы не определить „гостиничную войну” иначе, как грязную. Грязную с обеих сторон. Она развращает и жертв и их гонителей, плодит коррупцию, насаждает цинизм. Бездомность в сегодняшней России — это государственная политика, перевернутая в экономику, которая, в свою очередь, вверх ногами опрокинула общественную нравственность. Граждане страны зрелого социализма очень редко задумываются об этом. Любовь и секс кажутся большинству из них сферой, свободной от политики. „Нет, нет, — сказала мне 35-летняя ленинградка, авиационный инженер С. Е. — Мой отъезд из Советского Союза не имел никакого отношения к политике. Просто мне негде было жить, негде было любить. И не было никакой надежды, что это когда-нибудь изменится…”

ГЛАВА 6. ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО, РАБОЧИЙ КЛАСС

Словосочетание, взятое в заголовок этой главы, не мною придумано. Оно из того словаря, каким в СССР прилично пользоваться при упоминании о российском пролетариате, который после Октябрьской революции 1917 года превратился в рабочий класс. О преображении том написаны целые библиотеки. Из книг этих можно узнать, в частности, что „при социализме рабочий класс занимает ведущее положение в обществе”. Или: „Рабочий класс превратился в класс социалистический, владеющий всеми средствами производства”. А также, что „рабочему классу принадлежит ведущая роль в управлении государством. В составе Верховного Совета СССР почти треть — рабочие”. И, наконец, что „коренным образом улучшилось материальное благосостояние рабочего класса”.

В книгах о рабочих СССР смущает однако тот странный факт, что они никогда не касаются деталей. Из них невозможно установить, какая часть рабочих живет в квартирах, а какая ютится в бараках и общежитиях; сколько рабочие разных профессий получают за свою работу в час, в неделю; каков их прожиточный минимум; что рабочие едят, сколько пьют водки, сколько детей у них в семье, чем они болеют, в каком возрасте умирают. Из советских книг, посвященных рабочему классу, нельзя узнать также о привычках и вкусах рабочих, как они развлекаются, путешествуют, любят. Во всем мире о личной жизни привилегированных классов без конца пишут газеты и журналы, рассказывает телевидение. На этом фоне привилегированный класс Советского Союза выглядит монахом. Так ли это? Почему? Попробуем разобраться.

С первых дней нового режима в Советской России возник недостаток мужчин. До революции во владениях русского царя мужчин и женщин было поровну. Но уже после кровопролитной гражданской войны и голода первых революционных лет женщин в стране оказалось на 4 миллиона больше, чем мужчин. В 30-е годы последовала коллективизация с высылкой „кулаков” на дальний Север. Затем начались массовые аресты „врагов народа”, расстрелы, гибель миллионов в лагерях. К 1939 году число „лишних” женщин дошло до 9 миллионов. После Второй мировой войны женщин „сверх комплекта” стало уже 20,7 миллиона. По последним сведениям таких „некомплектных” в СССР 17,7 миллионов.

Демографическая дисгармония, вызванная жестокими поворотами советской истории, усугубляется волевыми решениями нынешних вождей. Ради сомнительных государственных целей созданы „города женщин” и „города мужчин”. Даже в мирное время власти держат под ружьем миллионы мужчин наиболее цветущего возраста. Женщин нет или почти нет в военных городках, на нефтепромыслах, на новостройках. В то же время в городах с развитой легкой промышленностью (в Средней полосе России), на рыбокомбинатах Дальнего Востока, на торфоразработках женщины почти полностью лишены мужского общества.

Одиночество, тяжелый труд, отсутствие надежды хоть как-нибудь устроить личную жизнь порождают тип грубой, циничной женщины, которая надеется только на себя. Она жаждет и одновременно ненавидит мужчин. Такая баба, работающая в фабричном цехе, на ремонте железных дорог, в совхозе получила в народе грубоватое прозвище „конь с яйцами”. В деревнях о таких несчастных со времен последней войны ходит стишок близкого содержания:

Я и лошадь, я и бык, Я и баба, и мужик…

Сексуально наголодавшись, такие женщины решаются подчас на жестокости. Уроженец города Горького (раньше Нижний Новгород), социолог А. С., 55 лет, вспоминает, как в начале 50-х годов, будучи студентом, он предпринял поездку на велосипеде по сельским местам вокруг своего города. На границе Горьковской и Владимирской областей А. С. случайно попал на разработки торфа. Торф в СССР, как правило, добывают без всякой механизации, работают в карьерах женщины. А. С. заехал выпить воды в барак, где живут так называемые „торфушки”. В бараке застал он только старую повариху, которая угостила его и предложила остаться на ночь, чтобы переспать с ее 18-летней дочерью. Как и все остальные жители бараков, дочь ее в это время дня была еще на работе. Студент не стал спорить, но сначала решил проехать в сторону торфяных карьеров, чтобы посмотреть, как „торфушки” возвращаются домой.

День клонился к вечеру. Впереди на дороге студент увидел толпу женщин. Они тоже увидели, что по дороге едет мужчина. Закричали, возбужденно замахали руками. Студент струхнул и повернул назад. Женщины бросились следом. Они бежали за ним довольно долго и в какой-то момент чуть не настигли юного велосипедиста. „При этом они все время кричали, что именно они сделают, когда догонят меня, — вспоминает А. С. — Я был страшно напуган и жал на педали изо всех сил”. У молодого человека было достаточно оснований для беспокойства: в послевоенные годы изнасилования мужчин женщинами случались совсем не редко. А. С. слышал от очевидцев, как на Волге бабы накинулись на команду маленького волжского парохода, который из-за неполадок в двигателе вынужден был пристать к берегу неподалеку от деревни.

Подобный же случай описал в разговоре со мной и 42-летний Б. В., житель Курска. В дни его молодости двенадцать женщин, ремонтировавших железнодорожное полотно неподалеку от станции Курск, напали на возвращавшегося из армии молодого солдата. Парень шел по пустынной полевой дороге, не ожидая беды. Рабочие женщины схватили его, перевязали половой член ниткой и тем вызвали устойчивую эрекцию. А для того, чтобы во время полового акта мужчина „вибрировал”, насильницы положили свою жертву на большую совковую лопату. Несколько женщин держали солдата за руки и за ноги, одна — покачивала лопату, а остальные поочередно вкушали удовольствие. Двенадцать обезумевших от желания фурий в конце концов погубили свою жертву. Солдат умер, и дело приобрело скандальную известность.

Женщины типа „конь с яйцами” не перевелись в Советской России по сей день. И надо полагать, долго еще не переведутся, потому что характер жизни рабочей женщины не слишком изменился за последние тридцать-сорок лет. Более того, демографический диссонанс стал обыденностью, бытом. В стране насчитывается несколько десятков, а то и сотен городов и поселков с катастрофическим перевесом женского населения над мужским. Наибольшую известность приобрели такие „города женщин”, как Вышний Волочек, Купавна, Иваново и Орехово-Зуево — традиционные текстильные фабричные центры. В областном городе Иваново на 450 тысяч населения — 300 тысяч женщин-ткачих и прядильщиц. Сугубо женский состав этих и других подобных городов определяется, кроме прочего, тем, что оплата труда в легкой промышленности значительно ниже, чем в тяжелой индустрии. Мужчины уходят из городов с развитой „женской промышленностью” в города, где они могут заработать больше. Так ради государственных целей происходит непрерывное разделение полов по профессиональному и материальному уровню.

Московский преподаватель Р. К., приглашенный прочитать курс лекций в Педагогическом институте города Орехово-Зуево (130 тыс. населения, 89 км от Москвы), вспоминает о специфической, насыщенной электричеством атмосфере этого города. „В ресторане за соседним столиком, сервированном крайне скудно, сидело шесть женщин и один мужчина. В Орехово-Зуеве это — обычная пропорция. На городской танцплощадке — то же самое: девушки танцуют с девушками — „шерочка с машерочкой”. На улицах городка, где видны лишь женские платочки, в магазинах, в автобусе озлобленные женщины-работницы ругаются между собой, применяя словечки и обороты, которые привели бы, вероятно, в смущение иного московского забулдыгу. Женский мат слышится даже в ресторане и в театре. Я был свидетелем нескольких уличных драк, женщины нападали и оборонялись с ненавистью и остервенением…”

Лектор из Москвы провел в Орехово-Зуеве две недели и все это время наблюдал войну, которую местные женщины ведут друг с другом за мужчин. Из-за этой борьбы возникающие в городе семьи оказываются чаще всего непрочными. Даже самый захудалый представитель мужского пола становится в Орехово-Зуеве предметом общих вожделений. Работницы пытаются привлекать самцов подарками, среди которых наибольшее впечатление производит бутылка водки. Вот типичная сцена городской жизни. На улице в грязи лежит пьяный рабочий. Жена пытается его увести домой, но он не склонен покидать избранную им лужу. Жена теряет терпение и пинает своего сожителя ногой: „Вставай, свинья, поднимайся, пьянь этакая!” — кричит она. Идущая мимо баба делает ей замечание. „Ты что же его ногой-то тычешь! С ума сошла? Это же мужчина, с ним же спать можно…”

Основной вид жилья в текстильных городах — рабочие общежития с комнатами на 3–4 человека и больше. Одинокие работницы живут в таких общежитиях порой по 20–30 лет. Их личная жизнь проходит у всех на виду. Постоянный надзор всех за всеми при полной невозможности разъехаться (заработок прядильщицы и ткачихи так мал, что она не может снять себе комнату, а власти не спешат давать ей жилье) ведет к двум крайностям. В некоторых общежитиях стареющие без любви ткачихи становятся добровольными монашками. Они требуют, чтобы все обитатели комнаты, независимо от возраста и вкусов, уже к 9 часам вечера были обязательно дома. Малейшее отклонение от заведенного режима приводит к тому, что соседки набрасываются на опоздавшую с фантастическими и прежде всего сексуально окрашенными домыслами. В некоторых случаях даже собираются собрания всех обитателей такого „пролетарского монастыря”, чтобы публично осудить „недисциплинированную” девушку или женщину.

В других общежитиях всеобщая бедность и отсутствие мужчин приводят к эффекту прямо противоположному. Возникает порода „отпетых”, тех, кто ничего и никого уже не боятся. Они поочередно бегают „погреться” на ночь к какому-нибудь пьянице-истопнику или приводят случайно подхваченного в городе парня, чтобы без лишнего стеснения передавать его в той же комнате с кровати на кровать.

… Несколько лет назад во время Всероссийского съезда урологов врач из Ленинграда Д. Г. (сейчас он живет в Нью-Йорке) посетил город Иваново. Он был членом организационного комитета съезда и как администратор имел тесные контакты с руководителями города. Свое сотрудничество врачи и городские чиновники по советской традиции завершили пышным банкетом. На банкете соседом доктора Д. Г. оказался заместитель председателя городского исполкома (заместитель мэра города). После двух-трех рюмок языки развязались, и городской босс номер два рассказал медику несколько небезынтересных подробностей о жизни „города женщин”. Оказалось, что уже несколько лет подряд Иваново, с его многотысячным пролетарским населением, держит первое место в Российской федерации по числу больных острой гонореей. „Наши пролетарочки триппер из домов отдыха привозят, — пояснил развеселившийся заместитель мэра. — Здесь у нас мужиков не хватает, шуры-муры разводить не с кем, наголодаются бабы в нашем городе и летят в дома отдыха, а там уж дают направо и налево. Что девки, что бабы — все одно…”

Все более хмелея, чиновник доверительно сообщил столичному медику, что в начале 60-х годов недостаток мужчин в городе вызвал среди текстильщиц настоящий взрыв. Весной 1964 года несколько тысяч женщин-работниц не вышло на свои фабрики, протестуя против одинокой жизни. Председатель горисполкома был страшно напуган. Он стал звонить в Москву, объясняя, что местными силами проблему разрешить невозможно. Из столицы обещали помочь. И действительно, в кратчайший срок в городе и окрестностях были расквартированы воинские части и в том числе авиационные. Говорили, что приказ об этом дал сам Хрущев. Затем последовало специальное постановление правительства о постройке в Иваново электролампового завода, предприятия с большим числом мужчин. К началу 70-х годов эти меры как будто несколько ослабили сексуальную напряженность в Иванове. „Это вовсе не значит, что каждая ткачиха сегодня имеет шанс выйти замуж или хотя бы найти в городе любовника, — комментирует доктор Д. Г. — Но даже то, что на улицах Иванова появилось некоторое количество мужчин, благотворно действует на психику женщин-работниц”.

То, что в 1964 году в Иванове были расквартированы воинские части, улучшило общую атмосферу города, подтверждает и московская журналистка Е. С. По сообщению социолога москвича А. С-, попытки строить в „городах женщин” заводы, требующие мужской рабочей силы, продолжались в 60-х и 70-х годах. Такие предприятия (заводы тракторных деталей, радиозаводы и другие) строили в Орехово-Зуеве и в других текстильных городах Московской и Владимирской областей. Но, как правило, предприятия эти, возводимые лишь по причине демографического порядка, оказывались нерентабельными и постоянно страдали от недостатка рабочей силы.

Само собой разумеется, что власти делают все, чтобы скрыть эти факты и вообще правду о жизни „городов женщин”. Лишь однажды была сделана попытка отдернуть занавес над убогой жизнью рабочих-девушек. Московский режиссер Никита Хубов, пользуясь главным образом скрытой камерой, снял в 1968—69 годах фильм о женском общежитии в Иванове. Зрителям открылась нищета текстильщиц, тоска одиноких женщин, которым некого любить и негде создать семью. Фильм показали в Москве в редакции кино-журнала „Экран”. Присутствовавшая там журналистка Е. С. вспоминает, что у зрителей картина вызвала острое чувство жалости и сострадания к рабочим бабам и девкам. Испуганное партийное начальство начало кричать, что режиссер пользовался лишь черной краской, он не показал красные уголки, партучебу, политинформации. Картину объявили „недоброкачественной” и запретили, а женщину, редактора фильма, сняли с работы…

Впрочем, был еще один случай, когда правда о жизни работниц проскользнула в печать. Московский массовый журнал „Работница”, в связи с какой-то датой, опубликовал старую переписку ивановских ткачих с вдовой Ленина Надеждой Крупской. Ткачихи в начале 30-х годов пожаловались Надежде Константиновне, что живется им скучно. В городе так мало мужчин, что у большинства женщин нет надежны построить семью. На этот крик души Надежна Константиновна ответила пространным письмом, где вспомнила, как они с Владимиром Ильичом в молодости отдавали все силы борьбе за счастье рабочего класса и в этом находили главный смысл жизни. Ткачихам же Крупская рекомендовала побольше заниматься общественной работой, что, конечно, должно обогатить их мир и сделать их счастливыми.

Через тридцать лет после доброго совета Надежды Крупской в 1964-м ивановские ткачихи, как мы знаем, действовали уже более решительно, так что Хрущеву пришлось срочно отправлять в Иваново полки потенциальных любовников в военных мундирах. Но, очевидно, и этот плод государственной мудрости не принес окончательного решения ивановской проблемы. Во всяком случае, 8 лет спустя я имел возможность слышать о новых исканиях в этой области. Весной 1972 года я познакомился в Алма-Ате с доктором биологических наук Михаилом Инюшиным. Он занимался проблемами биофизики, изучал энергетику здорового и больного организма и предложил новый метод лечения болезней с помощью лазера. Летом того же года доктор Инюшин с группой сотрудников приехал на Международный конгресс биофизиков в Москву и провел день в моем доме.

Я собирался писать о нем статью, и в беседе ученый приоткрыл мне тайну некоторых своих исследований. Оказалось, что он получил денежные средства и аппаратуру от военных и строит психогенератор, аппарат, который призван на расстоянии изменять психическое состояние человека. Психогенератор Илюшина, по его словам, будет умерять страсти одних, возбуждать оптимизм у других, усиливать твердость духа третьих. Назначение своего аппарата в мирных условиях сам ученый проиллюстрировал следующим примером: „Если, например, где-нибудь в Иванове на текстильной фабрике, где работает несколько тысяч женщин, установить такой генератор, то с его помощью можно будет дать тяжело работающим, неустроенным в личной жизни, истеричным женщинам чувство счастья. А это, в свою очередь, поведет к повышению производительности труда на фабрике”.

Не знаю, как далеко продвинулись в следующие 10 лет работы с психогенератором. Не исключено, что аппарат профессора Илюшина уже установлен в цехах одного из текстильных комбинатов в Иванове или Орехово-Зуеве с тем, чтобы регулировать сексуальные чувства советских работниц. Во всяком случае, такую цель ставили те, кто дали ученому из Алма-Аты крупную денежную помощь для его научных исследований[52]. Ведь его проект обещает не только заглушать ненужные советскому государству человеческие страсти, но и повысить производительность труда.

Говоря в то лето о своей чудо-машине, доктор Илюшин сделал еще одно интересное замечание: „При необходимости, мой аппарат сможет побудить усталых рабочих к половой активности, если это нужно будет для повышения рождаемости в стране”. Попытки заставить народ активнее размножаться не впервые предпринимаются советскими властями. Правда, вместо лазера до сих пор применялись законы и указы. Этой цели должен был, в частности, служить закон, изданный Сталиным в июне 1936 года о запрещении абортов, и второй указ, выпущенный в июле 1944 года, где, кроме прочего, значится, что женщины, родившие более четырех детей, получат орден „Материнской славы”. А те, кто родят десять и более детей, получат почетное звание „Матери-героини”. В постановлениях этих много говорилось также о разного рода льготах и материальных выгодах для многодетных[53]. Одновременно введен был в стране налог на холостяков, одиноких и малосемейных граждан. Налогами этими облагались все взрослые, которые не имели двух и более детей. И в том числе рабочие незамужние женщины, зарабатывающие 70–90 рублей в месяц, у которых не было ни малейшей возможности выйти замуж. Платить обязывали также пожилых вдовцов, вдов и женатых, имеющих одного ребенка. В этой своей наиболее дикой форме, закон просуществовал полтора десятка лет. Он был несколько смягчен (не отменен!) только в 1958 году. Позднее, в 1974-м, Большая Советская Энциклопедия обосновала введение налога тем, что „это дало возможность государству мобилизовать дополнительные средства для обороны страны” (БЭС, Третье издание, т. 17, статья НАЛОГИ, сс. 227–228, 1974).

Призывы повысить рождаемость вот уже полвека раздаются со страниц советских газет. Вспоминаю, как по этому поводу в начале 50-х годов держал речь официозный писатель Федор Панферов. Крестьянин по происхождению и член партии с 1926 года, он был выдвинут депутатом Верховного совета СССР от какого-то текстильного городка. На встречу с избирателями приехал он изрядно выпивши и всю речь свою свел к призыву: „Бабоньки, дорогие, рожайте больше, не гуляйте холостяком, бабоньки…” Речь известного писателя и редактора журнала „Октябрь” вызвала бурную реакцию зала, состоявшего из одних женщин. „Да мы разве против, — кричали ткачихи и прядильщицы. — Мы — хоть сейчас! Но скажи, товарищ депутат, где рожать? И от кого рожать?” Женщины-работницы пытались разъяснить представителю власти, что обитательнице рабочего общежития рожать в городе, где нет мужчин, по меньшей мере затруднительно, но он не слушал их и, в пьяном воодушевлении, продолжал призывать „бабонек” не стесняться и давать родине новых воинов. Сопровождавшие Ф. Панферова местные партийные чиновники испугались разгоревшихся страстей и быстро завершили беседу избранника народа со своими избирателями.

За тридцать лет, прошедших после этого инцидента, положение в городах и поселках текстильного края (и не только текстильного) не слишком изменилось. Правда, государственная пропаганда деторождения усилилась, но все эти призывы и обещания, указы и ордена, Материнской славы” оказываются в прямом противоречии с материальными возможностями рабочего класса. Сотни тысяч работниц мечтают о браке, о семье, о детях, но им, обитателям, женских городов” и общежитий, по-прежнему негде рожать и не от кого рожать. О том, как народ относится к государственным призывам о росте рождаемости и к высокому званию „Мать-героиня”, лучше всего говорят бытующие в рабочей среде анекдоты.

„Куда их вешать, эти ордена?” — спрашивает мать-героиня вернувшегося с фронта солдата-орденоносца. „Я вешаю на грудь, — отвечает солдат, — поскольку грудью защищал родину. А ты… Чем свои ордена заработала, на то их и вешай…”

Текстильный край, расположенный в треугольнике между Ивановом, Владимиром и Москвой, далеко не единственное место, где женщина-работница лишена самого насущного — надежды на семью и ощущения того, что она кому-то дорога как женщина. Такие „треугольники” и „четырехугольники” можно встретить по всей стране. Та же драма, хотя несколько в иных декорациях, повторяется в 10 тысячах километров от Иванова — на берегу Охотского моря, на Камчатке, на Курильских островах Тихого океана. Бывший матрос тихоокеанского флота, 53-летний Б. М., и корабельный электрик, 47-летний Ю. М., несколько лет проплававшие на рыболовных судах между Чукоткой и Владивостоком, рассказывали мне, как выглядит рабочая любовь на самом дальнем восточном краю страны.

На острове Шикотан, одном из тех, что Советский Союз после Второй мировой войны отнял у Японии, построено 4 или 5 рыбокомбинатов. Тут, между прочим, делают консервы из редкой рыбы сайры. В разгар сезона на комбинатах 5 тысяч женщин режут рыбу, взвешивают порции, закладывают ее в банки, добавляют специи. Работать надо очень быстро: рыба — продукт скоропортящийся. Работницы, как правило, существа очень молодые — 17–20 лет, потому что только в молодости может человек жить так, как живут на Шикотане: 12 часов в вонючем, лишенном самых элементарных удобств цехе, а следующие 12 — в бараке, в комнате на шестерых. И снова в цех… Нет на комбинате не только кино или клуба, но даже душа, под которым работницы могли бы искупаться после смены. Баня полагается им раз в неделю. Еды, в общечеловеческом смысле, на острове тоже нет: работницы едят ту же рыбу, которую разделывают.

Как выглядит комбинат? Кроме пристани, складов и разделочного корпуса, есть там несколько десятков серых деревянных бараков, составляющих улицу с романтическим названием, например, Молодежная. Да еще магазин, где нет ничего, кроме водки и скверных дешевых конфет. Мужчины наперечет: директор завода, два-три начальника цеха да парторг — недреманый глаз партии. Остальные — женщины, в просторечии — верба, завербованные по всей стране простолюдинки, подписавшие договор на 2–3 и более года такой вот работы. Жизнь сера и однообразна, как бараки, в которых живут эти затворницы. Разнообразие приносит лишь приход к острову судна с рыбой.

На кораблях — сухой закон. Поэтому матрос, едва сойдя на берег, бросается в магазин. Четверо покупают бутылок шесть-семь. В карманах — прихваченные с корабля хлеб и колбаса — закуска. Вооружившись таким образом, матросы стучат в двери ближайшего барака. Спрашивают Валю или Таню. Девушки, отдыхающие после смены, отвечают, что Вали нет — уехала, а Тани тут никогда не бывало. Матросам Валя не нужна. „Валя” — это вроде „здравствуйте”. Они продолжают стучать и для убедительности позвякивают бутылками. Двери отворяются: выпить тут всегда готовы. Спящих будят. Все усаживаются к столу. Девушки оживляются: мужчины пришли. Пьют водку, знакомятся — кого как зовут, кто откуда приехал. Для первого случая информации достаточно. Беседуя, матросы приглядывают себе барышень, подсаживаются к ним, начинают обнимать. В комнате всегда есть старшая, исполняющая роль бандерши. Она следит за порядком. Вот одной девушке что-то пришлось не по душе, она фыркнула или покривилась от мужской ласки. „Молчи, сука, — шипит бандерша, — а то мы их сейчас в другую комнату отдадим!” Угроза серьезная: мужчина в цене, бабам цены нет никакой…

Водка допита, хмель бродит в голове, разогревает тело. Пары пересаживаются на кровати. „На этом, — говорит бывший судовой электрик, — торжественная часть кончается. Те женщины, для которых мужчин не хватило, могут выйти на полчаса подышать свежим воздухом или просто отвернуться на своей койке к стене. Можно задергивать матерчатую занавеску возле кровати или не задергивать — это уже детали…”

Конечно, прощаясь, матрос говорит женщине, что со следующим рейсом он непременно зайдет к ней снова. Но когда будет рейс, зайдет ли судно на этот рыбокомбинат или на другой — Бог весть. Океан велик, а рейсы судовые длятся месяцами. Да и узнают ли они друг друга, эти двое, только что в страстных объятиях катавшиеся по железной солдатской койке? Едва ли…

Как видимо, уже заметил читатель, водка — важнейший элемент сексуальной жизни российского рабочего класса. По существу без водки не может начаться почти ни один роман. Но та же водка нередко пресекает все и всякие романы. Вот строки письма, полученного нами из СССР на исходе 1984 года. Железнодорожник с одной из среднерусских железнодорожных станций не без юмора, но и не без горечи пишет: „У нас в депо все в ажуре. Мужики замечательные. ОДНОЙ БУТЫЛКИ МАЛО, ОДНОЙ БАБЫ МНОГО”. Многозначительное признание…

Но вернемся к событиям дальневосточным.

Рассказ судового электрика о любовной встрече на Шикотане как две капли воды похож на воспоминания матроса Б. М., видевшего такие же сцены на рыбозаводе, расположенном на Западном берегу Камчатки. Матрос и электрик, ныне оба эмигранты, не знакомы друг с другом, но то, что они видели, удивительно схоже, потому что однообразны и неизменны условия, в которых годами живут женщины-работницы.

Рабочий — не обязательно тот, кто стоит в цеху у станка. Матрос — тоже рабочий. И девушки, разделывающие крабов на громадном тихоокеанском корабле-краболове, тоже рабочие. Хотя и в белых халатах. Девушек таких на корабле — 700. Они варят выловленных из океана крабов в котлах, кромсают крабье мясо и закладывают его в баночки. Острые шипы на крабьем панцире ранят девушкам руки. Работа однообразная, тоскливая. И кажется бесконечной, потому что краболов, не приставая к берегу, ходит по океану 8 месяцев. Развлечений никаких: спи и работай. На 700 девушек 40 человек команда, мужчины. Как и большинство девушек на земном шаре, эти мечтают кого-то полюбить. Конечно, на всю жизнь. И выйти замуж. Но в душе они знают, что ничего этого с ними не произойдет. А произойдет другое. Когда через много месяцев настанет светлый день возвращения в порт и они с деньгами, заработанными за 240 дней каторжного труда, сойдут на твердую землю, то первым делом закатятся в ресторан. И на следующий день тоже в ресторан. Там со случайными приятелями за полтора месяца прокутят они те две тысячи рублей, что достались им с таким трудом. А потом — снова на корабль, ибо куда же им еще деваться…

Но до возвращения в порт еще недели и месяцы. А пока в глазах лишь серый океанский простор и белое, до тошноты надоевшее, вареное мясо крабов. И вдруг — событие: в открытом океане к краболову подходит небольшое судно, доставившее топливо, запасные части, провизию, воду. Девушки как будто взбесились. Девушки бросили цех и жадными глазами уставились вниз, на палубу приставшего суденышка. А оттуда, с палубы, их подзадоривают, кричат: „Давай прыгай, блондинка! Эй, курносая, иди к нам!” Самые безрассудные (а может быть, и самые страстные) прыгают с борта краболова на чужую палубу. И сразу — объятия. Мужчина жадно тискает женщину, женщина — мужчину, и оба шарят глазами, где бы сыскать укромный уголок, чтобы немедленно начать совокупляться. Окружающие только посмеиваются.

Нравственные проблемы тут в океане никого не мучают. Капитан краболова и капитан вспомогательного судна уже не раз видели такие сцены. Им все равно. И заместителю капитана по политической части — тоже. Их интересует только, чтобы девушки-работницы выполняли план, чтобы на судах не было серьезных ранений и чтобы матросы не варили брагу. На корабле нет тайн. Капитан и его замполит знают, кто с кем спал сегодня ночью, кто приходил в чью каюту на рассвете. Знают они и любимую шутку своих работниц: „Поимела мужчину — передай подруге”. Конечно, перед возвращением в порт капитан соберет девушек-работниц и произнесет перед ними краткую наставительную речь. Что-нибудь вроде: „Девушки, я командую не пловучим бардаком, а советским кораблем. Мы идем домой. Многие члены команды — женаты. Их придут встречать жены. Так вот, чтобы не было никаких инцидентов. Никаких скандалов. Никаких доносов. Замечу — спишу на берег в тот же час”. Капитан знает, что будут инциденты и доносы, но собрание необходимо ему для того, чтобы записать в отчете: „Я предупреждал”. Собрание проведено, отметка сделана, а остальное — девичьи чувства, страдания, переживания — гори они огнем…

Когда беседуешь с бывшими советскими гражданами о том, как выглядят любовь и секс в стране зрелого социализма, то в разговоре снова и снова возникает и повторяется выражение: „дешевая женщина”. В Советском Союзе много, слишком много женщин. Мужчине не приходится предпринимать почти никаких усилий, чтобы завоевать любовь. Мужчина может перебирать этот дешевый товар, капризничать, требовать со стороны женщин уступок, подарков, подобострастия. Это Эльдорадо для хамов, раздолье для грубых самцов и безответственных сластолюбцев. Они могут брать приглянувшийся им живой товар дешево, почти даром. А случается, что мужчина в сегодняшней России и впрямь покупает женщину за деньги. Кстати сказать, за довольно маленькие деньги.

Тунцелов (большое судно, где девушки-работницы консервируют выловленного в океане тунца) заходит на стоянку на один из островов Курильской гряды. Курилы — „острова мужчин”, там только армия. У офицеров — семьи. Сержанты и старшины — одиноки, хотя случается служат на островах по пять-семь лет. Сержант-долгосрочник поднимается на борт корабля и в толпе белых халатов высматривает себе пару. „Пойдешь со мной?” — спрашивает он девушку. „Пойду”, — говорит она безымянному мужчине, которого видит в первый раз. Сержант отправляется к замполиту корабля, „Начальник, отдай вон ту девку, — говорит он. — Я на Курилах седьмой год пилю. Тоска заела”. „Нельзя, — говорит замполит. — Она вербованная, триста рублей подъемных от государства получила. Отработает подъемные — забирай”. „Хорошо, — отвечает сержант и лезет в карман за бумажником. — Плачу 300, беру девку. Идет?” „Ну, смотри, — шутит замполит, — товар обратно не принимается и не обменивается”. Договаривающиеся стороны заканчивают необходимые формальности, и сержант уводит с палубы свою невольницу-жену. По закону держать ее на острове в воинской части не полагается. Но все зависит от командира части. А командиры — тоже люди.

„Чем кончаются такие браки?” — спрашиваю я бывалых людей. „Чаще всего ничем”, — отвечает матрос, которому на Дальнем Востоке не раз приходилось присутствовать при такого рода купле-продаже. Выбор подруги на глазок за считанные минуты редко бывает удачным. Но даже если девушка военному понравится и даже родит ребенка, он все равно бросит ее при демобилизации. Не привозить же с собой жену из армии. Будущая гражданская жизнь неясна, ему предстоит устраиваться на новом месте, осваивать новую профессию. Жилья собственного, конечно же, долго не будет. В таких условиях лучше быть холостяком. „Ну, а что происходит с ней?” „А что с ней может статься, — пожимает плечами матрос, — ребенка — в Детский дом, а сама обратно на тунце-лов или на рыбокомбинат. Куда ж ей еще…”

Впрочем, однажды мой собеседник-матрос оказался свидетелем трогательной сцены, вполне пригодной для рождественского рассказа. Он служил на пароходе, который перевозил грузы и людей между Курильскими островами и материком. Пароход носил гордое имя великого русского ученого и поэта — „Михаил Ломоносов”. Но пассажирам — вербованным рабочим, заключенным и демобилизованным солдатам — от этого было не легче. Их везли в твиндеках, а проще говоря, в трюмах, в огромных помещениях, лишенных света и воздуха, в немыслимой тесноте, вони и грязи. Корабль находился на полпути между Курилами и островом Сахалин, когда мощный мегафон разнес по судовым помещениям голос четвертого помощника капитана: „Внимание! Граждане пассажиры, в четвертом твиндеке рожает женщина. Есть ли среди пассажиров врач? Прошу врача пройти в четвертый твиндек к роженице!” Врач нашелся. Его провели в самый темный и грязный угол трюма; демобилизованные солдаты потеснились и даже достали для доктора немного пресной воды — помыть руки. Вскоре мегафон разнес по кораблю радостную весть — на свет появился новый советский человек. В вахтенном журнале появилась запись о том, что во столько-то часов и столько-то минут по Гринвичу на такой-то широте и долготе на борту корабля родился мальчик, которого решено назвать Михаилом. А так как фамилия отца неизвестна, то новорожденного назвали так же, как пароход, — Михаил Ломоносов. Но это — только половина истории.

Вскоре еще одна весть облетела корабль: мама новорожденного Михаила, вербованная рабочая с рыбокомбината, едет на пароходе зайцем, у нее нет билета и нет денег на билет. Муж ее бросил (да и был ли муж?), работать в цехе она по причине беременности не могла и теперь добирается к себе домой… „Граждане пассажиры, — загремел голос помощника капитана, — не оставим одинокую женщину без помощи. Соберем денег хотя бы на билет…” Привилегированная публика в кают-компании тут же собрала нужную сумму — 300 рублей. Потом команда судна дала еще 600. Помощник капитана ради такого случая спустился со своих олимпийских высот и с шапкой в руке стал обходить пассажиров, не гнушаясь трюмами. Пассажиры, вчерашние солдаты, в расстегнутых гимнастерках, без погон, день и ночь резались в очко. В обычное время азартных игроков невозможно было оторвать от их занятия. Но волна милосердия, разлившаяся по палубам и трюмам „Михаила Ломоносова”, проняла даже игроков. Прямо с банка бросали они пачки денег в шапку помощника капитана. „Правильно, начальник, поможем м а т е р и - о д н о н о ч к е!”

Когда подошли к порту Корсаков на Сахалине, вся команда и пассажиры высыпали на палубы прощаться с новорожденным Михаилом и его мамой. На пристани уже стояла вызванная по радио карета скорой помощи, Боцман торжественно нес завернутого в чье-то чужое одеяло младенца. А следом по сходням шагала счастливая мать, прижимая к груди ящик из-под консервов, в котором лежали пожертвования пассажиров: сорок тысяч рублей старым и… Шел 1960 год, сорок третий год советской власти…

Почему, однако, в главе, посвященной рабочему классу, автор так много говорит о работницах? Если судить по советским пропагандистским плакатам, то наиболее типичным представителем рабочего класса является решительного вида плечистый мужчина лет сорока в спецовке и белой курортной рубашечке. Если же заглянуть в статистические сборники, то нетрудно убедиться: большую половину рабочего класса страны составляют не мужчины, а женщины. По официальной статистике число рабочих непрерывно растет. Но еще быстрее растет число женщин-работниц. К началу 70-х годов рабочий класс вырос по сравнению с 1928 годом в 8 раз. В 1939 году в Советском Союзе было 33,5 процента рабочих, в 1959 — 49,5 процента, а в 1973 году рабочих было уже 67,7 миллиона. С семьями они составляли более 60 процентов населения страны[54]. К началу 80-х годов можно ожидать примерно 70 миллионов рабочих. А это значит, что на заводах, железных дорогах, на стройках сегодня трудится никак не меньше 40–42 миллионов женщин — 57–60 процентов рабочего класса страны[55].

Есть и другая причина, по которой советская работница заслуживает особенно пристального внимания исследователя. По самой природе своей женщина острее, чем мужчина, переживает все то, что связано с интимной жизнью. В России к этой области чувств у нее есть еще особое, исторически сложившееся отношение. В массе своей женщины России предпочитают мужа любовнику. В их системе ценностей брак стоит выше адюльтера. Но демографический перевес и бедность женской рабочей массы разрушают эту традицию. Тем не менее, русская рабочая баба даже в самом грязном распутстве своем, в свальном грехе общежитий и подворотен стремится сохранить хотя бы тень того, что зовется любовью, хотя бы намек на уважение и добрые чувства мужчины.